Текст книги "Тайна Ребекки"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
– «Зимняя сказка»…
– Кажется. Это была его любимая пьеса. «Моя потерянная дочь» – так он называл ее. И таким образом обычно представлял ее новым людям. «Это Бекка – моя давно потерянная дочь. Моя крошка…» Как называли девочку в пьесе?
– Пердита…
– Пердита. Именно так. «Моя маленькая Пердита». И я был вынужден сносить эти глупости. Он стал сентиментальным и поглупел, так мне сейчас кажется.
– Она не смущалась, когда он так говорил?
– Смущалась? Да никогда! Ребекку невозможно было смутить. Она не обращала внимания, что про нее думают другие. И потом, отец никогда не делал ей замечаний, не критиковал. Она обожала его, как обожала свою мать. Я же говорил, в ней оставалось много детского. Если ей приходила в голову какая-то идея, она тотчас воплощала ее в жизнь. А если хотела понравиться, могла очаровать любого. Всегда добивалась своего. И ничто не могло заставить ее сбиться с курса.
– Значит, они с отцом были очень близки? И остались такими до конца? Он был еще жив, когда она вышла замуж?
– Что? – Джек тупо посмотрел на меня. – Нет, конечно, я же говорил…
– Видимо, я что-то упустил.
– Ну тогда повторю еще раз. Джек умер молодым. Через шесть лет после моего приезда. Упал с лошади, когда та мчалась галопом. Это произошло в 1921 году. Дэнни прислала мне телеграмму на корабль, а эти выродки не дали отпуска. Так что я не смог присутствовать на похоронах.
Фейвел какое-то время смотрел в стену, а потом снова схватился за бокал.
– И больше я никогда не бывал в Гринвейзе. Оборвал все связи. Тем более что у них все равно не оказалось денег. Ни пенса – можешь поверить? Девлин потерял все деньги, вложив их куда-то. А банк лопнул. Дом пришлось продать, чтобы расплатиться с долгами. Конюшни, лошади, даже платья Ребекки – все ушло на оплату. Да, это было для меня сильное потрясение, никак не ожидал, что он умрет… Он снова замолчал, глядя в сторону.
– Видишь ли, я всегда наделся, что получу что-то в наследство из его деньжат. Конечно, львиная доля пошла бы Ребекке, она совершенно одурманила его. Но я надеялся, что и мне кое-что перепадет, чтобы я мог начать свое дело, когда уйду из флота. Но остался с носом. Ни Ребекка, ни я не получили ни пенни. И тогда мы надолго расстались. Наши пути разошлись. Я написал ей, спросив, оставили ли кредиторы ее драгоценности – ожерелья, серьги, браслеты и прочие штучки. Она вдруг вышла из себя, обозвала меня последними словами. Так это все произошло. И так оборвалась наша дружба. Семь лет мы не виделись, так что не спрашивай, что она делала эти годы, – понятия не имею. А потом я вернулся в Англию и узнал, что она стала хозяйкой Мэндерли. Остальное ты и сам знаешь…
Замолчав, Фейвел погрузился в свои мысли, не заметив, что сигарета уже погасла. Прямо у меня на глазах выражение его лица стало меняться, а на лбу вдруг выступила испарина. Я даже испугался: уж не заболел ли он?
– Ты спрашивал, какая она? Что ж, отвечу. Она была опасна. Масса народу скажет: ах, какая Ребекка была добрая, красивая, внимательная. Но я знал ее лучше других. И понимал, что ей нельзя переходить дорогу. Только попробуй встать у нее на пути, она сметет тебя. Рано или поздно. Да еще устроит все так, чтобы ты понял, кто.
Он нахмурился:
– Странно звучит, да? Начинаешь говорить о прошлом, и кажется, что вроде все ясно, а потом вдруг видишь, что на самом деле существуют и другие объяснения, а не те, которые ты сначала считал верными. Например, записку, которую она мне прислала в день своей смерти. Я ломал голову над ней весь вечер и только потом понял.
– Какая записка?
– Если бы Макс застал нас вместе в домике на берегу, он бы убил и меня, не сомневаюсь. Ребекка знала, что он ненавидит меня. И тогда я подумал: а может быть, она хотела подставить меня? Так что нам всем троим пришел бы конец. Ребекка все равно вскоре бы умерла, Джек Фейвел получил бы сполна, а Макс болтался бы на веревке. Такую она сплела паутину. И мы бы попались в нее…
Разве ты сам не видишь? – Фейвел повернулся ко мне. – Мне повезло, что я получил записку так поздно и не поехал вечером в Мэндерли. И очень жаль, что Дэнни сохранила еженедельник Ребекки, где осталась запись о визите к врачу. Ребекка не хотела, чтобы кто-то узнал про ее поездку, и зашифровала ее. Она не хотела, чтобы кто-то знал про ее болезнь, даже Дэнни. И не хотела, чтобы доктор узнал, кто у него был, она записалась под другим именем. Но свидетельские показания доктора спасли Макса. Он, можно сказать, выскользнул из петли в последнюю минуту. Дьявольская шутка. Ребекка собиралась устроить ловушку для нас обоих. И я только сейчас разгадал ее замысел. Понадобилось двадцать лет, чтобы понять, что она задумала… Хотя это было так ясно…
Мне показалось, что Фейвел упился вдрызг, но в то же время я видел, как он напряженно размышляет и явно верит в свои домыслы. Как ни странно, он говорил без горечи, тон его остался насмешливым, он словно бы переживал нечто среднее между удивлением и восхищением.
– Выходит, Ребекка хотела вашей смерти? – Я постарался усилить нотки недоверия в голосе. – Но зачем?
– Значит, имела на то свои причины. Я же говорил, она не любила, когда кто-то вставал у нее на пути. И была мстительной.
– Но ведь вы были любовниками?
– Так об этом говорили в Керрите, да, старина?
– Мне казалось, что вы сами утверждали это в присутствии нескольких свидетелей, и кое-кто из них еще жив. Фрэнк Кроули, например. И полковник Джулиан. И вторая жена де Уинтера. В ту ночь, в день похорон Ребекки…
Мой тон оказался совершенно неуместным, я тотчас понял это.
– Тебе все известно лучше меня. И тебе не нужны мои объяснения, хотя мне есть что сказать. А теперь я не собираюсь ничего говорить. Во всяком случае, сейчас. – Он скомкал салфетку и откинулся на спинку кресла. – Потребуй счет! Мне тут надоело сидеть. Почему бы нам не пойти куда-нибудь в другое место? Я знаю клуб – тут за углом. Там дают спиртное ночью. Там и договорим. Что скажешь на это?
Мне совсем не хотелось никуда идти, и я попытался отговорить его. Но Фейвел только еще шире ухмылялся. Ему нравилось дразнить меня.
– Хватит с тебя, старина? – спросил он. – Можешь идти куда хочешь, если устал. Но если захочешь продолжать разговор, мы будем вести его там, где я захочу. В конце концов, я расплатился за свой ужин. Услуга за услугу. Но у меня есть к тебе один вопрос…
Меньше всего мне хотелось слышать его вопросы, но Фейвел не собирался отставать от меня. Он требовал: либо мы отправляемся в клуб, либо я убираюсь спать к чертям собачьим. Пришлось подозвать официанта, оплатить счет, после чего мы вышли на улицу.
Я пытался понять, что Фейвелу известно обо мне. И легкое чувство неуверенности вызывало беспокойство, хотя я повторял, что он ничего не может знать, просто интересуется. Но, как вскоре выяснялось, я даже и представить не мог, какой вопрос он собирается задать.
18
Клуб Фейвела, естественно, оказался не за углом, как он уверял, и не в конце улицы, и даже не на соседней. Но мы все же отыскали его: над входом светилась вывеска «Красный Дьявол».
– Вот он, – сказал Фейвел. – Так и знал, что он где-то поблизости…
Он нетерпеливо шагнул вперед, но тут перед ним выросла мощная грузная фигура мужчины в униформе, который проговорил: «Только для членов клуба». Но как только в его руках оказалась пятифунтовая банкнота, молча отступил в сторону, пропуская нас.
Мы вошли в маленькое темное помещение, где рядом с пианистом стояла брюнетка в парчовом платье, с микрофоном в руках. Она исполняла одну из песен Синатры. Дым стоял густой, словно туман. Здесь пахло не только никотином и крепкими спиртными напитками, но и отчаянием. Все посетители были мужчины. Обслуживали нас хищные официанты, здесь подавали только шампанское и заламывали за него в три раза выше его стоимости, как и следовало ожидать.
Я постепенно начинал терять терпение. Игра в кошки-мышки мне надоела, и я догадывался, что если кто-то из посетителей присоединится к нам (а Фейвел явно только того и ждал), то я уже ничего не смогу вытянуть из него. Он сел напротив меня и смотрел мрачно и устало. Шампанское он выпил, как только мы подошли к столику, и теперь находился в тяжком раздумье.
А я решил сменить тактику, сразу взять быка за рога, и спросил, памятуя о той открытке в тетради, известно ли ему хоть что-нибудь о том, что Ребекка в детстве бывала в Мэндерли. Я понимал, насколько этот вопрос далек от того, что мне хотелось бы выяснить, но и этого было достаточно.
Фейвел вскипел:
– Нет, не знал. С чего ты это взял? И что за странную игру ведешь, малый! Вот что я тебе скажу: мне доводилось встречаться с журналистами, и не один раз, с некоторыми я даже довольно близко сходился, если они мне нравились. Ты не похож ни на одного из них. Еще когда я получил твое письмо, я сразу почуял, что дело неладно, и с первого же взгляда понял, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Но решил: пусть, зато поужинаю за его счет. Но теперь предлагаю: выкладывай карты на стол. Ты все время лжешь. Сказал, что дважды писал мне. И это все? Не думаю. Хочешь узнать, почему я согласился встретиться с тобой? Потому что ты мне послал вот это. Оно пришло ко мне в прошлую среду, в коричневом конверте. И там не было никакой записки.
В тот самый момент, когда я уже собирался уйти и даже отодвинул стул, Фейвел вынул небольшой конвертик из внутреннего кармана.
– Он лежал в большом конверте, и я не догадывался, что там, пока не распечатал его, – тут со мной чуть инфаркт не случился. Так, значит, ты решил поддеть меня? Но, скажу тебе, не вижу в этом ничего забавного. Я и врагу не пожелаю, чтобы над ним так подшучивали. И что бы ты там ни думал, я не так плох, как другие. Я по-своему любил Ребекку.
Он встряхнул конвертик над раскрытой ладонью и протянул руку вперед. И я увидел очень маленькое колечко, по поверхности которого сверкали бриллиантики.
– Это кольцо Ребекки, я бы узнал его среди тысячи других. Она всегда носила его, не снимая. И это кольцо было у нее на пальце, когда тело вытащили на берег, чтобы провести опознание. Кольцо помогло установить, кто это. Макс устроил похороны и даже не пригласил меня, даже не сказал про них, хотя я был единственным ее родственником. А я просидел в чертовом участке весь день. Я всегда считал, что этот выродок все же похоронил ее вместе с кольцом. Она так хотела, и он должен был знать об этом. Значит, его стянули с пальца и через двадцать лет после случившегося решили послать мне. Зачем? Какое ты имеешь отношение к Ребекке? И как оно у тебя оказалось?
Я смотрел на кольцо, испытывая неодолимое желание прикоснуться к нему. А потом перевел взгляд на Фейвела и понял, что он взволнован не меньше меня. Кем бы он ни был, я не имел права судить его. Как бы ни менялись его отношения с Ребеккой, но в глубине души он был привязан к ней, и я увидел это по выражению его глаз.
И тогда я ответил, что он ошибается. Разумеется, я и словом не обмолвился про другой конверт и про тетрадь, отправленные полковнику точно таким же способом в те же самые дни. Я сказал, что читал описание этого кольца в отчетах следователя, но я не посылал его и не имею понятия, кто бы мог это сделать. И поклялся ему, что говорю правду.
Думаю, Фейвел поверил мне, но его беспокойство только усилилось. Дрожащими руками он засунул кольцо в конвертик и положил его во внутренний карман. После чего допил остатки шампанского и поднялся. Ноги плохо слушались его.
– Мне кажется, этому можно найти какое-то объяснение, – поддерживая его под руку, вслух размышлял я. – Но вам лучше сесть. Если подумать хорошенько, то найдется человек, который мог присвоить кольцо Ребекки, а потом отправить его: тот, кто вынимал тело из воды, патологоанатом, какой-то полицейский чин. Может быть, они чего-то хотят добиться этим. А может быть…
Я убеждал не Джека, а скорее самого себя. Фейвел продолжать стоять, покачиваясь из стороны в сторону, и казался совершенно больным.
– Я знаю, зачем его послали, – сказал он тусклым голосом. – И знаю, кто послал его. Какая же она беспощадная…
Моя попытка снова усадить его в кресло не увенчалась успехом, он оттолкнул меня и начал с диким видом озираться, вглядываясь в темный угол помещения, а потом провел ладонью по лицу.
– Господи боже мой, – простонал он, – что за чертовщина! Что это за дыра? И откуда эта обезьяна у двери? А эта девчонка… ты только посмотри на эту девчонку. Что я тут делаю? В чем провинился? Выведи меня отсюда!
И Фейвел рванулся к двери, чуть не свалившись со ступенек, когда мы выбрались на улицу. Наверное, сказалось все выпитое за вечер, а может, он пил еще до того, как встретился со мной, чтобы заглушить одолевавшие его страхи. Не исключено, что этот вечер – всего лишь продолжение прежних дней и вечеров беспробудного пьянства.
– Вот… – с трудом ворочая языком, проговорил он и снова достал конверт из кармана. – Забери себе. Не нужно оно мне. Я был бы рад вообще никогда не видеть его. Забери с собой в Керрит в следующий раз, когда поедешь туда. Выбрось его в море. Продай – мне до него нет дела. Не хочу держать у себя…
Он сунул пакетик в мою руку и сжал ладонь. Я попытался отговорить его, но Джек не желал ничего слушать.
– Не хочу, чтобы оно было при мне. И без того дела идут хуже некуда. Или ты берешь, или я сейчас же выброшу его в канаву. – Он прижал меня спиной к забору и, тяжело дыша, смотрел в глаза. Лицо его побелело, как полотно. И я понял, что он выполнит свою угрозу, и поэтому взял конверт.
Фейвел с некоторым облегчением вздохнул и выпрямился.
– Посади меня в такси, – попросил он. – Мне нехорошо. Я знал, что не стоит встречаться с тобой…
Когда показалось такси, я поднял руку и предложил Фейвелу довезти его до дома, но он отказался. Я понял, что он не хочет, чтобы я знал, где он ночует.
После того как машина, мигнув красным огоньком, скрылась за поворотом, я посмотрел на кольцо. Крохотные камушки сверкали при свете фонарей. Я понимал, что оно ненадолго задержится у меня. Фейвел проспится, одумается и потребует его обратно. Будет проще, если я сам зайду к нему в офис завтра утром.
Чтобы немного прийти в себя, я решил пройти через Риджент-парк, но прогулка не освежила ум и не вернула мне ясность мысли.
Домой я добрался около одиннадцати. Миссис Хендерсон уже собиралась идти спать и сообщила, что мне никто не звонил. Что еще больше огорчило меня. Я оставил Элли номер телефона на случай, если полковнику Джулиану вдруг станет хуже. Других поводов для звонка у нее не было, но мне почему-то хотелось, чтобы она позвонила. Мне так хотелось поговорить с ней. Мне нужно было поговорить хотя бы с кем-нибудь.
Приготовив себе кофе, я сел у кухонного стола. Я устал и запутался. Столько всего произошло за такой короткий срок. В ушах еще продолжали звучать обвинения Фейвела. Хотела ли Ребекка, чтобы он умер? Я видел молодую девушку в черном платье в ресторане, которая молча сидела за столиком и не произнесла ни слова за весь вечер. Я видел маленький алтарь из фотографий ее матери. И видел дом в Беркшире, рядом с деревенькой, названия которой Фейвел не смог вспомнить. «Рядом с Ламборном, а может, Хэмптоном, что-то вроде того», – сказал он. Деревенька называлась Хамптон-Феррар. Откуда такая уверенность? Да потому что я знал ее – моя приемная мать Мэй выросла там.
Я еще не мог представить себе, как выглядел дом изнутри, или узнать, что произошло внутри, но какие-то смутные образы успели промелькнуть, когда Фейвел начал рассказывать о своей жизни там. Словно сам находился внутри и видел воочию обитателей Гринвейза: юную девушку, подростка и молодого, любящего свою дочь отца.
Я вынул маленькое колечко, которое Ребекка когда-то надела на пальчик и продолжала носить, когда стала взрослой. Колечко с камушками вокруг не носят дети или незамужние девушки. Кто подарил его и что оно значило для нее? Почему Фейвел считал, что оно приносит несчастье? Что я упустил? А я явно что-то упустил во время разговора, но, как ни старался восстановить услышанное, оно ускользало от меня. И потому душевное спокойствие не возвращалось.
Оставалось только подняться к себе в комнату, чтобы написать отчет за день. Я вышел в холл и уже собирался подняться, когда телефон, стоявший на столе, как раз рядом со мной, вдруг зазвонил. Я даже вздрогнул от неожиданности. Почему-то я вообразил, что это звонит Элли. И если она вдруг решилась позвонить мне в двенадцать часов ночи, значит, что-то стряслось. Я схватил трубку.
Женский голос спросил:
– Это Том Галбрайт?
– Да, говорите, – ответил я. Охваченный тревогой, я с нетерпением ждал сообщения.
Наступила пауза, она тянулась целую вечность, а потом линия отключилась. Я застыл на месте, меня вдруг обуял необъяснимый страх. Но через какое-то время я пришел в себя. Умершие могут напоминать о себе самыми разными способами, но вряд ли они стали бы пользоваться телефоном.
Но и сейчас я не могу выбросить из головы странный звонок. Это была не Элли. Я бы узнал ее голос. Лишь очень узкий круг людей знал этот номер, и еще меньшее число могли догадываться, что я сейчас здесь. Но кто бы это ни звонил, он выбрал самое подходящее время. В тот момент, когда я размышлял над тем, кто я, и никогда еще сомнения не одолевали меня с такой силой, неизвестный голос дал мне возможность определиться с ответом.
Было уже очень поздно, когда я закончил записывать встречу с Фейвелом. Волнение мешало мне сразу же погрузиться в сон, мне чудилось, что я иду по лесу возле Мэндерли и прямо передо мной легко и бесшумно движется женская фигура. Я знаю, что это Ребекка, окликаю ее, пытаюсь догнать, но она всякий раз ускользает. И когда я начал впадать в отчаяние, она вдруг остановилась, подняла руку, на которой сверкнуло колечко с бриллиантами, и поманила меня за собой. В этот момент я проснулся. Было уже светло. Часы показывали шесть утра. Я по-прежнему чувствовал себя настолько разбитым, что уже готов был забросить подальше клубок, который столько времени пытался распутать.
Миссис Хендерсон еще не встала, что меня даже обрадовало: не хотелось разговаривать с ней или с кем бы то ни было. Снова, как и вчера, я сам сварил себе кофе и вышел с чашкой в садик за домом, сел под вишневым деревом, которое посадили Джулия и Ник в день свадьбы. Все его ветви были усыпаны цветами. Легкий ветерок разносил их вокруг, словно это было свадебное конфетти.
И я сказал самому себе: решай – либо продолжать, либо бросить все. И постарайся быть честным с самим собой, хватит делать вид, что это объективное расследование. Я никогда не был беспристрастным. В глубине души я все время чувствовал, что существует некая связь между мной и Ребеккой, несмотря на всю шаткость имеющихся доказательств. Но тогда почему я вдруг после вчерашнего разговора с Фейвелом пришел к заключению, что такая связь определенно существует? Потому что увидел связующую нить, и она породила гнетущее настроение.
Теперь мне уже никуда не скрыться и не спрятаться. Так что я сидел под деревом Джулии и Ника – под свадебным деревом – и медленно проходил по коридору своего прошлого, открывая все запертые двери, включая и ту, что захлопнул много лет назад и запер ее на крепкую задвижку, где я прятал мучивший меня вопрос о родителях. Я открыл дверь сиротского приюта, а затем дверь, которая вела к моим приемным родителям, в дом в Пелинте.
То лето я провел вместе с Эдвином и Мэй Галбрайт. Мне исполнилось одиннадцать лет, когда они усыновили меня. Первая неделя совместного отдыха. Я вел себя как маленький дикий звереныш, которого мучили страхи. Крушил все, что попадалось под руку, потому что знал: пройдет совсем немного времени, и меня, как ненужную вещь, вышвырнут вон из этого уютного домика назад в приют, где мне и положено находиться.
Поэтому я вел себя грубо, упрямился и пытался вывести родителей из себя. Что они будут делать, если я ночью описаюсь в постели? Или начну скверно ругаться? Или украду кошелек Мэй… И если Эдвин поймет, какой я глупый, или Мэй узнает, что я лгун и обманщик, что они решат: отправят назад или попытаются изменить меня? На этой неделе или на следующей? Как загнанная собачонка, я огрызался, рычал, а потом начинал кусаться: я вытворял самые невероятные вещи, чтобы спровоцировать их на то, чего больше всего боялся, – в приюте нас сразу наказывали. Но наказание все же предпочтительнее равнодушия.
Прежде мои приемы всегда срабатывали, но не в этот раз. Мне не удавалось заставить Мэй повысить голос, а Эдвин не пытался замахнуться. А когда я подставил лицо для так и не последовавшей пощечины, я впервые увидел, насколько они потрясены.
Мэй и Эдвин научили меня слову «завтра». Никогда прежде – пока они не взяли меня в Пелинт – я не подозревал, что оно таит в себе столько прекрасных возможностей и что его можно ждать с радостным нетерпением, и уже само по себе ожидание дарит удовольствие. Даже больше, чем испытываешь в тот момент, когда уже идешь по берегу, садишься в лодку и берешь с собой корзинку с едой для пикника. Даже приятнее, чем читать, исследовать замок или старинную церковь, собирать растения для гербария, слушать птиц и пытаться запомнить, как они называются.
Эдвин и Мэй сумели отыскать щелочку, сквозь которую они могли добраться до моей души: они выяснили, на что я откликаюсь. Хотя читал я отвратительно, мне очень нравились разные исторические предания, места, где я ощущал веяние прошлого, и они стали поддерживать мой интерес. Так им удалось приручить меня, но на этом дело не закончилось. Я по-прежнему выжидал. И как-то утром – теперь я могу открыть и эту заветную дверь – Мэй сказала, что она возьмет меня с собой в церковь Мэндерли и покажет, как можно переводить надписи с медных досок прямо на лист.
Предложение прозвучало неожиданно, и это отчего-то насторожило меня. Эдвин не собирался присоединиться к нам, что тоже показалось мне подозрительным. А нарочито бодрый голос Мэй дрожал от волнения. Глядя на ее улыбающееся лицо, я всем существом ощутил какую-то непонятную угрозу и отказался идти, а когда они оба начали настойчиво уговаривать, догадался, что они замыслили. Отвезут меня назад в приют и обменяют на другого мальчика. Вот почему им хочется заманить меня в какое-то странное место.
– Вы хотите оставить меня там? – прямо спросил я у Мэй, когда мы поднялись на ее маленьком «Форде» на холм. – Собираетесь завести меня туда, бросить, а потом уехать на машине.
– Том, как ты можешь так думать?! – воскликнула Мэй со вздохом. – Конечно, нет. Как же мы сможем обойтись без тебя?
– Вы хотите сделать мне больно, хотите, чтобы я снова стал несчастным. Хватит. Лучше сразу покончить с этим. Вы избавитесь от меня…
– Должна огорчить тебя, – ответила Мэй. – Тебе не удастся так легко избавиться от нас.
– Скучная церковь. И глупые медные доски! – Я пнул тщательно уложенный Мэй сверток, где лежали бумага и угольные карандаши. – Не хочу идти туда! Не хочу идти с тобой. Старая грымза! Меня тошнит от вас.
– Давай попробуем, Том, – тихо ответила она. – Просто попробуем.
Я посмотрел на Мэй, пораженный ее тоном, и увидел, что она плачет. И я замолчал. Смотрел на дорогу перед собой и грыз ногти. Я вдруг ощутил свою огромную власть и то, как неправильно ею пользовался. И я мог бы и дальше злоупотреблять своей властью: заставить Мэй рыдать, заставить ее страдать, – а мог и остановиться. Выбор оставался за мной. И я думал об этом выборе всю оставшуюся дорогу. В моих силах было причинить кому-то боль?! Никогда прежде я не мог этого сделать. И я испугался – вот почему еще до того, как мы встретились с Подругой Мэй, я запомнил эту дорогу.
Когда мы подъехали к крохотной церквушке, она была пуста. Мы с Мэй прошли мимо могильных плит. Солнце ярко светило над нашими головами. Я прочитал несколько имен, вырезанных на плитах, уже покрывшихся лишайниками. Надписи от любящих жен, посвящения любимой маме, мужу или отцу. И я шел, вчитываясь в строки, открывавшие родственные отношения, которых меня по какой-то причине лишили.
Мы прошли к реке. Ее течение было стремительным, и я, бросив ветку, представил, как она будет плыть к морю и достигнет Атлантики. Если я могу обидеть Мэй, это значит, что она неравнодушна ко мне? Значит, я ей дорог?
А потом Мэй показала мне внутреннее убранство церкви: там царил прохладный полумрак. По своему невежеству я сначала отметил, какая она маленькая и тесная. Меня бы, конечно, больше должны были поразить высокие готические своды или огромные толстые колонны. Алтарь закрывала ткань, голубая с золотом.
У нас под ногами находились плиты, под которыми покоились тела давно умерших людей. Склонившись над медной плитой с изображенным на ней рыцарем, я принялся разглядывать его. На нем были латы и забрало, так что я не мог полностью рассмотреть его лицо. Руки в перчатках он скрестил на груди. У ног, тоже закованных в броню, лежала маленькая собачка с хвостом, закрученным колечком. Девиз на знамени у него над головой был написан латинскими буквами. Я не знал латинский, поэтому Мэй прочитала сама. Она сказала, что рыцаря звали Жиль де Уинтер, он умер, вернувшись из Крестового похода в 1148 году. Его жена Маргарита, которая родила ему десять детей (четверо из них выжили), покоилась рядом с ним.
Мэй показала мне, что надо делать. Как закрепить бумагу, чтобы она не скользила по поверхности плиты, и как растирать угольный порошок. Я буквально вырвал у нее из рук коробку с углями, и Мэй, вздохнув, сказала, что она прогуляется по двору, и оставила меня. Я видел, как она посмотрела на часы, и опять догадался, что она что-то замыслила. Вот сейчас она сядет в машину и уедет.
«Пусть не думает, что меня это волнует», – подумал я и начал водить углем по бумаге, но на самом деле я прислушивался, как скрипнула дубовая дверь. Сердце забилось, как барабан, и дурнота подкатила к горлу. Я ждал, когда же услышу звук мотора. Прошла минута, другая. И тогда у меня в голове промелькнула мысль: быть может, она не обманывала меня? Больше всего на свете мне хотелось выскочить на церковный двор и убедиться, что она еще там, но гордость удерживала меня на месте. И я готов был скорее умереть, чем показать, как мне страшно остаться одному.
А руки продолжать водить углем по бумаге. И вдруг проявились ноги, затем туловище… Я смотрел и не верил своим глазам. Он все время был здесь, под бумагой. Я знал это. Но у меня было такое ощущение, словно это я сотворил его. Вот шлем и руки в перчатках, а вот и маленькая собачка с закрученным хвостом. И если прислушаться, то можно услышать сквозь столетия, как она лает.
Меня полностью захватило это занятие, и я даже забыл про Мэй.
Когда я услышал скрип церковной двери, то решил, что это вернулась она. Но потом раздались шаги – слишком легкие и быстрые для Мэй.
Я обернулся. В церковь вошла незнакомая мне женщина – тоненькая и высокая. Обхватив рукой дубовый подлокотник, она смотрела на меня сверху вниз.
– Тебя зовут Том? Так ведь? Как ты быстро успел закончить! – сказала она. – Осталось совсем немного. И как хорошо получилось. Я только что встретила Мэй во дворе церкви, и она мне сказала, что ты здесь. Это моя подруга. – Незнакомка придвинулась поближе и протянула руку: – Меня зовут Ребекка.
Я настороженно смотрел на нее, а потом неожиданно для себя взял ее руку. Я был очень подозрительным – особенно к незнакомым людям. Женщина внимательно рассматривала меня, а я рассматривал ее. Ее волосы, свободно падавшие на плечи, были такие же темные, как и мои. И у нее были самые удивительные глаза, какие я когда-либо видел. В полумраке церкви я не мог понять, какого они цвета: то ли синие, то ли зеленые. А потом решил, что они цвета моря.
На ней был свободный свитер и белые брюки. Я ощущал прохладу ее рук, ее пожатие было сильным и крепким, но я также ощутил дрожь в пальцах и подумал: как странно, что она волнуется не меньше, чем я.
Ребекка села прямо на пол рядом со мной, и после короткой паузы я продолжил свое занятие. Склонившись над плитой, я старался не смотреть на нее. И догадывался: пройдет минута, после чего женщина, как все взрослые люди, начнет задавать вопросы. Растирая уголь, я ощущал под пальцами каждую трещинку и выпуклость. Она не произнесла ни единого слова.
Через некоторое время ее неподвижность и молчание начали беспокоить меня, и я удивленно взглянул на нее. Она просто смотрела на меня своими бездонными, как море, глазами. Может быть, она ворожила? Может быть, это какая-то речная нимфа. Эдвин и Мэй показывали мне книгу с картинками про богов и богинь, читали мне истории о созданиях, которые могут выпрыгивать из воды, которые прячутся в деревьях и бегают наперегонки с ветром. У них были странные имена, которые мне было трудно прочесть, но я запомнил, как они называются. Зефир. Нереиды. Дриады. И я закрыл глаза, чтобы проверить, не исчезнет ли она. А когда снова открыл их, то уже знал ответы на вопросы, которые Ребекка не успела задать мне.
– Сейчас я живу в Шотландии. И мы приехали сюда на каникулы, – проговорил я, продолжая тереть бумагу и искоса глядя на нее. – А до того я жил в приюте. Меня усыновили.
– Я знаю, – ответила она и добавила: – Мэй рассказала мне.
– Мне одиннадцать лет. Обычно в таком возрасте не усыновляют. Почти все хотят усыновить малышей.
– Знаю.
– У меня два имени. Одно, которое дали в приюте. И новое. И снова украдкой посмотрел на нее, чтобы проверить ее реакцию. Мэй говорила, что я должен этим гордиться. Это означает, что меня выбрали, потому что полюбили меня, но я не очень-то верил ее словам.
– Прекрасно, – сказала женщина, слегка запнувшись. – Всем надо время от времени менять имена, как ты считаешь? Имя должно подходить тебе. И когда ты найдешь такое, то можешь оставить его навсегда. Тебе нравится имя Том?
Я задумался. До сих пор мне не приходило в голову примерять имя, словно перчатку или шапку.
– Может быть, – медленно проговорил я.
– Мне кажется, что оно подходит тебе. Как праздничный костюм, так и имя Томас.
Я повертел эту фразу в уме так и эдак. И, наверное, улыбнулся, потому что она тоже улыбнулась. Лицо ее сразу озарилось каким-то особым светом. Протянув руку, она прикоснулась к моей щеке пальцем. Ребекка словно околдовала меня: я перестал смущаться и не отворачивался, пока она смотрела на меня.
– Ты живешь здесь? – спросил я, когда она наконец отодвинулась.
Ребекка засмеялась:
– Здесь. В церкви? Нет, пока еще нет.
Ее взгляд упал на мои руки. Я постоянно грыз ногти, и по краям остались следы от заусениц. Покраснев как рак, я сжал руки в кулаки, чтобы она не заметила моей слабости.
– Я очень часто грызла ногти, – сказала она доверительно. – И у меня были ужасные руки. Мама говорила, что я похожа на каннибала. Она пошла в аптеку и купила какое-то лекарство. Надеялась, что оно будет таким горьким, что я брошу дурную привычку. Но это не помогло. Я так разозлилась, что стала грызть их еще сильнее…
