Текст книги "Пес Одиссея"

Автор книги: Салим Баши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Нет.

– То есть как это нет?

– Да вы не нервничайте.

– Здесь я отдаю приказы! Пидор несчастный!

– Очень приятно.

Полицейский изменился в лице.

В главном комиссариате Цирты происходило непрерывное копошение. Повсюду ползали усталые фараоны: по коридорам и кабинетам, между столами и стульями, куда ни взгляни.

– Очень приятно с вами познакомиться, – сказал я, чтобы успокоить полицейского. – Я работаю портье в гостинице «Хашхаш».

– А, у этого ворья! Сегодня утром мы одного забрали – пытался сбагрить в банке фальшивые деньги. А еще хаджи, тоже мне! Он в коме.

– Удар.

– Ну еще бы! Он как подумал, что сядет за спекуляции с наличностью… Но тебя это не касается. Поехали дальше. Ты почему ошивался на улице?

– Шел домой.

– Я так понял, бесовское отродье, – сказал он, – что ты ночной портье. Когда тебя взяли, ночь только что наступила. Значит – следи за моей мыслью, – что-то не сходится.

– Меня выгнали.

– За что?

– За бесовщину. Ну вроде как вы здесь.

Я получил сильнейшую затрещину, от которой у меня перехватило дыхание.

– Это тебя вразумит!

Думаю, все кончилось бы плохо, если бы в тот вечер наш приятель Сейф, фараон-студент, не увидел бы, что я трепыхаюсь в сетях дежурного придурка.

– Какого черта ты тут делаешь? – спросил меня Сейф.

Он повернулся к своему коллеге.

– По-моему, ты его с кем-то перепутал.

– Его взяли вместе с одним террористом, – сказал полицейский, делая вид, что старательно роется в бумагах.

– Ну как же, конечно, – сказал я, еще находясь под впечатлением недавней сцены. – С психом. Они его убили, кретины.

– Это еще что за история? – строго спросил Сейф.

Полицейский, монотонно:

– Мы ликвидировали опасный элемент. Был готов напасть на четы рех членов бригады по борьбе с бандитизмом. Орал как резаный: «В атаку, В атаку!»

– Итака! – заорал я в свою очередь: присутствие приятеля придало мне сил.

– Заткнись, – обронил полицейский, составлявший протокол.

– У нас есть особый вид психов, – вынес свое суждение Сейф, который явно все понял.

– Он на грани исчезновения, – сказал я, уставший от нереальности ночи.

Когда я расскажу эту историю Мураду, он точно отдаст концы. Впрочем, никто не поверит, что человека могут застрелить за то, что он читал Гомера.

– Отпусти его, – приказал Сейф, – это студент.

– Под твою ответственность, – сказал полицейский, который теперь смотрел на меня как на шутника. – Вы свободны, господин придурок.

Я встал со стула и отряхнул брюки от пыли.

Вокруг гудел комиссариат. Плохо выбритые, плохо одетые типы сновали взад-вперед, словно жертвы какой-то странной болезни. Законы механики, заставлявшие их перемещаться во всех направлениях, были для меня по-прежнему непостижимы. Казалось, они копировали то, что делают обычные люди. Работали. Что-то обсуждали. Допрашивали. Стучали на старых пишущих машинках. Они были в аду. Знали они об этом? А пчелы в ульях, беспрерывно занятые своим насекомьим делом, отличают жизнь от смерти? Понимают, что именно заставляет их танцевать?

Целый Стикс нечистот катился по бесчисленным коридорам недремлющего хлопотливого муравейника. Сточные воды хлестали в комиссариат. От едкой вони у нас перехватывало горло. Мы перешагнули издыхающую реку. В другом конце коридора, у выхода, мы смогли дышать. В открытых дверях кабинетов все так же бесцельно двигались огромные тени.

– Тебе крупно повезло, – сказал Сейф. – Еще немного, и ты очутился бы в следственном кабинете.

Я содрогнулся.

Сейф пригласил меня выпить кофе.

Ночь, словно морская волна, окутывала нас зеленовато-синим покрывалом. Несколько сотен метров от комиссариата до кафе мы с Сейфом прошли в молчании. Сейчас Цирта была совершенно безопасна. Присутствие другого человека плотиной перекрывало поток моего воображения. Я спрашивал себя, не пригрезилась ли мне казнь безумца и то, как он искал древний порт, Итаку, – в нашем пропитанном Историей городе такая эрудированность ох как подозрительна. Но нет: человек, уверенно и звучно шагавший рядом, своим присутствием удостоверял, что это было, скреплял печатью реальности эту историю – нашу историю, что разрасталась, как раковая опухоль, захватывала живое тело и создавала там город, мимо которого давным-давно проплыли тяжелые облака, забыв его накрыть.

В моем сознании боролись две гипотезы. Первая – чистой воды выдумка; в лучшем случае кошмар, в худшем – помешательство. Вторая – строгая истина, безупречная, выношенная, совершившаяся; мы были ее мелкими винтиками, частицами, высвобожденными неким магнитным полем, расщеплением атома. Какой-то враждебный народ некогда подверг нас бомбардировке из пункта X. Кроме шуток, я не думаю… я не находил иного объяснения. Может, я повредился в уме? Судите сами. Меня зовут Хосин, я студент Циртийского университета, до недавнего времени работал в гостиничном предприятии «Хашхаш», у вонючих мошенников и компании, на здоровье не жалуюсь, если не считать легкой склонности к паранойе. Друзья у меня такие: поэт по имени Мурад; майор спецслужб, поджидавший меня в одном из притонов Верхней Цирты; фараон, палач и друг животных; город – капризный, подлинный, фантасмагорический, юный, древний, мятежный, рабски покорный, красивый, безобразный одновременно… сбиваюсь… Ночь, ни на что не похожая, ее творец не иначе как наширялся колумбийским крэком… Господь собственной персоной, одетый славой, как карамель шоколадом, водопадом обрушивался на свое творение. Я богохульствую, моя мать об этом кое-что знает… я устал… мозг вытекает у меня через ноздри. Кафе. Дошли наконец.

Официант поставил на стол две чашки. Старый бар, где теперь подавали лимонад и чай с мятой, служил местом встречи циртийских таксистов. Приехавшие из разных частей страны, бледные, изнуренные вечным недосыпанием люди вразвалку входили в заведение, садились на стулья и тяжело облокачивались на деревянные столешницы с пластиковым покрытием. Стоило появиться кому-нибудь из них, как подбегал официант и проводил грязной тряпкой по зеленой поверхности.

Пять или шесть столиков были расставлены вдоль стен, у больших окон, за которыми сновали прохожие – беспечно текущая река, то устремлявшаяся вперед, то изгибавшаяся петлями, поток, заключенный меж двух огромных гранитных шестигранников. Он разделял участь всех рек и ручьев Цирты: стиснутые камнем, они фонтанами выбивались из-под земли, но вскоре иссякали, задушенные узким скалистым входом в гавань. Так и циртийцы выходили из домов, подстегиваемые стихиями – жизнь в состоянии войны, – и с наступлением ночи возвращались в укрытие.

Дубовый прилавок был сделан в пятидесятые годы, задолго до победы лимонада над пивом. За ним, привязанный к кранам большой электрической кофеварки, священнодействовал хозяин, главный церемониймейстер мира мавританских кофеен.

Он знал своих постоянных клиентов: усталые таксисты, парни с соседних улиц, нелегальные торговцы, местный сумасшедший, потреблявший спиртное вприглядку, фараоны из главного комиссариата – сам большой начальник, полковник Мут, в окружении подчиненных приходил выпить кофейку. Один из них, Сейф, сидевший спиной к стене, не сводил глаз с дверей. На его шее пульсировали вены.

– А сейчас я расскажу тебе, чем я занимался последние полгода, – сказал Сейф. – Готов меня слушать?

– Вполне.

Сейф провел ладонью по затылку.

– Я никогда не расстаюсь со своим автоматическим девятимиллиметровым пистолетом «беретта». Возможности у него неограниченные. Два магазина по четырнадцать патронов во внутренних карманах куртки – я сворачиваю ее в комок, когда мне нужна подушка, – да дополнительный патрон в стволе – вот мой дорожный несессер, карманный справочник и спасательный круг. Красивое оружие, черное и тяжелое, оно как раз по моей ладони, широкой и массивной.

Сейф вынул пистолет и положил перед собой.

– Два кофе! За счет заведения! – завопила обезьяна у кранов, указывая официанту на наш столик.

Передышка подходила к концу. Цирта готовилась прильнуть ко мне, своему строптивому любовнику, слушавшему, как разматывается, точно нить, история полицейского.

Сейф бросил учебу ради службы в алжирской полиции. Страшное дело! Полгода он провел на стажировке в Блиде, пока его старшие коллеги гибли под пулями террористов. К ним свозили горы трупов: обезображенные, оскопленные мужчины, тела без голов и головы без тел. Попробуй-ка найди, что тут к чему, твердил им сержант-инструктор, да еще поди пойми, что стоит искать. Шесть кошмарных месяцев, а затем то, что составляло военную элиту Алжира, было куда-то переведено, распылено, пущено по ветру. Сейфу выпала удача оказаться в Цирте, городе, где он учился в университете, пока не перешел окончательно в полицию.

Этих, уже измотанных, новичков принял главный комиссариат. Их прибытие вызвало много горечи и злобы. Они были молоды, сильны, по большей части хорошо сложены и неистовы; старшим, более выдержанным, огромного труда стоило терпеть их рвение, направлять в нужное русло их пыл. Было сформировано специальное подразделение – бригада по борьбе с бандитизмом, прославленная БББ. Обычный, не хуже прочих, способ отобрать тех, кто будет плечом к плечу сражаться с террористами. Главным у них был Махмуд, усатый, отталкивающей наружности великан. Его коньком было реквизировать какую-нибудь машину, проехаться по городу и замести первого встречного бородача. Они выскакивали из машины, хватали свою жертву и заталкивали в багажник. В комиссариате несчастного унижали как можно более изощренным способом, в то же время оставляя минимум следов. Ближе к ночи его отпускали, наполовину выбрив ему лицо. Махмуд мягко называл такое обращение «психологическим воздействием».

Циртийская БББ провела первую крупную операцию уже через месяц после того, как Сейф в нее вступил, в январе 1996 года. Квартал Короны был оцеплен с самого утра; по полученной информации, в низеньком доме с внутренним двориком засела группа террористов. Когда люди из бригады высыпали из машин, террористы уже убрались прочь по крышам. Остались две-три горластые старухи и несколько сопливых оборванных ребятишек.

Махмуд приступил к допросу старушенций; видя, в каком он бешенстве, те показали, куда ушли террористы.

– Я залез на крышу и начал свою первую погоню. Снаружи Цирта слушала Сейфа. За большими окнами кафе я различал затаенное дыхание города.

Сейф увидел человека, бежавшего по красной, обрамленной зеленым мхом, скользкой черепице. Вооруженный обрезом, он цеплялся за старые трубы, перепрыгивал с балкона на балкон, улепетывал с ловкостью эквилибриста. Сейф уже решил отказаться от преследования, он вдруг понял, что тот может уйти одним-единственным путем.

Он спустился на землю, галопом помчался по Садовому бульвару, идущему вдоль крыш, по которым скакал «акробат», нашел еще один низенький дом, вышиб дверь и вновь увидел его на черепичной крыше.

– Я опередил того типа на несколько домов. Теперь мне оставалось только ждать.

Я представил себе двух мужчин на циртийских крышах. Один, с автоматом в руках, прислонился спиной к трубе, другой мчится на врага, на стороне которого – город. Равновесие сил нарушалось молчаливым соглашением между Сейфом и Скалой. Цирта признавала только равное себе – дикую энергию, которую не подобало сдерживать. Я не сомневался, что город моих кошмаров и человека, сидящего передо мной, соединяла глубинная, потаенная гармония.

– Он приближался, словно его влекла неизбежность. Странная тень, тень затравленного зверя, скрадывала его лицо.

Теперь в кафе слышался шум узнаваемых шагов, снаружи доносился рокот тротуаров – шуршанье рептилии, которая расправляла свое длинное тело, точно волна, и с влажным чавканьем вновь скрывалась в рифах. Дома, улицы шагом трогались с места.

Не подозревая о моей тревоге, пылая рыжей гривой, Сейф вел свой рассказ. Я слушал молодого полицейского с кукольным личиком и чувствовал себя армадой, пустившейся в паническое бегство. В его чертах не было и намека на опыт; ни одна морщина не пролегла по лицу; странная непорочность производила впечатление фильтра, маски, наложенной на смерть. Я слушал его, мне было страшно, и я уже не мог понять, что именно меня пугало: то ли город, который с осторожностью хищника обводил меня вокруг пальца – легкий, подернутый дымкой, кружащийся, то ли слова полицейского: они не стыковались ни с чем, мне известным, были чуждыми жизни.

Под Циртой дремал целый материк – расположившийся в катакомбах морг. Его коридоры бежали под улицами, змеились между домами. Лабиринт уводил во времена младенчества Цирты. Сколько помнил себя человек, под Скалой всегда зияли бесчисленные галереи. Трудолюбивое море вымыло темные щели, которые пересекались по плану архитектора, не ведающего, что он творит. Отступив, океан снов оставил за собой это переплетение коридоров, сырых, черных, а люди приспособили их под тайники, под убежища, до которых так охочи История и войны. Нескольким умникам удалось извлечь из скалистого клубка какой-то смысл, план; они поймали его, отважно углубляясь в проходы, идя по следам течения, рисунок которого отпечатывался у них в мозгу, впивался в него, позволяя им не заблудиться, не смешаться с хаосом.

Исследовав крошечный кусочек территории и снискав немалую славу, эти смертные выбирались на свет, клянясь никогда больше не возвращаться под Скалу. Морг находился в той части лабиринта, где копошился муравьиный народец, чьей заботой было исключительно благообразие мертвецов. Бальзамировщики на скорую руку латали жертв бойни, этой огромной свалки плоти, чинили сломанные тела, заново соединяли ошметки людей, которые недавно ходили по земле, по светящемуся городу. Здесь, внизу, лежала в родах целая вселенная, из чьего чрева вот-вот явится жуткая тварь: вновь сложенное из разрозненных частей, бессмертное чудовище.

– Уделали вы его, – кашлянув, сказал судмедэксперт.

Доктор опустил белую простыню и долгим взглядом посмотрел в глаза Сейфу.

– Я так вцепился в «Калашников», точно это был спасательный круг в бушующем океане, – рассказывал Сейф. – Мой автомат резал его на ломти. Он умирал тысячу раз.

Крепкий затылок Сейфа, его лицо все так же плавали в слабом свете, что падал с оштукатуренного под мрамор потолка. Старый сломанный вентилятор с увядшими лопастями глядел на нас с высоты былого величия. Сейф отпивал глоток кофе, говорил, отпивал еще. В его голосе не чувствовалось ни малейшего волнения. События, о которых шла речь, терялись во времени, мельчали, отодвигаясь далеко назад, застывали там, где они когда-то происходили. Расстрел терял свою сущность, таял легкой дымкой – этого требовал возникший из привычки дикий парадокс, механизм, который управлял теперь его жизнью.

Судмедэксперт прибавил, опуская глаза:

– Долго придется его штопать.

Врач закурил сигарету.

Весь комиссариат много дней подряд обсуждал, как Сейф завалил своего первого человека. С поздравлениями к нему подошел Махмуд, за ним капитан Хут. Полковник Мут пожал ему руку.

– Следующие несколько месяцев я провел в комиссариате, – продолжал свой рассказ Сейф. – Мы рыли землю, как крысы. По ночам выезжали на операции. Прочесывали все вокруг. Прочесывали опять и опять, захватывая все новые территории. Никогда не снимали масок.

Они бороздили узкие улицы холодного города. Обстреливали окрестные деревни. Зажигали огромные костры в непроглядной ночи. Выгнать их из нор во что бы то ни стало. Они по-прежнему влияли на средства массовой информации.

Тех, кто попал им в руки живыми и не был уничтожен сразу после операции, они возили по городу. Таскали с места на место в больших белых внедорожниках, с наручниками на запястьях.

– Тогда они показывали нам логова такого же отродья, собаки.

Они выходили из своих больших машин, врывались в дома, уводили с собой ротозеев, которые имели несчастье слоняться поблизости.

– Крысиная у нас работа, никогда не устану это повторять. Крысиная.

Сейф приобрел опыт. Зачерствел. Пожалуй, стал немного головорезом, что его коллегам не нравилось. Они дорого продавали свою шкуру, гады!

Сейф не боялся ничего. Ему нечего было терять, и он не страшился смерти. Ведь это, в сущности, такая простая вещь. В сравнении со всеми пакостями, творящимися вокруг, с расчетливостью, что держит нас друг возле друга, смерть от пули казалась простой, а то и героической.

Здесь только механика имела значение.

Сейф играл своим молодым телом ошеломляюще непринужденно, ликуя. Более всего его пугало бездействие, миг, когда жизнь примет нормальное течение, утра станут спокойными, ночи – мирными.

– Даже Махмуд, великий силач Махмуд, вскоре стал поглядывать на меня с опаской, – сказал Сейф. – Я все больше делался похож на него, на отважного исполина Махмуда. Я становился кем-то большим, чем он. Я становился самим собой, и то, что получилось, не слишком-то радует глаз.

Тогда же, в феврале 1996 года, Сейф познакомился с Рашидом Хшишой, который предложил ему дружбу и комнату в студенческом общежитии. Взамен Сейф щедро поделился с ним окружавшей его жуткой славой. Хшиша потребовал еще.

Сейф постоянно бывал в университете, гулял в его парках и в марте познакомился с Джамилой. Как и многие студентки, приехавшие из окрестных деревень, Джамила жила в университетском городке. Интерес, который пробуждали к себе резидентки – так мы их называли, – имел сексуальную природу. Уехав из деревни, где шагу нельзя ступить без сплетен и пересудов, живя вдали от своих семейств, они обнаруживали нравы вольные и не свойственные тем девушкам, что родились в Цирте. Резидентки трахались, да. Мало было скользить по поверхности вещей. С ними приходилось изучать, исследовать, углубляться.

Все половозрелые мужчины, включая преподавателей, искали общества резиденток. Те, как правило, поощряли наиболее состоятельных. Они пользовались машинами своих любовников, их квартирами и щедростью. У резиденток, которым матери дали карт-бланш, было несколько лет (время обучения в университете) для того, чтобы подыскать себе выгодную партию и вернуться домой в венке из академических и матримониальных пальмовых ветвей. Диплом и муж! «Дочь Унтеля сумела пробиться в жизни», – скажут в деревне.

Сейф попросил руки Джамилы. Она ответила согласием. Через три дня один из приятелей Сейфа покончил с собой на собрании членов БББ. Они готовили новую операцию. Коллега Сейфа, Суисси, позаимствовал пистолет у недавно пришедшей в бригаду девушки. Взвел курок…

В коридоре главного комиссариата Сейф подошел к Махмуду. Сейф хотел понять, что же произошло на самом деле.

– Иди своей дорогой, сопляк! – ответил ему Махмуд.

Он сопел, как бык.

– Ты же все смекнул, пидор, малявка. А?

До Сейфа никак не доходило.

– Ты все усек своими мозгами, молокосос? Вали, откуда пришел. Вали-вали, трахай в тепле студенточек и не доставай нас больше.

Сейф двинул Махмуда кулаком по физиономии, после чего колено Махмуда врезалось ему между ног.

– Я повалился ничком. Он принялся пинать меня, фыркая, как лошадь. Башка у меня лопнула, как бомба. Он вздернул меня на ноги и прислонил к стене.

Кровь каплями стекала на холодный кафельный пол комиссариата. Махмуд, озираясь, удерживал Сейфа стоймя, смяв в кулаке окровавленный воротник его рубашки.

– Слушай, кретин малолетний: Суисси не покончил с собой, – проворчал Махмуд. – Кто-то влепил ему пулю в голову, потому что Суисси хотел его заложить. А если ты не заткнешь глотку, тебя тоже самоубьют. Самоубийство – это для наружного применения. Понял, да? Ну-ка скажи, что понял, педик!

Что бы там ни думал Махмуд, Сейф соображал быстро. Он перестал бывать в главном комиссариате.

Когда того требовала обстановка, он вместе с другими принимал участие в ночных зачистках на окраинах города. Он старался не оказываться рядом с Махмудом. Теперь они питали друг к другу глубокую ненависть, передавшуюся от Махмуда остальным членам бригады. Сейф не играл в их игры. Он не мешался в дела своих коллег, в дела, стоившие Суисси жизни, в дела, которыми кормилась большая часть личного состава главного комиссариата.

Коррупция расползалась по Цирте, как гангрена. Она захватывала и территорию города. Из-за ремонта или возведения новых зданий улицы Цирты делались лабиринтоподобными: одна стройка сменялась другой, что давало властям возможность урвать свой кусок у строителей, жадных до новых проломов, новых туннелей, словно истинной целью бесконечного рытья земли было посеять смуту, нагромоздить на стройплощадку целые горы грунта и расчетливо прибавить к первородному хаосу хаос рукотворный. И война была точно такой же неогороженнойстройплощадкой, которую вот-вот завалит ее же собственными насыпями и отвалами почвы. Никто и никогда не отдаст распоряжения прекратить строительство. Никто никогда не расчистит площадку. В этом Сейф был убежден.

Сейф проводил время в обществе Джамилы, частенько расстегивавшей ему штаны. Университетские парки полнились безмятежным светом весны. Гигантские эвкалипты тянули вверх и в стороны свои ветви и рисовали на небе охристо-зеленые фигуры, изменчивые, как языки пламени; дубы и мастиковые деревья соперничали друг с другом в толщине и крепости, шелестели тягучей жалобой, напоенной ароматами амбры: по цветам с пестиками, упившимися жарой, отягощенными красновато-коричневой с золотистым отливом пыльцой, порхали бабочки. Шмели летели к поточным аудиториям, учебным комнатам, столовой.

Растянувшись на траве, Сейф смотрел, как она завладевает его членом, как он исчезает у нее во рту. Апрельское небо было голубым и пустым. Они укрылись у подножия небольшого, поросшего травой холма, в том месте, где он образовывал угол со стеной, отделявшей мужскую часть кампуса от женской. Джамила собирала мед с его копья прилежно, как насекомое.

– Я не женюсь на Джамиле, – признался мне Сейф. – Она пока не знает об этом. Здесь, в кафе, или где-нибудь еще Цирта женится на мне, не сомневаюсь; ночь двигалась вперед и склонялась над нашими столиками; хозяин оставлял свои краны, готовый принять свою нареченную, окутанную тьмой. От наших браков родится смерть – моя, скорее всего, и их – тех, кого похитят у сна, тихо, без шума, без вспышки. Я надеялся, что буду драться, что |меня не смогут так запросто вырвать из времени, словно ослепленного на скаку породистого коня, что встал на дыбы под пулями, пронзившими его у края пропасти. Город дожидался неверного шага; еще одна оплошность – и мы окажемся в его лапах; море, вечное море, струилось меж его рук, – крепостных стен, построенных так давно, что те времена сгинули в потемках памяти, – стекало по губам, ускользало от щупалец.

Сперма Сейфа брызнула ей на блузку. Он застегнул штаны и встал. Его коллега, Колбаска-Фри, шел к ним, ворча что-то себе под нос.

Прозвище Колбаска-Фри он получил из-за гастрономического пристрастия, приобретенного за время службы в главном комиссариате. Это был странный, непредсказуемый тип, волк-одиночка. Коллеги по комиссариату его раздражали; мало на кого полагаясь, он относился к ним с крайней недоверчивостью. В их дела он не лез. Смотрел, как они действуют, издалека, без осуждения, без интереса, чем обострял приправленное страхом любопытство членов бригады. По этим причинам Сейф его очень любил.

Колбаска-Фри остановился над ними и сделал Сейфу знак.

– Еще один. Иди за мной.

Сейф покинул Джамилу и парк.

Морг Цирты продолжал свою работу. Срок беременности подходил к концу. В ожидании этого человек в белой куртке курил сигарету. Лежавший за его спиной на носилках покойник, казалось, внимательно разглядывал потолок: облупившаяся краска грозила обрушиться кровавым дождем.

Судмедэксперт встал. Открыл свой чемоданчик и потянул к себе носилки. Приподнял белую простыню.

Верх черепа отсутствовал. На его месте зияла пустота, небытие иссеченной плоти. Ниже – кончик носа, пристегнутый к верхней губе. На ней – огромные усы. Махмуд спал сном неправедника.

Колбаска-Фри, монотонно:

– Сегодня утром. Он выходил из дома. Двое поджидали внизу, на лестничной клетке. Одного из них он ранил. Другой успел всадить ему в голову три пули и убраться. Своего подручного он не прикончил.

– Повезло.

– Н-да… – пробормотал Колбаска-Фри.

Сейф не ощутил гнева. Он ведь ненавидел Махмуда, простертого перед ним. Но – сейчас имела значение только механика. Повздорив из-за денег с друзьями, Рашидом Хшишой и Рыбой, и потеряв их, он без колебаний скользнул в «хитроумный полицейский механизм», как любят писать журналисты. В конце концов, он выполнял свою работу. А значит, каждый вечер оказывался в кабинете изучения улик и вещественных доказательств, в тесной комнате, оборудованной в цокольном этаже комиссариата. За обитой железом дверью – четыре толстые черные стены.

Зыбкое, хрупкое молчание задыхалось меж серых плоскостей. Люди, опускавшиеся во чрево комиссариата, теряли все, вплоть до имен. А потеря имени означала конец, прощание навеки. Для достижения такого результата достаточно было нескольких инструментов или определенного навыка. Неотразимая сила математики.

– Раздевайся.

Первое действие уравнения. Человек, принужденный раздеться, съеживается до ничтожества.

– Рассказывай все, что знаешь.

На это пустынное тело палач наложит свою печать. Отметину железом, шилом или электрическим током. Ощущать, как приходит в негодность твое тело, как его пожирает огонь, обонять свою горящую плоть – второе действие уравнения.

– Ты будешь говорить.

Из этих двух уравнений следует бездна вариантов. Можно ткнуть человека лицом в его дерьмо. Заставить его глотать испражнения, смотреть на собственную кровь, обмочиться, слышать свой крик – на глазах у веселящегося палача и его подручных. Порой простое перечисление предстоящих математических действий заставляло подследственного говорить. Порой… Некоторым удавалось избежать тонкостей математики. Они умирали, и этим все было сказано. Сейф хорошо владел таким замечательным способом ведения допроса. Он занялся свидетелем убийства Махмуда.

Рапорт

Подросток четырнадцати лет, проживающий в том же районе, что и Махмуд, оказался осведомителем. Двое боевиков, пробравшихся в город, поджидают жертву на лестничной клетке жилого дома. Проходит сосед: угрожая, они приказывают ему молча идти своей дорогой. Утром Махмуд выходит из квартиры. Главарь группы – разыскиваемый нашими службами – заряжает пистолет. Махмуд слышит щелканье затвора. Он выхватывает оружие и стреляет в того, кто моложе. Тот раньше не принимал участия в покушениях. Он падает. Колбаска-Фри ошибся. Парень не был ранен В тот момент. А другой? Другой доводит дело до конца. Он тоже думает, что новичок убит. Эта ошибка его и погубит.

Колбаска-Фри врывается в следственный кабинет. Косится на окровавленное тело, распростертое у ног Сейфа. Парень хрипит.

– Он жив, – говорит Сейф.

– Хватит, поиграл. Уезжаем на операцию.

Сейф испачканными кровью руками надевает бронежилет, снимает с крючка «Калашников», закрывает железную дверь следственного кабинета и вместе с Колбаской-Фри устремляется в ночь.

Словно кошмар или присутствие чего-то сверхъестественного, гигантская гранитная глыба громоздилась там, в вышине, над людьми. Город бросал свои мосты через реку. Ее урчание выдавало ночную упорную работу, с давних пор готовившую падение Скалы. Жители уже и думать забыли о текучей стихии – новая преступная беспечность, – которая несла мелкий строительный мусор, осыпавшуюся завязь лимонов, вбирала мириады водных ниточек, кружилась под утесом, среди сорняков, омывала корни кедров. Их диагональный рост смахивал на чудо, если не на ересь: дерево уже не могло держаться прямо; ствол изгибался назад, подчиняясь притяжению земли и наклону поверхности, но кедры упорно боролись с силой тяготения. Люди Цирты хитро и злобно бросали вызов порядку вещей: они искали надежное средство удавить друг друга в каком-нибудь темном закоулке; взяв наизготовку все органы чувств, они лезли вверх, чтобы коснуться неба, как кедр; они душили друг друга в неописуемой свалке, окуная листья в боль и ветер; по ночам они спали, убаюканные монологом реки, которая, ломая себе ребра, сокрушала город, где шершни устроили себе гнездо.

Слившись с темным потоком внизу, белая «тойота» заглатывала километры извилистой дороги, вспучившейся между бетоном и песком. В салоне Колбаска-Фри, сидевший между двумя вооруженными членами бригады, курил сигарету.

– Ну-ка погаси, у меня астма, – сказал один.

– Так сдохни! – ответил Колбаска-Фри.

Потом, ностальгически и задумчиво:

– Цирта похожа на шлюху.

– Она похожа на нас, – сказал Сейф. – Неутомимая роженица, она каждый вечер производит на свет ублюдков.

Астматик, заходясь в кашле:

– Вы можете говорить как все люди или нет? И бычки свои погасить?

– Пасть заткни, – бросил Сейф.

Белый мини-вэн покидал Цирту и углублялся в сельскую местность; он разворачивался спиной к морю, его шепот затихал, теряясь на окраинах мира; за стеклами в свете автомобильных фар проплывала каменистая равнина. Изможденные тополя через неравные промежутки склонялись над колонной белых машин, пожиравших дорогу.

– Те, кто скоро умрут…

– Чепуха! – бросил Колбаска-Фри; к его губе прилипла сигарета. – Я не сегодня вечером сдохну.

– Да услышит тебя Господь, – прибавил хилый фараон.

– Вставь себе своего Господа знаешь куда, – встрял третий бандит.

– Подъезжаем.

– Ну, парни, подъезжаем!

Они схватились за автоматы. Слышен был лязг вставляемых магазинов. Машина замедлила ход. Первое оцепление военных вокруг территории. Зеленые грузовики спали, согнанные на обочину дороги. Привалившись спиной к машинам, люди в камуфляже смотрели на их «тойоту». Некоторые поднимали в приветствии руки.

Колбаска-Фри опустил стекло.

– Пошли вы…!

Он выбросил в воздух пальцы. Усмехаясь, закрутил стекло обратно.

– Грязная работа – это для нас. А пидоры знай себе покуривают, рассевшись в правительственных ложах.

Все закивали. «Тойота» затормозила неподалеку от выставленного жандармерией оцепления. Перед ними лежала деревня. Хижины плавали в свете прожекторов. Город из гофрированного железа казался мертвым. Между покосившимися домами перекрещивались широкие улицы, грязные, вонючие. Спрыгнувший на старую канистру кот потревожил убогий, в лохмотьях, покой этих мест.

Жители спали. Или рыли себе норы под Посреди главной улицы, разрезавшей поселение на два полукруга, змеилась ленточка черной воды. Нечистоты текли по нечистотам. Отбросы свидетельствовали о чьем-то присутствии, о чьей-то жизни. Если бы не они – и не подумаешь одеялами…

Жандарм, усталый от почти бессонной ночи, показал Сейфу на несколько стоявших отдельно хибар.

– Это там.

– Неудивительно, что здесь пускают корни, растут и зреют гроздья гнева.