Текст книги "Кэннон (ЛП)"

Автор книги: Сабрина Пейдж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

◈ Переводчик: Denika

◈ Редактор: Александрия

◈ Обложка: Wolf A.

Глава 1

Эдди

– Что это, вмешательство?

Я перевожу взгляд с одного лица на другое, они вчетвером выстроились по другую сторону стола для совещаний, как члены жюри, готовые вынести свой вердикт. Я шучу насчёт вмешательства, но шутка не удалась, и на какую-то долю секунды я думаю, что это действительно может быть правдой. Но этого не может быть. Я редко пью и даже никогда не пробовала наркотики – я имею в виду, конечно, пару затяжек косяка несколько лет назад, но это вряд ли считается – так что это никак не может быть реальным вмешательством, верно?

– Я не понимаю.

Моя мать смотрит на меня прищуренными глазами, её ладонь лежит на руке моего отчима.

– В твоём контракте есть пункт о морали, Эддисон, – говорит она, её челюсти сжаты, а голос напряжён.

Пункт о морали. Конечно. Я не забыла об этом – как я могу? В конце концов, всё в моей жизни зависит от общественного восприятия. Вот как все работает, когда ты любитель американской кантри-музыки.

– Так ты устраиваешь мне засаду?

Мужчина в костюме прочищает горло, прежде чем пододвинуть ко мне через стол пачку бумаг. Очевидно, это кто-то из звукозаписывающего лейбла, но я его не узнаю, что не заставляет меня чувствовать себя лучше от этой встречи. Его явно послали сделать грязную работу – убедиться, что я соответствую тому, чего хочет лейбл.

– Боюсь, вы связаны условиями вашего контракта, – произносит он, – и это включает в себя ваше публичное поведение. Мы подписали контракт с замечательной кантри-певицей, образцом для подражания для молодых девушек. Той, кто олицетворяет семейные ценности. Не той, кто танцует тверк в клубе в два часа ночи.

– Но я не занималась тверкингом…

– Выпивка и вечеринки, – говорит он. – Такое поведение ни о чём не говорит?

– Вряд ли это незаконно.

Я опускаю тот вопиющий факт, что на самом деле я не пила, не употребляла наркотики и вообще не делала ничего скандального. Я была с людьми в клубе, которые занимались подобными вещами, и это, по-видимому, всё, что имеет значение. Не дай Бог мне немного повеселиться в зрелом возрасте двадцати двух лет.

– Законное поведение – это одно, а незаконные наркотики – совсем другое, – говорит моя мама. – Тебе следовало бы лучше знать. Если кто-то из твоих так называемых друзей под кайфом, ты виновна по ассоциации.

– А потом есть это.

Мой отчим пододвигает мне через стол экземпляр газеты, одаривая меня взглядом, от которого определённо разит неодобрением. Мой отчим – самый замкнутый человек, которого я когда-либо встречала, из тех, кто одним движением брови может передать больше, чем большинство родителей могут сообщить за целую лекцию. Он армейский полковник в отставке, который руководит частной охранной фирмой для знаменитостей, и я один из его клиентов. Моя мать познакомилась с ним семь лет назад во время одного из моих турне, а остальное, как говорится, стало историей.

Я опускаю взгляд на страницу, ожидая, что заголовок будет как-то связан с моим парнем, моим бывшим парнем, после вчерашнего фиаско, и выходками его друзей в клубе прошлой ночью. Но это не так. Вместо этого там написано, что «Музыкальная звезда застигнута в компрометирующем положении с женатым мужчиной постарше: Отношения с бойфрендом на грани!»

По крайней мере, они правильно разобрались в отношениях с бойфрендом. Это определённо на мели. Чёрт возьми, это уже кораблекрушение. Этот заголовок касается совершенно другого скандала. Конечно, это не рассказывает вам остальную часть истории, которая заключается в том, что мне пришлось оттолкнуть от себя парня на вечеринке три дня назад. Статью действительно следовало бы прочитать так: «Голливудский магнат сфотографирован при попытке облапать музыкальную звезду». Камеры не запечатлели эту часть вечера.

Я даже не пытаюсь объяснить, потому что мои родители никогда бы мне не поверили. Моя мать думает, что я соплячка избалованная деньгами и славой. Может, я и немного нахалка, но я не избалована этой жизнью. На самом деле всё с точностью до наоборот. Я измотана ею. Я должна быть на вершине счастья, имея за плечами три платиновых альбома и премию «Грэмми». Но в двадцать два я не должна чувствовать себя такой чертовски старой, такой чертовски усталой. У меня должен быть огонь в животе.

Так что, я думаю, усталость – это причина, по которой я ничего не говорю. Вместо этого сижу и свирепо смотрю на них, ожидая их вердикта. Я прокручиваю варианты в своей голове. Реабилитационный центр? Куда-нибудь съездить? Я принесу извинения за своё ужасное поведение и пообещаю звукозаписывающему лейблу, что им не придётся беспокоиться о том, что их белоснежная певица будет запятнана своими нехорошими друзьями.

Мой отчим наконец нарушает молчание.

– Лейбл согласился на решение, которое, как мы думаем, устроит всех, – говорит он. – Учитывая всё, что произошло, мы считаем, что тебе нужен кто-то, кто будет заботиться о твоих интересах, – он говорит это так, словно мы говорим о найме кого-то для управления моим портфелем акций. Но что они на самом деле предлагают – что они на самом деле приказывают – так это кому-то управлять мной.

– Новый менеджер, – решительно говорю я, глядя на своего нынешнего менеджера – мою мать.

– Не говори глупостей, – бормочет она, качая головой.

– Что тогда? – спрашиваю я. – Дизайнерский лечебный центр? Заявление для прессы о том, что я упала в обморок от истощения? – слова выходят более горькими, чем я хотела, чтобы они прозвучали, но я разочарована этой засадой.

Конечно, перерыв может быть именно тем, что мне нужно. Мысленно я представляю, как прямо сейчас встаю и выхожу из комнаты, собираю всё, что у меня есть, и просто возвращаюсь в Саванну, ко мне и моей гитаре. Чёрт, я могла бы играть на тротуаре, без бэк-вокалистов и танцоров, без смены костюмов и в другом городе каждую ночь, пока меня не развернёт так, что я не смогу нормально видеть.

Однако парень в костюме прав – звукозаписывающий лейбл будет играть жёстко. Они подадут на меня в суд за нарушение контракта и заберут всё, ради чего я работала.

Забавно, что происходит, когда ты возникаешь из ничего. Ничего не является последним местом, куда вам когда-либо захочется вернуться.

Я так поглощена своими мыслями, что даже не слышу голоса отчима, пока он не машет рукой прямо в поле моего зрения.

– Эддисон.

– Да.

– Лейбл согласился с этим планом. Хендрикс будет твоим новым телохранителем, – говорит он, и его голос набирает обороты. – Твой старый был уволен.

– Дэн уволен? – спрашиваю я. – Это не его вина, что я ходила в клуб прошлой ночью.

– Ему виднее, – отвечает полковник резким голосом. – Протоколы существуют не просто так. Ему следовало вытащить тебя оттуда побыстрее.

– Это нечестно по отношению к Дэну… – начинаю я, но мой отчим с силой опускает кулак на стол, и этот звук заставляет меня подпрыгнуть.

– Это нечестно по отношению ко мне – нанимать телохранителя, который так халатно относится к своим обязанностям, – говорит он. – Это сделано. Тебе нужен телохранитель, который не будет расслабляться. Особенно после проблемы со сталкером. Я верю, что Хендрикс не расслабится.

– Сталкер, – тупо повторяю я. Вряд ли это был преследователь, просто одержимый фанат, который прислал мне несколько чересчур рьяных писем. Всегда есть одержимые фанаты. Это не ново. Я так поглощена тем, что отчим говорит, что моему мозгу требуется минута, чтобы уловить более важную часть.

Хендрикс.

Я повторяю имя, которое не произносила уже много лет.

– Какой Хендрикс?

Действительно, какой Хендрикс? Я точно знаю, о ком он говорит. Есть ли на самом деле какой-нибудь другой Хендрикс?

Неужели это происходит?

Мой отчим прочищает горло и открывает рот, чтобы заговорить, но дверь позади него широко распахивается, и, словно по команде, внутрь входит Хендрикс. В тот же миг из комнаты словно выкачивают весь воздух.

Я сижу там, моё сердце колотится так громко, что мне кажется, моя грудная клетка действительно может взорваться, когда я смотрю на него.

Хендрикс.

Мой сводный брат.

Мне было семнадцать, когда он ушёл служить в морскую пехоту, как только ему исполнилось восемнадцать. Разница в возрасте в один год между нами была всем – пропастью шириной в милю. Он был на год старше меня и в миллион раз выше, с крашеными волосами, пирсингом и полным презрением к авторитетам. Он вступил в морскую пехоту только для того, чтобы позлить полковника.

Я терпеть не могла Хендрикса с того самого момента, как познакомилась с ним. Я возненавидела его с первого взгляда. А потом, позже, я захотела его со всей дикой похотью и страстным желанием девочки-подростка. Он вошёл в мою жизнь, когда мне было пятнадцать лет, и в этом возрасте он был самым неотразимым существом, которое я когда-либо видела.

Я хотела бы сказать, что не думала о нём с тех пор, как он сбежал, чтобы вступить в морскую пехоту, но это было бы ложью. Я определённо думала о Хендриксе. Но в моих мыслях он всё ещё тот раздражающий, чертовски сексуальный подросток, которого я когда-то знала.

Только не этот.

Этот… кто-то совсем другой. Пять лет изменили Хендрикса. Он больше не угрюмый подросток. Теперь он выглядит как долбаный детский плакат морской пехоты. Разве что с татуировками. Много-много татуировок. Они тянутся по всей длине его рук, исчезая под рукавами футболки, которая обтягивает его бицепсы, той же футболки, которая обтягивает его очень чётко очерченную грудь. Я вдруг вспоминаю, почему пять лет назад моё сердце учащённо билось каждый раз, когда я была рядом с ним.

Хендрикс стоит там, расправив свои широкие плечи, и смотрит на меня так, словно бросает мне вызов возражать против чего-либо из этого. От того, как он смотрит на меня, у меня по спине пробегают мурашки. Точно так же он смотрел на меня в тот день, когда вошёл в мою жизнь.

– Привет, Эдди, – говорит он, один уголок его рта слегка приподнимается в его фирменной дерзкой ухмылке, от которой у меня раньше мурашки бежали по коже. – Я вернулся. Ты скучала по мне?

Я встаю так быстро, что у меня слабеют колени и кружится голова. У меня не бывают слабые колени. Я была в центре внимания столько, сколько себя помню. Чёрт возьми, я выступала в Мэдисон-сквер-Гарден. Я не нервничаю перед людьми. Я чертовски уверена, что не стану слабонервной из-за какого-то парня. Особенно из-за какого-нибудь парня, который мне даже не нравится. Хендрикс был для меня полным придурком, когда мы были подростками, и он может выглядеть по-другому, сексуальнее, конечно, но это не значит, что он изменился.

– Я не буду этого делать, – говорю я, придавая своему голосу твёрдость, которой я определённо не чувствую. Я прочищаю горло. – К чёрту всё это. Я ухожу отсюда.

Костюм из агентства встаёт и застёгивает пиджак. Он не смотрит на меня, просто поворачивается и обращается к моей матери, прежде чем уйти.

– Это была уступка с нашей стороны, – произносит он. – Приведите её в порядок.

– Эддисон, – шипит моя мать, – не разрушай это.

– Конечно. Я же не хочу ставить тебя в неловкое положение или, не дай бог, останавливать поток денег, идущий в твою сторону, – мои руки дрожат, и я кладу их на поверхность стола. Почему у меня так кружится голова? Я демонстративно игнорирую взгляд, который Хендрикс бросает на меня с другой стороны стола. Он смотрит на меня, и я чувствую себя обнажённой под его пристальным взглядом.

У Хендрикса всегда был способ заставить меня чувствовать себя именно так.

Между нами никогда ничего не было, но, видит Бог, я думала об этом ещё тогда, когда мы были подростками, до того, как он ушёл в морскую пехоту.

– Эддисон Стоун, – ревёт мой отчим. – Мы стараемся заботиться о твоих наилучших интересах.

– Чушь собачья, – слышу я свой голос, слова эхом разносятся в тишине комнаты. Они звучат сильнее, чем я сама, как будто исходят от кого-то другого, от кого-то более уверенного в себе, чем я. Я обхожу стол с другой стороны и направляюсь к двери, всё это время отказываясь встречаться взглядом с Хендриксом. Я лучше отправлюсь на тридцать дней в какую-нибудь фальшивую реабилитационную клинику, чем позволю Хендриксу повсюду сопровождать меня. – Вы заботитесь о своих собственных интересах.

– Чёрт возьми, Эддисон, – моя мать встаёт, освобождаясь от хватки моего отчима, когда он пытается усадить её, и бросается ко мне, её лицо искажено гневом. – Я вложила в тебя слишком много труда, чтобы ты могла отмахнуться от этого, как от пустяка, просто чтобы ты могла веселиться всю ночь и вести себя как маленькая шлюшка, ты понимаешь?

– Шлюшка? Правда, мама? – я слышу, как говорю. Но я чувствую головокружение, и мой голос звучит слабо. Комната начинает раскачиваться, и я пошатываюсь, сожалея о своём выборе высоких каблуков. Моя мать хватает меня за руку, её ногти впиваются мне в кожу, и я хочу ударить её, но внезапно чувствую себя парализованной, словно увязла в зыбучих песках. Думаю, мне не следовало пропускать завтрак.

Ужинала ли я вчера вечером?

Затем Хендрикс встаёт передо мной, расположившись между моей матерью и мной, его руки на моих предплечьях. Когда он говорит, его голос звучит приглушённо, как будто он разговаривает со мной из-под воды.

«Я никогда не замечала, какого странного оттенка голубизна у его глаз», мне кажется, он чувствует себя странно отстранённым от всего. Они цвета неба перед грозой. Так назвала бы это моя бабушка. «Надвигается грозовое небо, Эдди» – говорила она, беря меня за руку. На юге небо становится серо-голубым, почти чёрным, прямо перед тем, как небеса разверзнутся и обрушат поток дождя.

Интересно, что Хендрикс скрывает за этими глазами?

Это последняя мысль, которая приходит мне в голову перед тем, как всё погружается во тьму.

Глава 2

Хендрикс

Семь лет назад

– Сейчас не время и не место для твоего дерьма, ты, блядь, понимаешь меня, Хендрикс?

Мой отец стоит передо мной, его голос низкий и глубокий, он говорит приглушенным тоном, чтобы его новая жена и её идеальный маленький выводок случайно не подслушали его. Он бы не хотел, чтобы они думали, что частью семьи становятся не идеальные отец и сын.

– Пофиг.

Я закатываю глаза, произнося эти слова себе под нос. Мой отец, со всей его жёсткостью и чёртовой пристойностью («Есть причина, по которой существует протокол, Хендрикс, причина для субординации; в жизни нужен порядок» и вся эта бла-бла-бла чушь собачья), решил, что было бы чертовски уместно жениться на матери юной звезды кантри-музыки. Они сбежали. Никому не сказал. Он пошёл и сделал это две недели назад, когда я ещё учился в военном училище. У них даже не хватило вежливости подождать, пока у меня не будут летние каникулы или что-то в этом роде.

В любом случае, я не хотел участвовать в какой-то дурацкой свадьбе.

Пофиг.

Полковник даже не потрудился лично явиться в академию, чтобы сообщить мне об этом, хотя я и не ожидал от него этого. Он позвонил, чтобы сообщить эту сенсацию по телефону. И так как на прошлой неделе меня выгнали из военной академии – никакое бахвальство полковника не смогло заставить их оставить меня после того, как я переспал с дочерью генерала, теперь меня отправили в Нэшвилл, грёбаный Теннесси, который, я думаю, должен быть столицей деревенщин Соединённых Штатов, чтобы познакомить с моей новой семьёй.

– Пофиг?

Полковник стоит передо мной, его лицо искажено яростью. Я знаю, что больше всего на свете он хочет ударить меня прямо сейчас. Но мы здесь, в прихожей особняка его новой жены, этого нелепого места, настолько похожего на пригород с новыми деньгами, что меня тошнит. Так что он не посмеет ударить меня, не здесь, в центре всего этого. Я уверен, она не хочет, чтобы пятна крови были на её модном кафеле.

– Сэр, да, сэр, – отвечаю я насмешливым тоном. Я выведу его из себя и не почувствую ни капли вины по этому поводу. Почему я должен это делать? Он тот, кто тащит меня за собой, втягивая в эту новую семейную жизнь.

Тихий голос прорезает напряжение.

– Ты – Хендрикс?

Я оборачиваюсь и вижу её, спускающуюся по мраморной чудовищной лестнице, которая изгибается вверх, к комнатам наверху.

Эддисон Стоун.

Когда мой отец сказал мне, с кем он встречается, кстати, часть «встречается» была ложью, поскольку он уже женился на матери Эддисон, Венди Стоун, я не узнал этого имени. Затем я провёл небольшое исследование в Интернете. Эддисон Стоун была своего рода сенсацией в средствах массовой информации, обнаруженной на одном из реалити-шоу два года назад.

Теперь у неё есть альбом, она гастролирует и всё такое прочее. Она моложе меня. А это значит, что это только вопрос времени, когда начнутся сравнения:

– Эддисон уже заработала миллион долларов, а что ты собираешься делать со своей жизнью?

Эддисон определённо сексуальнее, чем выглядела на видео, которые я смотрел с ней онлайн. Её длинные светлые волосы собраны в конский хвост, который раскачивается, когда она спускается по лестнице в джинсах и босиком с идеальным маленьким розовым педикюром. Она красит свои идеально пухлые розовые губы блеском для губ. Я наблюдаю, как она идёт по мраморному полу, практически подпрыгивает при ходьбе, а затем она обнажает свои идеальные, сверкающие белые зубы в идеальной маленькой улыбке и протягивает руку.

– Я – Эддисон Стоун, – говорит она, её щеки розовеют, когда она улыбается, как идиотка.

Я смотрю на идеальную маленькую Эддисон в её идеальном маленьком домике и решаю, что чертовски её ненавижу.

***

Наши дни

Глаза Эддисон распахиваются, и на её лице появляется выражение, которое находится где-то в диапазоне между удивлением и ужасом.

– Что за…

– Ты упала в обморок.

Я не добавляю, что она, вероятно, упала в обморок, потому что выглядит так, будто могла бы встать, чтобы хорошенько выспаться ночью и съесть что-нибудь, кроме салата. Я не видел эту девушку с тех пор, как ей исполнилось семнадцать, но сейчас она, должно быть, меньше ростом, чем была тогда. Она ощущается хрупкой в моих объятиях.

По крайней мере, до тех пор, пока она не начинает барахтаться, как грёбаная рыба, вытащенная из воды.

– Почему ты… – начинает она и сильно хлопает меня по руке. – Отпусти меня.

Если бы это было в любое другое время и любой другой человек издал директиву, я бы так и сделал. Но поскольку это Эддисон командует мной, я не могу с чистой совестью слушать. Из принципа, знаете ли.

– Я так не думаю.

Она сопротивляется ещё сильнее, что заставляет меня смеяться. И это её явно злит.

– Ты неандерталец. Я никуда с тобой не пойду.

– Ты слышала моего отца, – говорю я. – Я стану твоим новым телохранителем. Или что-то в этом роде. Чёрт, перестань извиваться, или ты упадёшь на голову, и мне ни капельки не будет тебя жаль, когда ты раскроишь себе череп о чёртов пол.

– Люди смотрят на нас, – произносит она. Я несу её вниз по коридору какого-то чёртова здания, что бы это ни было, и она права. Здесь есть офисы, и кто-то подходит к двери, чтобы открыто поглазеть на нас. – Я уверена, что кто-нибудь уже вызвал фотографа.

– Тогда, я думаю, тебе лучше приготовиться улыбаться перед камерами, сладкие щёчки.

– Если ты не хочешь, чтобы история была о том, как ты трахаешься со своей собственной сводной сестрой, я предлагаю тебе опустить меня.

– Что за чертовщина? – её слова застают меня врасплох, и я отпускаю её. Каким-то образом ей удаётся приземлиться, поджав под себя ноги, как кошке, хотя как она это делает на своих смехотворно высоких каблуках, у меня в голове не укладывается. Трахаюсь с ней?

– Почему ты сказала такую глупость?

Я не вижу её глаз. Они скрыты волосами, падающими ей на лицо, когда она отворачивается от меня. Тот факт, что я хочу видеть её глаза, что я хочу знать, о чём она думает, должен вызывать тревожные звоночки в моем мозгу.

Эдди поворачивается ко мне, заправляя свои длинные светлые волосы за ухо и бросая на меня взгляд. Я узнаю этот взгляд. Это тот, что она дарила мне почти всё время, когда мы были подростками. Она хочет задушить меня.

Проблема в том, что, когда она облизывает губу вот так, как она это делает, медленно проводя языком по её нижней части, я клянусь, она делает это нарочно, просто чтобы завести меня. Я должен сознательно думать о том, чтобы не возбуждаться, когда смотрю на неё.

Не знаю, о чём, чёрт возьми, я думал, соглашаясь с планом полковника. Это была большая грёбаная ошибка. Я сломя голову бросился в морскую пехоту, когда мне было восемнадцать, просто чтобы убраться к чёртовой матери подальше от Эдди. Пять лет вдали от неё должны были бы вылечить меня.

Всё, что требуется – это один взгляд, одно касание её губ, и я снова там, где был пять лет назад. Эдди понятия не имеет, что я чувствовал к ней тогда, хотя я позаботился об этом, и я не собираюсь сообщать ей об этом сейчас. И я чертовски уверен, что не хочу никаких наших фотографий, которые подразумевали бы, что мы те, кем не являемся. Чем-то, чем мы не можем быть.

Эдди отталкивает меня от себя.

– Что-нибудь глупое вроде чего? – спрашивает она, сверкая глазами. – Ты поднимаешь меня на руки и выносишь на улицу, как пещерный человек. Как ты думаешь, что подумают люди?

Она поворачивается, покачиваясь на каблуках. Я ловлю её за локоть, чтобы она не упала, но она вырывает свою руку из моей хватки.

– Ты хочешь упасть на задницу? – спрашиваю я, крепче сжимая её руку. – Перестань быть такой чертовски упрямой. Я вижу, что некоторые вещи действительно совсем не изменились, не так ли?

– Упрямая. Это ужасно громкое слово, – говорит она, не глядя на меня. Но на этот раз она не отдёргивает руку, пока мы не выходим на улицу. Затем она вырывает её у меня, как будто ей стыдно, что её видят со мной на публике. Этот жест выводит меня из себя больше, чем я готов признаться самому себе. Конечно, Эдди всегда действовала мне на нервы, с того самого момента, как я впервые увидел её семь лет назад. Тогда она уже достигла больших успехов, так что она была золотым ребёнком, а я – белой вороной.

– Да, ну, некоторые из нас, морских пехотинцев, могут использовать громкие слова, – говорю я. – Некоторые из нас даже умеют читать.

Эдди издаёт неразборчивый звук себе под нос, и тот факт, что у неё нет ответа, вызывает у меня извращённое чувство удовлетворения.

– Что? – спрашиваю я. – Тебе нечего сказать, сладкие щёчки?

– Перестань называть меня так, – фыркает она. – Я не просила их назначать тебя моим грёбаным куратором или телохранителем, или что там, черт возьми, они делают.

– Ни хрена себе, – замечаю я. – Я не думал, что ты такая уж мазохистка.

Но Эдди не отвечает.

– Твоя машина здесь? – спрашивает она. – У меня был водитель.

– К твоим услугам, – мой тон саркастичен, и я слышу, как она фыркает у меня за спиной, когда идёт за мной к машине. Я беру за правило открывать перед ней дверь с драматическим размахом.

Эдди ничего не говорит, но пока мы едем, она рассеянно водит пальцем по подлокотнику. Тук-тук-тук, пауза, тук-тук-тук, пауза. Она привыкла считать, когда волновалась, а это было намного больше, чем она когда-либо показывала, я думаю. Сомневаюсь, что она знает, что я когда-либо замечал это, но я заметил. У неё были такие маленькие привычки: считать, раскладывать свои вещи в определённом порядке, люди списывали это на то, что она примадонна, но я знал, что дело не только в этом. Тогда я многое заметил в ней.

Чёрт возьми. Почему я вдруг почувствовал, что защищаю её?

– Тебе нужна еда, – говорю я. Как только эти слова слетают с моих губ, я понимаю, насколько по-пещерному они звучат. Ты. Ешь. Еда. Сейчас.

Эдди поворачивается, чтобы посмотреть на меня, и я вижу, как она приподнимает бровь над оправой своих огромных солнцезащитных очков.

– Это то, для чего наши родители наняли тебя? Чтобы говорить мне, что делать?

Чёрт, прошло пять лет с тех пор, как я отдавал приказы в армии. Она должна быть рада, что я не кричал своим голосом.

– Может быть, если бы ты немного лучше заботилась о себе, им не пришлось бы нанимать кого-то, кто указывал бы тебе, что есть.

– Морская пехота, конечно, не сделала тебя меньшим ослом, да?

Её вопрос заставляет меня рассмеяться, и я смотрю краем глаза только для того, чтобы увидеть, как она пытается скрыть свою улыбку.

– Ответ отрицательный, – говорю я, загоняя машину на стоянку закусочной. – Кроме того, если бы они это сделали, ты была бы только разочарована.

Эдди фыркает, но выходит вслед за мной из машины, распахивая дверцу со стороны пассажира прежде, чем я успеваю потянуть за ручку.

– Ты могла бы подождать две секунды, и я бы открыл её для тебя, – говорю я ей.

Она фыркает, закрывая за собой дверь:

– Потому что я не могу сама открыть дверь машины?

– Ты так и не научилась хорошим манерам за последние пять лет, не так ли? – спрашиваю я. Она прислоняется спиной к машине, а я стою перед ней, не давая ей пошевелиться. Я так близко к ней, что мы почти касаемся друг друга. Эдди поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, её солнцезащитные очки скрывают глаза, и тот факт, что они у неё на лице, раздражает меня безмерно. Я протягиваю руку и сдвигаю их ей на макушку, чтобы посмотреть на неё.

Эдди фыркает, как будто я её раздражаю, за исключением того, что её зрачки увеличены, а глаза широко раскрыты, когда она смотрит на меня, её губы приоткрываются, когда она резко вдыхает. Этот звук возбуждает меня. Мой член упирается в молнию моих джинсов, и я думаю о том, как бы просунуть руки под её соблазнительную попку, прижать её к капоту машины и трахнуть прямо здесь и сейчас.

Что, чёрт возьми, со мной не так?

Двадцать чёртовых минут с ней и я не могу ясно мыслить. Это определённо не та семнадцатилетняя девушка, которую я оставил в Нэшвилле. Эта Эддисон совсем взрослая. Должно быть, что-то серьёзно не так с тем фактом, что трахнуть её – это всё, о чём я могу думать.

– Ты из тех, кто говорит о хороших манерах, – отвечает она дрожащим голосом. – Командуешь мной, как будто я какой-то служащий.

– Я даже не начинал приказывать тебе, сладкие щёчки, – говорю я. Я прочищаю горло, пытаясь скрыть возбуждение, которое сквозит в моём тоне, но подтекст в словах ясен как божий день. Дело в том, что я не хотел этой грёбаной работы, но после трёх месяцев попыток устроиться в офис после увольнения из армии мне чертовски не повезло. Очевидно, я плохо приспосабливался к корпоративной среде. Теперь, когда я увидел Эдди лично, я не уверен, что это был лучший план на свете. Бесконечно синие шары – не моё представление о хорошем времяпрепровождении.

Щёки Эдди розовеют, но я не могу сказать, потому ли это, что она смущена или возбуждена. В любом случае, я чувствую самодовольство, когда вижу её реакцию.

– Я бы с удовольствием посмотрела, как ты попытаешься, – произносит она.

– Это вызов? – спрашиваю я. То, как её губы слегка приоткрываются в ответ, заставляет меня думать, что это чертовски верно, и я должен сказать себе отойти от неё, прежде чем действительно сделаю что-то, о чём пожалею. Я даже представить себе не могу, как взорвалась бы голова полковника, если бы я хотя бы пальцем дотронулся до Эдди.

«Конечно, это могло бы стать ещё большим стимулом вести себя неподобающим образом со сводной сестрой, которую я не видел пять лет» – думаю я, следуя за ней в закусочную и наблюдая, как покачиваются её бёдра, когда она дефилирует на этих каблуках.