Текст книги "Похорони Меня Ложью (ЛП)"

Автор книги: С. М Сото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Эти слова всегда задевали меня за живое, и она это знала. Всего за три дня мне показалось, что она знает мои мысли лучше, чем я, и это пугало. Во время наших встреч она пыталась убедить меня, что Мэдисон, которая приходит ко мне, не моя сестра. А мое воображение. Это мое горе подкрадывается ко мне. Она говорила, что видела это много раз в других случаях, но дело в том, что я была не просто еще одним случаем. Я знала, что Мэдисон мертва, но я также знала, что это была она. Она была настоящей. Я чувствовала ее. Другого объяснения нет. И я отказывалась верить, что все это моя голова, потому что тогда это означало, что моя сестра... это означало, что ее действительно нет. Во всех отношениях.

С каждым движением моей челюсти, нахмуренным лбом и учащением дыханием, казалось, доктор Астер знала, о чем я думаю, или, скорее, чувствую, даже раньше, чем я. И этот дурацкий чертов блокнот.

Боже, как я ненавидела это.

Она записывала в него каждую мелочь. Если она войдет в палату и скажет: «Доброе утро», а я не отвечу? Это записывалось в блокнот. Если я произносила хотя бы одно слово, оно записывалось. Все, что касалось меня, было в этом чертовом блокноте, и мне хотелось швырнуть его в стену, вырвать каждый лист, бросить и поджечь.

Я устала.

Мне надоели одни и те же лица.

Мне надоело видеть одних и тех же людей и делать одно и то же.

Меня тошнило от этого места.

Я скучала по своим друзьям.

Я скучала по сестре.

Но больше всего я скучала по Базу. И ненавидела себя за это. Я ненавидела, сколько места он занимал в моих мыслях. Как мне не хватало его прикосновений, его улыбки, его объятий.

Руки, которые сделали Бог знает что с Мэдисон.

Моя грудь тревожно сжимается от боли. Она отдается эхом в моем теле, сжимая сердце в тиски и затрудняет дыхание. Я не могу не оглядываться назад на то время, что мы провели вместе, и гадать, в какой именно момент он решил, что будет продолжать тянуть меня за свою больную уловку.

Он убил бы и меня?

И если да, то когда?

Каков был их план?

Все ошибки, которые я совершила в наших «отношениях», внезапно показались мне

переломами в костях. Именно из-за них я и оказалась здесь, калекой в постели.

Я вырываюсь из этих мыслей, когда дверь в эту дерьмовую палату открывается и входят те же две чертовы медсестры, а за ними доктор Астер. Ииии, как вы уже догадались, с блокнотом и ручкой в руке и наготове. Она останавливается на пороге, склоняет голову набок и, глядя на меня, потирает губы. Как будто у нее вдруг появились ответы, в которых она нуждается, она начинает что-то писать на открытой странице блокнота, и я разочарованно вздыхаю.

– Господи, что я сделала на этот раз? Что могло заставить вас что-то записывать, когда я буквально просто сижу?

Она приподнимает бровь, ее голова наклоняется еще выше, и она неодобрительно поджимает губы, записывая что-то еще.

Сжав губы, я сдерживаю все, что хочу сказать, но знаю, что не должна. Словно почувствовав мою сдержанность и одобрив ее, губы доктора Астер дергаются, словно хотят превратиться в улыбку. Это я тоже презираю.

– Как вы себя чувствуете сегодня, Маккензи?

Я делаю вид, что смотрю на свое забинтованное и сломанное тело в постели.

– Так же, как и вчера. Мне все еще кажется, что меня сбил чертов грузовик.

– Этого и следовало ожидать. Вы съехали с обрыва на своей машине. Наши тела могут выдержать только это.

В ее ответе нет язвительности, но в тоне слышится скрытое неодобрение. Оно всегда там. Она не говорит прямо, что считает меня ненормальной, но это видно по ее глазам, по тому, как она смотрит на меня и как говорит со мной. Это я тоже презираю.

От одного упоминания о машине у меня сводит живот. Я опускаю взгляд на кровать, осматривая свои ноги в фиксаторе и гипсе, и каждый сантиметр моего тела, который забинтован. Мне сказали, что моя правая нога должна быть в гипсе только в течение следующих двух недель, прежде чем его снимут. Я заработала перелом голени, который должен быстро зажить, так как я не активна. Хотя, по словам доктора, я могу прожить остаток жизни, испытывая дискомфорт от перелома. А вот моя левая нога совсем другое дело. Каким-то образом во время аварии я раздробила коленную чашечку и сломала верхнюю часть бедра. У меня также перелом лодыжки, который, по мнению доктора, был получен, когда я вылезала из искореженной машины. Вся левая сторона моей ноги скреплена металлическими прутьями для бедренной кости.

Я еще не видела шрамов на теле, но знаю, что они есть. Я чувствую их, тепло, исходящее от ран. Медсестра приходит несколько раз в день, меняя повязку вокруг моего живота, и я все еще не нашла в себе сил посмотреть. Я знаю, что как только я увижу, то не смогу не увидеть, и это меня пугает. Когда я была моложе, я не очень заботилась о внешности, но став старше, все изменилось. Мне больно признавать, что иногда мне кажется, что без своей внешности я была бы никем. Возможно, я и не самая красивая девушка на свете, но я знаю свои достоинства. А если кто-то заберёт эти достоинства, я не чувствую, что какая-либо часть меня будет достойной. Мне больше нечего предложить.

– Если вы готовы, я хотела бы устроить вам сегодня экскурсию, чтобы вы могли поближе познакомиться со всеми присутствующими. Но сначала Стефани поможет привести вас в порядок.

Она подаёт знак медсестре, стоящей рядом. Я испускаю легкий вздох облегчения, что, по крайней мере, мужчина не будет приводить меня в порядок. Медсестра, которая обычно перевязывает мои раны, взрослая женщина лет сорока. Она милая, но мало говорит, поэтому я никогда по-настоящему не чувствую себя неловко рядом с ней. Глядя на другую медсестру, я жду, что это чувство подкрадется, но, к моему удивлению, этого не происходит. Я уже на самом дне, поэтому боюсь, что если я окажусь еще ниже, то у меня не будет ни малейшего шанса найти путь наверх.

– Стефани, доложи нам, когда вы будете готовы.

С этими словами доктор Астер выходит из палаты, а врач, которого я видела больше раз, чем хотелось бы, остается, но не делает ни малейшего движения, чтобы помочь. Я думаю, он здесь только в качестве прикрытия на случай, если я действительно решу вести себя как сумасшедшая.

Стефани помогает мне подняться с кровати, особенно заботясь о моих ранах. Хотя она может и не выглядит так, но она намного сильнее, чем я ожидала. С загорелой кожей и волосами, которые темнее даже моих, она миниатюрная дама, но, очевидно, внешность может быть обманчивой, потому что, когда мы идем в ванную, она практически несет меня, принимая на себя основной мой вес. Металлические прутья, прикрепленные к ноге, звенят при каждом движении, и я вздрагиваю от шума.

Она опускает меня на больничный табурет. Это одна из табуреток, которыми обычно пользуются пожилые люди. Она помогает мне снять одно из многих простых платьев, в которых я была с тех пор, как приехала сюда.

– Я знаю, что оно неудобное, но обещаю, что постараюсь быть быстрой.

– Спасибо, – бормочу я. – Уверена, что необходимость кого-то мыть это не только единороги и радуги для вас.

Она делает паузу, пока готовит теплую воду и мочалку.

– Вы не похожи на других пациентов.

Я не могу не усмехнуться.

– Да, это потому, что мне здесь не место.

Ее губы кривятся.

– Если подумать, может, и так. Я слышу это по меньшей мере тридцать раз на дню.

Я закатываю глаза, даже не потрудившись ответить. Уверена, что если еще что-нибудь сорвется с моих губ, они снова привяжут меня к койке, которую выдают за кровать.

– Кстати, где мы?

– В Напе.

Я чувствую, как мои глаза расширяются.

– Как в больнице штата Напа? Господи Иисусе, это место для душевнобольных преступников!

Она поднимает бровь, намыливая мочалку мылом.

– Все не так плохо, как раньше. Количество нападений значительно сократилось.

Мои глаза сужаются.

– Сколько вам платят за такие слова?

Она ухмыляется и опускает руку под струи воды, проверяя ее температуру.

– Вы действительно не похожи на других пациентов.

– Вы, ребята, хотите поселить меня с другими пациентами? Вы в своём уме? Эти люди убивали и признавались в безумии, чтобы попасть сюда и избежать тюремного заключения. Самое большее, что я когда-либо делала, это красила волосы и разговаривала со своей мертвой сестрой.

Стефани замолкает.

– Так вот почему вы здесь?

Она, кажется, в шоке, ведь она думала, что я здесь из-за гораздо худшего.

– Ну, может быть, это еще не все. Я действительно лгала своему парню и пыталась посадить его друзей в тюрьму. Значит, я определенно не ангел, но и не психопатка и убийца.

Все, еще странно глядя на меня, она качает головой, отмахиваясь.

– В больнице разные уровни. Палата, в которой вас держат, довольно милая. Шансы на то, что вас переведут в общую зону, невелики. Доктор Астер позволяет только тогда, когда ее пациенты показывают прогресс и...

– Я вообще не продвинулась.

И теперь я рада, что не облегчила задачу доктору. Я бы предпочла остаться одной, чем жить в палате с соседом, который может попытаться убить меня во сне.

– Думаю, она просто хочет дать вам почувствовать это место. Дать вам что-то, чего вы с нетерпением ждете, когда у вас появится прогресс.

– Поверьте мне, прогресса не будет. Я знаю свою правду. Знаю, что видела. Большинство людей, возможно, не в состоянии понять это, но я понимаю.

Она грустно улыбается мне и принимается за работу. Мне хочется свернуться калачиком, пока она меня моет. Потому что какая женщина нуждается в помощи другой? Это просто унизительно, и с каждым днем, как я застряла здесь, я ненавижу своих родителей еще больше. Они не пришли навестить меня. Не знаю, было ли это их решение или доктора. Несмотря на это, я чувствую себя брошенной. Даже Мэдисон бросила меня. Она всегда исчезает, когда я нуждаюсь в ней больше всего.

Следуя инструкциям доктора, Стефани сообщает ей, как только мы готовы. Я держу глаза закрытыми в течение всего процесса, отказываясь смотреть на себя, или, скорее, смотреть вокруг, как медсестра смывает грязь с моего тела.

Доктор Астер вновь появляется в палате со своей раздражающей улыбкой и этим дурацким блокнотом, рассматривая мою чистую кожу и дерьмовое настроение, которое у меня все еще есть. Она подаёт знак медсестрам и идет впереди, другой врач шагает рядом с ней. Стефани сажает меня в инвалидном кресле, заставляя почувствовать себя еще большим инвалидом, чем я уже есть, а другой доктор следует за нами, как охрана.

Я внутренне закатываю глаза. Неужели я действительно так сильно рискую падением?

Даже если они хотят, чтобы все остальные считали это место безопасным, оно явно не безопасное. Ей не нужно было бы ходить с тремя охранниками, если бы больница была безопасной, и я отказываюсь верить, что вся охрана из-за меня. Я в таком состоянии, что едва могу бросить в кого-нибудь камешек, не говоря уже о нападении.

– Все это крыло, по которому мы идем, считается медпунктом. Он облегчает доступ для врачей и медицинской команды. Поскольку вы находитесь не в лучшем состоянии, мы будем держать вас здесь, пока вы не сможете ходить самостоятельно. Это даст вашему телу и мыслям необходимое время для восстановления.

Коридор длинный и мрачный. С полами из линолеума не совсем белого серого цвета и ослепительно белыми стенами. Все здесь такое... простое. Такое бесцветное и пресное. Это разительный контраст с живостью Лос-Анджелеса, яркой зеленью деревьев в Ферндейле и шумом Нью-Йорка. Быть в этом месте – это как шок для системы, будто из твоей жизни выкачали все краски. Как только мы приближаемся к концу коридора, он обрывается, и вы можете пойти либо налево, либо направо.

– Сзади, это место, где объект разветвляется на центр групповой активности, и сюда, – говорит она, щелкая пальцами, приказывая нам следовать. – Это общая зона, а дальше по коридору мастерская. Если бы мы пошли в противоположную сторону, по другую сторону коридора, мы бы вошли в большую часть корпуса для пациентов. У нас здесь все скоординировано по крыльям и уровням. Например, в зависимости от их поведения и того, в каком наблюдении они нуждаются, все это принимается во внимание, когда пациент помещается на определенный этаж.

Она оглядывается на меня, и несколько секунд мы смотрим друг на друга, не произнося ни слова. Трудно понять, что творится у нее в голове. Похоже, доктор Астер овладела способностью скрывать свои мысли от пациентов. Она приходит в себя и продолжает свою речь.

– Как я уже говорила, пациенты здесь могут смотреть телевизор, играть в игры и заниматься групповыми занятиями. Если они достаточно стабильны, чтобы быть рядом с другими, – быстро добавляет она, словно пытается не оправдать моих надежд.

На самом деле мне все равно. Последнее, что я хочу делать, это подружиться с кем-нибудь здесь.

– Это важный шаг в процессе реабилитации разума. Работа с другими людьми и пребывание рядом с ними делает что-то волшебное для мыслей и души. Даже если вы еще не совсем готовы к этому, я верю, что, когда вы откроетесь мне, все изменится для вас, Маккензи. Вот увидите.

Я усмехаюсь, и мои глаза закатываются.

Для меня это звучит как кусок дерьма.

Доктор Астер прочищает горло, эффективно игнорируя меня, и снова погружается в свою болтовню. Она все болтает и болтает обо всех удивительных мероприятиях и программах, которые у них имеются, но я не обращаю внимания. Вместо этого мой взгляд прикован к толпам пациентов, мимо которых мы проезжаем. Если раньше я не была уверена, то теперь уверена. Мне действительно здесь не место. Думая о психиатрической лечебнице, я уверена, что вы представляете себе пациентов, одетых в бесцветную и безжизненную одежду, которые разговаривают сами с собой, и, честно говоря, то, на что я сейчас смотрю, не так уж и отличается.

Реальность моего нового затруднительного положения – это пощечина. Это то, что я должна с нетерпением ждать на данный момент?

Некоторые женщины смотрят на меня так, словно я их чем-то обидела, а другие даже не замечают. Большинство из них машут и улыбаются, в то время как другие смеются над моим сломанным телом, будто они никогда не видели гипса. Некоторые из них пытаются остановиться и поговорить с нами, как со старыми друзьями. Я чувствую себя новым заключенным, только что вышедшей на тюремный двор.

Свежее мясо.

На секунду, клянусь, я даже вижу, что Лолли из Orange Is the New Black. Вот откуда я знаю, что действительно схожу с ума. Эта чертова дыра оказывается влияние на меня. Дерьмо, она вымышленный персонаж.

Оставшуюся часть экскурсии я стараюсь не обращать внимания на пристальные взгляды и дискомфорт от того, что нахожусь в центре внимания, разъезжая в этой инвалидной коляске, в то время как все мое тело в гипсе, но это нелегко. Я ловлю себя на том, что опускаю глаза, избегая их взглядов.

Мой взгляд случайно натыкается на пару сердитых зеленых глаз. Цвет резкий, просто требующий внимания. Верхняя губа женщины кривится в оскале, и, клянусь, даже с другого конца помещения я слышу ее рычание. Я мысленно отмечаю, что, если меня когда-нибудь выпустят, пока она рядом, мне нужно держаться от нее подальше.

Уходя отсюда, мне показывают столовую что-то вроде кафетерия. Он также не выглядит многообещающим. Я думаю, тюремная столовая не так уж сильно отличается от этой. Как только мы выходим из кафетерия и направляемся в другое крыло, мы проходим мимо главной зоны посещения, и мой взгляд натыкается на черную форму. Я оглядываюсь через левое плечо, и все волосы на моем теле встают дыбом. Тело со спины выглядит знакомым. Очень знакомым. Мои глаза округляются, когда человек исчезает за углом, но не раньше, чем один раз оглянуться через плечо.

Я чувствую, как вокруг меня рушатся стены.

Я хватаюсь за ручки инвалидной коляски, пытаясь удержаться.

Мое сердце колотится в груди, дыхание прерывистое, пока я пытаюсь понять, кого я только что видела. Или, по крайней мере, кого я, кажется, увидела. Нет, этого не может быть.

Что он здесь делает? Он ведь не может знать, что я здесь пациент, не так ли? Это невозможно. Я отказываюсь верить, что он пошел бы на все это, чтобы найти меня.

Я закрываю глаза и трясу головой, пытаясь взять себя в руки. При этом мой разум автоматически воспроизводит увиденное.

Там, в самой ясной картине в моем сознании, находится один из Дикарей. Во плоти. Это он. Я знаю, что так оно и было. В ту же секунду, как я увидела его спину, у меня возникло такое чувство, но когда он повернул за угол и я увидела его профиль, я не могла ошибиться ни в плоскостях его лица, ни в уверенности в его широких плечах.

Это не могло быть простым совпадением, не так ли?

Может, у меня... галлюцинации? Я имею в виду, что они держат меня на большом количестве наркотиков, так что это возможно, но это выглядело так реально. Черт, это было так реально.

Даже если это он, я пытаюсь понять, что он здесь делал. Я могу представить себе только одну причину, и от одной мысли об этом у меня по спине пробегает дрожь ужаса. Он вернулся, чтобы закончить начатое. Это должно быть причиной.

Я трясу головой, отгоняя эту мысль. Я списываю это на то, что сошла с ума.

Это не реально.

Это был не он.

Я должна в это поверить, иначе я действительно начну сходить с ума. Может, я была так сосредоточена на той ночи, о которой шла речь, что начала кое-что видеть.

Боже, я надеялась, что нет.

Остальная часть экскурсии почти такая же, и, честно говоря, она не внушает особого доверия. Я все еще не чувствую себя здесь в безопасности, и чертовски уверена, что мне здесь не место. Есть очевидная разница между пациентами и мной здесь, в этом учреждении.

Почему это вижу только я?

Я пытаюсь выбросить из головы мысли о Дикарях и возможном двойнике, но это невозможно. Каждый раз, когда мы поворачиваем, мне кажется, что за мной наблюдают, но оглядываясь вокруг, я никого не вижу. Я параноик, я знаю это. Просто не знаю, как заставить это исчезнуть.

Все, что я знаю, это то, что мне нужно как можно скорее найти выход из этой ада.

Глава 5

Баз

Прошлое

Тепло безрассудно вибрирует в моих венах благодаря всему алкоголю, который я выпил сегодня. Вечеринка все еще в самом разгаре, Саммер продолжает заниматься своим детским дерьмом, Винсент, Маркус и Зак рыщут по толпе в поисках тех, кого они хотят трахнуть сегодня. А Трента нигде нет.

На сотовый приходит уведомлением. Мой фокус переходит на сообщение, говорящее мне, что я выпил сегодня намного больше, чем следовало. Требуется некоторое время, чтобы прочитать, но когда я, наконец, делаю это, то бросаю свой стаканчик куда-то на землю и иду к поляне деревьев, где все припарковались.

Самолет готов.

Мой приятель по футболу Саймон предложил подвезти меня, так как он единственный человек во всем Ферндейле, который не пьет и не употребляет наркотики. Он единственный ублюдок, у которого голова на месте. Наконец-то я смогу отвлечься от этого дерьма хотя бы на несколько недель, прежде чем уеду из этого дерьмового городка в колледж, а потом, надеюсь, навсегда.

Когда я, спотыкаясь, иду через лес, оставляя группу позади себя, чтобы добраться до машины Саймона, я замечаю впереди сгорбленную фигуру, сидящую на поваленном стволе дерева. Он покрыт мхом, в основном скрытым окружающей его листвой. Мои ноги медленно останавливаются рядом с человеком, который сидит там, и когда она поворачивается, замечая мое присутствие, мои брови опускаются.

– Мэдисон?

Она вытирает щеки.

– Чего тебе, Себастьян?

Я мог бы легко уйти, но почему-то не делаю этого. Я сажусь на кору ствола рядом с ней. Она напрягается, но ничего не говорит.

– Ничего. Просто пытаюсь понять, почему ты плачешь.

Она поворачивается ко мне лицом, сердитые глаза сверлят дыры во мне.

– И что это должно означать?

Я пожимаю плечами.

– Ты всегда выглядишь счастливой. Как будто все понимаешь. Я имею в виду, что иногда ты можешь быть настоящей сукой, но ты не такая несчастная, как все здесь.

Она усмехается.

– Ты ничего обо мне не знаешь, Себастьян, не притворяйся. А если ты в поисках киски, то поищи в другом месте, потому что мне это неинтересно. Одного Дикаря мне более чем достаточно.

Я смеюсь, застигнутый врасплох ее прямотой.

– Поверь, мне это неинтересно.

Мы сидим молча, и я понимаю, что мне пора. Не знаю, весь ли алкоголь, бурлящий в моем организме, убеждает меня остаться, но по какой-то причине я остаюсь рядом с ней.

– Ты думаешь, я плохой человек? – спрашивает она, глядя на деревья перед нами.

Луна светит, отбрасывая серебряное сияние вокруг нас.

Я смотрю на нее краем глаза и понимаю, что она снова плачет. Луна кристаллизует следы слез на ее лице.

– Нет, не считаю.

– Тогда почему я чувствую себя таковой? – задыхается она, поворачиваясь ко мне лицом, и почему-то, видя боль в ее глазах, онемение начинает съедать меня, пробегая по телу.

За ее взглядом скрывается столько боли, что на нее трудно смотреть.

– Пожалуй, назовем это интуицией. – я пожимаю плечами. – Что бы это ни было, Мэдисон, ты неплохой человек. Ты просто заблудилась. Я думаю, мы все заблудились. Alma Perdida. (с французского: Потерянные души)

– Что это значит? – спрашивает она, шмыгая носом.

Я встаю, собираясь уходить. Меньше всего мне хотелось бы заставлять Бенедикта Пирса ждать.

– Это значит «потерянные души». И я думаю, что в каждом из нас есть потерянная душа.

С этими словами я поворачиваюсь, пробираясь сквозь ветви и проталкиваясь через деревья. Мои ноги резко останавливаются при звуке ее голоса.

– Ты хороший парень, Себастьян. Иногда мне кажется, что ты единственный порядочный человек, оставшийся здесь, в этом гребаном городке.

Моя челюсть сжимается.

– Я не очень хороший человек. И, вероятно, никогда им не стану.

Я приподнимаю бровь, ожидая продолжения.

– Если случится что-то плохое, ты сможешь ее защитить?

Поколебавшись, я почесываю затылок, внезапно смутившись. О чем, черт возьми, она говорит и насколько я пьян?

– Защитить кого?

– Мою сестру.

Я хмурюсь еще сильнее.

– Почему ты спрашиваешь меня об этом? Она в опасности?

Мэдисон пожимает плечами.

– Нет. Я просто... Я не знаю. – она качает головой, глядя себе под ноги.

Дрожь сотрясает ее плечи, и она обхватывает себя руками, защищаясь. Я оглядываюсь вокруг, пытаясь увидеть, покачиваются ли деревья, но ветра нет. Сейчас лето. Она никак не может замерзнуть.

– У тебя никогда не возникало предчувствия, что случится что-то плохое? – я качаю головой, все еще не понимая. – У меня такое чувство, и я не могу от него избавиться. Наверное, мне следует бросить пить. Алкоголь делает меня параноиком. Но мне кажется, что... все плохое, что я сделала в своей жизни, наконец-то возвращается ко мне, и я не знаю, как это остановить.

Мой телефон непрерывно вибрирует в кармане, и я знаю, что это мой отец. Я вздыхаю и пытаюсь успокоить ее.

– Мне пора, но ты должна перестать пить. Возьми воды и езжай домой, Мэдисон.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но слышу, как она бормочет что-то скорее себе, чем мне.

– Я не могу. Есть еще кое-что, что я должна сделать.

Настоящее

Я резко просыпаюсь, пот липнет ко лбу после этого сна. Чувство вины врезается мне в грудь, как всегда, когда мне снится этот сон. Потому что в ту ночь было так много «что, если». Что, если я остался бы и помог ей, пока она грустила? Что, если я заставил бы Саймона отвезти меня и Мэдисон домой той ночью? Она бы оказалась далеко от леса. Подальше от скалы Поцелуев. Подальше от смерти.

После того, как Саймон подвез меня, я встретился с Трентом и Маркусом в доме, раздавая бутылки алкоголя до конца той ночи. Я думал об этом моменте бесчисленное количество раз в своей жизни. Что, если Саймон отвез бы меня прямо к родителям? Что, если я никогда не давал бы им алкоголь в ту ночь? Возможно, тогда у них у всех была бы ясная голова.

Я не хороший человек. Я совершал вещи, скрывал то, чего не хотел бы скрывать. Все, что было сделано за эти годы, это съедение моей души. Принуждение отодвинуть эмоции в сторону и взять себя в руки. Подпирание фасада, что мне все равно – что я ничего не чувствую.

Прижимая ладони к глазам, я пытаюсь стереть усталость. Последние несколько дней я отсиживался в своем кабинете, пытаясь разобраться с этой суматохой событий. Пытался понять, что происходит.

У меня до сих пор нет ответов, в которых я нуждаюсь. Отсутствует слишком много деталей, слишком много неизвестных факторов. Не знаю, кто копается в этом деле и почему, и не знаю, что делать с Маккензи или с играми, в которые она играет. Что-то дергается в глубине моего сознания, требуя, чтобы его услышали.

Мне пришлось сделать заявление в начале этой недели от имени Винсента и остальных парней, прежде чем Page Six, The Inquirer или какие-либо другие газеты исказили ситуацию. Я скрыл имя и личность Маккензи от прессы. Не то чтобы она заслуживала моей защиты в данный момент, но я не могу найти в себе силы бросить ее на растерзание волкам.

На собственном горьком опыте я убедился, что она действительно жива. Новость обрушилась, как удар в грудь. Я хотел своими собственными глазами увидеть, что она жива и здорова, несмотря на беспорядок, произошедший, между нами. Проблема состояла в том, что ее отвезли в Мемориальную больницу Редвуда, но из-за того, что ее травмы были настолько обширными, ее пришлось перевести в больницу Святого Иосифа в Эврике. От моего внимания не ускользнуло, что, если бы Винсента не доставили самолетом обратно в Лос-Анджелес, они бы лежали в одной больнице.

Персонал не давал нам с Дэном никакой информации, кроме новостей о том, что она стабильна. Ее родители не позволяли никому видеться с ней, так что я должен был звонить каждый день, убеждаясь, что она поправляется. В последний раз, когда я разговаривал со старшей медсестрой, она колебалась, говоря мне, что Маккензи перевели в другое учреждение, и это единственное, что она могла мне сказать. С тех пор я не могу ее найти. Вот что пугает меня больше всего, это моя потребность все время знать, где она.

Бросив взгляд на яркий экран, я перемещаю фокус, перечитывая отчеты еще раз. В дом Зака вломились, когда мы находились в Вегасе. Ничего не было украдено, как это было бы при обычном ограблении. Вместо этого его кабинет разгромили, а сейф оставили открытым, но ничего важного не забрали. Не было ни отпечатков пальцев, ни видеозаписи, и никто из соседей не видел ничего подозрительного в ту ночь.

В глубине души я знаю, что это была она. Не знаю, как ей удалось войти и выйти, не оставив ни одного отпечатка. Не знаю, какого черта ей понадобился Зак или что-то в его сейфе. Я вспоминаю ночь покера, когда ее не было некоторое время.

Она обыскивала дом? Было бы разумно, если бы она взяла его деньги или какие-нибудь ценные вещи, но в том-то и дело, что она ничего не взяла.

Из того, что мы можем сказать, она вообще не взяла ничего ценного.

Так что она взяла?

Какова ее цель?

Парням так хочется верить, что она золотоискательница, но если бы это было так, разве она не взяла бы хорошее дерьмо и не убежала? Зачем громить его кабинет и оставлять все ценное? В этом нет никакого смысла.

Зак злится. Трент ведет себя скрытно, а Маркус, как и я, пытается найти гребаное решение этой проблемы. А Винсент странно спокоен во время всего этого процесса. Сейчас он снова в Ферндейле, восстанавливается вместе с родителями, которых ненавидит. Еще один подозрительный поступок сам по себе.

После своей вспышки в больнице Винсент не упоминал имени Маккензи. Я не сказал никому из парней, что она жива и здорова. В новостях смутно сообщалось, что обе жертвы аварии выжили. Для них этого ответа было достаточно.

Я как раз собирался покончить с этим, когда в дверь постучали, и вошел Дэн. Окутанный облаком тяжелой тишины, он целеустремленно входит с толстой папкой в руке и бросает ее на стол передо мной.

– Там вся информация.

Я опускаю взгляд на папку и хмурюсь. Положив руку на папку, я начинаю подтягивать ее к себе, но замираю при звуке глубокого голоса Дэна.

– Здесь есть над чем подумать, но помните, не все всегда так, как кажется. И я предлагаю вам прочитать это, прежде чем идти дальше. – он хмурится еще сильнее, бросая толстую стопку бумаг Маккензи на стол рядом с папкой.

Я даже не открывал это с той самой ночи, когда началась эта чертовщина. Так много всего произошло, и у меня не было возможности открыть, не говоря уже о том, чтобы прочитать ту ложь, которую она наверняка там написала.

– Где, черт возьми, ты это взял? – спрашиваю я, прищурившись.

Дэн пожимает плечами, его глаза холодно блестят.

– Я подумал, что кто-то должен хотя бы прочитать. Бумаги лежали на кофейном столике.

У меня на языке вертится отругать его, но, честно говоря, у меня даже нет на это сил. Я уже почти тридцать часов на ногах, и короткая десятиминутная дремота, которой я воспользовался, не поможет. Мой мозг работает не так, как обычно.

Мои губы сжимаются в мрачную линию.

– Хорошо, есть ли что-то, чем ты хочешь поделиться, прежде чем я начну? – спрашиваю я холодным, подспудным тоном.

Дэн качает головой, не раскрывая рта.

– Вы знаете, где меня найти.

С этими словами он уходит, оставляя меня с папкой и напряженным молчанием. С тяжелым вздохом я смотрю на папку. Я специалист по цифрам и фактам. Имеет смысл только то, что то, что находится в этом файле, скорее всего, будет иметь наибольший смысл, потому что это факт. Но что написано там, в толстой стопке?

Я хочу знать правду. Мне это нужно. Но какая-то часть меня не готова презирать Маккензи больше, чем я уже ее презираю. Но в этот момент я уверен, что этого не избежать.

Задумчиво потирая нижнюю губу, я бросаю взгляд между двумя стопками на столе. Вздохнув, я направляюсь к папке Маккензи и открываю первую страницу.

Я не разочарован.

Ни в малейшей степени.

По правде говоря, я потерял дар речи.

Три минуты.

Три минуты или больше это все, что нужно, чтобы создать жизнь.

Девять месяцев этой жизни перерастают в годы прекрасного творения.

Секунды, минуты, дни, годы – все это было у меня с сестрой. Родственница, с которой у меня было больше, чем кровь. У нас были одни и те же мысли, один и тот же день рождения и одно и то же лицо. Было не так уж много вещей, которыми мы не делились. Она была мной, а я ею. И хотелось бы верить, что однажды этого будет достаточно для наших отношений.

Так что, видите ли, секунды, минуты, дни, годы – не имеет значения, сколько времени вам дано, потому что все, что потребовалось, – это одна ночь, и она была отнята у меня.

Хладнокровно убита. Оторвана от меня навсегда.

Близнецы не просто имеют одинаковую внешность или схожую ДНК. У них одна душа, одна жизнь. Нельзя убить одного, не убив другого. И в этом была их ошибка.

Они оставили меня в живых.

А дальше – это все доказательства, которые вам понадобятся, чтобы найти их и посадить в тюрьму. Чтобы заставить их заплатить за грехи, которые давно назрели.