Текст книги "Токийский декаданс"

Автор книги: Рю Мураками

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Ты пытаешься как-то искупить вину, нет, скорее очиститься изнутри, и поэтому где-то в бессознательной области твоего внутреннего мира ты ощущаешь ‘необходимость себя унижать, издеваться над собой.

Поэтому ты не должна прекращать продавать себя, может быть даже, это единственно правильный для тебя путь, чтобы наконец избавиться от Киёми и стать самой собой. Хотя возвращаться в твою фирму я бы тебе тоже не посоветовал бы.

Мне вдруг стало очень плохо, я не смогла прямо удержать голову, и меня стошнило двумя серыми моллюсками прямо на тот костюм, который мама купила мне тайком от папы.

– Ну что ты будешь делать!

Он отвел меня в туалет, но меня больше не тошнило, и я задремала, обняв унитаз.

Где-то зазвонил телефон.

Ты спи, я сама буду разговаривать, – плача, сказала Киёми, и я заснула, уткнувшись в унитаз.

Дверь туалета была приоткрыта, и мне было немного видно, что происходит в комнате. В комнату зашли трое мужчин и женщина в белой маске на лице. На ней еще был плащ.

Один из мужчин оказался стариком небольшого роста с седыми волосами. Я его где-то видела. Другие двое были в костюмах и выглядели как типичные офисные служащие. Женщина смотрелась странно. Когда она сняла маску, обнаружилось, что ее рот был скреплен чем-то напоминающим бельевую прищепку. Похоже, прищепка находилась на ее губах уже долгое время, поскольку слюна капала на пол.

– Где вы были? – спросил диетолог.

– Недалеко от Нара, на теплых источниках, – ответил один из Офисных Работников на осакском диалекте, а другой, обращаясь к нему, сказал:

– Принеси инструменты из машины.

Первый Офисный Работник вышел из комнаты. На самом деле я всего этого не видела. Мне рассказала Киёми. Они один раз упомянули меня в разговоре, кто-то из мужчин сказал: „Блин, какая толстая“, а диетолог ему ответил: „У нее еще с головой не все в порядке, но можно неплохо развлечься“. Второй вернулся с багажом инструментов и сказал:

– Хорошо, что сэнсэй сегодня в Токио, иначе бы мы ее упустили. Не испачкайтесь только, – и он протянул старику полиэтиленовый мешок, который можно было надеть поверх одежды.

Они сдвинули в угол комнаты диван и телевизор, постелили на пол огромный кусок полиэтиленовой пленки и, притащив баллон со сжатым воздухом, надули небольшой бассейн. Затем стянули с женщины плащ, под которым была надета футболка, а поверх нее натянуты куски ткани и кожаные ремни. Куски ткани походили на пакеты из-под картошки.

– Начнем.

Старик передал одному из мужчин конверт, а тот отдал его диетологу. Диетолог пересчитал деньги и, удовлетворительно кивнув, включил классическую музыку на CD-плеере. Один из мужчин набросил на женщину накидку, как в парикмахерской, и сначала состриг ей волосы на голове, а потом побрил машинкой.

Она крутилась и пыталась вырваться, но зажим на ее губах и странный костюм сдерживали ее движения. Старик велел ей стонать, а один из мужчин сказал, что стены в комнате звуконепроницаемые. Затем он снял с ее губ прищепку. Она не смогла сразу открыть рот и плакала, широко раздувая ноздри. Старик снимал ее лицо на камеру.

Затем ей стали резать тело. Она рыдала, перемазанная собственной кровью, а диетолог, вытащив член, мастурбировал. Старик хлопал ее по щекам и уговаривал, чтобы она не плакала, продолжая снимать.

У нее текла кровь даже из головы. Ее поставили на четвереньки в бассейн, били и пинали ногами. Она описалась и обкакалась от боли, а старик засовывал ей свой обвисший пенис в рот. Затем один из мужчин построил навес из пленки и достал циркулярную пилу. Женщина завыла и, несмотря на стягивающие тело ремни, попыталась сбежать, ползая по испачканному в собственных испражнениях бассейну. Старик сказал ей, что плакать нехорошо, взял одетой в перчатку рукой кусок дерьма и засунул ей в рот. Потом ее вытащили из бассейна и помыли лодыжки. По комнате распространился запах спирта, смешавшийся с запахом фекалий. Старик сменил полиэтиленовый плащ, притащил из коридора черные ботинки и отдал камеру диетологу. Тот спрятал член, так и не кончив, и начал снимать. Один из мужчин сделал музыку погромче, положил ноги женщины на край бассейна и отрезал ступни электропилой. Женщина завопила, а диетолог навел камеру на ее лицо и упавшие в бассейн ступни. Один из них стал брызгать спреем на ее отрезанные ноги, и скоро они покрылись густой белой пеной, но все же не выглядели как нормальные ноги. Мужчина достал похожие на ресторанных моллюсков ступни, зашел под навес, отделил кухонным ножом мясо, покрошил его, снял сухожилия, измельчителем перемолол кости в порошок, положил все это в салатницу и зашел ко мне в туалет. Он отодвинул меня от унитаза осторожно, стараясь не запачкать кровью, проверил пульс и сказал:

– Крепко спит. Ты ей вколол?

– Сразу же, как вы позвонили, – ответил диетолог.

– Хорошее лекарство.

Он смыл содержимое салатницы в унитазе, разделив на четыре части.

Старик схватил женщину за отрезанные ноги, трахнул ее, затем ей что-то вкололи, и прошел еще час, пока они все убрали.

Я действительно спала, а Киёми словно передавала мне все происходящее, как в прямой трансляции по телевизору. После того как все ушли и диетолог заснул, Киёми растолкала меня через силу, и я сбежала. Киёми посоветовала не возвращаться домой, потому что это могло быть опасно, и я пошла в офис. Мне нашли клиента, и я отправилась в лав-отель на Си-буя. Когда я раздевалась, в кармане что-то звякнуло. Оказалось, это фонарик, который я купила для диетолога.

„Смотри! Так это был сон!“ – сообщила я радостно Киёми, когда принимала душ.

Она ничего не ответила и расплакалась. В волосах у себя я обнаружила что-то липкое. Рассмотрев поближе, я так и не поняла, то ли это была запекшаяся кровь, то ли моллюски, которыми меня вытошнило.

Я попросила выключить в номере свет и стала освещать его фонариком. Клиент рассмеялся: „Ну ты извращенка!“ Я, посветив на свои ступни, сказала: „Киёми, у меня все на месте!“ И тоже рассмеялась.

Колыбельная

Когда он появился в телевизоре и заговорил, я испугалась, и на висках у меня выступил пот. Я не хотела, чтобы Тоуру видел меня такой, и быстренько убежала в туалет.

– Меня от таких тварей тошнит, – услышала я его голос.

Он намазывал повидло на хлеб.

В зеркале на стене туалета я выглядела как ребенок, которого родители уличили во лжи. Капли пота, стекавшие с висков на щеки, были холодными на ощупь и походили на остатки чего-то утраченного, несохраненного, разбившегося…

Музыкант в телевизоре начал рассказывать о своей семье:

– У нас все достаточно независимые. Мне вот, например, не верят, когда говорю, что женат. Я похож на холостяка, да и жена все время работает. Работала, сейчас ведь у нас ребенок, так что у нее небольшой отдых, если можно так выразиться. А ведь она выглядит как одинокая женщина, этакая бизнес-вумен. Ей даже как-то раз на встрече выпускников сказали, что надо скорее замуж. Когда родился первый ребенок, мы его сразу в ясли отдали, мы ведь не такие, как обыкновенные родители. Он сейчас во втором классе младшей школы, кажется. Вы же знаете, обычно старший сын выглядит слабым, хрупким таким. Так вот этого нет. Совсем нет. Бабушка с дедушкой говорят, что он такой сильный, будто сирота…

Скорей бы он исчез с экрана. У меня там посуда моется, а я застряла в туалете. Не писаю, не какаю, просто стою. Даже странно как-то.

– Да знаю я таких уродов. Они сначала о семье по телевизору распинаются, а потом девок молодых трахают на стороне.

Не смотря на Тоуру, я вернулась в кухню.

Тоуру младше меня на год и любит хлеб. Он раньше еще больше его любил, в детстве, но у них в семье даже тостера не было, поэтому ему приходилось есть хлеб, намазывая повидлом. Эта привычка осталась у него до сих пор, и мне было его жаль.

– Но знаете, я думаю, что незачем постоянно быть с семьей. А вот встречаться иногда необходимо, поэтому мы в путешествия вместе ездим…

По телевизору показали фотографии семьи музыканта, веселящейся на фоне пейзажей южных островов и заснеженных гор.

Я сначала пробовала не смотреть по сторонам, водя глазами туда-сюда, но у меня голова закружилась, и я, выключив воду в раковине, села, отвернувшись от телевизора вообще. От тембра его голоса, звучавшего у меня за спиной, вся кожа покрылась мурашками, и захотелось кричать. Мне казалось, что я сейчас заору пронзительным, высоким голосом, похожим на звуки флейты инков, которые я где-то слышала, но вопль этот будет исходить не из моих уст, а из каждой микроскопической поры моего тела. Почему, интересно, я должна отводить сейчас глаза? Почему он веселится на пляжах и горнолыжных курортах с семьей, а рядом со мной сидит Тоуру, выставив колени, и набивает рот мягким белым хлебом, заворачивая в него повидло и скатывая наподобие блинчиков. Я его просто возненавидела. Так сильно, что захотелось убить.

Придя в себя, я обнаружила, что плачу, а на меня смотрит непонимающим взглядом Тоуру. Он придвинулся ко мне, даже не меняя позы, заботливо спросил, почему я плачу, и потряс меня за плечи руками, которые были в прилипших хлебных крошках.

– Ты чего? Я тебя обидел? Если ты будешь продолжать плакать, я ничего не пойму. Я ведь вчера правду сказал, я уйду с Кабукитё, больше не буду там работать. Я же тебе говорил, помнишь? У моего бывшего одноклассника небольшая фирма, они там занимаются этим… как его, директ мейлом, почтовой рассылкой. Я теперь буду нормально работать, за столом, с компьютером, понимаешь? – Он гладил мои плечи и говорил над самым ухом, так что я не могла слышать музыканта.

Я испугалась, что вот так все теперь и будет и я с ним никогда больше не увижусь, вспомнила, как было, когда он перестал мне звонить, весь тот страх оттого, что твое тело рассыпается, словно старое печенье, и расплакалась как ребенок. Повернулась к Тоуру, протянула к нему руки, он подумал, что я хочу его обнять, и, улыбнувшись, приблизился ко мне. Я сцепила пальцы на его белой, ни разу не прижженной солнцем шее, вонзила в нее ногти и изо всех сил сжала. Он испугался, что-то хотел сказать, но смог только прохрипеть. Его лицо покраснело, и он с криком "Прекрати!" ударил меня по лицу. Я упала лбом на дурно пахнущую циновку и услышала, как из телевизора по-прежнему что-то вещает музыкант.

– Ты дура?

– Но он мне действительно был дорог.

– Он известный?

– Сейчас да.

– А когда вы встречались?

– Не так, как сейчас, но на стадионах концерты давал. И денег у него всегда было полно. Ты знаешь на Роппонги маленький итальянский ресторанчик? Там еще фотографы и знаменитости всякие собираются.

– Не знаю. Он тебя туда водил?

– Да. Но не только. Мы еще ездили в Хаяма и Хаконэ.

– И сколько вы встречались?

– Полгода где-то.

– Вы же как следует не встречались?

– Что значит "как следует"?

– Ты же не была его девушкой, любимой?

– Я не могла ему звонить, но все-таки встречались раз в две недели.

– Короче, он с тобой позабавился.

– Я, кстати, хочу с ним встретиться.

– Я просто бешусь, когда вижу таких дур. Ёсико ткнула в мою сторону палочками, которыми ела жареную лапшу удон. Потом ей позвонили, и она вышла из офиса, чтобы ответить на звонок. Мама-сан, должно быть, слышала наш разговор, но с непроницаемым лицом читала "Семь женщин". Она вообще-то никогда не встревает в нашу личную жизнь. Я так тогда с ним и познакомилась. Был абсолютно такой же вечер, я сидела на диване одна и курила, а мама-сан так же читала, только не "Семь женщин", а что-то другое. Он позвонил, она назвала ему лав-отель, где обычно мы встречаемся с клиентами, но он попросил прийти в "Нью-Отани Тауэр". Когда я появилась у него, в комнате находились только музыкальные инструменты, а сам он потом вышел из душа и ходил голым. Затем он сказал, что проголодался, и пригласил меня в бар на нижнем этаже, но я отказалась, мотивируя это тем, что у меня есть всего лишь два часа. Он пообещал, что заплатит мне больше денег, и я в итоге согласилась. В баре я пила шампанское и ела сырых устриц. Никогда раньше ничего подобного не пробовала. Он поделился со мной, что не любит есть один, а потом протянул руку к моим волосам и улыбнулся. Его улыбающееся лицо было красивым. Затем начал говорить. Он говорил без остановки, даже когда мы разделись и гладили друг друга. Все рассказывал про другие страны. В особенности мне запомнилась история про маленький остров, по-моему недалеко от Индонезии, где местные целители лечили всевозможные болезни. Например, они могли вытащить больное сердце из живого человека без всяких операций и вставить ему здоровое сердце мертвого человека. Или лечили душевные расстройства у местных, вставив раскаленную докрасна металлическую палочку прямо в голову и покрутив ее. А потом он спросил:

– Ты студентка?

Несмотря на то, что вот уже полгода, как бросила работу в салоне красоты, я соврала ему, кивнув.

– А где учишься? Просто скажи, где находится.

Он мог в тот момент с легкостью раскрыть мой обман, и я нарочито бурно расплакалась, а он стал утешать меня, гладя по голове. Я тогда почувствовала себя жалкой собачонкой, но меня никогда никто не утешал и тем более не гладил по волосам, поэтому мне было очень приятно.

Раздался звонок. Конечно, я пошла не в "Нью-Отани", а в наш обычный лав-отель. Клиент оказался пьяным офисным клерком. Он сидел на краю круглой кровати, намотав на палец рекламный просйект из суши-бара. Когда я зашла и поздоровалась, он тут же оживился, сказал мне, что я старая, а потом, спустив штаны и достав свой вялый член, приказал ему отсосать. Я очень хотела сначала принять душ, но испугалась, что он позвонит в офис и будет требовать прислать ему другую женщину, встала на четвереньки и начала сосать. А потом он трахал меня прямо не снимая одежды, задрав юбку и поставив раком. Я в тот момент почувствовала себя несчастной настолько, что захотелось умереть. Меня спасло окончательное решение пойти сегодня к нему домой. От этого моя промежность увлажнилась, настроение тут же улучшилось, а боль, оставшаяся после удара Тоуру, куда-то ушла.

Музыкант жил на окраине. Я думала, что буду долго добираться на электричке, поэтому заранее сделала себе бэнто – упаковку обеда из сосисок, омлета и маринованных огурцов, но пересев на "Мэгуро" на частную линию, уже через восемнадцать минут была на месте. Выйдя из здания станции, я увидела перед собой широкую дорогу, простиравшуюся вдаль, совсем как в американских фильмах. Это было совсем не похоже на тот зачуханный городишко, где жили мы с Тоуру. Полицейской будки нигде не было видно, и я совершенно не знала, куда идти, однако решила сесть на автобус с табличкой: "Первая линия".

Я вышла из автобуса на остановке, название которой значилось в его адресе. Недалеко находился бар, в окошке которого были выставлены несколько сотен бутылок с вином и игрушечные горилла, заяц и лягушка. Я зашла внутрь и попросила бармена показать мне, куда идти, он же достал карту и очень вежливо и терпеливо объяснил мне дорогу. В благодарность я купила бутылку красного вина за четыре тысячи восемьсот иен, радуясь, что это будет хорошим подарком музыканту. Дорога, вдоль которой я шла, была широкой. Попадавшиеся мне навстречу люди выглядели полной деревенщиной, однако иногда мимо проносились, сверкая фарами, дорогие иностранные автомобили. Я каждый раз вглядывалась, не мой ли музыкант сидит в очередной машине, но не могла разобрать, кто находится за рулем.

Все дома были как на подбор огромными, с просторными дворами, с садиками для роз, с бассейнами и террасами. Почувствовав внезапный голод, я, отбежав от дома с лающей собакой, уселась на камнях под воротами дома с апельсиновым деревом. Открыла свой бэнто и начала есть. Рис, пропитанный соком сосисок и омлета, вызывал волнующие ощущения, и я была очень рада, что приготовила себе еду.

– Что ты здесь делаешь? – послышался откуда-то сзади сиплый голос.

Я обернулась. Там стояла старуха в кимоно.

– Извините, пожалуйста, просто я очень проголодалась.

– Дальше есть небольшой парк, вот иди и ешь. – Она показала куда-то за дорогу.

Парк с каменистыми дорожками был со всех сторон окружен деревьями. Кое-где виднелись скульптуры. Только я подумала, как было бы хорошо послушать здесь музыку, как вдруг откуда-то послышалось пение. Прямо оперная ария. Я прекратила есть.

Звук становился все громче и громче, пока наконец в тени сакуры не появилась женщина со спутанными волосами. Она разводила руками и медленно двигалась, словно танцуя, и улыбалась мне, когда набирала воздух в легкие.

Я захлопала в ладоши, когда ария закончилась. Женщина приблизилась и спросила:

– Вы Касивабара-сан?

Я отрицательно покачала головой.

– Ну, на самом деле Касивабара-сан, верно ведь? – Она села на скамейку рядом со мной. – Скажите, вы зачем меня позвали? Все уже давно закончилось.

Я совершенно не понимала, о чем толковала эта странная женщина. Она была худой и в возрасте, но одета в очень красивое платье. Такие только на банкеты надевают. А духами от нее пахло так сильно, что мне стало дурно. Глядя на нее, я не смогла найти слов.

– Я все плохое уже забыла, забудьте и вы тоже. Помните, я раньше жила в Цюрихе. У меня был Грант, скотч-терьер. Он, впрочем, умер от филяриатоза. А я-то все время думала, что его мой муж убил. Вы же помните, Касивабара-сан, он ненавидел собак. Муж тогда еще служил в Сингапуре. Но не суть. Грант действительно умер от филяриатоза, я это только недавно поняла. И что было у вас с моим мужем, я все забыла. Мы ведь уже старые с вами совсем.

Она схватила мою руку и прижала к своей груди. Все это время она продолжала улыбаться, и мне было так страшно, что я могла только кивать, соглашаясь с ней.

– Мне почему-то показалось, что вы здесь, и я специально спела для вас вашего любимого Шумана. Помните, вы сказали, что я пою Шумана лучше, чем Шварцкопф? Я стараюсь очистить свою душу от плохого и помнить только хорошее! Я спою вам еще Шумана, послушайте, милочка.

Она соединила руки на груди, встала со скамейки и начала петь. В этот момент подул ветер, взметывая лепестки сакуры, непонятная птица с серыми крыльями полетела вверх, в прояснившееся небо, а я, слушая прозрачный, дрожащий голос женщины, почувствовала, как все беспокоившее меня внутри исчезает, ускользая куда-то вдаль.

– Касивабара-сан, вы меня все еще ненавидите? – спросила она, продолжая стоять, выпятив губы, словно клюв маленькой птички.

– Нет.

У нее были голые ступни. На всех пальцах виднелся педикюр, но разного цвета. Ноготь большого пальца левой ноги был красным, ноготь следующего пальца желтым. Потом по порядку шли фиолетовый, оранжевый, а ноготь мизинца был черным. На правой ноге большой палец был выкрашен в белый, следующий палец в розовый, следующий в зеленый, потом в синий, а на мизинце вообще не было ногтя.

– У вас ко мне какое-то дело?

– Я пришла послушать, как вы поете.

– Да?! А это что? – Она указала на мой бэнто.

– Это бэнто.

– А что это такое, похожее на сосиски?

– Это сосиски.

– Они жареные? – Да.

– А это что такое, похожее на омлет?

– Это омлет.

– Я-то думала, это что-то похожее на омлет. Ну, знаете, раковое суфле, или запеченные креветки, или паштет из оленины с фасолью.

– Нет, извините, это омлет.

Она внезапно приблизила свою испачканную в грязи ногу к моему лицу:

– Целуй пятки!

Я в ужасе отпрянула.

– Шлюха! – заорала она и пнула меня в плечо.

Мой бэнто полетел на землю.

В этот момент появилась испуганная девушка, подбежала к нам и схватила женщину за руку. Женщина запела, но девушка потащила ее за руку дальше по парку. Взглянув на меня, девушка склонила голову в знак извинения.

Я поднялась со скамейки, чтобы собрать упавшую еду и выкинуть. Из окна дома напротив на меня смотрел мужчина в очках. Он покрутил пальцем у виска, а я спросила у него адрес моего музыканта.

Музыкант жил сразу за парком. Его дом стоял на перекрестке двух широких дорог и был похож на отель горнолыжного курорта.

Я долго думала, звонить или нет, потом все-таки не стала. Толкнула ворота, они оказались незапертыми и открылись. Зайдя во двор, я услышала собачий лай и увидела, как на цепи, отходившей от будки кремового цвета, сидит и скалится на меня мохнатая собачонка. Как раз такая и укусила меня когда-то в детстве во время игры в прятки. Поэтому я их и боюсь. Испугавшись, я замерла на мгновение, но поняла, что, если бояться, никогда не добьешься того, чего желаешь. Внезапно нахлынувший на меня приступ храбрости позволил мне помахать собачонке рукой и пройти к входной двери.

Дверь была закрыта. Я постучала, но мне никто не ответил, и тогда я пошла к черному входу, на который указывала табличка со стрелкой. Черный ход тоже был заперт, тем не менее мне на глаза попалось открытое окно на веранде на втором этаже. Собака просто захлебывалась лаем. Я осмотрелась. Единственным, что можно было использовать для того, чтобы забраться на веранду, оказалась собачья будка. В момент, когда я решила встать на нее, в моей душе уже не оставалось ни капельки страха. Я приблизилась к будке, собака испугалась и спряталась, однако по-прежнему продолжала скалиться на меня уже оттуда. Я пообещала ей изжарить ее и съесть, а затем залезла на будку. Внезапно фанерная крыша под одной моей ногой треснула, издав характерный звук, нога провалилась внутрь будки, тут же став объектом атаки собачонки, которая не преминула вцепиться в нее зубами. От боли я задергалась, пытаясь вытащить ногу, но вторая нога тоже почти провалилась внутрь. У меня не хватило сил. Я почувствовала, как недавно покинувший, казалось насовсем, меня страх с бешеной скоростью возвращается, накрывая’ с головой. Я, словно маленький ребенок, позвала моего любимого, чуть не плача.

Когда произносила его имя, я не помнила, как он выглядит, только мысленно представляла его пенис. Музыкант всегда был немного груб, и когда засовывал член мне в рот, делал это так быстро, что я прикусывала губу. Может быть, я вспомнила об этом, потому что меня собака укусила? Я громко звала его по имени и плакала. Вдруг откуда ни возьмись появился бармен, который объяснял мне, как пройти, и пара полицейских. Бармен показал на меня пальцем, а полицейские сняли меня с будки. Я им все равно была благодарна, но от них так воняло потом и еще чем-то неприятным, что все мое отличное настроение куда-то улетучилось.

– Вот, это она! Она спрашивала! – кричал бармен.

Я, подволакивая ногу, пошла в сопровождении полицейских к машине. На меня надели наручники, и стоило мне раз дернуться, я тут же получила легкий удар по голове, и меня лапнули за грудь.

– Она моя подруга!

Женщина, которая недавно пела мне арии в парке, появилась откуда-то все в том же платье. Она отобрала меня у полицейских, а они только твердили: "Эта тоже какая-то больная. Вы что, из одной палаты?" Они отпустили меня, и я ушла с женщиной в парк. Там я села на скамейку и, найдя траву, которую однажды бабушка прикладывала моему отцу к ране, прилепила на место укуса. Женщина залезла на скамейку поодаль, соединила руки на груди и начала петь хорошо знакомую мне колыбельную. Размышляя о том, кто ее написал, Брамс или Шуберт, я опять вспомнила его пенис и, несмотря на всю красоту пения, не могла перестать плакать.