Текст книги "Структура момента"

Автор книги: Рустам Ибрагимбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

– А он об этом знает?

– Нет.

Их просто трясло от беззвучного смеха.

– А почему ты ему не сказал?

– А зачем, пусть растит петушков для народа... Ему же главное при деле быть.

Подошел радостный Рамиз.

– Все в порядке. Хорошо, что заехали. Теперь до вечера будут сыты. Оглянувшись, он окинул нежным взглядом своих питомцев. – Нравятся? Правда, симпатичные?

–Очень... Поехали?

–Может, чайку выпьем?

Но я отказался: еще предстояло найти какой-нибудь предлог, чтобы распрощаться с ними до вечера.

–Может, попаримся? – предложил Феликс в машине. – Я свое сегодня уже отпахал. Банька затоплена...

Пришлось изобразить из себя эдакого чудака ученого, Эйнштейна на выезде.

– Никак не могу, ребята. Мне надо побыть одному... Пораскинуть мозгами...

Это заявление было принято с почтительным огорчением...

– Сбор в пять на базе, – напомнил Феликс, когда я вылез из машины. – Не опаздывай...

Ровно в двенадцать я был на Куре, в условленном месте. Али не было. Видимо, репетиция затянулась. Но когда минут десять первого вместо нее на мосту появился Октай, воинствующий вид которого отметал все надежды на случайность его появления, стало ясно, что произошли какие-то непредвиденные осложнения: кроме Али, никто не мог сказать ему о времени и месте нашей встречи, но что заставило ее так поступить? Вступать в какие-либо переговоры с этим правдолюбцем не имело никакого смысла, ни к чему бы хорошему это не привело. Только Аля могла все объяснить! Но где я мог ее найти?..

Во Дворец она не приходила. Очень приветливая моложавая сторожиха сказала, что никакой репетиции сегодня вообще не было, ребята подождали Алю и разошлись...

В общежитие я до наступления темноты пойти не решился, и так я вел себя слишком неконспиративно.

Конечно, странное исчезновение Али огорчило меня, но уверенность, что с ней в конце концов все уладится и объяснится, почему-то не покидала меня, когда я разыскивал ее; гораздо больше волновала затянувшаяся история с продажей дома...

На этот раз скупщик домов по дешевке оказался у себя. Но встретил меня с таким постным выражением лица, что стало ясно: мои старания пошли прахом!

– Подвели, – сказал он, – людям верить нельзя. Свои же деньги не отдают.

– Какие деньги? – Я полез в левый карман пиджака.

– Свои кровные дал ему на хранение, теперь голову мне морочит: сегодня приди, завтра приди. Собственные деньги получить не могу... – Он не понимал, почему я молча шарю в кармане, вместо того чтобы как-то выразить свое отношение к услышанному. – Мне же перед тобой неудобно, – сказал он после довольно долгого и тягостного молчания. – Если дело так пойдет, я только две смогу дать... Третью я никак не организую...

– А две есть?

– В шесть часов будут... – Он тоже полез во внутренний карман пиджака и вытащил сложенный вдвое лист бумаги. – Может, пока расписку напишем?..

Я повернулся и пошел к калитке. Не потому, что решил послать его к черту, – к сожалению, у меня не было такой возможности, слишком я от него зависел, просто мне нечего было сказать. Еле сдерживая слезы, я уходил к калитке, чтобы он их не увидел.

– Куда же ты? – Он догнал меня и схватил за рукав. – Детьми клянусь, в шесть деньги будут... Две тысячи, как договорились... Ты придешь?

Не глядя на него, я мотнул головой и вышел на улицу.

В просторной приемной на втором этаже приземистый парень в новенькой нейлоновой сорочке и черном галстуке заворачивал в плотную листовую бумагу какие-то книги, тремя большими кипами высящиеся перед ним на столе.

На меня он даже не посмотрел, а на довольно громкое "здравствуйте" ответил еле заметным движением головы.

Дверь в кабинет председателя была открыта, место за столом пустовало. Напротив располагался кабинет заместителя. Поинтересовавшись, будет ли председатель сегодня, я назвал его по фамилии, которую успел прочитать на табличке со сведениями о днях и часах приема посетителей.

– Неизвестно, – ответил парень, продолжая с профессиональной ловкостью заворачивать книги.

– Дело в том, что я завтра улетаю в Москву и мне нужно поговорить с товарищем Талышевым по очень важному вопросу.

Москва была ввернута специально, чтобы произвести впечатление, – не каждый же день, черт побери, приходят на прием москвичи! Но парень так и не взглянул на меня.

– Простите, – сделал я новую попытку привлечь его внимание, – а к кому я могу обратиться по интересующему меня вопросу.

– Не знаю.

– А вы его секретарь?

Тут он наконец бросил на меня короткий косой взгляд: слово "секретарь" ему не понравилось.

– Помощник.

– Очень хорошо... Я, собственно...

– Слушай, товарищ, имей совесть, – раздраженно прервал он меня, – ты видишь, я занят... Имей терпение...

Он заворачивал в бумагу по три книги, а всего их было штук двести. По самым скромным подсчетам, раньше чем через час он бы не освободился.

– Дорогой мой, – рассердился и я,-у меня нет столько времени. Неужели трудно ответить на простой вопрос?

Он не удостоил меня ответом; лоснящееся от пота лицо ничего, кроме крайнего внимания к заворачиваемым книгам, не выражало. Иногда он пошмыгивал носом.

–Я с тобой говорю! – шагнул я к столу. – Не слышишь, что ли?

Теперь я стоял совсем рядом с ним, ну просто в нескольких сантиметрах, но он упорно продолжал делать вид, что не видит меня и не слышит.

И тут сказалось напряжение двух последних дней. В Москве или в Баку все неминуемо кончилось бы милицией, но провинция есть провинция – здесь мой крик в сочетании с ранее выданной информацией об отъезде в Москву был воспринят как сигнал опасности: он рефлекторно вытянулся, все еще не выпуская из рук бумагу.

– Отвечай, когда тебя спрашивают, болван! Если вообще хочешь здесь работать! И перестань шуршать бумагой!.. Когда будет председатель?!

– Скоро!

– Как его зовут?

– Ибрагим Гасанович.

Из кабинета заместителя вышли два человека – высокий грузный сероглазый мужчина, в котором я сразу узнал секретаря комсомольской организации нашей школы, в те далекие уже времена тощего и юркого, – вот почему фамилия председателя показалась мне знакомой, и постаревший директор городского стадиона, вечно гонявшийся за нами, когда мы играли в футбол. Этот, как оказалось, выслужился до заместителя председателя горсовета.

– Ты что кричишь? – шутливо строго спросил у меня бывший комсомольский лидер. – Здесь тебе не научно-исследовательский институт. А городской Совет депутатов трудящихся! – Он подмигнул мне и повернулся к своему помощнику: Убери книги! И научись наконец разбираться в людях. Ты знаешь, кто это? Это же наша гордость! – Он еще раз подмигнул мне. – Крупный ученый, лауреат Государственной премии. А ты книги здесь заворачиваешь. Раздражаешь его. Бумагой шуршишь. – Он и в школе был большим шутником и однажды на уроке военного дела выстрелил из духового ружья, заряженного дробинкой, в зад однокласснику, мешавшему ему целиться... – У тебя совесть есть? – грозно спросил он меня, втащив в кабинет. – Приехал в город, устраиваешь всякие встречи и даже не позвонил. Советскую власть надо уважать, дорогой мой. Наука наукой, а прогресс двигаем мы. Садись... Ну, что у тебя за дело? Без дела ты бы сюда не пришел! Давай валяй! Не стесняйся. Я уже привык.

Я рассказал ему о стариках.

–Только-то! – Он снял трубку. – Рамиз Гусейнович, загляни ко мне... – Дав отбой, он с хитрой усмешкой оглядел меня. – Хорошо выглядишь... Сейчас мы поедем с тобой в одно место, какого и в Москве не сыщешь! Хоть вы, москвичи, и считаете, что вас ничем удивить невозможно, но тут ты ахнешь, гарантирую!

Вошел бывший директор стадиона.

– Как фамилия и адрес твоих стариков? – спросил у меня председатель. Я назвал. – В общем, так, – он строго посмотрел на своего заместителя, старикам надо помочь. Чтобы в течение этой недели у них была вода. И выясни, по чьему недосмотру дом не был включен в общегородскую смету.

Зампред оказался человеком очень информированным.

– Я в курсе, Ибрагим Гасанович. Там ничего нельзя сделать. Очень высокая отметка, напора не хватает. А по генплану дома эти идут на снос.

– Когда?

– В будущей пятилетке.

– Значит, люди пять лет должны мучиться? Ничего не знаю, чтобы вода там была. Поставьте насос... В общем, найдите решение. Завтра доложить...

Зампред заметно погрустнев, покинул кабинет.

– Ну, что у тебя еще? – спросил у меня председатель. – Проси, пока не поздно. Снимают меня.

– За что?

– С новым секретарем горкома не сработался. Слишком дружил с его предшественником.

– И куда пойдешь?

– Директором нашей школы. Я же педагогический закончил. Ну, поехали? – Он встал. – Восьмое чудо света, профилакторий для текстилькомбината. Прямо над водопадом, сорок номеров со всеми удобствами, шашлычной, спорткомплексом.

Я еле отвертелся от этой поездки – очень уж напористым был будущий директор моей бывшей школы...

До шести оставалось еще три с половиной часа. Появиться на базе без денег для Рамиза было невозможно.

Спустившись пару километров по течению, я дошел до нутриевого хозяйства.

На лето зверьки были выпущены на свободу, и вольеры пустовали. В темном низком помещении хозяйственного домика под лоснящимся от грязи одеялом спал рыжий мальчик. Ватное одеяло в сильную жару вызывало удивление, но еще удивительней было то, что он спал в такой грязи в одних трусах, постелив на ржавую кроватную сетку какое-то рванье. Он лежал на спине, накрывшись одеялом до самых глаз.

– У тебя нитки есть?

– Есть...

– Черные?

– Белые.

– А иголка?

– Была.

Вынужденный перерыв в моей активной деятельности дал возможность зашить брюки, распоровшиеся по шву.

Мальчик продолжал неподвижно лежать; если бы не открытые глаза, можно было подумать, что он продолжает спать, – этот человек умел организовать себе спокойную жизнь!

Я присел на старый, расшатанный табурет и снял брюки. Мальчик откинул наконец одеяло. Худое веснушчатое тело было неестественно белым. Молча подав мне нитки, он опять лег и накрылся одеялом.

– Ты работаешь здесь?

– Да. – Он вынужден был откинуть одеяло.

– Зимой тоже?

– Нет.

– Учишься?

– Да.

– В каком классе?

– В десятый перешел.

– А сам откуда?

– Местный.

– Не похож.

– Почему? – он перешел на азербайджанский.

– Очень уж светлый.

– Меня загар не берет.

Я спросил, как его зовут.

– Валера...

– Ну и как тебе живется здесь, Валера?

– Хорошо.

– Не скучно?

– Не...

– Так и лежишь весь день?

– Почему? Встаю, когда надо...

Мы помолчали.

– Это про вас в газете написано? – Наконец в нем пробудился хоть какой-то интерес. – Вы ученый?

–Да.– Я довольно легко произнес это "да": было бы странно, если бы у человека, врущего изо дня в день в течение многих лет, не выработалась определенная сноровка. Но даже при большом опыте врать новому человеку почему-то всегда сложно. Я прервал разговор, вышел во двор, огороженный редким забором из кольев, и прилег на траву под тутовым деревом; напряжение последних дней измотало меня вконец, но уснуть все равно не удалось. Слишком многое должно было решиться через два часа. Я еще верил в то, что в случае удачи, пусть ценой унижений и жертв, смогу сохранить часть своего выдуманного прошлого, хотя бы в воспоминаниях благодарных друзей детства...

Он заставил меня поставить подпись под нотариально заверенной распиской и только после этого вынес из дома газетный сверток с деньгами. Он еще пытался объяснить что-то про третью тысячу, мол, отдаст ее со временем, когда выбьет у кого-то, кто злоупотребил его доверием, но слушать этого мерзавца у меня не было ни времени, ни желания: так много еще предстояло сделать в этот вечер вручить деньги Рамизу, поговорить с матерью вундеркинда, дать каменщикам команду начать работу, разыскать Алю, – все это надо было провернуть поскорее и улететь в Москву, ибо в любую минуту могло возникнуть что-нибудь новое – еще один вундеркинд или старики, обделенные водопроводом, а у меня уже не оставалось никаких сил...

Когда я добрался до свадебного стола, круглолицый директор турбазы Тофик, добровольно взявший на себя обязанности тамады, с взволнованной искренностью говорил о любви, о величии и красоте этого чувства, присущего всему живому, в том числе и виновникам сегодняшнего торжества, чья огромная любовь друг к другу вот-вот соединит их в новую советскую семью, монолитную ячейку общества...

Алик, как ему и полагалось, восседал со своей запасной невестой, кривоногой соседкой Сонькой, во главе стола. Сонька сияла. Алик был неспокоен: видимо, начал ощущать сомнения в монолитности новой ячейки общества.

Чуть позже меня появился Октай; скользнув мрачным взглядом по рядам гостей, он кивком головы пригласил нас выйти из-за стола. Конечно, не очень уместным было то, что в разгар свадьбы из-за стола одновременно ушла целая группа людей – первым поднялся Рамиз, за ним остальные, – но было ясно, что даже нервный Октай без особо важной причины не стал бы звать всех нас в дальний угол двора, к сараям.

Алик рванулся было за нами, но железные Сонькины пальцы уже держали его за штанину брюк.

Я шел между успевшим вернуться из командировки Эльханом и что-то недовольно ворчавшим Феликсом и не испытывал никаких сомнений в том, что странное поведение Октая так или иначе имеет отношение ко мне.

Предчувствие меня не обмануло. Как только Октай, а за ним и все остальные обогнули угол сарайчика и вышли из поля зрения сидящих за столом, Октай почему-то отодвинул в сторону Феликса, никому не мешавшего, шагнул ко мне, и в тот момент, когда я полез в карман, чтобы вручить Рамизу добытые с таким трудом деньги, спросил рвущимся от злости голосом:

– Тебе что, мало того, что ты уже сделал? Не можешь остановиться?

– Что случилось? – вмешался в разговор Эльхан, привыкший к тому, чтобы все на базе происходило только с его ведома, но Октай уже не слышал вопросов.

– Она же может с собой покончить! Об этом ты подумал? Или тебе наплевать на все? Пусть подыхает, лишь бы ты свое удовольствие получил? За всю жизнь никому хорошего не сделал, рекомендацию мальчишке дать не хочешь – этого тебе мало? Теперь за наших женщин принялся?! – Разрядив часть своего запала, Октай переключился на остальных: – А вы почести ему оказываете! Вас за людей не считают, а вы готовы чемоданы ему носить.

– В чем все-таки дело? – спросил Эльхан.

– А в том, что этот подонок, после всего, что он уже сделал, ходит по ночам к Але... Да, да, к Але... И врет ей про себя. Он, видите ли, холостой, детей не имеет, страдает от одиночества... Запудрил бедной мозги, она уже с работы решила увольняться... Как же! Такой человек ею заинтересовался!.. Хорошо, ее Нелли случайно встретила. На свидание к нему шла... Подонок... Я ей все рассказал, всю правду... И про семью! И про детей, чтобы знала, с кем имеет дело!.. – Он умолк, но лишь для того, чтобы передохнуть перед новой атакой.

– Это правда? – спросил Эльхан.

Так вот почему Аля не пришла утром! Каким же негодяем я выглядел теперь в се глазах.

–Я с тобой говорю, это правда? – повторил свой вопрос Эльхан.

И тут произошло то, чего никто предвидеть не мог, – Октай меня ударил. Классическая такая пощечина получилась – широко раскрытой ладонью...

И наступил миг, вместивший в себя всю мою жизнь, со всеми подробностями и отступлениями, момент, структура которого вобрала в себя время моего существования от рождения до последней секунды, – все происходившее со мной в течение многих лет пересеклось вдруг в одной точке.

У меня было, что ответить им, всем вместе и каждому в отдельности. Я мог легко парировать каждое обвинение Октая; стараниями последних двух дней я готов был доказать свою правоту во всем: в кармане лежали деньги для Рамиза, судьба вундеркинда решена, старики получили воду... Про Алю тоже что-то можно было придумать, не из таких ситуаций я выкручивался, что-что, а врать я умел...

Но эта насквозь лживая, нелепая свадьба, на которой круглолицый негодяй вещал о красоте и величии любви, судьба бедной Али, обманутой всеми, и мною в том числе, "куриная слепота" Рамиза, обреченного на неудачу с помощью моих денег, – все это, соединившись с тем, что накопилось раньше, вдруг неожиданным толчком швырнуло меня в совершенно непредсказуемом, но единственно возможном в этот момент направлении.

– Да, это правда! – закричал я, разрушая то, что воздвигал на протяжении четырнадцати лет. – Нет у меня семьи! Нет детей... Нет машины... Нет медали... Нет званий... Нет денег! Ничего нет... Один я, один... Валенки произвожу, понимаете, валенки. И никого никуда рекомендовать не могу... И в долг дать не могу... И водопровод провести не могу... Ничего не могу... И оставьте меня в покое!

Тут Октай на всякий случай еще раз махнул рукой, и нос мой хрустнул, как перекушенное зубами куриное крылышко...

Я не стал его бить, не было никакой потребности...

Я не знал еще, как буду жить дальше, но ощущал необыкновенную легкость тяжкий, давний и оказавшийся совершенно ненужным груз был наконец сброшен с моих усталых плеч полностью, до последнего грамма. И легкость эта была такой сладостной, что ничего большего мне не хотелось.

Они, конечно, пытались меня остановить. Но, оставив Рамизу обещанные деньги, я ушел...

Окон было шесть – три с одной стороны, три с другой. Торопливо прибитые доски поддавались без особого сопротивления. Хотя бы одну ночь мне хотелось прожить в этом уже не принадлежащем мне доме моих родителей.

Я не жалел о его продаже. И вообще я ни о чем не жалел. Мне ничего не нужно было сверх того, что я получил. Надежда, чте не придется больше лгать, выкручиваться, говорить вслух одно, а чувствовать другое, что не надо будет каждый раз всматриваться, взвешивать, оценивать собеседника, пытаясь определить: многое ли он знает обо мне и не предаст ли при первом удобнем случае? – эта доставшаяся дорогой ценой надежда стоила всего, что я потерял.

Одна за другой падали на землю доски, когда-то забитые моей рукой...