Текст книги "Структура момента"

Автор книги: Рустам Ибрагимбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Еще в школе он был совершенно седым и почти квадратным из-за очень коротких ног. Первый разряд по гимнастике все еще красовался на его груди рядом со значком победителя соцсоревнования. Уже начав с ним разговор, я вспомнил, что три года назад, когда я приезжал на похороны матери, он работал в торге. Он сам мне об этом сказал, когда вернулись с кладбища, отозвал меня в сторону и предложил продать ему дом. С соответствующими моменту скорбными интонациями, естественно...

От чая я наотрез отказался и сразу перешел к делу. Он и сам понимал, что визит мой к нему должен иметь веские основания, без особых причин я бы не стал искать с ним встречи: мы с детства недолюбливали друг друга...

Решение было принято еще в Москве, и, как ни трудно давалась мне первая фраза, я все же произнес ее, иного способа достать деньги не было.

– Ты мне говорил, что купил бы дом?

Он сразу же насторожился.

– Я говорил?

– Да, в день похорон.

Тогда я послал его к черту, и даже подальше, и этого он забыть не мог, как, впрочем, и о своем предложении: не так уж часто даже такие типы предлагают купить дом в день смерти владельца.

Он сделал вид, что ничего вспомнить не может.

– На похоронах? Что-то не могу припомнить... Я сам тебе сказал?

– Да, сам... Я еще обругал тебя.

– За что?

– На похоронах о таких вещах не говорят.

– Но мы уже вернулись с кладбища, по-моему?

– Вспомнил все-таки?

– Да что-то вроде было... Ну и что?

– Ничего особенного. – Каждый раз его туповатая хитрость вызывала во мне брезгливое раздражение. – Так хочешь ты купить дом или нет?

– Ты же тогда не согласился.

– А теперь, как видишь, согласен... Мне нужны деньги на дачу... – Я сказал первое, что пришло в голову, – он не отвязался бы, пока я что-нибудь не соврал.

– Под Москвой?

– Да.

– Отлично. А у тебя разве не было дачи?

– Была. Я перестраиваю.

– И сколько ты хочешь за дом?

– Я не знаю... Ты сам, по-моему, предлагал восемь тысяч...

– Правда?

– Ты что, не помнишь?

– Что-то припоминаю... Но это три года назад было.

– А что изменилось?

Он вздохнул.

– Многое... Может, все же выпьешь чаю?

– Спасибо. – Я встал.

– Куда же ты уходишь? Мы же еще не поговорили.

– Меня ждут...

– Ты все такой же нетерпеливый, – улыбнулся он, – посидели бы, поговорили, чаю попили, рассказал бы о своих успехах...

– В другой раз...

– Вообще-то мне нужен второй дом. Дети уже подросли. И Вагиф из Баку каждое лето приезжает. – Он имел в виду младшего брата-поэта, жившего в Баку. – Но ситуация изменилась...

– Ты ясней можешь говорить? Денег у тебя мало?

– Да как тебе сказать...

– Так и скажи.

– А ты бы уступил в цене?

Теперь все стало ясно: поняв, что деньги мне очень нужны, он решил сбить цену.

– А сколько ты можешь наскрести? – спросил я, давая усмешкой понять, что хитрость его разгадана.

– Я не знаю... Ну... – он замялся, – тысяч пять.

– Согласен.

Он знал, что дом стоит дороже, и так был уверен, что я буду торговаться, что, услышав мое согласие, просто ушам не поверил.

– Согласен? За пять тысяч?!

– Да.

– Дом вместе с двором? И сарай? Все вместе?

– Да, все вместе. Только деньги мне нужны срочно.

– Когда?

– Чем раньше, тем лучше...

– Надо же все оформить.

– Ну, у тебя, я думаю, это быстро получится. Я напишу расписку, если хочешь.

– Да, так будет лучше, – согласился он. – Завтра вечером тебя устроит?

– Устроит.

– Всё, договорились! – Он крепко пожал мне руку и ласково улыбнулся, не в силах скрыть радость по поводу удачной сделки. – Только не надо пока никому говорить об этом, – попросил он у калитки. Чего-то он боялся; впрочем, он всегда всего боялся. На этот раз его опасливость меня вполне устраивала.

В Москве еще было не так поздно, десять минут двенадцатого, здесь же разница во времени создавала полное ощущение глубокой ночи. Сонная телефонистка, вяло отбиваясь от мух, довольно быстро соединилась с Москвой. Предстоящий разговор был сложен тем, что единственный математик, которого я знал в Москве, был другом Олега Владимирского, и конечно же после всего, что произошло, обращаться к нему с просьбой, даже если он ничего не знает о случившемся, было малоприятно. Но ведь другого способа выкрутиться с тетрадью вундеркинда не было!

Стрижов (в их кругу было принято обращаться друг к другу по фамилии) не выразил удивления, будто я тем и занимался, что звонил ему по ночам из разных концов страны. То ли он действительно был таким бесстрастным человеком, то ли старательно изображал такового многие годы, но сколько я его знал, он никогда ничему не удивлялся и мало чему радовался. Даже когда ему, довольно неожиданно, учитывая молодой возраст, дали Госпремию, он умудрился проворчать что-то по поводу того, что теперь придется дырявить пиджак из-за медали.

– Стрижов, – сказал я ему, – привет, это Эдик... – Он не спросил, какой Эдик, но я все же объяснял: мало ли у него может быть знакомых Эдиков, и неизвестно, как он к ним относился. – Приятель Владимирских.

– Здравствуй.

– Я из Сангачаура. – Впрочем, откуда он мог знать, что такое Сангачаур? Очень далеко от Москвы... Как дела? – Не мог я сразу перейти к делу, хотя и понимал бессмысленность своего вопроса; кроме того, кабина обладала удивительной герметичностью, и количество кислорода в ней стремительно сокращалось.

– Нормально.

– Стрижов, у меня к тебе просьба... Тут один мальчик, школьник, очень способный, у меня его тетрадь, вся исписанная формулами... Дифференциальными уравнениями и все такое. Нельзя как-нибудь помочь?..

– А что надо? – спросил Стрижов, немного помолчав.

– Он в МГУ хочет поступать... Но главное – оценить его способности. Очень сложные формулы, страница за страницей исписаны. Как ты думаешь, если парень в седьмом классе такие формулы шпарит, значит, есть способности?

– Неизвестно.

– Но не каждый же в седьмом классе может такое.

– Не каждый, – согласился он.

– И что? Что делать, говорю? Может, я пришлю тебе эту тетрадь?

– Пришли.

– А через несколько дней я позвоню.

– Звони.

– Ну, привет...

– Привет...

Дыша, как марафонец, я выскочил на улицу, очень довольный собой. Вечер удался.

Утро началось с визита вундеркинда. Дверь я ему, конечно, не открыл. Голос вундеркинда звучал раздражающе бодро:

– Вы еще спите?

– Да.

– А скоро встанете?

– Не знаю.

– Ну приблизительно?

– А который сейчас час?

– Восемь...

– Приди попозже, мальчик...

– Когда?

– Во второй половине... А лучше завтра.

Отбросив простыню, я сел на кровати; затем, привстав, нажал на кнопку магнитофона – не очень качественно записанная Алла Пугачева запела о том, что все могут короли. Потянувшись, я слегка убрал звук...

– Вы прочитали мои записи? – спросил из-за двери вундеркинд. Я даже вздрогнул от неожиданности, так был уверен, что мальчик уже ушел.

– Нет. – Я подавил раздражение. – Когда бы я успел?

– А что вы будете делать, когда встанете?

– Мальчик, я же тебе ясно сказал – приходи завтра. Сегодня я занят.

Сдернув со стула брюки, я начал одеваться. Выждав немного, подошел к двери. Прислушался. В коридоре было тихо, но не покидало ощущение, что за дверью кто-то стоит.

– Ты не ушел, что ли?

Вундеркинд признался не сразу, видимо преодолев смущение, – какие-то проблески совести в нем все же сохранились.

– Извините, – сказал он, – можно я подожду вас внизу?

– Зачем?

– Просто так... Побеседовать.

– Завтра, завтра, мальчик, прошу тебя. Сегодня я очень занят.

– А вы прочтете до завтра мою тетрадь?

– Постараюсь...

Я подошел к окну: в уютной, заросшей камышом бухте к деревянной пристани были причалены несколько катеров, дальше, внизу и вверху по течению реки, широкой и спокойной, сновали разноцветные лодки, придающие природе праздничный вид.

Пришлось отвлечь Алика от свадебных приготовлений, которыми он по инерции продолжал заниматься. У Феликса, конечно, возможностей было больше (журналист есть журналист), и отправка пакета (я тщательно упрятал тетрадь в многослойный бумажный пакет) самолетом из Кировабада не составила бы для него трудностей, но Алик был надежней в том смысле, что содержимое посылки не представляло для него интереса и никаких вопросов он не задавал. Уезжая в Кировабад, бедняга еще раз попросил меня переговорить с его бывшей невестой.

Общежитие, в котором она жила, было обычным домом; в трехкомнатной, судя по количеству дверей, квартире жили еще какие-то люди. Заглянув в приоткрытую дверь одной из комнат, я увидел детскую кровать и мужчину в синем спортивном костюме.

– Скажите, где тут Аля живет? – спросил я достаточно громким шепотом, но мужчина, качающий кроватку, видимо, плохо слышал. Пришлось повторить вопрос: Извините, вы не скажете, где тут Аля живет?

Мужчина так и не повернулся.

Открылась соседняя дверь, и показалась женщина в прозрачном розовом тюрбане, прикрывающем накрученные волосы. На вопрос об Але она странно всплеснула руками и, ничего не ответив, отступила назад. Именно в этот момент мужчина в синем костюме отбросил в сторону газету и резко поднялся со своего места. Теперь, когда он повернулся лицом к двери, стало видно, что он чем-то разгневан: выразительная гримаса исказила его широкоскулое лицо, в глазах ясно читались боль и обида.

Присутствие незнакомого человека в прихожей никак на него не повлияло; продолжая страдальчески морщиться, он яростно ударил кулаком по столу.

Вопрос, на этот раз произнесенный без всякого опасения разбудить ребенка, опять был пропущен им мимо ушей.

Из соседней двери выскочила женщина в тюрбане. Худые руки ее, оголившиеся по локоть, были трагически заломлены. Не задерживаясь в прихожей, она вбежала в комнату, где продолжал неистовствовать мужчина в синем костюме. Дверь за ней захлопнулась со страшным шумом. Но даже это не разбудило спящего в кроватке ребенка, во всяком случае плача не послышалось.

Из двери, откуда появилась женщина в тюрбане, выглянула еще одна женщина. И недоумение, охватившее меня с момента появления в этой странной квартире, мгновенно исчезло. Я увидел удивленное бледное лицо с темными глазами и крупным (хотя и красиво очерченным) носом, делающим его чуть смешным; лицо светилось такой внимательной доброжелательностью, что я сразу же ощутил в себе желание понравиться этой женщине. Конечно же, я легко узнал ее; по сравнению с изображением на фотографии невеста Алика только чуть поправилась.

– Вы Аля? – опросил я скорее для того, чтобы дать понять, к кому пришел.

– Да... – Она продолжало разглядывать меня все с тем же доброжелательным любопытством. – Испугались?

– Немного.

– Они глухонемые... Вы ко мне?

– Да...

Она смущенно улыбнулась:

– Я не могу вас впустить. Я не одета... У вас какое-нибудь дело?

– Да.

Видимо, она решила, что я могу объяснить причину своего появления в нескольких словах, не входя в комнату, и поэтому выжидательно молчала, одновременно прислушиваясь к шуму, доносящемуся из комнаты соседей.

– Скандалят, – опять улыбнулась она.

– А ребенок тоже? – я замялся.

Она мгновенно погрустнела, от легкого кивка рассыпались по плечам волнистые темно-каштановые волосы, до этого собранные пучком на затылке.

– Да, по наследству... – Она опять умолкла, давая мне возможность изложить свое дело.

– Мне нужно поговорить с вами, – сказал я. – Я товарищ Алика...

– А-а-а, вы Эдик из Москвы, – сразу же догадалась она, – Алик много рассказывал о вас... Извините, я сейчас... У нас примерка шла. Я сейчас...

Глухонемые соседи, увлеченные выяснением отношений, начали двигать мебель, во всяком случае пол и стены задрожали. Впустив меня в комнату, Аля (два куска вывернутой наизнанку ткани были закреплены на ней булавками) побежала их успокаивать.

В небольшой комнате было довольно много книг, что меня приятно удивило (Алик прочитал за всю жизнь – в очень раннем детстве – единственную сорокавосьмистраничную книжку "Случай на границе" про пограничника Карацюпу и умудрялся на все случаи жизни находить в ней полезные мысли), на кровати лежал раскрытый чемодан с одеждой, на полу валялись остатки летней ткани той же расцветки, что и будущее платье. Альбома с роковыми фотографиями видно не было; надо же, чтобы он выплыл откуда-то именно в день визита этой сплетницы Соньки!

Шум у соседей стих, и тут же появилась Аля.

– Успокоились... Он недоволен тем, что она плохо за ребенком ухаживает.

– А как вы это поняли?

– Садитесь. Я их язык знаю... Специально выучила, чтобы мирить, когда ссорятся.

Она поймала мой недоверчивый взгляд и, рассмеявшись, сделала несколько быстрых жестов руками.

– Это означает: сейчас я поставлю чай.

– А как сказать, спасибо, я уже пил?

Она еще раз продемонстрировала свое знание языка глухонемых, чем я откровенно восхитился.

– Здорово! И выразительно очень!

– В Москве целый театр есть. Мимики и жеста называется. Не бывали?

– Нет... Я вообще редко где бываю.

– Работы много?

– Да.

– Алик рассказывал. А я, когда была в Москве, почти каждый день в театр ходила. Даже на Таганку попала.

– Вы бывали в Москве?

– Да, один раз. После третьего курса. – Она вздохнула и грустно улыбнулась; впрочем, через мгновение на лице ее снова появилось веселое выражение. – Теперь вся надежда на Алика – обещал свезти сразу после свадьбы. Мне это как хлеб нужно... Я режиссер, – тут она очень мило заважничала и задрала свой хитрый нос, – хоть и самодеятельного театра, но все равно режиссер...

Просто непонятно, как Алику удалось увлечь ее своей особой, и это при том, что он примерно сантиметров на десять ниже ее ростом и килограммов на пять легче. Подумать только, невеста Алика – театральный режиссер! Впрочем, бывшая невеста. И надо ей об этом объявить. Тянуть больше не было смысла...

– Вы хотели мне что-то сказать? – помогла она мне, прервав возникшую паузу.

Я вытащил из кармана фотографию, вернее две ее половинки.

– К сожалению, я с малоприятной миссией...

Она склонила голову к фотографии и аккуратно совместила половинки.

– Откуда это у вас? – В поднятых на меня глазах не была ни капли смущения.

– Алик дал.

Только чуть поджавшаяся нижняя губа выдавала некоторое напряжение, возникшее в ней после этого сообщения.

– Плохо, – произнесла она совершенно спокойным голосом. – Алик не из тех, кто может простить такое...

– Да, это так, – согласился я.

Все оказалось гораздо проще, чем я предполагал, и причиной тому была удивительная понятливость этой девушки. И конечно же ее потрясающее самообладание.

– А как это к нему попало? А впрочем, какая теперь разница? Усмехнувшись, она взяла фотографию в руки. – Снимок подлинный. А за грехи полагается расплачиваться. Бедный Алик! Он очень переживает?

– Да.

– Что же теперь будет? Наше семейное счастье, как я понимаю, под ударом?

– Да, похоже на то.

– И вас прислали специально, чтобы сообщить мне об этом?

– Да.

– Сочувствую. А почему выбор пал именно на вас?

– Не знаю. Наверное, потому, что я меньше других вас знаю.

– Да нет. Видимо, Алик решил, что вам будет легче это сказать.

– Почему же?

– Ну, вы – столичный деятель. В таких ситуациях, наверное, не раз оказывались.

– По-моему, вы хотите меня обидеть.

Она пожала плечами.

– Я только предполагаю.

Мы помолчали. Дело было сделано. И пора уходить. Просто необходимо было встать и направиться к дверям. Естественно, что и она этого ждала. Хотелось, наверное, побыть одной...

Только теперь тщательно скрываемое внутреннее напряжение начало проступать во всем ее облике, проявляясь постепенно, как пятнышко крови из-под белой ткани; стала заметней сутулость, обозначились морщинки вокруг рта, бледность лица показалась теперь неестественной, какой-то парфюмерной. Вне всякого сомнения, ей было не меньше двадцати пяти, если не больше, а в первый момент знакомства она выглядела значительно моложе. И все же удивительно, чем пленил ее Алик? Не рассказами же о необыкновенных приключениях пограничника Карацюпы?! Не выдержав, я, вместо того чтобы встать и уйти, спросил ее об этом, не упоминая о Карацюпе, конечно, и вообще стараясь никак не принизить Алика. В какой-то мере это мне удалось; в конце-концов, совсем ведь не обязательно, говоря о несоответствии двух людей друг другу, уточнять, кто из них хуже, а кто лучше, просто разные – и все! Ведь даже нескольких минут общения достаточно, чтобы понять, как мало общего у нее с Аликом. Или я ошибаюсь?

Она ответила не сразу, в течение нескольких секунд совершенно откровенно вглядываясь в меня, как бы определяя, можно ли мне довериться. И наконец решилась: смешно говорить об этом сейчас, после того, что произошло, но разве нужно быть большим психологом, чтобы разобраться в Алике? Конечно же они разные люди, и она знала это с самого начала...

И, несмотря на это, все равно собиралась выйти за него замуж?! Пусть она простит, если может, мою бесцеремонность, но трудно сдержаться, потому что совсем недавно я сам испытал нечто похожее. Правда, тот человек – полная противоположность Алику; там все наоборот было – гораздо больше свободы от так называемых условностей, чем хотелось бы, но это уже детали, а главное, было вот такое же несоответствие во всем – во вкусах, в оценках людей, в общем во многом... Чем это кончилось? Ничем хорошим, конечно. Расстались. Она ушла к другому. Во всем том, что я сейчас рассказываю, удалось разобраться гораздо позже. Она продолжала, как прежде, клясться, что любит меня, и я верил. И лишь недавно окончательно освободился от иллюзий, поняв наконец, насколько мы разные люди.

Она слушала с интересом, и не потому, что ее взволновала история моих отношений с Ниной, – увлек сам разговор, сама возможность говорить о чем бы то ни было с такой откровенностью! И поэтому я решился еще раз повторить свой вопрос: чем же все-таки объясняется ее желание выйти за Алика, хоть он очень славный парень, добрейшая душа? Что ею двигало? Не любовь же!

Да, не любовь! Она и не скрывала этого. Собственно, и нужды никакой не было. Можно подумать, кто-то этим интересовался. Во всяком случае, не Алик; ему важно совсем другое, ему нужна девушка, которой можно доверить быть матерью его будущих детей, порядочная, здоровая, не уродка... Понятно, что согласие молоденькой девушки ему получить трудновато, поэтому он присматривался к тем, кто постарше. И в один прекрасный день заприметил ее. Двадцать пять по местным представлениям – много; что-то вроде старой девы, естественно, мечтающей выйти замуж, а значит, не очень разборчивой. Так оно и оказалось: он сделал предложение, она его приняла. Потому что полюбить она уже вряд ли кого-нибудь полюбит, а хочется иметь семью, детей, дом. Работой своей она увлечена, но жить одной в таком городе сложно, одинокая женщина мозолит всем глаза, каждый считает своим долгом что-то предложить, пристать, задеть. В общем, устала...

Аля умолкла, видимо удивленная тем, что так легко сказала обо всем, что накопилось в душе, в общем-то совсем незнакомому человеку. Даже в ответ на такую же откровенность с его стороны.

А я, слушая ее, думал о том, как много схожего в нашей жизни при всех ее различиях. Такие разные города, Москва и Сангачаур, столица и маленький провинциальный городок, а самоощущение у меня и у нее – одинаковое, ведь и я в Москве так и не стал своим. Не в том смысле, что у меня нет хороших знакомых или некому помочь в трудном положении – одни Оля с Таней чего стоят! – просто нет человека, который бы действительно понимал меня. В Москве я ощущаю какую-то ограниченность своих взглядов по сравнению с московскими друзьями, во всяком случае, меня часто в этом упрекают, а здесь, в Сангачауре, наоборот, многое меня самого раздражает и удивляет – ну хотя бы эта история с фотографией! Чушь какая-то, дикость просто, и никак Алику этого не объяснишь. Таким образом, я оказался в каком-то промежуточном состоянии – и здесь чужой, и в Москве не стал своим; отсюда уплыл, а туда не приплыл...

Рассказывая ей все это и радуясь тому, что встречаю полное понимание, я еще острее ощущал обидную необходимость рано или поздно уйти отсюда на эту чертову гребную базу, где опять придется врать, изворачиваться, чтобы соответствовать мной же самим выдуманной легенде. И, чтобы продолжить беседу, я задал вопрос, который к Алику прямого отношения не имел:

– А почему вы сказали, что уже никого не сможете полюбить?

Она, конечно, поняла, что начинается новая стадия нашего разговора, никак не связанного с тем, что привело меня сюда к ней, и в этом смысле совсем необязательная. И, отвечая на мой допрос, как бы признала существование, пусть очень коротких, но уже наших собственных и достаточно доверительных отношений.

– Потому что сыта по горло... На всю жизнь хватит.

По взгляду, брошенному на фотографию, стало понятно, кого она имеет в виду.

– Это он?

– Да. Учились вместе.

– И что?

– Как видите.

– А причина?

Она улыбнулась:

– Может, все же выпьете чаю?

Я попытался повторить жест, означающий на языке ее соседей отказ.

– Не так, – Аля рассмеялась и поправила меня; потом, мгновенно посерьезнев – она удивительно легко переходила из одного настроения в другое, во всяком случае внешне, – все же ответила: – Причина банальная. Случайно выяснилось, что имеет жену и ребенка в Ленкорани. – Легкая усмешка тронула ее губы.

– Но он же мог...

– Значит, не мог... Или не захотел... А у вас двое детей, по-моему?

– У меня?

– Мне так сказал Алик. – Она чуточку смутилась, решив, что что-то напутала.

Конечно же следовало подтвердить наличие детей; какое это, собственно, имело значение, есть у меня дети или нет? Да и глупо было отрицать то, что здесь, в Сангачауре, стало такой же реальностью, как сама моя жизнь. Но почему-то, понимая все это, я повел себя очень странно.

– Все гораздо сложнее, – сказал я, стараясь смотреть ей в глаза и чувствуя, что краснею. – В двух словах этого не расскажешь. Но сведения ваши не совсем точны.

Ответ ее не удивил:

– Так все же есть у вас дети или нет?

– Нет, – сказал я. – Нет у меня детей. И вообще я холост.

И сразу же пропало все очарование разговора: опять я оказался в своем обычном и давно осточертевшем состоянии настороженного маневрирования, необходимости взвешивать каждое слово, чтобы не быть уличенным во лжи.

– Ну я пойду?

– Что же вы так сразу? – Она не скрывала своего огорчения, хоть и улыбалась. – Пришли, разрушили жизнь и сбегаете...

– А я еще к вам зайду, – решил я неожиданно для себя.

– Заходите, конечно... Теперь я человек свободный... – Она открыла сумку, лежавшую на столе. – Я не очень разбираюсь в таких вопросах. Но, видимо, полагается это отдать, – сказала она, роясь в сумке. – Вы не передадите Алику?

– Что?

– Кольцо... И тут еще кое-что...

– Нет уж, простите, – запротестовал я, – это уж вы как-нибудь сами...

– Да где я теперь его увижу?.. Впрочем, вы правы... – Она захлопнула сумку. – Какое-то странное состояние. С одной стороны, обидно, конечно... Но и облегчение есть – как будто освободили от чего-то важного, нужного... но малоприятного. – Она рассмеялась. – Все-таки я стерва.

– Неправда, – улыбнулся я в ответ. – Просто вы искренний человек.

Кто-то грубо толкнулся в дверь. Я вздрогнул, оглянулся – в приоткрывшейся двери мелькнул розовый тюрбан соседки.

Я встал.

– Очень интересно с вами, – сказала она с откровенным сожалением.

– И мне.

– Я никогда ни с кем так не разговаривала, так откровенно.

– И я тоже – очень давно.

– Ну... вы, – она вздохнула, – у вас совсем другая жизнь...

– Да у всех одно и то же, – махнул я рукой. – Как бы жизнь ни сложилась, все равно необходим человек, который тебя понимает. Будь ты хоть глава государства, без такого человека трудно – это я вам говорю.

– Да, наверное. – Она задумалась. – Жизнь людей в общем-то очень похожа, и у тех, которые чего-то в ней добиваются, и у так называемых неудачников...

– Ну, когда мы увидимся? – спросил я уже в дверях.

– А когда вам удобно? Меня найти легко. Я или дома, или во Дворце. Знаете, где Дворец культуры?

– Конечно. А что Алику сказать? Может, мне все же удастся вправить ему мозги.

– Скажите, что я его понимаю и сочувствую...

– У него есть еще шансы?

– Думаю, что да...

Я уловил в ее голосе легкий вызов и принял его.

– Значит, то, что произошло, никак не поколебало вас и вы пo-прежнему согласны выйти за него замуж? Я правильно вас понял?

– Да, правильно.

– И я могу ему об этом сказать?

– А что вас удивляет? Я же вам говорила. Я хочу замуж. А Алик – лучшее из того, что здесь межно выбрать...

– А если найдется кто-нибудь получше?

– К сожалению, уже не найдется.

– А все-таки?

– Пока все зависит от решения Алика... Но, в случае его окончательного отказа, я готова. А что, у вас есть кто-нибудь на примете?

– Да.

– Кто?

– Я.

Она рассмеялось.

– Далеко же вы зашли с первого раза.

– То ли еще будет! Итак, если Алика сломить не удастся, я могу надеяться?

– Вполне.

– В таком случае сегодня, как бы поздно ни было, я даю вам ответ. Договорились?

– Договорились, конечно. – Она понимала, что я, при всей серьезности интонации, шучу.

– Даже если это будет ночью?

– А до утра вы дотерпеть не сможете?

– Нет.

Она развела руками, что, мол, поделаешь, раз вы такой нетерпеливый.

– Но предупреждаю, – добавила она вдогонку, когда я пошел к лестнице, чтобы ночью не огорчать... Хоть вы и большой ученый и очень мне понравились, но учтите – никаких авансов в этих вопросах я не признаю...

Она продолжала говорить все тем же шутливым тоном, но ясно дала понять, что особых надежд с ночным свиданием связывать не следует.

– Узнаю тебя, родина, – вздохнул я.

– Да, – согласилась она, – правила игры здесь те же...

– А как же научно-техническая революция, прогресс, эмансипация?

– Это все даем, – улыбнулась она, – до восьми вечера. А как стемнеет здесь как при ширваншахах... До свидания. – Дверь закрылась медленно и бесшумно.

Во второй половине дня круг моего общения значительно расширился. Сперва силами друзей детства на берегу Куры у деревянного домика финской бани, специально для нас затопленной, был организован шашлык из кабанины. Место было достаточно укромное; поэтому, попарившись, мы возвращались к столу прямо в трусах, сидели, кутаясь, во влажные простыни – такая была жара.

Время от времени появлялась мать вундеркинда; сделав в отдалении несколько кругов, она исчезала, смущенная нашими римскими ногами.

С Аликом удалось поговорить, когда после очередного банного сеанса мы нырнули в реку. Спокойное на вид, по сильное течение снесло нас в сторону, и Алик решился наконец задать вопрос, который невозможен был в присутствии ребят: что она сказала, Аля, как пыталась оправдаться?

– А она и не думала оправдываться. – Мы стояли по пояс в воде, не очень успешно сопротивляясь течению, сбивавшему с ног даже здесь, у берега. Неужели ты не понимаешь? Разве в чем-то она виновата, чтобы еще оправдываться? Ну, встречалась с парнем, с которым вместе училась... Что в этом страшного? К тебе она прекрасно относится. Ты должен быть счастлив, что такая девушка согласна стать твоей женой. Я тебе честно скажу, я даже удивился...

– Я сам удивляюсь, – ничуть не обидевшись, согласился Алик. – И ростом выше меня... За ней многие бегали.

– Ну вот видишь... А ты в ее прошлом копаешься... Смешно.

Алик вздохнул и отвел глаза.

– Как ты думаешь, кольцо оставить ей или забрать? – спросил он, давая понять, что решение расстаться с Алей хоть и далось ему с трудом, но пересмотру не подлежит.

– Не знаю. Она хотела через меня передать, но я отказался.

– Пусть ей останется... А я новое куплю...

– Значит, ты твердо решил?

– Да.

– Страшная глупость. И свадьбу отменяешь?

– Не могу. Пригласительные уже раздал.

– На ком же ты женишься?

Алик смутился.

– Есть одна на примете... Но это на крайний случай...

– Куда уж более крайний? Завтра же свадьба...

– До вечера еще есть время.

– А эта твоя запасная невеста хоть знает о твоих планах?

– Нет... Но это ничего, она согласится.

Можно было, конечно, сделать еще одну попытку переубедить Алика, но вряд ли бы она имела успех. Да и в случае удачи никому это радости не принесло бы: ни Але, ни Алику, ни, тем более, этой таинственной запасной невесте, еще не ведающей о предстоящем повороте судьбы.

Вернувшись к столу, мы выслушали тост Феликса за отсутствующего Октая ("...Его сейчас с нами нет по уважительной причине, – тут все еле заметно улыбнулись, – он в кругу своей семьи, но душой всегда с нами, и мы должны выпить за его здоровье, успехи и хорошее настроение..."), очередной раз опорожнили бокалы, и тут Феликс объявил, что, к сожалению, должен сложить с себя обязанности тамады, потому что в три часа нас ждут в редакции (я чуть не поперхнулся от неожиданности), во встрече примут участие сотрудники всех печатных органов города, и желательно приехать туда без опоздания.

– Что же ты не предупредил меня? – Я в раздражении отодвинул от себя тарелку. – Я бы хоть не пил!

– Да ерунда. – Феликс обнял меня за плечи. – Там все свои... И гостей нашего города еще никто трезвыми не видел. Ты в полном порядке, – добавил он уже серьезно. – Я за тобой следил. Ты пил мало.

– Неудобно как-то, водкой от меня несет. И вообще, я же просил...

– Он прав, Феликс, – поддержал меня Алик. – Человек приехал отдохнуть...

– Ничего, ничего, так надо. – Бывалого журналиста Феликса подобные разговоры поколебать не могли. – Народ должен знать своих героев. И нам полезно, пусть будет известно, какой у нас друг!

Интерес к земляку, добившемуся в Москве высокого положения, собрал в конференц-зале главной городской газеты не только журналистов: среди сидевших в зале я узнал знакомых, никакого отношения к печатному слову не имеющих.

В первом ряду сидели редакторы трех городских газет и еще несколько человек, несомненно, из числа наиболее влиятельных.

Прежде чем дать слово, Феликс очень ловко меня представил. Не сказав ничего конкретного, он тем не менее сумел внушить присутствующим ощущение значительности события.

– Нашему городу уже сорок лет, – сказал он. – Пол человеческой жизни... Но в биографии города это – всего лишь миг, самое, самое ее начало. И поэтому особенно приятно осознавать, что за столь короткое время наш город сумел украсить ряды человечества несколькими выдающимися личностями. Тем более приятно, что, как бы сложно ни складывалась жизнь этих людей, никто из них не забывает о родном городе, и сегодняшняя наша встреча – убедительное тому подтверждение. – Тут Феликс картинно, как конферансье, приглашающий на сцену знаменитого иллюзиониста, взмахнул рукой, давая мне понять, что следует пройти к трибуне.

К счастью, как я ни старался пить поменьше, общими усилиями граммов триста водки в меня было влито, и это значительно облегчило мое состояние, когда я приступил к рассказу о своей замечательной научной деятельности в Москве. К тому же помог старый, не мною придуманный способ полуправды – я имел в виду одно, а подготовленные предварительной информацией слушатели понимали другое: я рассказывал правду о фабрике валенок, а почтительно внимающие мне земляки искренне верили в то, что их посвящают в тайны какого-то закрытого научного производства.