Текст книги "По следам древних культур Хоккайдо"

Автор книги: Руслан Васильевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Небольшой уютный кабинет Ясуо Катакамаэ тем не менее обставлен в европейском стиле. Вдоль стен выстроились книжные шкафы. В них много редких книг. Привлекают внимание дореволюционные русские издания «Истории Сибири» Г. Ф. Миллера, «Описание земли Камчатки» С. П. Крашенинникова, Н. В. Стеллера, давно ставшие большой библиографической редкостью. С интересом рассматриваю альбом уже пожелтевших фотографий старого Южно-Сахалинского музея и его экспозиций: коллекция каменных орудий, найденных в районе Холмска, костяные изделия из Невелвека…

Наконец, Ясуо Китакамаэ достает из шкафа небольшую коробку:

– А вот это находки с острова Бэнтэндзима, о которых я Вам говорил.

Прежде всего бросается в глаза небольшая, высотой около 6 сантиметров, женская статуэтка (рис. 18). Несмотря на то, что у нее отбита голова и повреждены кисти обеих рук, выполнена она прекрасно. Мягкими линиями очерчены покатые плечи, небольшая приостренная грудь, изгиб талии и бедер. В передаче линий женской фигуры улавливалось тонкое художественное чутье. С большим мастерством изобразил древний резчик по кости свою современницу.

Рис. 18. Женская статуэтка с острова Бэнтэндзима.

Я держал в руках фигурку – еще одно безмолвное свидетельство старой истины: вещи долговечнее людей. Люди уходят, после них остаются вещи и продолжают жить своей таинственной жизнью… Ощущение именно такой ускользающей тайны рождала скульптура женщины, оставленная на древней стоянке острова Бэнтэндзима около тысячи лет назад.

Футляр для костяных игл, сделанный из кости крупного животного (рис. 19), привлекал внимание тем, что на одной из его сторон была выгравирована сцена охоты на кита. Охотники в большой лодке с силой гребут, стараясь приблизиться к киту. Кит ранен, в него вонзились два копья и гарпун, но он еще силен и мощно тянет за собой лодку с охотниками… Видно, как от ее быстрого хода рассекаются волны. Сцена эта в деталях напоминает рисунки коряков, опубликованные в свое время В. И. Иохельсоном, и дает возможность полнее представить китовый промысел.

Рис. 19. Костяной игольник с острова Бэнтэндзима с изображением сцены охоты на кита.

Познакомился я также с коллекцией скульптурных изображений, найденных на стоянке Оннэмото, расположенной в полутора километрах к западу от мыса Носапп. Особое впечатление произвели фигурки тюленей, медведей и лисиц. Не восхищаться этими подлинными произведениями искусства просто было невозможно. Следует отметить, что в одном из жилищ стоянки Оннэмото на полу обнаружили угли. Радиоуглеродным анализом установлено: люди жили здесь в IV веке нашей эры. Исследователи, таким образом, получили надежную датировку этих интересных скульптурных изображений.

В последние годы в научной археологической литературе широко используется понятие «неолитическая революция», что означает переход к земледелию, к скотоводству как к новым типам хозяйственной деятельности. Нередко при этом культуры земледельцев противопоставляются культурам охотников и рыболовов. Нет сомнения, переход к земледелию означал коренные изменения в экономике. Земледельцы в своем развитии опередили своих собратьев, оказавшихся в менее благоприятных природных условиях. И все же, как мы теперь знаем, древние охотники и рыболовы не были «дикарями», какими их пытаются иногда изображать зарубежные историки.

На обширных пространствах Северной Пасифики складывались и развивались не менее яркие и самобытные культуры, которые внесли свой вклад в мировую цивилизацию. К числу таких самобытных культур относится и охотская культура морских зверобоев, рыболовов и собирателей.

Где лежат истоки этой культуры? Кто ее носители? Эти вопросы все еще вызывают споры.

ПОИСКИ ИСТОКОВ ОХОТСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Из Нэмуро наш путь пролегал на северо-восток к полуострову Сирэтоко, где предстояло осмотреть несколько древних стоянок. Первой была стоянка Санбонги, расположенная в устье реки Сибэцу. На низменной местности, густо поросшей травой, сохранились следы 22 тесно примыкавших друг к другу полуподземных жилищ. Шесть из них относятся к охотской культуре, остальные – к так называемой культуре сатсумон. Харуо Ойи предполагает, что на этом поселении сначала жили носители охотской культуры, а затем сюда пришли сатсумонцы.

Продвигаясь далее по северо-восточной стороне полуострова Сирэтоко, осматриваем стоянки Мацунари, Раусу, Тобинитаи. Последняя расположена в пещере на крутом утесе. На полу одного из жилищ этой стоянки были обнаружены угольки, благодаря которым получена дата 1310 ±120 (640 год нашей эры). Собранные на стоянке Тобинитаи каменный инвентарь и керамика несколько отличаются от материала чисто охотских поселений. Здесь, например, имеются плоскодонные сосуды баночной формы с отогнутым наружу венчиком, характерные для культуры сатсумон. Наличие такого рода сосудов позволяет Харуо Ойи высказать предположение, что комплекс керамики Тобинитаи испытывает заметное влияние сатсумонской культуры.

По его мнению, в XII веке носители культуры сатсумой заняли охотское побережье Хоккайдо и постепенно ассимилировали население охотской культуры. Он считает, что сатсумонцы были айнами.

Да, но если это так, то почему следов культуры сатсумон нет на Сахалине? Ведь поселения айнов там тоже обнаружены… Думается, у этой гипотезы пока мало доказательств.

Из Тобинитаи едем в Раусу. Здесь мы прощаемся с Ясуо Китакамаэ и его ассистентом. Они возвращаются в Нэмуро, а мы направляемся в Сяри. Нас осталось четверо: Харуо Ойи, Като Кюдзо, Тосихико Кикути.

Тосихико Кикути – доцент историко-филологического факультета Хоккайдского университета два года назад был на стажировке в нашем Институте истории, филологии и философии Сибирского отделения ЛН СССР в Новосибирске. Он тоже занимается проблемами охотской культуры и читает курс «Археология Сибири» в Хоккайдском университете.

Уже ночью преодолеваем перевал Кемпок и, пересекая полуостров Сирэтоко, подъезжаем к городу Сяри. Здесь находится археологическая база Хоккайдского университета. Это легкое здание из сборных конструкций, просторное и удобное для работы. Рядом краеведческий музей и библиотека. Музей небольшой и не может похвастаться богатством экспонатов, но сделано все в нем с любовью и вкусом. Археологическая экспозиция в музее представлена в основном материалами стоянок из района Уторо (рис. 20). На карте, висящей здесь, расположение стоянок охотской культуры лимитировано исключительно северо-восточным побережьем Хоккайдо. Более южная оставшаяся часть острова – ареал культуры сатсумон. Предполагается, что эти две культуры мирно сосуществовали. Это еще одна гипотеза.

Подтверждением такой мысли, по мнению Харуо Ойи, может служить тот факт, что в материалах поселений раннего периода охотской культуры на Хоккайдо не прослеживается влияние культуры сатсумон. Примером может служить стоянка Уторо – одна из ранних на Хоккайдо, представляющая чистый комплекс охотской культуры. Ее возраст 1420 ± 170 лет назад.

Рис. 20. Вид на город Уторо.

Стоянки группы Уторо расположены на мысу Тясикоцу, и добраться до них не так-то просто. К верхней стоянке Уторо Тяси, расположенной на высоте 30 метров над уровнем моря, ведет узкая тропа, поросшая буйной растительностью. Над головой раскачиваются прославленные японские зонтичные и еще какие-то незнакомые растения с крупными листьями. Под одним таким листом действительно может разместиться целое семейство мифических карликов-коропокгуру, о которых рассказывают легенды айнов Хоккайдо. Пышные кроны деревьев возвышаются и над чашевидными западинами древних жилищ.

Поражает глубина котлованов жилищ, достигающая почти двух метров. Таких котлованов 28. Когда-то здесь была настоящая большая деревня.

Оцениваю крутизну утеса и думаю: что же заставило жителей этого древнего селения Уторо Тяси забраться на такую высоту?

«Тяси» в переводе с айнского может означать и городище, и крепость. Однако никаких оборонительных сооружений здесь обнаружить не удалось. Может быть, это поселение тех, кто одними из первых среди носителей охотской культуры переправились с Сахалина на Хоккайдо и в новой незнакомой местности с целью безопасности устроили свои жилища на этом высоком утесе, откуда отлично просматриваются окрестности. Ведь, судя по дате, Уторо Тяси – одно из самых ранних поселений охотской культуры на Хоккайдо, да и в собранном здесь вещественном материале и керамике есть много общего с находками на сахалинских стоянках, например Невельской. Что и говорить, расположение Уторо Тяси необычно для поселений охотской культуры, и здесь есть над чем подумать.

А внизу на берегу моря среди песчаных дюн обнаружено еще одно поселение – Нижнее Уторо. Оно состояло из четырех шестиугольных в плане полуподземных жилищ. В центре такой полуземлянки был очаг, сделанный из вертикально поставленных каменных плит. Вокруг него вдоль степ располагались нары, образуя фигуру в виде буквы U. Следы нар четко фиксируются по остаткам столбовых ямок на глиняном полу. В жилище были найдены уже знакомые нам керамика и орудия.

Побывали мы на раскопках еще одной стоянки в районе Сяру, носящей название Сибэцу. Раскопки проводились силами Комитета образования муниципалитета Сяри. В разрезе раскопа отчетливо прослеживались три культурных слоя, которые разделялись двумя прослойками вулканического пепла. Пепел верхней прослойки выпал 200 лет назад, нижней – 500 лет назад. Между прослойками пепла залегал слой с остатками культуры сатсумон, а в самом низу – слой позднего дзёмона.

Каждая из осмотренных стоянок была по-своему интересна, но впереди нас ожидала знаменитая стоянка Моёро и город Абаспри – самый значительный в этой части побережья. Наша машина, спустившись к морю, помчала нас по основной магистрали к одному из интереснейших памятников охотской культуры, расположенному в устье реки около города Абасири.

Стоянка Моёро была открыта в конце прошлого столетия, и периодически в течение ряда лет на ней велись исследования. Наиболее широкие раскопки осуществила в 1947–1952 годах совместная экспедиция Токийского и Хоккайдского университетов. Здесь был собран очень богатый и разнообразный археологический материал, включающий сотни глиняных сосудов, а также всевозможные изделия из камня, кости и рога. Все обнаруженные вещи сейчас экспонируются в городском музее Абасири.

При входе в музей нас встретил его директор Ёнэмура Киоэ. Ему сейчас 85 лет, но он энергичен и бодр. На вид ему можно дать немногим более пятидесяти. Енэмура Киоэ вел раскопки в Моёро в 1912 году. Сегодня он наш гид по экспозиции музея.

Музей великолепен. Особенно ярко представлена этнография айнов. Экспонаты рассказывают о жизни айнов, их хозяйственных занятиях: морской охоте и рыболовстве, земледелии и ремеслах. Привлекают внимание транспортные средства айнов – большие долбленные из целого дерева лодки длиной до 10 метров, айнская одежда. Удивителен костюм айнов асси, материал для которого соткан из волокон коры ильмы.

Специальный раздел экспозиции посвящен медвежьему празднику айнов. Об этом удивительном празднике хочется – рассказать подробнее.

Таинственный, со многими табу и запретами, сложными ритуальными обрядами медвежий праздник уже более ста лет вызывает живой интерес этнологов и этнографов разных стран мира. Какие только гипотезы и догадки не высказывались о причинах его происхождения и его торжественных церемониях. Ритуалы и обряды этого праздника сравнивались и со спиритическими сеансами теософов, и с действиями тайных союзов Меланезии, и с играми древних греков.

Действительно, медвежьи праздники играли в общественной жизни айнов такую же важную роль, как олимпиады в Древней Греции, отражая внутриродовые и межродовые взаимоотношения. В их церемониях отчетливо прослеживается идея нерасторжимой связи между жизнью и смертью, представлений о медведе как о человеке и людях-медведях, находящихся в кровном родстве. Корни медвежьего праздника уходят в глубь веков и связаны с идеями культа медведя. В медвежьем празднике этот культ представлен в наиболее развитом виде. Он усложнен здесь целым комплексом обрядов, запретов, ритуальных танцев и охотничьих игрищ. Такие праздники были в прошлом широко распространены у народов Нижнего Амура, у айнов Сахалина и Хоккайдо.

Как правило, они устраивались в зимнее время, чаще всего в периоды полнолуния, в_ январе – марте, когда в мерцающем и таинственном лунном свете совершались торжественные шествия с медведем по заснеженным пляжам морского побережья или речным плесам.

У айнов отмечались случаи проведения медвежьего праздника в летнее время.

Праздник состоял из целого ряда специфических регламентированных древними традициями действий: пойманного маленького медвежонка помещали в специально сделанную деревянную клетку, сооруженную вблизи дома, выращивали и выкармливали его в течение трех-четырех лет. В тех случаях, когда в берлоге находили совсем маленьких, только что родившихся медвежат, их приносили в селение и отдавали женщинам для кормления грудью. Обычно это была женщина, родившая близнецов и имевшая молоко. Она и выкармливала предназначенного для обряда зверя.

Проходило три-четыре года, медведь подрастал и тогда устраивался грандиозный праздник. Проходил он очень торжественно, на него съезжалось большое количество гостей, нередко из разных родов. Их встречали с особым почетом, и каждому отводилась своя роль в праздничных церемониях. Во время праздника проводились различные игры, спортивные состязания, устраивались ритуальные танцы, сопровождаемые ритмичными ударами по музыкальному инструменту, сделанному из сухого ствола ели. Особенно заботливо готовилась площадка, на которой убивали медведя. Место для нее выбирали среди вековых лиственниц и елей, сама площадка украшалась красиво выструганными из тальника палочками – инау, вырезанными из дерева изображениями медведей. Все это было подготовкой к кульминационному акту празднества – расставанию с медведем, в котором наиболее ярко выражалась идея культа медведя: медведь – это человек. И с ним расставались как с человеком, прожившим среди людей несколько лет, а теперь уходящим к своим сородичам. Для него делали все, чтобы он был доволен временем, проведенным в гостях. Ему отдавали лучшую пищу, за ним ухаживали, а теперь устраивают такие великолепные проводы, которые он никогда не забудет…

Медведь выступал здесь как посредник между людьми и «горными жителями» – хозяевами земли, гор, леса. Последние за доброе отношение к их «сородичу» должны были посылать людям много зверей, обеспечивать удачу на охоте, способствовать благополучию и процветанию рода.

Перед тем, как убить медведя, совершали торжественное шествие, сопровождавшееся вождением медведя. По свидетельству этнографов, это было грандиозное представление, крупное священнодействие. И только после этого медведя убивали стрелами из лука.

Процесс свежевания убитого медведя также представлял собой особый ритуал. Медвежью тушу разделывали специальными табуированными ножами и не просто резали, а, искусно раздвигая шерсть, делали тонкие надрезы и по ним, «как бы расстегивая пуговицы», снимали шкуру, представляя, что шкура медведя – это всего лишь одежда «горного человека». Затем готовили мясо и совершали трапезу. Медвежье мясо при этом делилось на табуированные части, которые разрешалось есть только мужчинам, и нетабуированные для женщин. Ответственным моментом было приготовление головы медведя. Ее украшали венками из инау, тоненькими веточками, ягодами. Сама трапеза проходила в торжественной обстановке, все присутствующие всячески восславляли медведя. Женщины увеселяли его музыкой, песнями и танцами, фатально веря, что провожают дорогого гостя – медведя, а его сородичи за доброе отношение оплатят добром…

Сквозь стекла витрин вглядывался я в деревянную ритуальную посуду, употреблявшуюся айнами на медвежьих праздниках: чаши и блюда, покрытые причудливой резьбой, ковши с ручками, украшенными изображениями медведей, искусно сделанные инау, тонкие ремни-опояски, нарядные халаты участников праздничных представлений… Многие из таких вещей, мне казалось, я уже видел в этнографических коллекциях гиляков-нивхов в музеях Ленинграда и Южно-Сахалинска и сказал об этом Ёнэмура Киоэ. В знак согласия он кивает головой.

– Эти коллекции медвежьего праздника принадлежат сахалинским айнам. Они общались с гиляками и многое могли заимствовать у них.

Мысль эта очень важна. Давно уже ученые обсуждают вопрос о происхождении медвежьего праздника. В поисках его истоков обращались и к Северу, и к дальнему Югу, вплоть до Австралии и Океании.

Советский этнограф Б. А. Васильев, поддерживая теорию о южном происхождении обычая содержания священных животных в клетках, полагал, что и выращивание медведя в клетке, характерное для медвежьего праздника, тоже пришло с юга. По его мнению, медвежий праздник был принесен айнами и заимствован у них другими пародами Нижнего Амура. Б. А. Васильев даже назвал этот праздник айнским^{34}.

Ленинградский этнограф Ч. М. Таксами высказывает другую точку зрения. Он считает, что на Нижнем Амуре и Сахалине в прошлом широко бытовали обряды медвежьего праздника, связанные с убоем выращенного в клетке зверя. От аборигенов Нижнего Амура и Сахалина элементы этого праздника были восприняты пародами, обитавшими в южной части Тихоокеанского побережья, и, наоборот, от последних они пришли на север. По мнению Ч. М. Таксами, нивхи (гиляки) с глубокой древности были одними из «носителей» медвежьего праздника^{35}.

Этнографические коллекции айнов Хоккайдо свидетельствуют в пользу именно такого вывода. Интересно в этом отношении высказывание известного японского этнолога Кадзуеси Оцука из Этнографического музея города Осака. Выступая в октябре 1977 года на симпозиуме в Саппоро по вопросу о соотношении охотской культуры с культурами сатсумон и айнской, он сказал, что только сахалинские айны высоко почитали медведя и у них сильно был развит медвежий праздник, у айнов Хоккайдо этого не было. Кадзуеси Оцука тоже считает, что многие элементы медвежьего праздника заимствованы айнами у гиляков Нижнего Амура.

Обращение японских ученых к нижнеамурским народам не случайно. Образ медведя характерен для искусства народов Нижнего Амура. Особенно много изображений этого зверя было у нивхов-гиляков, а для творчества древних резчиков по дереву медведь являлся главным героем. Важно при этом подчеркнуть, что этнографические изображения/ медведей, в свете данных археологических раскопок, в основных чертах оставались почти неизменными с неолитического времени, то есть почти на протяжении 5–6 тысяч лет.

Об этом свидетельствует богатая коллекция скульптурных изображений медведей из камня и обожженной глины, собранная при раскопках неолитических поселений на Нижнем Амуре археологами Института истории, филологии и философии Сибирского отделения АН СССР под руководством А. П. Окладникова. Скульптурки изготовлены с хорошим знанием натуры и передают реалистические образы зверей. Медведи стоят, идут, сидят, словом, изображены в самых различных позах. В каменной скульптурке медведя, найденной на полу жилища № 10 неолитического поселения Кондон, древний мастер умело передал характерную позу сидящего на задних лапах медведя. В передних лапах, поднесенных к пасти, зажат какой-то предмет, возможно рыба.

Очень выразительно изображена голова фигурки медведя, обнаруженной у села Сакачи-Алян. Скульптором схвачены главные, наиболее существенные черты образа медведя: большая голова с типично выпуклым медвежьим лбом, вытянутая морда, раскрытая пасть, круглые маленькие ушки и маленькие глаза. Фигура в целом выражает сдержанную силу зверя.

В 1974–1975 годах на неолитическом поселении острова Сучу было найдено 17 фигурок стоящих или идущих медвежат, сделанных из обожженной глины. Радиоуглеродным методом установлено, что они относятся к IV–III тысячелетиям до нашей эры. Несмотря на некоторый лаконизм и скупость художественной изобразительности, эти скульптурки достаточно полно передают образ живых зверей с индивидуальными, присущими только им чертами. Так, фигура одного медвежонка с рельефно вылепленной мордой производит впечатление спокойствия, а у другого морда уныло опущена, во всем внешнем облике чувствуется какая-то обреченность.

Крупный специалист в области искусства народов Сибири и Дальнего Востока ленинградский ученый С. В. Иванов, классифицируя фигурки медведей из этнографических сборов на Амуре, выделял среди них две основные группы. К первой он относил изображения духов-хозяев мест, способствующих успешной охоте и рыболовству, духов-помощников шамана и духов болезней, ко второй – изображения медведей, которые участвуют в медвежьем празднике. При этом С. В. Иванов отмечал: «…в отличие от шаманских изображений медведя и изображений, изготовляемых при болезнях, скульптура, фигурирующая на медвежьем празднике, изображает не духов-медведей, а тех живых медведей, которые являются виновниками торжества». Он также подчеркивал, что «это не типовые канонизированные изображения духов определенной категории, а образы индивидуальных животных, трактуемые в гораздо более свободной манере, чем изображения духов»^{36}.

Если в ключе этой классификации рассмотреть имеющиеся неолитические скульптурки, то некоторые из них с полным основанием можно идентифицировать с этнографическими образцами. Выполненные в свободной манере и резко отличающиеся от стилизованных шаманских изображений духов-медведей фигурки из поселений эпохи неолита Нижнего Амура скорее всего изображают медведей в процессе их «выращивания» и подготовки к медвежьему празднику.

Выходит, что традиции медвежьего праздника, его специфика имеют большую древность и восходят к неолитическим племенам Приамурья.

С большим вниманием слушали японские коллеги сообщение об этих замечательных амурских находках. Особенно заинтересовала их интерпретация скульптурой в связи с медвежьим праздником и их датировка.

– Изображения медведей, кстати, находили и на поселениях культуры дзёмон на Хоккайдо, – замечает Харуо Ойи.

– Да, я читал об этом, – соглашаюсь я с репликой японского профессора, – но изображения эти обнаружены на очень поздних стоянках, относящихся к финальному дзёмону.

– К эпидзёмону, – уточняет Харуо Ойи.

Я благодарю за уточнение. Это значит, что в лучшем случае они датируются второй половиной I тысячелетия нашей эры. И если говорить о влияниях, то придется учитывать находки с Амура, которые относятся к гораздо более раннему времени.

Ёнэмура Киоэ показывает нам две великолепные медвежьи скульптурки из кости. Они найдены на стоянке Моёро. На одной из фигурок отчетливо видны тонкие нарезки, по-видимому символизирующие ремни подготовленного к празднику медведя. Должно быть, это тоже изображение виновника торжества, а не духа. Директор музея в Абасири добавляет, что находки скульптурных изображений медведей на стоянках охотской культуры достаточно многочисленны.

К изображениям медведей охотской культуры мы еще вернемся. Сейчас же хотелось отметить, что находки скульптурных костяных фигурок медведей и сивучей, а также резных украшений из кости сопровождались на Моёро множеством глиняных сосудов в виде больших кувшинов (камэ) или горшков (цубо) с плоским дном. Сосуды эти орнаментированы шахматными и гребенчатыми оттисками, геометрическими фигурами, защипами, резными линиями, спиральными узорами и концентрическими кругами. Некоторые из элементов такой орнаментики находят аналогии в керамике неолитических памятников Нижнего Амура.

Нам уже приходилось писать об определенном единстве охотской и нижнеамурских культур. Этнически это единство может определяться как древненивхское (древнегилякское). И вполне возможно, что айнские легенды о тоннах – легендарном населении Сахалина, которому приписываются памятники охотской культуры острова, – рассказывают именно о предках гиляков или родственных им племен, которых айны застали на Сахалине при своем переселении на этот остров.

Если все действительно было так, то распространение обычаев проведения медвежьего праздника с Нижнего Амура, где его свидетельства, судя по археологическим материалам, фиксируются уже в неолите, к гилякам Сахалина, а от них к сахалинским айнам и затем к айнам Хоккайдо получает хорошее документальное подтверждение.

На хоккайдских поселениях охотской культуры позднего времени, к которым относится и Моёро, встречаются также вещи явно японского происхождения: железные наконечники копий, кинжалы и, в частности, мечи с так называемой папоротниковидной рукояткой, широко распространенные в Центральной Японии в период Нара (710–784). Можно думать, что японское влияние нс ограничивалось только присутствием этих вещей. И все же существенного значения в формировании и развитии охотской культуры японские культуры не играли. Убедительное доказательство этому – коллекция человеческих черепов из поселения Моёро, экспонируемая в музее Абассири. Ёнэмура Киоэ, давая объяснения, подчеркивал резкое отличие черепов людей охотской культуры от черепов айнов и собственно японцев. Лишь некоторые черепа принадлежали смешанным антропологическим типам. Возможно, среди населения охотской культуры были женщины айнского происхождения.

На специфические антропологические черты людей охотской культуры в свое время указывали и японские исследователи С. Кодама и С. Ито, выделяя их в особую отдельную группу, отличную и от айнов, и от японцев. Таким выводам соответствует и археологический материал.

Рядом со зданием музея в старинном парке размещена воспроизведенная древняя деревня Моёро. Под кронами деревьев располагается более десятка полу-подземных жилищ, раскопанных в 50-х годах и затем реконструированных со свойственной японцам скрупулезностью. Сейчас это своеобразный музей под открытым небом. В жилищах все сохранено так, как было тысячу лет назад: брошенные на пол орудия и инструменты, стоящие вдоль стен горшки, потерянные украшения…

Восстановленные до мельчайших деталей, эти дома охотской культуры, да и весь древний поселок Моёро производят сильное впечатление. Все выглядит настолько достоверно, что кажется: жилища обитаемы, а их хозяева только что вышли и вот-вот вернутся…

С этим ощущением причастности к старине мы покинули Абассири и направились дальше на северо-запад, к Монбетсу. Едем вдоль лагуны Сорома – самой крупной на северном побережье Хоккайдо. Площадь ее акватории более 100 квадратных километров. От моря она отделена рядами песчаных дюн, поросших мелким кустарником и малорослыми дубами. Воды лагуны богаты устрицами, берега – гнездовьями уток и несколькими большими лежбищами тюленей.

Все эти природные богатства издавна привлекали сюда человека. В прибрежных районах лагуны японскими археологами открыто много древних памятников различных эпох: позднего дзёмона, постдзёмона, охотской культуры, культуры сатсумон и айнской. Древние поселения концентрируются главным образом в двух пунктах – Токоро и Сакаэура. Мы осмотрели их.

Особенно крупное поселение располагается в дюнах около Сакаэура, где находятся остатки почти 3 тысяч древних полуподземных жилищ, 60 из них принадлежат охотской культуре, остальные – культурам дзёмон и сатсумон. Поселение называется Сакаэура II. Раскопки его проводит научно-исследовательская лаборатория Токийского университета под руководством археолога Т. Фудзимото. База археологов располагается в специальном здании в поселке Токоротяси недалеко от Сакаэура. Здесь же построен и хорошо оборудован небольшой музей. Чувствуется, что археологи устроились в Токоротяси основательно. Впрочем, ничего удивительного в этом нет: раскопки в Сакаэура ведутся уже много лет и будут продолжаться.

Широкая панорама поселения Сакаэура II раскинулась перед нами, когда мы вслед за Т. Фудзимото поднялись на один из холмов. Десятки древних жилищ вытянулись в две линии, словно это были улицы. Некоторые из жилищ уже раскопаны. Раскопки проводятся безупречно: четко видны срезы культурного слоя с чередованием отдельных прослоек от времени основания поселения и до поры его окончательного запустения.

Дома населения культуры сатсумон отличаются своей почти квадратной в плане формой и небольшим ее очагом без каменной обкладки. Не свидетельствуем ли это о том, что сатсумопцы вели более подвижный образ жизни, чем охотское население?

По образцу угля, взятому на полу жилища № 1 поселения Сакаэура II, радиоуглеродным методом получена дата 1070 ±80 лет назад, или 880 год нашей эры. Выходит, что в районе Сакаэура одновременно жили сатсумонцы и население охотской культуры. Такие случаи сосуществования в одном месте двух культур на Хоккайдо крайне редки. В то же время при раскопках жилищ № 11 и № 12, имеющих соответственно абсолютный возраст 1060 год и 990 год нашей эры и являющихся типично охотскими, в форме глиняных сосудов наблюдается сильное влияние культуры сатсумон. Дальнейшие раскопки дадут много ценных документальных материалов для восстановления истории развития человечества. Между тем Т. Фудзимото сетует: несмотря на то, что важность археологических исследований в Сакаэура очевидна, ограниченность средств сдерживает темпы работ. «Если продолжать и дальше такими же темпами, то и за 500 лет не раскопать эти жилища», – заключает с грустью японский археолог.

После Монбетсу характер природных ландшафтов резко меняется. Исчезают яркие сочные краски окружающих пейзажей, дубовые и тисовые рощи, заросли дикого винограда и зонтичных. Ландшафт становится монотонным. Вдоль морского берега однообразно тянутся низкие песчаные холмы и отмели, заросли бамбуковой травы. Не стало видно полей картофеля и свеклы. Поселки встречаются редко, и архитектура их меняется. Дома выглядят скромнее, они более низкие, приземистые и серые. Население занимается здесь главным образом животноводством и рыбной ловлей.

Как бы в напоминание о том, что мы едем на север, пошел мелкий холодный дождь – первый за всю неделю нашего путешествия по Хоккайдо. Асфальт быстро становится мокрым и скользким. За руль «Тоёты», как более опытный, сменяя Тосихико Кипути, садится Харуо Ойи. Предосторожность не лишняя – по обочинам шоссе то и дело встречаются разбитые, искореженные автомашины, а на окраине Монбетсу их особенно много. Убедительное наглядное предупреждение водителям.

По пути несколько раз останавливаемся для осмотра поселении Сакаэ, Омубиро, Отосибэ, Кавадзири-Кита-Тяси, Эсасп, Мэиасидомари, Томаринаи, Опкороманай, Коэтой. Жилища этих поселений имеют ряд отличительных особенностей. Меняется форма самих полуземлянок, конструкция очагов, характер вещественного материала.