Текст книги "Смута в России в начале XVII в. Иван Болотников"

Автор книги: Руслан Скрынников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

И. Масса не знал о раздельном движении к Москве двух повстанческих армий и ошибочно полагал, будто Болотников с самого начала возглавлял их поход.

Поэтому его рассказ отличается сбивчивостью. «Царевич Петр», по словам Массы, остался в Туле, «а этот Болотников пошел со всем своим войском на Серпухов, и сразу занял его, а также Коломну».^{253}

Определяя общую численность войска, осадившего Москву, И. И. Смирнов опирался прежде всего на данные так называемого «Казанского сказания», памятника публицистики Смутного времени начала XVII в. Как значится в «Сказании», «приидоша под Москву многочисленно бе убо, яко 187 000, и оступише по странам, стояше в Коломеньском и в Заборье…».^{254}Точность цифр, по мнению И. И. Смирнова, указывает на то, что они почерпнуты из официальных источников, хотя из этого и не следует, что приведенная цифра соответствует реальности. Сведения Буссова о том, что у восставших под Москвой было 100 тыс. человек, из которых 60 тыс. подчинялись Болотникову, а также данные из английской записки 1607 г. о походе на Москву 60 тыс. мятежников позволили И. И. Смирнову заключить, что документы в общем подтверждают сведения «Сказания», хотя и обнаруживают в нем «тенденцию к некоторому преувеличению».^{255} По словам Массы, передовой отряд в Заборье насчитывал 10 тыс. казаков, тогда как Пашков имел при себе 30 тыс. человек.^{256} Эти данные, по мнению И. И. Смирнова, подкрепляют свидетельство Буссова о наличии у Пашкова 40 тыс. воинов.^{257} Однако отмеченные совпадения цифр, на наш взгляд, не могут служить доказательством их достоверности.

Для записок Буссова и Массы характерно употребление примерных цифр. Так, Буссов пишет, что Борис Годунов выставил против Лжедмитрия I армию в 100 тыс. человек, доведенную до 200 тыс. через две недели, а Василий Шуйский собрал 100 тыс. против армии Болотникова также в 100 тыс. По словам Массы, царь Василий якобы послал против казаков в Заборье 200 тыс. ратников.^{258} Совершенно очевидно, что все эти цифры носят фантастический характер.

К числу ранних свидетельств принадлежит письмо поляка А. Стадницкого от 2 декабря 1606 г. Опытный военный А. Стадницкий находился в дни осады в Москве. Он сообщает, что 1 декабря (накануне решающей битвы. – Р. С.) восставшие подтянули к городу около 20 тыс. войска. Войско Болотникова постоянно пополнялось небольшими партиями повстанцев, прибывших со всех сторон, так что точными сведениями об общей численности армии не располагали даже ее вожди. Если же говорить о приблизительных цифрах, то всего ближе к истине были, видимо, польские данные. Возможность войны между Речью Посполитой и Россией носила реальный характер, а потому польские власти использовали все каналы, чтобы получить достоверную информацию о военном положении России. К началу января 1607 г. в Орше были получены сведения о том, что царские воеводы под Москвой «северян многих побили болши 20 000…».^{259}

Несколько большую цифру называет русский летописец начала XVII в., автор которого был выходцем из дворянской среды и, возможно, очевидцем событий Смутного времени: «…вор князь Андреев человек Телятевсково Ивашко Болотников, – записал летописец, – собрався с воры с украинцы и с резанцы тысяч тритцать, и под Москву пришед, стал в Коломенском…».^{260} Данные о 20—30-тысячной армии Болотникова наиболее правдоподобны.

В 1604 г. царскому правительству в последний раз удалось собрать крупную армию численностью в 25 тыс. детей боярских, стрельцов и казаков. Вместе с боевыми холопами она насчитывала до 40–50 тыс. человек. Гражданская война подорвала вооруженные силы. Люди старались уклониться от мобилизаций, чтобы остаться в стороне от борьбы. Многочисленные южные гарнизоны и часть местных детей боярских встали на сторону повстанцев. Сказанное объясняет, почему численность армий, участвовавших в междоусобной борьбе, была невелика. Во всяком случае об участии в гражданской войне стотысячных масс с обеих сторон не могло быть и речи.

Повстанческая армия И. Пашкова и П. Ляпунова подступила к Москве, имея в авангарде отряд казаков. Передовой отряд занял позиции в деревне Заборье поблизости от Серпуховских ворот, в то время как главные силы разбили укрепленный лагерь в селе Коломенском. Войско Болотникова прибыло в Коломенское с запозданием. Внимание исследователей давно привлекли слова из «Иного сказания» о том, что восставшие «паки на Коломенское пришедше». И. И. Смирнов предположил, что Пашков пришел в Коломенское в начале октября, а Болотников «паки» появился там в конце того же месяца.^{261} Возражая И. И. Смирнову, А. А. Зимин писал: «Если даже согласиться с трактовкой И. И. Смирнова слова «паки» как «вторично», то все равно выходит, что в «Ином сказании» говорится не о двукратном приходе различных групп восставших, а о возвращении под Москву тех же самых отрядов, которые находились у села Коломенского, а потом отошли оттуда».^{262}Учитывая замечание А. А. Зимина, В. И. Корецкий дал свою интерпретацию свидетельству «Иного сказания». Однако его схема отличается искусственностью. Первым в Коломенское и Котлы пришел Пашков, но его вытеснил оттуда Болотников, снова («паки») перенесший лагерь из Котлов в Коломенское.^{263} Свидетельство «Иного сказания» может быть истолковано значительно проще в свете приведенных выше фактов. Впервые ратники Пашкова прорвались к Коломенскому в середине сентября, а вторично («паки») вернулись в окрестности Москвы 28 октября.

Когда к началу ноября в район Котлов прибыло войско Болотникова, военное положение Москвы стало критическим. Падения столицы можно было ждать со дня на день. Царь Василий остался без армии. Дворянское ополчение распалось, помещики разъехались по своим уездам. В Москву вернулась знать, постоянно жившая там. Боярские списки, составлявшиеся и пополнявшиеся на протяжении года после переворота 17 мая, дают точное представление о численности «государева двора», остававшегося главной военной опорой трона во время осады Москвы. Ядром «двора» были 200 стольников и еще несколько сот больших московских дворян, жильцов и стряпчих.^{264} При Лжедмитрии I службу в Москве несли несколько тысяч стрельцов. Шуйскому пришлось удалить из столицы самые преданные самозванцу стрелецкие сотни. Много московских стрельцов было послано против мятежников в действующую армию и в гарнизоны. Некоторые из них, например, сотни, посланные в Коломну, перешли на сторону восставших. Таким образом, к началу осады стрелецкий гарнизон столицы оказался ослабленным.

Составной частью любого дворянского войска были боевые холопы. Бояре выводили в поход по нескольку десятков военных послужильцев, стольники – немного меньше. На тысячу столичных дворян, очевидно, приходилось несколько тысяч боевых холопов. Знать была самой надежной опорой царской власти, чего нельзя было сказать о вооруженных холопах.

Власти пытались вызвать подкрепления из провинции, но их усилия не дали желаемых результатов.

На юге оплотом повстанцев оставалась Астрахань, население которой восстало 17 июня 1606 г. Посланный в Астрахань воевода Ф. И. Шереметев с войском пытался занять город, но потерпел неудачу. Начиная с сентября отряды вольных казаков с Волги, Дона и Терека вместе с астраханцами не раз нападали на лагерь Шереметева.^{265} Восстания в районе Свияжска и Нижнего Новгорода перерезали пути, связывавшие правительственные войска в Нижнем Поволжье со столицей.

Царь Василий мог рассчитывать на помощь смоленского дворянства. Но в первой половине октября повстанцы развернули успешное наступление к западу от Москвы. Как записал автор «Пискаревского летописца», «з другую сторону (от Москвы. – Р. С.) пошли ис Калуги атаман Солома Казак да Васька Шестаков, холоп Андрея Клешнина, а с ними многие дворяне, и дети боярские, и казаки. И городы взяли многие: Боровеск, и Верею, и Борисов, и Можаеск, и Волок».^{266}Отряд Соломы выступил в поход после восстания в Калуге, происшедшего в конце сентября. Казаки прошли через Боровск, Верею, село Борисово Городище и Можайск. Ранее 13 октября они заняли Волоколамск.^{267} Их поход занял две-три недели, а это значит, что отряд нигде не встретил сопротивления.

Автор «Пискаревского летописца» знал о действиях лишь одного отряда. Но к западу от Москвы действовало несколько отрядов, чем и объясняется быстрый успех повстанцев. В двух главных крепостях на смоленской дороге – Вязьме и Можайске, по-видимому, произошли восстания. В этих городах действовал отряд Федора Берсеня. Как значится в разрядных записях, «Федка Берсень с товарыщи Вязму и Можаеск смутили».^{268} Падение Можайска, Вязьмы и Волоколамска отрезало Москву от западных уездов.

Повстанцы активно действовали на дороге, связывавшей столицу с Тверью и Новгородом. В ноябре патриарх Гермоген объявил в грамотах к населению, что мятежники собрались «большим скопом» под Тверью и привели в Тверском уезде «служилых и всяких людей… ко кресту сильно».^{269} Имена предводителей, «смутивших» население Тверского уезда, неизвестны. Патриарх тщетно старался представить служилых людей Твери жертвами насилия со стороны мятежников. Верить ему нет оснований. Служилые люди Твери восстали против царя Василия совершенно так же, как служилые люди Рязани, Вязьмы и Можайска.

На протяжении всей московской осады правительство распространяло весть о том, что «новгородские, псковские и смоленские силы тянутся на помощь государю».^{270} В действительности, подкрепления прибыли лишь из Смоленска, притом с запозданием почти на месяц.

Современники выражали недоумение по поводу действий повстанцев под Москвой. «Не знаю, – отметил автор английского донесения 1607 г., – в силу какого ослепления мятежники не замкнули кольцо блокады вокруг столицы».^{271}

Упреки подобного рода едва ли основательны. Имея примерно 20 тыс. человек, Пашков и Болотников не могли осуществить тесную блокаду такого огромного по территории города, как Москва. К тому же необходимости в такой блокаде не было: ко времени осады столица оказалась в кольце восставших городов.

Снабжение Москвы всегда зависело от своевременного подвоза хлеба из Рязани и других уездов. Год выдался неурожайный, и трудности с продовольствием стали ощущаться в столице уже на исходе лета. Восстания на Рязанщине, на тульской и северской окраинах усугубили дело. Как писал осведомленный современник, после похода под Елец и Кромы многие ратные люди пришли к царю в Москву, но «с Москвы разъехались по домам для великой скудости».^{272} После падения Коломны, Калуги, Можайска, Волоколамска подвоз хлеба в столицу резко сократился. Цены на хлеб на столичных рынках подскочили в три-четыре раза, дворянская кавалерия осталась без фуража.^{273}

Царь Василий не имел ни достаточного войска, ни казны, ни запасов хлеба, чтобы предотвратить голод в столице. Многим его положение казалось безнадежным. В беседах с друзьями А. Стадницкий говорил, что в дни осады «как воры под Москвою были… и как государь сидел на Москве с одними посадцкими людми, а служилых людей не было и… было мочно вором Москва взяти… потому что на Москве был хлеб дорог и… государь не люб бояром и всей земли и меж бояр и земли рознь великая и… (у царя. – Р. С.) казны нет и людей служилых».^{274}

Исход борьбы за Москву зависел от позиции посадских людей, составлявших главную массу столичного населения. На первом этапе гражданской войны атаман Корела привел в Москву Гаврилу Пушкина с грамотами «Дмитрия», что послужило толчком к массовому восстанию посадских людей против Годуновых. Пашкову и Болотникову недоставало решительности, которой обладал Корела. Но и они засылали в столицу многих лазутчиков с листами от царя «Дмитрия». Однако на этот раз восстания не последовало. Причиной были не столько ошибки повстанцев, сколько обстоятельства объективного характера. Бояре-заговорщики свергли Лжедмитрия I, спровоцировав нападение народа на иноземные наемные войска. После переворота в народе оставалось много сторонников «доброго царя», веривших в его спасение. В мае – июле в Москве происходили крупные волнения. Но столица опережала провинцию. Когда Пашков и Болотников подошли к Москве, волна массовых выступлений там уже схлынула. Шуйский утвердился на троне.

Власти использовали всевозможные средства, чтобы отвратить москвичей от «смуты». В октябре они вспомнили о «видении» Терентия, записанном в дни сентябрьской паники в столице. Благовещенский протопоп Терентий был одним из самых рьяных приспешников Отрепьева. Поэтому власть имущие на первых порах весьма скептически отнеслись к его пророчествам: «Царь же, и патриарх, и весь царский синклит не вняша сему ни мало, инии же мнози невегласи и посмеяшася сему».^{275} Но не прошло и месяца, как царь Василий велел огласить «Повесть» Терентия перед всем народом: «В лето 7115 году октября в 16 день такова «Повесть» чтена в святой апостольской церкви Успения… перед всеми государевыми князи, и бояре, и дворяны, и гостьми, и торговыми людьми…». «Повесть» Терентия явилась ярким образцом агитационной литературы периода гражданской войны. Протопоп пространно живописал, как во сне явились ему Богородица и Христос. Богородица просила помиловать людей (москвичей), Христос обличал их «окаянные и студные дела».^{276} Чтение «Повести» явилось лишь частью задуманного властями мероприятия. Пять дней по всей Москве звонили в колокола и не прекращались богослужения в церквах. Царь с патриархом и все люди «малии и велиции» ходили по церквам «с плачем и рыданием» и постились. Объявленный в городе пост должен был успокоить бедноту, более всего страдавшую от дороговизны хлеба.

Поддержка церкви имела для Шуйского исключительное значение. Патриарх Гермоген вел настойчивую агитацию, обличая мертвого расстригу, рассылал по городам грамоты, предавал анафеме мятежников. Духовенство старалось прославить «чудеса» у гроба нового святого царевича Дмитрия. Большое впечатление на простонародье произвели торжественные похороны Бориса Годунова и членов его семьи, убитых по повелению самозванца. Тела их были вырыты из ямы в ограде Варсонофьева монастыря и уложены в гробы. Бояре и монахини на руках пронесли по улицам столицы останки Годуновых. Царевна Ксения следовала за ними, причитая: «Ах, горе мне, одинокой сироте. Злодей, назвавшийся Дмитрием, обманщик, погубил моих родных, любимых отца, мать и брата, сам он в могиле, но и мертвый он терзает русское царство, суди его, боже!».^{277}

Автор «Продолжения Казанского сказания» утверждал, будто мятежники, осадившие Москву, намеревались истребить («потребить») все население столицы. «Идем вси и приимем Москву и потребим живущих в ней и обладаем ею, и разделим домы вельмож и сильных и благородные жены их и тщери приимем о жены себе».^{278} В. И. Корецкий считал, что «это замечательное место из сказания» отразило основные политические и социальные требования восставших времени наступления на Москву.^{279} В действительности, памятник, автор которого принадлежал к правительственному лагерю, запечатлел версию, сочиненную Шуйским в пропагандистских целях. Посад участвовал в расправе с самозванцем. Умело используя это обстоятельство, царь Василий старался убедить посадских, что никому не удастся избежать наказания в случае успеха сторонников «Дмитрия». Находившийся в столице И. Масса писал, что некоторые из жителей Москвы верили, что «Дмитрий» жив, тем не менее по настоянию властей «московиты во второй раз присягнули царю в том, что будут стоять за него и сражаться за своих жен и детей, ибо хорошо знали, что мятежники поклялись истребить в Москве все живое, так как, говорили они, все (москвичи. – Р. С.) повинны в убиении Димитрия».^{280}

Пропагандистские меры Шуйского достигли цели. Поддержка Москвы, а также других крупнейших городов страны – Смоленска, Великого Новгорода, Твери, Нижнего Новгорода, Ярославля помогли ему выстоять в борьбе с Болотниковым. Имеются данные о том, что функции посадской общины в период осады Москвы значительно расширились. Московский мир направил в лагерь Болотникова делегацию для переговоров, но одновременно просил царя Василия дать сражение повстанцам, «когда народу стала невмоготу дороговизна припасов и пр.».^{281} Москвичи три дня лицезрели труп «Дмитрия», а потому версия о его повторном чудесном спасении вызывала у них недоверие. Наконец они направили в Коломенское своих представителей с просьбой дать им очную ставку с «Дмитрием» якобы для того, чтобы принести ему повинную. Мнение о том, что в делегацию Москвы входили одни лишь приспешники Шуйского, едва ли справедливо. В критических условиях осады и голода массы не стали бы слушать тех, кто не пользовался авторитетом в народе.

Очевидец событий Масса утверждал, что царь Василий учинил перепись всем (москвичам. – Р. С.) старше шестнадцати лет и не побоялся вооружить их.^{282} Таким путем власти получили в свое распоряжение не менее десятка тысяч бойцов. Вооруженные пищалями, саблями, рогатинами, топорами горожане были расписаны по осадным местам. (Именно так города «садились в осаду»). Когда повстанцы подступили к городу, писал Стадницкий, «из лавок, а по-нашему из крамов, выгоняли народ на стены».^{283} По причине «великого смущения и непостоянства народа в Москве» никто не мог предсказать исхода борьбы за столицу. Брожение в низах не прекращалось. В город постоянно проникали лазутчики с «прелестными письмами» от имени «Дмитрия». И все же торговые верхи – «лучшие люди», руководившие посадской общиной, помогли Шуйскому устоять.

Посадские люди, ездившие для переговоров в Коломенское, оказали неоценимую услугу Шуйскому. Они использовали переговоры, чтобы посеять сомнения в лагере восставших. Когда Болотников пытался убедить их, что сам видел «Дмитрия» в Польше, посланцы посада категорически заявляли: «Нет, это должно быть другой: Дмитрия мы убили».^{284} (Как видно, делегацию возглавляли те самые купцы Мыльниковы, которые участвовали в заговоре и убийстве Отрепьева). Москвичи, ездившие в Коломенское, помогли властям установить контакты с некоторыми из дворян, находившихся в повстанческом лагере. Расходные книги Разрядного приказа точно зафиксировали факт тайных переговоров царя с рязанцами: «Ноября в 13 день Григорьеву человеку Измайлова Фролку Костентинову на корм на 2 дни… Дано. Посылай к резанцом з грамотами».^{285} Вскоре же рязанцы во главе с П. Ляпуновым переметнулись в царский лагерь. Власти не случайно послали в Коломенское холопа Измайловых. «Большие» рязанские дворяне Измайловы были давними приятелями Ляпуновых. В Путивле Артемий Измайлов сумел склонить Ляпунова и других рязанских дворян к мятежу против царя Бориса. Теперь Измайловы перетянули рязанцев в царский стан.

Более чем двухнедельная передышка помогла властям преодолеть замешательство, вызванное поражением под Троицким. Самые уязвимые пункты московской обороны были укреплены. Повстанцы, расположившиеся в Заборье против Серпуховских ворот, могли в любой момент напасть на Замоскворечье и поджечь деревянную стену Земляного города. Чтобы помешать им, царское войско, по словам Массы, «засело в обозе перед самыми городскими воротами».^{286}

Провал переговоров с представителями московского посада отрезвляюще подействовал на руководителей повстанческого лагеря. В середине ноября Пашков и Болотников решили предпринять штурм Замоскворечья. Военные действия начались, по одним сведениям, 15 ноября, по другим – 16 ноября. Паэрле отметил в своих записках, что 16(26) ноября, в воскресенье, во время обедни ударили в набат: народ взволновался и бросился к Кремлю с ружьями и пищалями; на вопрос, отчего волнуется народ, приставы отвечали полякам, что перед городом показалась толпа самой ничтожной черни, непослушной царю, и что для усмирения посылают теперь войско.^{287} По сообщению Стадницкого, под покровом мглы и непогоды к городу подошло 500 рязанцев, которые перешли на сторону Шуйского, но при въезде в город они учинили большую тревогу. Царь усиленно молился, прося Богородицу о помощи, но успокоился, узнав о покорности рязанцев. На радостях в городе звонили в колокола и стреляли из пушек.^{288} Стадницкий также относит происшествие к воскресению 16 ноября. Но поляки, содержавшиеся под стражей, по-видимому, узнавали о новостях с некоторым запозданием. Патриарх Гермоген уже в конце ноября 1606 г. уточнил, что рязанцы во главе с Ляпуновым и Сумбуловым перешли на сторону царя в субботу 15 ноября.^{289} Победа была шумно отпразднована на другой день в воскресенье, что и привлекло внимание пленных поляков.

Восставшие не смогли пробиться к Серпуховским воротам, так как принуждены были атаковать выставленный перед воротами гуляй-город, снабженный артиллерией. (Подвижная крепость – гуляй-город состоял из сцепленных повозок, на которых укреплены были деревянные щиты с амбразурами. Поэтому его называли «обозом» или «кошем»). По словам Стадницкого, восставшие отняли кое-что у стражи в «кошах», но затем отступили в свой лагерь под Коломенское. Измена Ляпунова, одного из самых выдающихся вождей повстанцев, спутала все их планы.

17 ноября за час до полудня войска Пашкова и Болотникова вновь выступили из лагеря. Навстречу им двинулась вся царская рать во главе с царскими братьями Дмитрием, Иваном Шуйскими и Михаилом Скопиным. На этот раз бой развернулся у Коломенского, а также в окрестностях Симонова монастыря, остававшегося в руках сторонников Шуйского. Как значится в разрядной документации, под Коломенским «на деле» (в бою) были взяты языки – сын боярский каширянин Л. Бохин и др. Воеводы взяли в плен также одного знатного дворянина «противной стороны».^{290}

Чтобы ободрить столичное население, власти объявили, что на выручку Москве спешит касимовский служилый хан Ураз-Магомет то ли с 5, то ли с 10 тыс. татар. Однако, как отметил Стадницкий в записи от 18 ноября, ратных людей в городе не прибыло, за исключением тысячи пеших из сел («з дымов»), иначе говоря, вооруженных крестьян – даточных людей.^{291} Что касается касимовского хана, то он еще до подхода к Москве установил тесные связи с повстанцами.^{292}

У стен столицы главная повстанческая армия провела в полном бездействии две недели. Базой движения по-прежнему оставались уезды с малочисленным дворянством, с начала гражданской войны поддерживавшие Лжедмитрия I. В уездах с развитым дворянским землевладением плоды побед были утрачены очень скоро. Активную роль в борьбе с восставшими играли церковные деятели. Как писал патриарх Гермоген, в Твери местный архиепископ собрал «своего архиепископля двора детей боярских», царских приказных людей и других жителей города и послал собранные силы против повстанцев, в результате чего «их проклятый скоп» был разбит и рассеян, а захваченные в плен мятежники отосланы в Москву.^{293} В Иосифо-Волоколамском монастыре почин взял на себя старец Дионисий, в миру боярин князь Андрей Иванович Голицын, постригшийся в монахи незадолго до Смуты. Чтобы усыпить бдительность мятежных казачьих атаманов, старец радушно принял их в монастыре и одарил крупными денежными суммами. В другой раз Голицын пригласил предводителей отряда Солому и Шестова (Шестакова) и, «Оманом перепоя», велел их перебить. Взятые в плен «радные» люди (вероятно, дети боярские) были отосланы позже в Москву.^{294}Повстанческий отряд, стоявший в Волоколамске, немедленно осадил монастырь. Но обитель имела мощную крепость. 18 ноября старцы раздали щедрую награду «монастырским людем, которые в казачей приход в монастыре в осаде сидели».^{295}

В Смоленске местные дворяне и дети боярские, преодолев растерянность, стали собирать силы для помощи осажденному в Москве царю Василию. По словам официальной московской летописи, они действовали с благословения архиепископа и воевод. Но своим «старейшиной» смоленские дети боярские выбрали не знатного воеводу, а рядового уездного помещика Григория Полтева.^{296} Смоляне немедленно известили Москву о сборе войска. Пути сообщения к западу от Москвы были перерезаны повстанцами, поэтому Шуйский поспешил направить «против смольян» (навстречу смоленским дворянским отрядам) князя Д. И. Мезецкого по смоленской дороге и окольничего И. Ф. Крюка-Колычева – на Волоколамск.^{297} Воспользовавшись тем, что казаки в Волоколамске остались без предводителей, Крюк нанес им поражение и освободил осажденный Иосифо-Волоколамский монастырь. 9 ноября 1606 г. монахи отправили в Москву раненых стрельцов: путь в столицу был свободен. Тем временем отряд Г. Полтева очистил Дорогобуж и Вязьму. Как значилось в послании патриарха, на помощь царю выступили дворяне и дети боярские из Смоленска, Вязьмы, Дорогобужа и Серпейска. 15 ноября их ополчение подошло к Можайску, куда несколько позже прибыл из Волоколамска Крюк-Колычев. Осада Можайска длилась не менее недели. С 24 ноября в Москву стали поступать пленные, захваченные в Можайске. Судя по спискам пленных, состав повстанческих сил отличался пестротой. В числе пленных были сын боярский Иван Полтев, служилые иноземцы, холопы, посадские и гулящие люди^{298}. Современники, описывая осаду Можайска, отметили: «Тогда же от северцов в Можайске сидел Петр Зекзюлин да Феодор Жихарев, не покоряющеся Московскому государству».^{299} В действительности, Ф. Жихарев представлял не «северцов» (северские города), а местное уездное дворянство. В Можайском уезде ему принадлежало 400 четвертей пашни, и он служил в столице как выборный дворянин из Можайска. В начале войны с Лжедмитрием I Жихарев был шатерничим при царевиче Федоре Годунове.^{300} Зегзюлины служили как дети боярские по Можайску.^{301} При Иване IV П. Зегзюлин не раз выполнял миссию царского гонца, при Федоре говорил государево слово «с опалою» заместничавшимся воеводам.^{302} Приведенные факты позволяют предположить, что в Можайске, как и в северских городах, местные дворяне и дети боярские выступили на стороне законного «царя Дмитрия» всем уездом, или «всем городом».

Наряду с дворянами в обороне Можайска участвовали донские казаки. Предводителем у них был атаман Иван Горемыкин. Царским воеводам удалось договориться с казаками о сдаче крепости. Горемыкин, сидя в осаде «с воры вольными казаки», стал «прямить» Шуйскому: «учал перезывать (казаков) на государево имя». Донцы «учали промеж себя думать», собрали круг и послали Горемыкина с повинной к воеводе Крюку-Колычеву. В награду царь назначил И. Горемыкину поместный оклад, и из вольного казака он превратился в уездного сына боярского.^{303}

Угроза блокады Москвы окончательно отпала. Смоленская и волоколамская дороги были очищены от повстанцев. В столице были получены также ободряющие вести из Коломны. 24 ноября коломенский посадский человек В. Калачников получил из Разрядного приказа деньги на шубу за то, что «пришол с Коломны от посадцких старост и целовальников с вестми».^{304}Не только уездные дворяне, но и посадская верхушка, «лучшие люди», все больше склонялись к поддержке Шуйского. Разброд в лагере повстанцев нарастал исподволь. Увеличивалось число перебежчиков из самых разных социальных групп и слоев. По понятным причинам современники уделяли наибольшее внимание измене дворян. Историки выявили социальные корни явления, ставшего одной из причин поражения Болотникова. «Месяц пребывания у стен столицы, – писал С. Ф. Платонов, – показал дворянам-землевладельцам и рабовладельцам, что они находятся в политическом союзе с своими социальными врагами».^{305}Измену П. Ляпунова И. И. Смирнов рассматривает как вполне сознательный поворот в позиции рязанских дворян-помещиков: от политики борьбы за власть против Шуйского как выразителя интересов боярства к политике блока с ним против восставшего крестьянства.^{306} А. А. Зимин подчеркнул, что Ляпунов привел в лагерь Шуйских 500 рязанских дворян.^{307}

Названная А. А. Зиминым цифра внушает сомнения. В большинстве случаев современники упоминали об измене 500 рязанцев, не уточняя их социальной принадлежности. Исключением является челобитная грамота, подписанная рязанским помещиком А. Борзецовым, участником осады Москвы.

Упомянув о переходе Ляпунова на сторону Василия Шуйского, Борзецов точно определил число дворян, последовавших за ним: «А как шол под Москву Истома Пашков да Прокофей Ляпунов с Резанью, з дворяны и з детьми боярскими, и пришед под Москву Истома Пашков да Прокофей Ляпунов, а с ними сорок человек, отъехали к Москве к царю Василью».^{308} Можно догадаться, писал В. И. Корецкий, что «А. Борзецов имел в виду только первых перебежчиков из верхов рязанского дворянства во главе с Г. Сумбуловым и П. Ляпуновым и при этом не включил в их число сопровождавших дворян военных слуг».^{309}

Интерпретация В. И. Корецкого вызывает возражения. Из текста челобитной грамоты А. Борзецова не следует, что названные им 40 человек были лишь первыми перебежчиками и все они принадлежали к рязанским верхам. Из местных родовитых дворян лишь единицы участвовали вместе с Болотниковым в осаде Москвы. То были Ляпуновы, Сумбуловы и Коробьины. Городовых детей боярских в повстанческом лагере было гораздо больше. К их числу принадлежал и сам челобитчик А. Борзецов. Из его показаний следует, что Ляпунову удалось увлечь за собой всего 40 человек детей боярских. Кроме дворян и детей боярских в отряде Ляпунова, очевидно, были другие категории служилых людей, а также боярские холопы. После снятия осады с Москвы отряд Ляпунова был послан очищать Рязань. Вслед за тем царь щедро наградил Ляпунова и его людей. В январе 1607 г. жилец И. И. Тютчев отвез к «Ляпунову, и к дворянам, и к детем боярским, и к сотником стрелецким, и к стрельцом з золотыми… жалованье – золотые – роздати по розписи». Золотые заменяли в русской армии боевые ордена. Их выдавали боярам и воеводам за выигранные сражения. Награждение стрельцов, стрелецких сотников и детей боярских из отряда Ляпунова было нарушением традиции. Ордена послужили наградой за предательство. Рядовых стрельцов Шуйский наградил золочеными новгородками, заменявшими медали. Как было помечено в ведомости, «из московского розряду стрельцом на жалованье 200 ноугородак золоченых. Посланы».^{310} Ноябрьская грамота Гермогена дополняет данные наградной ведомости. Из грамоты следует, что с Ляпуновым в Москву отъехали дети боярские рязанцы «да стрельцы московские, которые были на Коломне».^{311}По пути к Москве Ляпунов занял Коломну. Там к нему и присоединились московские стрельцы из восставшего коломенского гарнизона.

Итак, мнение об измене 500 рязанских дворян является ошибочным. За Ляпуновым последовало 40 детей боярских и две сотни стрельцов. Другую половину войска Ляпунова составляли, вероятно, казаки, холопы, находившиеся в свите у дворян, и другие простолюдины, которым награды не полагались.