
Текст книги "Черепаховый суп"
Автор книги: Руслан Галеев
Жанр:
Героическая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Как и любой мотель, не претендующий с некоторых пор на присво–ение очередных звезд, «Road Movie» обеспечивал клиентам мини–мальный комфорт. В нем не предусматривались семиспальные секс-полигоны, трехдорожечные бассейны для миграции леммингов и по–бедительницы конкурсов красоты в качестве незамысловатой услады изможденных долгим путем чресел. Все было куда проще – хозяин, Анатоль Панадзаки, не выпендривался, а просто делал свое дело. Де–сяток скромных коттеджей с двуспальными номерами, снабженны–ми телевизором и душевой кабиной, плюс возможность заказать в номер недорогой ужин и вполне симпатичных девочек по сходной цене. Если вас это не устраивает – отправляйтесь в большой город, рискуя заработать геморрой и защемление седалищного нерва.
Старый «кадиллак» на вращающейся платформе да недорогая неоновая вывеска с названием заведения – вот и вся реклама. Простенький бар человек на тридцать, чернокожий Шамиль за по–тертым роялем, стандартный репертуар: Чак Берри, Элвис, Ли Ро–кер – для тех, кто намерен пропустить пару кружек пива перед сном.
Раньше, до того, как Буги со своим лесовозом загнала меня в са-мерсенскую пердь, я любил завалиться в «Road Movie» на недельку другую, помять бока на кровати, попить пивка, поклацать клавишами ноутбука. Дозированное одиночество – полезная и приятная штука. Которую всегда можно разбавить общением с кем-то из местных дам.
А вот домик здешнего портье выглядел странно – в этаком псевдо–колониальном стиле: с деревянными панелями, пальмами в бочонках и пробковыми шлемами на стенах. Но мне это даже нравилось.
Я взбежал по ступеням крыльца, с удовольствием разминая мышцы ноги после долгого сидения за рулем. Низкие звезды, точь-в-точь повторяющие рисунок созвездий на бивнях слонов, почти ка–сались крыш коттеджей. Я толкнул дверь и с порога крикнул в полу–мрак прихожей:
– Эй, Фрэнки, угадай, кто приехал, старая задница!
10. Фунты лиха
Фрэнки, мой старый знакомец и, между прочим, протеже, по–следние пять лет бессменно работал в «Road Movie» портье. Он и жил тут же, в маленькой каморке Папы Карло, спрятанной за деко–ративными панелями. И, надо заметить, был рад такой старости.
Я познакомился с ним в городе Париже. Он промышлял на набе–режной, рисуя цветными мелками копии классиков, спал в ночлеж–ках и вообще вел жизнь клошара из оруэлловских «Фунтов лиха в Париже и Лондоне». При этом каким-то чудом ему удавалось оста–ваться чистоплотным и даже в лохмотьях вызывать симпатию. Мы разговорились, потом я угостил его обедом и дал денег на пару не–дель скромного существования в дешевом пансионе. На том и рас–стались. Подобных встреч в моей жизни было немало: люди мелька–ют мимо меня, как обломки комет, изредка задерживаясь в поле зрения и улетая дальше, как правило, навсегда. «Так будет и с кло-шаром Фрэнком Фуэтом», – думал я.
Но пару месяцев спустя я заехал в «Road Movie», и хозяин-грек спросил, нет ли у меня какого-нибудь немолодого знакомого, кото–рый согласился бы работать портье и жить при мотеле. И я вспом–нил о Фрэнке. Я ведь уже писал про маленькие добрые дела, кото–рые надо делать в пику большому злу? Так вот, можете считать это моим пунктиком. Короче, я переночевал в «Road Movie» и утром стартовал обратно в Париж.
К тому времени уже наступила осень, и найти Фрэнки оказалось непросто. На набережной он не работал из-за дождя: рисунки смы–вало, да и прохожие старались не задерживаться под открытым не–бом. Некоторое время Фрэнки перебивался на те деньги, что я ему оставил, но потом вернулся в ночлежки, чтоб сэкономить хотя бы на жилье. А их в Париже столько, что, если б не везение, искал бы я его долго и не факт, что нашел бы. Но мне повезло, уже в третьей я об–наружил клошара-художника. Он как раз просматривал свои брюки на предмет платяных вшей. «Сиди здесь и никуда не уходи», – велел я, а сам поехал в ближайший магазин готовой одежды.
Вот, собственно, и вся история превращения Фрэнки-клошара во Фрэнки-портье. Может, там, в небесном Освенциме, мне зачтется это маленькое доброе дело.
– Кого там на ночь глядя принесло? – раздался приглушенный декоративными панелями довольный голос Фрэнки. – А ну, прова–ливайте, бродяги! Клошары вшивые! И чтоб ноги вашей не было в этом приличном доме, мёрд! – С этими словами мой старый друг портье соизволил показаться из своей каморки.
За два года, пока я безвылазно торчал в Самерсене, старик сильно сдал. Ему, похоже, перевалило за седьмой десяток, а в этом возрасте люди меняются стремительнее детей. Белый иней шеве–люры, солидная плешь, лицо, сплошь покрытое глубокими морщи–нами и пигментными пятнами… Но все же это был старина Фрэнки. И мы обнялись, как и положено давно не видевшимся друзьям.
Фрэнки был единственным, кому я рассказал про Буги. Той са–мой злополучной ночью.
Я тогда сидел, прислонившись спиной к колесу дредноута, и тупо разглядывал мобильник, пытаясь сообразить, кому позвонить и по–просить о помощи. Выходило, что, кроме Фрэнки, никого у меня и нет. Остальные начали бы задавать вопросы, отвечать на которые я не собирался. Или предпочли бы остаться в стороне. Был еще Сабж, но мы с ним только что вместе ходили в трип за забор, и надеяться на его помощь было глупо: проводников Эпицентр выжимает еще сильнее, и отходняк у них длится не меньше месяца. Причем чем старше и, соответственно, опытнее Проводник, тем тяжелее ему ок–лематься. Так что ждать помощи от Сабжа не приходилось.
А она мне была ох как нужна. Буги знает, куда бить, она виртуоз своего дела, и будь на то моя воля, я бы ни за какие пряники не со–гласился оказаться по другую сторону баррикады. Но меня никто не спрашивал.
До того как моя жизнь полетела кувырком по планидному саб-вею, я не раздумывая набрал бы телефон Буги. И не окажись мы по разные стороны баррикад, уж она-то примчалась в такой ситуации ко мне из любых далей. И уладила бы все проблемы. Но… жизнь распорядилась иначе. Взяла и вильнула задним бампером моего дредноута. Лесбиянке Буги приспичило забеременеть от мужика, она выбрала для этого ублюдка-стриптизера из Майами и вдруг на–чисто забыла о своих пристрастиях. А потом попыталась прикончить меня гигантским лесовозом.
И вот я сидел, прислонившись к колесу изрядно помятого дредно–ута, и перебирал телефонную книжку мобильника. Это единствен–ное, на что был способен тогда мой изрядно помятый организм. И я набрал телефон Фрэнки.
Это было давно. Два года, один месяц и четырнадцать дней то–му назад. Сейчас я лежал на полу его норы с бутылкой «Chivas Regal», а сам Фрэнки качался в гамаке, заменявшем ему кровать, и играл на рассохшемся от времени вашбурне «Солдата удачи» Deep Purple. Вообще-то, я не их поклонник. Меня больше привле–кала билльная музыка – всякие там сёрфмьюзик, свинг и прочее. Но в эту ночь все было удивительно кстати и в тему. Видимо, где-то по дороге я, сам того не зная, отхватил неслабый кусок сансары.
Many times I've been a traveller
I looked for something new
In days of old when nights were cold
I wandered without you
But those days I thought my eyes
Had seen you standing near
Though blindness is confusing
It shows that you're not here.
Now I feel I'm going older
And the songs that I have sung
Echo in the distance
Like the sound
Of a windmill going round
Guess I'll always be
A soldier of fortune.
Мы к тому времени уже крепко набрались. Не потому, что мно–го выпили, а потому что Фрэнк был уже стар, а я здорово вымотан.
– Скажи-ка мне, Макс, а какого хрена ты решил слезть с самер-сенских матрасов?
– Ну, я получил телеграмму. Я же тебе рассказывал: приходит те–леграмма, и мы…
– Это я понял. Но как они тебя нашли?
– Пару месяцев назад я засветился. Дал адрес.
– На хрен? Я знаю Буги и люблю эту занозу почти так же, как те–бя. Вы для меня вместо сына и дочки. И мне не доставит радости, ес–ли один из вас пришьет другого.
– Мне тоже, Фрэнки, поверь…
– А она тебя грохнет, Макс. Она, если захочет, кого угодно грох–нет. И сейчас, Макс, она хочет грохнуть тебя. Даже мне не удалось ее переубедить.
Я медленно, насколько позволял захмелевший организм, под–нялся с пола и уставился на клошара.
– Эта стерва была у тебя?!
– Неделю назад. Обещала надрать мне задницу, если узнает, что я скрываю от нее твой адрес.
– И?..
– Что – и? Уехала с тем же, с чем приехала.
Меня штормило уже по полной. Я сделал глоток и передал бутыл–ку Фрэнки.
– Мы в заднице, старая ты перечница, ты даже не представляешь, в какой мы глубокой заднице. Особенно я. Знал бы ты, как я ее боюсь!
– Макс, она до сих пор убивается по тому парню. Ты переехал ее большу-у-ю любовь. А любовь – самая уродливая обезьяна в этой жизни. Хотя и самая прекрасная. Вернее…
– Фрэнки…
– Не перебивай старого человека. Парфюмеры говорят, что са–мые прекрасные ароматы граничат со зловонием. Это про любовь, Макс. Она настолько уродлива, что кажется нам прекрасной. И на–оборот.
– Ты несешь какой-то романтический бред, Фрэнки. Хотя, мо–жет быть, ты и прав. Наверное, потому настоящая, мать ее, лю–бовь никогда не бывает долгой, что это всегда крайность, лезвие, и рано или поздно приходится сваливаться, чтоб не перепилило.
– То-то и оно, – сказал Фрэнки и сделал большой глоток. А потом повторил: – То-то и оно. Если бы ты дал Буги время, она бы рано или поздно свалилась. Туда или сюда. Но ты поторопился, и бедную де–вочку просто перепилило пополам. Ты, Макс, разорвал ей сердце. Да-да-а, как бы банально это ни звучало.
Я забрал у Фрэнки бутылку и снова опустился на пол.
– Значит, ты тоже считаешь, что я поступил неправильно?
– Ничего подобного. – Фрэнки так махнул рукой, что чуть не свалился с гамака. – Чертово земное притяжение… О чем я?.. Ах, да. Я как раз считаю, что ты поступил правильно. Просто… Отдай бу–тылку… Просто «правильно – неправильно» к настоящей любви ни–какого отношения не имеют. Там есть только данность. Или пустота. У Буги осталась пустота. Ее надо было как-то заполнить. И она за–полнила ее тобою. Ты, кстати, сам дал ей повод. Почему ты не прист–релил его хотя бы через год? Ты не самурай ни хрена, Макс.
– Иди в задницу, Фрэнки. И отдай бутылку. Я сделаю последний глоток и пойду спать.
– Возьми ключ сам, о'кей?
– Ладно, лентяй. Какого черта я тебя сюда притащил, если ты ни хрена не делаешь… Эй, кого спрашиваю?!
Но Фрэнки уже спал.
Последний глоток не доставил мне удовольствия, и я решил, что банкет пора заканчивать. Махнув гамаку рукой, я взял из стеклян–ного ящика за стойкой один из ключей и нетвердой походкой поки–нул домик портье.
Пока мы с Фрэнки поглощали виски, от хорошей погоды не оста–лось и следа. Я, кажется, уже писал о капризном климате этих мест. Вот и теперь мелко сек омерзительно холодный дождь и шальные порывы ветра, налетающие со всех сторон, норовили метнуть пригоршню брызг то в лицо, то за шиворот. Пока я преодолевал два десятка мет–ров до коттеджа, моя одежда вымокла до нитки, самого меня начала бить дрожь, и, ко всему прочему, в висках поселилась ноющая боль –хорошо знакомый признак преждевременного похмелья. Надо кинуть шмотки на полотенцесушитель и завалиться в кровать. В противном случае утро будет безрадостным, как стихи Буковского.
11. Нарколепсия – сон разума
Пробуждение было стремительным, болезненным и ничего хоро–шего не предвещало.
Я услышал оглушительный визг тормозов и голос Сабжа, осыпаю–щего ругательствами все и вся. И открыл глаза. Прямо на меня неслись высоковольтный столб и хиленькая придорожная рощица. Рефлектор-но вжавшись в кресло и упершись ногами в торпеду, я рванул левой ру–кой руль, так что столб остался в стороне, а ветви кустарника полосну–ли по борту ЗИСа. Сердце мое, подпрыгнув в районе кадыка, рухнуло под копчик и там замерло. Медленно повернув голову, я увидел белого как мел Сабжа, вцепившегося в руль посиневшими пальцами.
– Это, блин, что сейчас было? – прохрипел я.
Сабж молчал, глядя перед собой пустыми глазами. Я медленно дотянулся до водительской двери, открыл ее и с размаху вписал Сабжу кулаком в скулу.
– Твою мать, – выпадая из дредноута, сказал он.
– Какого хрена ты сел за руль, Сабж? И какого хрена я оказался на пассажирском сиденье? Ты меня что, приволок на руках, Геракл долбаный?
– Макс, ты рехнулся? В ЗИС ты залез сам. И сел на пассажирское сиденье. Как я должен был это расценивать?
– Погоди, Сабж… Я точно помню, что вечером пошел в коттедж… Ну да, точно, я заснул в коттедже.
– Какой, на хрен, вечером? Я тебе говорю про сегодняшнее утро. Я разбудил тебя, ты оделся и поплелся к машине. Взгляд у тебя при этом был вполне осмысленный.
– Ничего не помню. Вообще ноль…
– Тебя зомбировали производители виски, – кивнул, усмехаясь, Сабж. – Это не страшно. Ты просто выполнишь какую-то миссию и спокойно помрешь.
– Я уже выполнил свою миссию, когда дал тебе по морде. Како–го хрена ты уснул за рулем?
– Глупый вопрос. Почему люди засыпают, а?
– Потому что мудаки, – огрызнулся я. – Все, теперь поведу я.
– Жаль, – делано опечалился Сабж, – я только начал входить во вкус.
На самом деле все было проще. Я знал это, а Сабж знал, что я знаю.
Постоянные трипы за забор ни для кого не проходят даром. Именно поэтому обычные бойцы типа нас с Буги раз в несколько лет берут на полгода отпуск. Поправить здоровье и расшатанные нервы.
Проводникам такой отпуск не светит. Они сидят на Эпицентре, как джанки на героине. А долгие перерывы между трипами букваль–но убивают их: начинается бессонница, нервные срывы, стреми–тельно снижается иммунитет. Поэтому Проводники вынуждены бы–вать в Эпицентре, они не могут соскочить по своей воле, в отличие от остальных. Остальные тоже не могут, но по иным причинам. Вот если бойца арестуют за пьяную драку в баре или за угон тачки и про–держат за решеткой два-три года, он, конечно, изведется от тоски (как я в Самерсене), но и только. Проводник же в этой ситуации мо–жет смело ставить на себе крест. Два-три месяца вне Эпицентра, и он – труп. Один из коллег Сабжа продержался пять месяцев, потом впал в кому и так из нее и не вышел.
Но пребывание в Эпицентре тоже убивает – не менее жестоко, хотя и не так быстро… Даже сталкеров.
У Проводников, которые бывают за забором чаще и дольше дру–гих, со временем развивается нарколепсия. Болезнь, при которой человек внезапно засыпает. Обычно нарколепсия начинается по–сле инфекционных заболеваний, которым подвержены большинст–во Проводников, и считается началом финишной прямой. Если даже Проводнику повезет и он не вырубится в Эпицентре (что означает гибель ведомого им отряда), он все равно больше двух лет не протя–нет. Настанет день, когда он не проснется.
У Сабжа началась нарколепсия. Но говорить с ним об этом я не собирался. Он и сам все знал. А я знал, что он знает.
12. Я, дорога, мой ЗИС
И снова потянулась трасса «1969», наиболее скучный ее участок. По обе стороны дороги прямо за отбойниками начиналась степь: бу–ро-красная, однообразная, вяло шевелящая стелящейся травой, – и тянулась до горизонта. Здесь почти никто не ездил. Фермерские уго–дья закончились, и дорога, делая легкую дугу к западу-северо-запа–ду, тянулась сквозь вечную осень степной полосы до самого Бески-Юга. Туда и направлялись мы с Сабжем. Два дублера: Северо-За–падная скоростная и стрела Бески-Юга – были намного удобнее, ухоженнее и не делали никаких дуг. Но меня от них тошнило. Я не ви–дел там ни одного ржавого рекламного щита. А это уже признак уми–рания цивилизации людей и расцвет цивилизации непересекаю–щихся прямых. Мир, где ковбою Мальборо и Харли1 негде погово–рить о Боге, – убогий мир. Поэтому я продолжаю ортодоксальным поплавком маячить в местах типа трассы «1969», упрямо (а скорее, от безысходности) цепляясь за леску настоящего.
Сабж снова развалился, максимально отодвинув сиденье и закинув ноги на торпеду. Я вырубил кондиционер и опустил оба стекла на передних дверях. Было пасмурно, ветрено и, несмот–ря на монотонный пейзаж, тревожно. И мне вдруг захотелось снять крышу. Как в кадрах из «Kill Bill», когда Ума Турман въез–жает в зал на своем синем кабриолете. Вот это настоящее Road movie: пустынная автотрасса, ветер в шевелюре и старый ЗИС, последний представитель своего семейства. Дорога, ты и твоя машина.
Я мечтал об этом три года.
Я называю это свободой.
Два года я прятался от Буги. Сначала пытался привыкнуть – на–учиться дышать под водой, видеть в темноте, пить по выходным, ра–ботать днем… Так бы оно и случилось. Вот только меня самого бы не стало. Не сразу. Но наверняка.
Меня спасла Марта. Она… как будто возвращала меня самому себе. Своим телом, своей торопливостью. Всем. Когда она была ря–дом, мне казалось, что я смогу жить так, оставаясь собой. Хотя в глу–бине души я понимал – это невозможно. Потому что сколько волка ни корми… И все же я лгал себе, уговаривал: «Человек ко всему привыкает». Не верьте. Человек либо срастается с той жизнью, ко–торую ведет, либо нет. Так вот – я срастался. А Марта каждый раз вырывала меня с корнем.
Теперь я снова был самим собой. Я – дорога – моя машина. Это было то, что я называю свободой.
Вообще-то я не из породы клинтиствудов. И не умею скрывать свои чувства. Правда, с годами научился контролировать мимику. И все же… Иногда мне нужно побыть одному, чтоб не следить за своим ли–цом. В такие дни я выгонял из гаража свой ЗИС и ехал, в зависимо–сти от настроения, либо на Большое кольцо, либо сюда, на «1969».
…Я смог бы обойтись без Эпицентра, денег, экшна, адреналина. Подыхал бы от тоски, как излечившийся джанки, который потом вспоминает о героиновых заплывах как о лучшем, что было в его жизни. И наверное, нашел бы что-нибудь взамен, вроде пятничных драк в банде футбольных тиффози.
Но вот без этого: «Я – дорога – мой ЗИС» я бы скопытился ко всем чертям. Потому что свобода – это возможность быть самим собой.
Похоже, когда Буги со своим лесовозом настигла меня, какая-то часть моей души осталась здесь. Поэтому когда я возвращаюсь на «1969», я ненадолго становлюсь самим собой.
И мне это нравится.
Наверное, предельно эгоистично писать только о себе. Но, по большому счету, я больше ничего не знаю. Даже собственная душа иногда видится мне такими потемками, что попади в ее лабиринты ка–кой-нибудь Гудини, он бы съехал с катушек и остался там навсегда, прикинувшись каким-нибудь рудиментом. Как же я могу писать о ком-то другом, тем более о человечестве в целом, если даже с самим со–бой не в состоянии разобраться? Несмотря на ту простоту, о которой я только что рассуждал. Я знаю только то, что пропустил через себя, оценил на своей шкуре, чем переболел, перестрадал. Это мои друзья, мои мысли, мои воспоминания. Ну и – мой ЗИС и моя дорога.
Вот вам парадокс на десерт. Люди просты – а понять их сложно. Каждый идет к своему садовнику по-своему. Он и Тезей, и Минотавр. Вроде бы, имея предпосылки и результаты, просчитать человека –проще пареной репы. На деле все не так. Есть, конечно, какие-то об–щечеловеческие законы, социальные алгоритмы, прочая умная чушь, характерная для разумных прямоходящих. Но я не обладаю ни доста–точным багажом знаний, ни тонкими аналитическими способностя–ми, чтобы брать на себя право рассуждать о подобных материях.
Полковник – великого ума человечище, в одну из наших первых встреч сказал: «Чем больше я знаю о человечестве, тем меньше по–нимаю человека. И наоборот. Очевидные факты говорят меньше, чем парадоксы, домыслы и мифы. Иногда мне кажется, что наука –это свод незнания о человеке».
Я знаю значительно меньше. Поэтому пишу о себе. Я – это то не–многое, что мне известно о человечестве.
13. Дорога всегда одна
Сабж блаженно похрапывал, съежившись на переднем си–денье.
Я решил не останавливаться «У Донахью» и в «Келье пьяного монаха» и почти четыре часа подряд гнал ЗИС по «1969», про–крутив диск с коллекцией альбомов «Stray Cats». Правда, каждый раз отматывал назад, когда начинались свинговые альбомы сет-зеровского оркестра. Обидно было слышать, как этот великий рокабильщик и посредственный свинговый гитарист пере–пел свой же «Stray Cat Strut». Хуже кавера на эту вещь я не слы–шал.
Ветер усилился, и по небу снова побежали дождевые облака. Еще не тучи, но ясно было, что польет неминуемо. Я поднял стекла на дверях, потом, подумав, снова опустил свое и закурил.
– Время пить кофе, – пробормотал Сабж, проснувшись, и выта–щил пачку из моего кармана. Не уверен, что при этом он открыл глаза. – Макс, брат мой во пути, – прикурив, сказал он, – мстится мне, что мы идем со значительным опережением срока. Так ли сие, коллега?
Я усмехнулся и кивнул. Мы действительно на пару часов опере–жали график. А светиться на месте сбора заранее не принято. Я по–думывал завернуть в какой-нибудь пригородный дорожный бар и скоротать время там.
– А давайте-ка, батенька, проедем через заповедник, – предло–жил Сабж. – Пара часов в бизоньей Вальхалле пойдут на пользу на–шим измотанным нервам. Что может быть лучше, чем естественная среда и березовый сок! – Он вдруг подался ко мне всем своим хи–лым телом и проникновенно затараторил: – Скажите, коллега, при–знайтесь честно, не кривя душой: доводилось ли вам пить березо–вый сок, коим славится хозяйка заповедника, супруга преподобно–го отца Михаила?
Я покачал головой. Пить местный березовый сок мне не прихо–дилось. Я вообще не помню, когда в последний раз его пил.
– Как же так! – воскликнул Сабж. – Немедленно, сразу по воз–вращении из трипа пересмотрите классику современного кинемато–графа! Вы узнаете, что тех, кто при жизни не видел моря, на небе на–зывают исключительно лохами. Так вот, коллега, не отведать местно–го березового сока – это хуже, чем не увидеть моря. Это непростительно.
На самом деле теперь я благодарен Сабжу за эту клоунаду. Было бы обидно встретить конец света, не испив березового сока из за–поведника. А в тот момент я подумал, что Сабж предлагает не такой уж плохой способ убить два с лишним часа. И свернул под указатель «Бизоний угол. Заповедник».
Пытаясь спастись от пустоты жизни в Самерсене, кроме алкого–ля я использовал и другие способы, например, периодически совер–шал налет на местную книжную лавку. Это убогое заведеньице ни–когда не пустовало – оно пользовалось популярностью у домохозя–ек Самерсена, которые проводили редкие часы досуга если не у телеэкрана, пережевывая сопли очередной «мыльной оперы», то за чтением женских романов. Понятно, каким товаром была забита единственная самерсенская книжная лавка. И тем не менее после долгих раскопок мне порой удавалось отыскать в самых пыльных уг–лах кое-какое достойное чтиво. К примеру, «Порою нестерпимо хо–чется» Кена Кизи. Вероятно, хозяина лавки надули, подсунув эту вещь как порнографический роман. Когда я оплачивал покупку, он понимающе улыбался. Если бы он подмигнул, я бы сломал ему че–люсть. На правах постоянного покупателя. Но он только улыбался.
Там я нашел и трехтомник Питтсбургского института «История ко–лониальных войн». И хотя никогда не увлекался научно-популярной литературой, «на безрыбье и сам раком встанешь», как любит гова–ривать мой приятель клошар Фрэнки.
Издание оказалось на редкость занудным, так что я пропускал целые главы, а к третьему тому вообще не притронулся. Но кое-что занятное там все-таки было – например, информация об освоении тогда еще Дикого Запада белыми, которые, не ограничившись ис–треблением и принудительной ассимиляцией местных племен, взя–лись за животных, которые аборигенов кормили. Белый человек по–дошел к делу со всей ответственностью, целеустремленностью и смекалкой, и от сотен тысяч голов североамериканских бизонов вскоре (временные рамки до смешного ничтожны) – осталось ме–нее трехсот (sic!). Каковы масштабы! Невольно вспоминаются сло–ва Полковника: «Многие поступки человека заслуживают уважения и восхищения. При этом поступки человечества в целом нередко просто омерзительны».
Лет этак тридцать назад из монастыря Св. Франциска ушел один из монахов. Ушел, что называется, в мир. К слову сказать: единст–венный факт, известный мне о Св. Франциске, это то, что он читал проповеди и отрывки из Библии птичкам, овечкам и прочим божь–им тварям. Убогие, как написано, ближе к Богу.
Так вот, тот монах создал заповедник «Бизоний угол», в котором поголовье животных выросло до нескольких тысяч. Потом отказал–ся от целибата и женился.
Два года подряд, 4 июля, местные фермеры садились на джипы и пересекали границу заповедника. Не покидая машин, они стреля–ли в животных и мчались дальше, оставляя туши лежать на земле. Уговоры не помогали, молитвы не успокаивали, напоминание о Высшем суде вызывало недоумение. Тогда святой отец-франциска–нец отказался от сана, купил пулемет и устроил на следующий День независимости такой фейерверк, что больше обитателей заповед–ника никто не осмеливался беспокоить.
…Сразу за поворотом дорога резко пошла в гору. Первые капли дождя ударили по косой в лобовое стекло, замаячили «дворники». Ржавая пыль на обочинах стала насыщенно красной, как гончарная глина. А трава прижалась к земле так отчаянно и обреченно, как будто с минуты на минуту их разлучат навсегда.
– Хорошо, да? – Сабж кивнул на окно. – Почти как в Эпицентре.
– Тебе кажется, похоже?
– Не сама картинка, брат, а ощущение.
Я кивнул. Потому что думал примерно о том же: все, напоминаю–щее о сиюминутности и неотвратимости, ближе к настоящему. На–верное, потому, что тогда отпадает смысл в символах. И кому как не Сабжу было почувствовать этот момент.
– Дорогу знаешь? – спросил я.
– А тут одна, – улыбаясь чему-то своему, ответил Сабж. – Дорога всегда одна, брат. В этом вся фишка.
14. Березовый сок
– Быть вымирающим видом совсем не плохо. Уверяю вас, ба–тенька, – рассуждал Сабж, размахивая сигаретой и обильно посы–пая салон ЗИСа пеплом.
Мы стояли уже около четверти часа, пережидая, пока большое стадо бизонов пересечет дорогу. А они не торопились, презрительно поглядывая на нас.
– Ты только проникнись, Макс. Вот перед нами идут бизоны, ко–торые все еще считаются вымирающими. Но при этом каждый из них, персонально, так сказать, чувствует себя великолепно. О них заботятся как об умирающих, им выделяют территории для питания и размножения, создают все условия… но, батенька, но! На самом-то деле они вовсе не вымирающие. Вон-вон-вон! Ты только посмот–ри на этот «труп». Да я при жизни никогда так хорошо не выглядел!
Огромный самец с огненно рыжей шкурой словно почувствовал, что на него обратили внимание. Он вдруг остановился перед ЗИСом, окинул его на удивление осмысленным взглядом и пустил мощную струю.
– Вот, а я о чем говорю! – воскликнул Сабж, восхищенно разгля–дывая бизона.
Я не понял, каким образом помочившийся бизон иллюстрирует сказанное Сабжем, но спорить не стал. Солнце мгновенно высуши–ло землю и нагрело салон дредноута. Я было потянулся к панели уп–равления кондиционером, но включать его не стал.
– Как думаешь, если я открою окна, вонять будет сильно? Стадо бизонов, окатив стального зверя меланхоличной волной
презрения, убралось с дороги и двинулось куда-то в глубь заповед–ника наслаждаться жизнью вымирающего вида. Ни один бык не проявил даже намека на любопытство. Не скажу, чтоб меня это осо–бенно задело, однако в голове промелькнула мысль о том, что лю–бое существо, получившее значительные привилегии, превращает–ся в порядочную скотину.
– Не рекомендую,– ответил Сабж.
Березовая роща росла на самой вершине холма, куда, петляя и пересекая бизоньи маршруты, вела единственная в заповеднике дорога. Потом она спускалась к поселку у подножия. Но мы туда не поехали.
– Останови здесь, Макс, – попросил Сабж. И что-то такое про–мелькнуло в его голосе… не характерное для него.
Я остановил машину и, не задавая вопросов, вылез из ЗИСа. Мы прошли несколько шагов по дороге и, свернув в рощу, опустились на уже подсохшую траву между березами. Сабж лег, надвинув на глаза бейсболку. Я сидел, скрестив ноги и с интересом разглядывая посе–лок у подножия холма. Он представлял собой десяток деревянных и каменных домов по обе стороны дороги. Ничего похожего на цер–ковь или хотя бы часовенку я не заметил, зато у въезда возвышал–ся огромный деревянный крест. Думаю, в нем было не меньше пяти-шести метров в высоту, а опорный столб мне вряд ли удалось бы об–хватить.
– Сабж, а почему в поселке нет церкви?
– В смысле? – Сабж приподнял бейсболку и посмотрел на меня из-под козырька.
– Ну, ведь затеял все это бывший монах. Значит, должна быть и церковь.
Сабж перекатился на живот, положил голову на сложенные руки и ответил:
– Понимаешь, он ведь далеко не глупый монах. А неглупые люди либо становятся атеистами, либо начинают верить по-настоящему. Символы им уже ни к чему. А церковь, всякие кресты, полумесяцы, солнцевороты – это символы. В каком-то смысле они страшнее пре–словутого золотого тельца. Потому что, согласись, нигер, вера в символ Бога и вера в самого Бога – не одно и то же.
Сабж снова перекатился на спину и раскинул руки. На его лице играла странная улыбка.
– Вот их церковь, – продолжая улыбаться, сказал он. – Мир.
– Занятно, – я тоже лег на спину, прикрыл от слепящего солнца глаза и вдохнул полной грудью.
– Там, – Сабж вяло качнул подбородком в сторону поселка, – жи–вут прекрасные люди, Макс. Серьезно. Я никогда не встречал людей лучше. Меня окружают либо подонки, либо совсем уж прожженные циники, – новый кивок, на этот раз в мою сторону, – либо психопаты. А эти… Вроде и не обычные люди, но и не такие оторвы, как мы с то–бой. И при всей этой их необычности как раз тут я понял, что такое дом.
– А чем тебе не угодили обычные люди? – вклинился я, привста–вая.
– О, Макс, только не начинай! – Сабж смешно замахал руками и тоже сел. – Они мне неприятны. Устраивает?
– В принципе, да. Я думаю примерно так же.
– А почему «в принципе»?
– Ну потому что нет одинаковых людей.
– Впервые встречаю такого наивного циника, – усмехнулся Сабж. – Ну хорошо, скажем так… Хм… Некоторые люди недостаточ–но отличаются друг от друга. Устраивает?
– Да.
– Ну так вот, Макс, эти люди, они вроде бы и не обычные, и в то же время совсем не похожи на тех, с кем мне приходится общаться. К примеру, там живет эфиоп по имени Исайя.
– Ого!
– Серьезно. Он у них за повара. И этот Исайя каждый раз встре–чает меня словами: «Welcome back».
– И что?
– А то. Я могу только что приехать или выйти из сортира. И все–гда он говорит мне: «Welcome back». Потому что за двадцать лет со дня отъезда из Эфиопии он выучил только эту фразу.
– А значение?
– Что?
– Значение этой фразы он понимает?
– Нет, конечно…
– И правда, хороший человек.
– А еще есть Наташа. Она из Белоруссии. Пять лет просидела в Париже. Обычная история. Киномечта, все дела. Ну, и результат предсказуемый. Сначала устроилась официанткой, потом стала по выходным подрабатывать в каком-то борделе. Имела спрос, посто–янных клиентов, но уйти туда насовсем отказывалась. А однажды по–явилась здесь. И осталась. Не знаю уж, как и почему, мне, если чест–но, по фигу.