Текст книги "Клуб маньяков"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

А эти... Они все знают, какой фильм хорош, какая книга будоражит. Им сказали... Специальные люди. Им говорят, и они толпами бросаются смотреть и покупать. И газеты читают, чтобы мнение иметь. Вот Вера, умная женщина, а я не помню, чтобы ее что-нибудь взбудоражило. «И сердце холодно, и спит воображение». Иконопись изучала, пошли с ней в Третьяковку, все рассказала. От и до. Про каноны, про мастеров. А я заметил, что не видит она икон. Только то, что прочитала... Не пропускает через сердце. Я еще подумал тогда: «А может, нет его? Сердца?»

– Ты всегда все портишь, – перебила мои мысли Вера. – Мы хотели сюрприз тебе устроить, а ты...

– Вера белье специально для этого вечера купила... – начала клеить горшки Маргарита. – И я тоже...

– Нельзя меня вязать без спросу... – проговорил я менторским тоном, расправившись со вторым по счету горшочком. – Я от этого дурею. Свобода для меня понятие не философское, а физическое. У тебя, наверное, и сладкое есть?

– Есть... – загадочно улыбнулась Маргарита, опустив головку на плечо мужа и поведя затем ладошкой по своему, ох, какому бедру.

– Я не про то, – сказал я, с пристрастием оглядев то, что имела в виду прелестная адвокатша. – Тортик-то пекла?

– Тортики в этом доме выдаются за хорошее поведение... – адвокатша попыталась сделать строгое лицо. – Может быть, что-нибудь придумаешь для исправления действительности? Слабо?

«Слабо?» – для людей из моего круга это вызов. Что я только не делал после того, как ко мне обращались с этим вопросом! Прыгал в беснующуюся горную реку, шел по перилам высоких путепроводов, бросался в драку с четверыми. Глупо, конечно... Как баран. Но, как правило, говорили мне это слово люди, которые сами прыгали, шли, бросались первыми или за мной.

И я задумался. Задело меня это «Слабо?» как шестнадцатилетнего. Задумался и после половины стаканчика рома придумал. Придумал, подозвал к себе Маргариту, шепнул пару слов на ушко (ой, блин, какое ушко!), поднял недовольную Веру с кресла и пошел с ней в прихожую. Плащик ей помог одеть, шляпу, поцеловал ручку хозяйке, поблагодарил за трогательный вечер и удалился, предварительно супругу вытолкнув.

На лестничной площадке Вера вообще пятнами пошла. Такой злой я ее еще не видел.

– Ты погоди, не испаряйся от кипения. У меня сюрприз на свежем воздухе для тебя будет (про свежий воздух это я специально загнул. Для сведения с толка). Вот только перекурю.

И, вытащив пачку сигарет, закурил. У Веры вообще в зобу дыханье сперло. Но я ожидал такую реакцию и потому не удивился. Выкурил, бросил окурок в консервную банку на подоконнике и к лифту направился. На полпути, остановился, похлопал себя по карманам – нет ключей!

– Придется опять хозяев тревожить... – обернулся к Вере. – Нет ключей. Наверно, у камина выронил.

И, взяв супругу под руку, пошел к Маргаритиным дверям. Позвонил. Открыли нескоро. Открыли, и Вера увидела улыбающуюся Маргариту в коротком черном облегающем платье и ее благоверного. В красном открытом туалете со смелым разрезом сбоку. Длинные белые струящиеся волосы Тамагочи были тщательно причесаны и закреплены лаком.

– Что же вы так опаздываете? – воскликнул он мелодичным нежным голосом. – Мы уж думали, вы не придете...

* * *

Может быть, когда-нибудь я и опишу то, что произошло в тот теплый майский вечер и в ту темную майскую ночь. Но это случится не скоро. Годков так через тридцать. Лет в семьдесят. Опишу, когда все на свете покажется мне суетой сует и всяческой суетой. А сейчас скажу, что более всего мне понравился ликер, в котором плавали чешуйки сусального золота. И собственный шашлык. И торт Маргариты. Это было нечто. Ну и еще кое-что. А вот Вере не все понравилось, не вписалась она как-то в наш творческое объединение, открыться не смогла, все ее иерархия интересовала и место личное в постели...

Вот так, вот, сама все придумала, а царицей быть не смогла. Это часто так бывает.

Часть третья. Харон и Лейла.

Глава 1. Тегеран, фундаменталисты и дешифрирование. – Удавкин с Фархадом и Ахмед с пещерой Заратустры.

В середине мая, сразу же после дня рождения тестя случилось более чем приятное событие – один знакомый моей мамы (бывший однокурсник по фамилии Удавкин), работавший в «Зарубежгеологии», предложил мне съездить на несколько месяцев в Иран в качестве специалиста по компьютерному дешифрированию космических снимков.

И я с головой погрузился в подготовительную работу, забыв, естественно и о маньяческой деятельности своей обожаемой супруги, и о групповом сексе. С Верой у нас установились весьма теплые отношения, тем более, что я стал приходить с работы гораздо позже ее.

В Иране я пробыл четыре месяца – месяц в Тегеране, три – в Белуджистане. И заработал на всем этом удовольствии более шести тысяч баксов. Может ли российский геолог мечтать о зарплате в полторы тысячи долларов в месяц?

Нет, пока нет. Может быть, потому, что в советское время Россия была обеспечена разведанными запасами минерального сырья на десятки лет. Мы постарались, наразведовали, а потом оказались никому не нужными.

В самолете я думал о Вере. Мне казалось, что если у меня все образуется, то и Вера станет другой. Исцелится от своей болезни. И заживем мы счастливой жизнью и мальчика еще родим. Но лишь только объявили посадку, я надолго забыл обо всем...

Страна оказалась очень интересной. Мне говорили, что она не только интересная, но и своеобразная: выходные по пятницам, сухой закон, облавы на улицах – зачищают женщин, не по правилам одетых. В общем, кондовый фундаментализм. И первые его проявления я увидел, не успев еще толком осмотреться – в аэропорту на самом видном месте висел плакат, показывающий иностранкам, что декольтировать можно только нос, и то не напудренный... А рядом с плакатом стоял улыбающийся российский поп с огромным крестом на необъятном брюхе...

Рядовые фундаменталисты оказались нормальными людьми, а с другими я и не встречался. Хозяева и специалисты фирмы старались угадать любое мое желание... Возили повсюду, в частности, на мемориал Хомейни – он завещал себя на солдатском кладбище похоронить. Правда, его могила далеко от солдатских оказалась. А солдатское кладбище[4]4
  Результат семилетней Ирано-Иракской войны.


[Закрыть] меня поразило... Ужасное зрелище... Десятки тысяч молодых лиц смотрят с могильных плит. Пацаны все...

И геологи местные оказались нормальными людьми. Все толковые ребята, все английский знают, многие учились в известных западных университетах. Трудолюбивые, внимательные. Ничего неприятного прямо не скажут. Молятся по шесть раз в сутки. Даже ночью и ранним утром. Вечерами собираются Хафиза читать – он у них самый почитаемый поэт.

В общем, приняли они меня как родного и я, этим воодушевленный, рукава засучил и начал дешифрировать космические снимки Белуджистана. Вы уж простите, расскажу, что такое дешифрирование. Маньяков живописать до чертиков надоело.

Интересное это дело, компьютерное дешифрирование космических снимков, особенно сделанных в разных диапазонах излучения. Красном, зеленом, голубом, инфракрасном и многих других. В одном диапазоне хорошо видны базальтовые потоки, в другом – граниты, в третьем – измененные околорудными процессами породы.

Однако дешифрирование довольно редко приводят к обнаружению месторождений, потому что все месторождения с рудными телами, выходящими на земную поверхность, уже открыты десятки или сотни лет назад. А слепые рудные тела, то есть те, которые прячутся на глубине, так просто не откроешь... Особенно из космоса...

Есть, правда, один метод. Его-то я и использовал. Месторождения обычно образуются в зонах повышенной проницаемости земной коры, или проще – в участках пересечения крупных разломов и зон трещиноватости. В такую, образно выражаясь, трубу начинает лезть из глубины всякая всячина – тепловые потоки, магмы разного состава, флюиды, минерализованные растворы. И в земной коре образуется «флюс», или очаговая структура, с весьма характерным кольцевым (или радиально-концентрическим) рисунком трещин и разломов.

Именно из-за этого рисунка очаговые структуры хорошо видны на космических снимках, и я на их выявлении собаку съел. Беда, что много таких структур, и много среди них фантомных (то есть рожденных нашим воображением, не существующих на самом деле) и основное время уходит не на выделение их на снимках, а на отбраковку.

И лишь после пары месяцев ежедневного многочасового просиживания за компьютером, после того, как выведенный на дисплей многослойный бутерброд снимков, схем дешифрирования, разномасштабных геологических и топографических карт начнет вызывать у вас не исследовательский раж, а откровенную тошноту, и лишь после того, как вы сможете себя хоть как-то убедить (или обмануть) в том, что искомое сидит именно здесь, именно в этой структуре, и что из этой высохшей мухи можно попытаться сделать привлекательного розового слона, вы сможете, наконец, обесточить свою опостылевшую персоналку и поискать под столом подернувшийся ржавчиной молоток... Пришла пора ковыряться в земле...

Через месяц, когда откровенной тошноты не было еще и в помине, приехал мой благодетель Удавкин Сергей Егорович. Он здорово мне помог. До его приезда я не спал ночами – думал о Вере, о Наташе, оставленной с ней один на один. Еженощно мне снились кошмары, в которых Вера размахивала ножом над кроваткой дочери... Или воочию видел, как ее ведут к «воронку», а Наташа смотрит на нее полными страдания глазами... А Удавкин заставил меня думать о себе... Так достал, иуда.

Удавкин... Он работал здесь, в Иране, еще в советские времена. Ему за шестьдесят. Классный геолог, знающий, сухой и немногословный. “Человек в футляре” – подумал я и жестоко ошибся. Это был футляр без человека.

– Сергей Егорович, вы, наверное, за всю жизнь не сделали шага в сторону? – как-то спросил его я в шутку.

– Ну почему, Евгений, делал и не раз. Конечно, не такие, как ты. Ты ведь мечешься из стороны в сторону, мечешься и людей не по делу беспокоишь...

Дружбы с Удавкиным у меня не получилось, невзирая на то, что зад я ему лизал, будь здоров. Хотел в «Зарубежгеологии зацепиться. И прошло совсем немного времени, и он стал твердо и планомерно выживать меня из контракта.

Не скоро мне удалось понять, почему Сергей Егорович принялся столь усердно выживать меня. Ларчик, оказывается просто открывался. И дело было совсем не в компьютерной грамотности, вернее, не совсем в ней, а в том, что я, живший в Таджикистане, знал сто пятьдесят понимаемых персами таджикских слов, кое-какие азиатские обычаи и сразу стал среди иранцев своим в доску. Ислам даже предлагали принять, из дружеских побуждений, конечно. И Удавкин опасался, что я со временем могу вытеснить его, уже пожилого геолога, из контракта...

Покарай меня Бог, если я хоть раз подумал об этом. Наоборот, усердно рекламировал таланты Сергея Егоровича, всячески и везде подчеркивал, что он намного опытнее меня и знает намного больше...

Но это не помогло. Мне всегда не везет даже на ровном месте. Удавкин продолжал меня чернить. Невзирая на то, что рудных точек, я обнаружил поболее его. И я плюнул на перспективы зацепиться в контракте, и продолжал работать на всю катушку. Так работать, что ни о каких снах-кошмарах с Вериным участием и речи быть не могло. Всю провинцию Систан-Белуджистан объехал на своем «Лендровере».

Пустыня – это пустыня... К ней надо привыкнуть. Кругом безнадежно унылые, выжженные, кажется, даже оплавленные солнцем хребты гор, разделенных широкими и плоскими безжизненными равнинами... Лишь случайно здесь можно наткнуться на облупленную глинобитную постройку скотовода, или черную войлочную юрту, или стадо крохотных баранов, сосредоточенно обгладывающих камни...

И над всей этой безжизненностью царствует остроконечно-заснеженный красавец Тафтан... Он царь, владыка здешних мест. В долинах, сбегающих с его склонов, можно встретить и юркую речку, полную рыбой, и голубое горное озеро, и цветущее дерево, и кишлак, полный чумазых любопытных детишек...

Вдали же от владений этого недавно потухшего вулкана восточно-иранский пейзаж оживляется лишь башнями – основной достопримечательностью здешних мест. Через каждые несколько километров эти типовые красавцы – белоснежные, двухэтажные, с бойницами и крупнокалиберными пулеметами наверху, возвышаются близ основных дорог, соединяющих немногочисленные населенные пункты, по меньшей мере, на четыре пятых состоящие из духанов, магазинов и магазинчиков.

Белуджи, коренные жители, очень похожи на обитателей Индостанского полуострова и все, как один, доброжелательны и ходят в белых рубахах и штанах. И реже – в светло-коричневых или светло-серых. Они же живут и в приграничных районах соседних Пакистана и Афганистана.

Если сравнивать Иран с Россией и Канадой, то Белуджистан – это нечто среднее между Чечней и Квебеком. И все из-за того, что есть белуджи, мечтающие о едином и независимом «Балучистане». А среди них – контрабандисты, которым весьма полезна нестабильность.

С востока, из Афганистана и Пакистана, они везут наркотики, очень недорогие шмотки, электронику и нелегальную рабочую силу, а туда – дешевый иранский бензин. Хотя солдат много, сидят они по своим придорожным башням и немногочисленным блок-постам.

Местные власти пугали нас: «Берегитесь контрабандистов, убьют!» Но контрабандисты не обращали на нас никакого внимания. Лишь иногда, остановившись на пару минут, эти люди перекидывались парой фраз с нашим водителем Ахмедом, который, подкинув нас к очередному обнажению, обычно сидел близ машины перед маленьким костерком и курил.

Мой коллектор, Фархад, говорил мне, что Ахмед курит не что-нибудь, а опиум.

И вправду, посидев у костра, Ахмед становился либо весьма разговорчивым, либо невозмутимо хмурым и потом при возвращении, как правило, здорово встряхивал свих седоков – опрокидывал наш старенький «Лендровер», прокалывал на полном ходу шину или что-нибудь терял – например, колесо или кардан. К фейерверку, вызванному замыканием клемм сорвавшегося с насиженного места аккумулятора, мы привыкли. В остальном Ахмед был неплохим, доброжелательным и веселым парнем. А такие всегда находят окружающим приключения на одно место. И Ахмед нашел.

Однажды, часов в пять вечера (солнце уже садилось), мы – Фархад (мой напарник), Ахмед и я – возвращались на базу после очередного маршрута на контакт одной гранитоидной интрузии. В предыдущем маршруте я обнаружил там участок, который явно тянул на хорошее медно-порфировое месторождение. И, когда до основной дороги оставалось километров тридцать, наша машина на полном ходу влетела в глубокую колдобину, подпрыгнула и, проехав еще несколько метров, навечно остановилась.

Фархад моментально почернел.

– Теперь нас захватят контрабандисты, – сказал он.

– А зачем мы им нужны? – удивился я? – На опиум в Афганистане менять?

– Выкуп, – ответил он, чуть не плача. – Тебя переправят в Афганистан или Пакистан и потребуют выкуп в несколько десятков тысяч долларов. Или потребуют поменять на кого-нибудь из своих... Но это вряд ли... У нас контрабандистов наркотиками сразу казнят.

– Замечательно...

– Ты особенно не радуйся. Пока правительство провинции будет решать платить или не платить, тебя может купить или просто отнять какой-нибудь афганский вождь, у которого зуб на «шурави»...

– Замечательно, – почти искренно осклабился я. – В Афганистане я еще не был. А что с тобой сделают?

– Меня убьют... Никто не станет за меня платить...

– А Ахмед?

– Он сам из их числа... Его отпустят, вернее, отправят в Захедан сообщить о твоем захвате...

Странный человек этот Фархад... Слабый. Хоть и иностранец, но очень похож на некоторых наших российских чистоплюев и маменькиных сынков. Компьютерщик хороший, прекрасный даже, а геолог – никудышный. Не было в этом высоком, худом, улыбчивом иранце азербайджанского происхождения так нужных в геологии страсти, азарта. Не загорался он.

А ведь любые геологические поиски – это детектив, остросюжетный занимательнейший детектив. Твой извечный соперник, твоя добыча спряталась, легла на дно, схоронилась глубоко в земных недрах. Или высоко в скалах под ползучими ледниками. Но разбросала повсюду вещественные доказательства, не могла не разбросать. И тебе надо их найти, собрать воедино, послать на анализы и вынести по ним приговор. И привести его в исполнение ножами бульдозеров, стилетами буровых скважин, скальпелями шахт и штолен!

А Фархад не мог... Он исполнял, работал от и до. Однажды в маршруте и вовсе убежал. Я час орал, искал его. Из-за чего убежал? Смешно сказать... К обнажению одному не подъехать было, пошли пешком, набрали камней килограммов тридцать. И надо было еще пару километров идти за последней пудовой пробой... И тут он мне заявил:

– Я, уважаемый господин Чернов, не осел, а петрограф с университетским образованием.

Я пожал плечами и, сказав, что ничего не имею против университетского образования и вполне согласен с его заявлением, пошел один. Прихожу через час с тридцатью килограммами в вещмешке своем и еще двадцатью в штормовке волоком (место интересным оказалось), а он, увидев издалека, с сопочки, такую самоотверженность и явно бытовой героизм, в горы от стыда убежал.

И в других маршрутах Фархада больше интересовала безопасность от лихих ночных людей, чем прослеживание рудной зоны от начала до самого конца... Слабый... Чуть что – раскис...

В общем, посмотрел я на него, посмотрел, плюнул мысленно, и повернулся к Ахмеду, глубокомысленно курившему в своем водительском кресле.

«Вот человек! – подумал, я усаживаясь рядом с ним. – Ничего его не берет. Олимпийское спокойствие и улыбка персидского Брюса Уиллиса в сорок пять килограммов весом».

Ахмед, уловив мой доброжелательный взгляд, повернул ко мне свое хитрое лицо и подмигнул.

Я закурил и, полюбовавшись с минуту закатом, поинтересовался на смеси таджикского языка и общепринятых знаков.

– Ну что делать будем?

Невозмутимый перс ответил, что надо уходить от машины, а не то у нас появятся весомые шансы попасть в руки ночных джентльменов удачи.

– Гуджо меравем? – спросил я на это, считая, что сказал «Куда уходить?»

Ахмед улыбнулся и дал мне знать, что в ближнем ущелье есть пещера, в которой можно переночевать...

– Это пещера Заратустры... – пришел в себя Фархад. – До нее около часа пешком... Надо быстрее уходить к ней. А утром вернемся. Через несколько часов нас хватятся и завтра к полудню найдут машину...

Сказал и принялся обламывать ветки пустынных кустарников, чтобы замести за собой и нами следы.

К пещере мы подошли к половине десятого. Она оказалась довольно просторной (примерно метров тридцать площадью и метров пять высотой ) древней выработкой, пройденной по участку скопления в гранитах вкрапленности халькопирита – обычной медной руды. Ровный утоптанный земляной пол, то там, то здесь покрытый застаревшим овечьим пометом, следы копоти на стене говорили о том, что пещерой пользовались и люди, и их вековые блеющие кормильцы.

Безмолвно поужинав остатками обеда, мы легли спать. Ахмед пристроился рядом со мной. Лежал, глядя в потолок, и курил свой опиум. А я, ни разу в жизни его не куривший, принюхивался, принюхивался да и заснул...

Глава 2. Вера скучает. – Продаст Бен Ладену... – Знаю, но не догадываюсь. – Вопль из трубки.

Было светлое воскресное утро. Наташу до понедельника забрала мать, и впереди были два совершенно свободных выходных дня.

Вера любила быть совершенно свободной. Любила до обеда поваляться на кровати с детективом, в которой одно убийство и длительное расследование, любила не готовить, а обойтись йогуртом, парой бутербродов и бананом, и любила проводить время там, где кругом ни к чему не обязывающие люди, мягкий свет и вкусная дорогая еда...

Да, ни к чему не обязывающие, интеллигентные люди, мягкий свет и вкусная дорогая еда... Но еще хотелось, чтобы замечали. Чтобы смотрели заинтересованными глазами, чтобы мечтали прикоснуться, чтобы, говоря с ней, млели и запинались... Хотелось, чтобы любили.

Не смотрели, не мечтали, не млели и не запинались. Смотрели и думали. «Умна... Упакована... Есть деньги... Свободна... Но...».

И все.

В нищей институтской среде мужа было легче. Там «Умна... Упакована... Есть деньги... Свободна...» имели вес. Там ценили ум, понимание юмора, щедрость, ценили свободу, в том числе и чужую...

А в новой среде все было по-другому. Здесь тоже ценили ум, понимание юмора и прочее, но здесь было много, очень много красивых, очень красивых женщин и девушек... И многие из них были далеко не дуры... И красный диплом Московского университета здесь ценили только наниматели. Но не мужчины.

В Экономической школе было то же самое. На вступительных экзаменах завышала отметки мальчикам, которые нравились и которые смотрели глазами, полными любви и уважения. И занижала отметки красивым, умным и заносчивым девушкам.

Но это не помогало. На конкурс приезжал босс, Бабаджанян, большой ценитель женской красоты и кое-какой справедливости. Он принимал красивых, заносчивых девушек и умных, заносчивых юношей. И эти умные, заносчивые юноши весь учебный год «пасли» красивых, умных и заносчивых девушек. А ей оставался только «второй сорт» мальчиков, даривших улыбки и коробки конфет в надежде получить распределение в солидные фирмы.

...И с ними ничего не получалось. Надо было быть осторожной. Муж-змея не раз приговаривал: проколешься раз на романе – сто веков трепаться будут. А мальчики ее осторожность принимали за холодность.

Но все же прокололась... Понравился один. Из Ярославля. Глазки в открытую строил, вздыхал, розы десятками покупал, в рестораны возил, на ее, правда, деньги. Потом намекнул, что мечтает о месте управляющего в ярославском отделении фирмы Бабаджаняна. Поработаю, мол, годик, потом в Москву меня переведешь, с мужем разойдешься, и заживем сказочной жизнью.

Устроила, уехал и с концами. Ездила к нему, якобы в командировки, а он принимал на квартире друга... Радостный, – я так рад тебя видеть, милая Верочка, – а от самого духами женскими прет. Муж-змея сказал еще тогда, как бы невзначай сказал: после месяца знакомства с мужчиной вероятность замужества с каждым днем уменьшается в геометрической прогрессии...

В школе прознали, куда она ездит «в командировки». Пришлось уходить. Но место уже было. Подготовила заранее. Через своих. С окладом в три раза больше.

Но там было то же самое. Все женаты. Жены – красавицы холеные. Шофер охмурять начал. Руку подает, старается прикоснуться, намекает на неформальные отношения. Симпатичный, молодой, самоуверенный. Бывший доцент из МИСИСа. Женатый... Две девочки.

А этот почувствовал... Посмотрел в глаза и почувствовал. Он всегда чувствует.

...Куда же поехать, развеяться? Целых четыре месяца его не будет... Целых четыре месяца никто не будет нудить, доставать домостроем и подозрениями...

Вот дурак! Ведь все про меня знает. Я бы на его месте не церемонилась... И все потому, что он – Кролик! Рыба в Кролике. Рыба не может вырваться из моего аквариума. А кролик из моей клетки. А я – Лев и Собака. И у него нет никаких шансов. Он уже труп. Надо только дождаться, пока Наташа пойдет в школу. Мать ее постепенно подготавливает. Говорит, что папа плохой, старый, мамочку совсем не любит и не жалеет. И бьет, когда никого в доме нет. Вот пойдет в школу...

...Куда же поехать? В Леди-клуб? К этим бабам? Мужики на них не смотрят, вот они скопом и собираются... Крутят задом друг перед другом. Умом и удачливостью хвастаются. Если женщина хвастается умом и удачливостью, то это уже не женщина... Что-то я, как он, начала думать...

...Куда же поехать? В «Метелицу» на Арбат? Там контингент не тот... В «Пушкин»? В «Метрополь»? На прошлой неделе была, ничего хорошего... Хамье да иностранцы степенные.

А может, в танцевальный клуб пойти? В «Планету Голливуд», например? Марго говорила, что там запросто можно зацепить легкомысленного иностранца...

Что ж, иностранец, так иностранец... Поеду к одиннадцати – половине двенадцатого... Как раз отдохну, поваляюсь с Марининой, приму ванну, накрашусь и поеду... Может быть, Алевтину взять для контраста? Да, надо...

Сегодня у тебя все получится... Сегодня у тебя все получится. Сегодня у тебя все получится...

Позвонив Алевтине и договорившись с ней, Вера взяла оставленный матерью детектив Александры Марининой, и улеглась с ним на кровать, а я... а я проснулся от резкой боли – кто-то ударил меня по ступне. Открыв глаза, увидел огненные глаза направленных на меня фонарей...

– Русский? Прекрасно, – на чистейшем английском языке сказал ударивший меня человек. Он был в обычной белуджской одежде, по-ирански бородатый, за спиной у него висел «калашник».

– Привет, – потирая ноющую ступню, зевнул я во весь рот. – Ты чего дерешься?

Сказал я все это, естественно, по-русски, но нарушитель моего спокойствия меня понял.

– Ты – моя собственность, – ответил он по-русски (с заметным акцентом, но слова не куроча). – Если тебе повезет, я продам тебя губернатору. А если нет – Бен Ладену. Знаешь такого?

– Это тот, который по всему свету американские посольства и корабли взрывает?

– Да.

– Скажи ему, что мы с ним почти одной крови: у меня мама – татарка, а бабушка – мусульманка.

– А отец кто?

– Не скажу, ты меня сразу пристрелишь... Судя по всему, ты из чеченцев?

– Да, отец мой из йеменских чеченцев, мать – сирийка.

– А мой прапрадедушка был кубанским казаком и с вашим Шамилем весьма успешно воевал, – не удержал я свой болтливый язык. – В качестве адъютанта самого Ермолова...

– Сейчас мне наплевать, кто был твой дедушка. Я вспомню об этом, если мне не удастся тебя продать ни губернатору, ни Бен Ладену...

В течение этой приятной светской беседы я смотрел не только на собеседника. И потому установил, что гостей четверо (двое без фонарей) и что Фархад лежит в глубине пещеры, связанный по рукам и ногам, а Ахмеда в ней нет. И еще заметил, что у разговаривавшего со мной человека на поясе висит мобильник. Когда он замолк, раздумывая, что делать со мной дальше, я спросил, чтобы заговорить страх.

– Я вижу телефон у вас на поясе... Можно жене позвонить? Она, наверно, беспокоится...

Глава бандитов, – позже я узнал, что зовут его Харон[5]5
  Харон – чеченское имя. Произносится с ударением на первом слоге.


[Закрыть] и что он когда-то учился в Московском университете, – подумал несколько секунд, потом кивнул и жестом пригласил меня к выходу.

Уже светало, было прохладно и не верилось, что пройдет совсем немного времени и солнце раскалит воздух до пятидесяти градусов, а почву до восьмидесяти, если не до восьмисот.

Окидывая взглядом просторы предрассветной пустыни, по-прежнему свободной и бескрайней, я увидел крыло белой автомашины, стоявшей за небольшим холмом метрах в двадцати от пещеры. Сделав несколько шагов в сторону, я увидел новенький «Лендровер», на крыше которого красовалась небольшая тарелка радиоантенны.

– Твоя? – спросил я с уважением.

Харон кивнул, достал мобильник, нажал на нем несколько кнопок и протянул мне. Я, чувствуя, что делаю что-то не то, набрал номер мобильника Веры и через секунду услышал ее отнюдь не сонный голос:

– Вас слушают.

Пока я раздумывал, почему моя супруга, любящая поспать, бодрствует в пять часов утра, из наушника раздался дикий вопль прощающегося с жизнью человека.

– Что это там у тебя? – пролепетал я, совершенно огорошенный.

– Не поверишь, милый, ужастик смотрю! – ответила Вера голосом любящей женщины. – Ночью мне стало страшно – Джек так зло на кого-то лаял – я поднялась и, чтобы отвлечься, поставила первую попавшуюся кассету... И, знаешь, увлеклась...

– А можешь ты перекрутить ее на тот крик, который я только что слышал?

– Конечно, милый.

Через минуту я вновь услышал крик человека, прощающегося с жизнью...

Но не совсем тот же. Тембр, высота были похожи, но отличались...

– С видеоплеером что-то случилось, – услышал я голос жены. – Надо новый покупать. Да о чем мы с тобой разговариваем! Как ты там? Три письма твоих получила, спасибо... Ты получил мои?

– Нет. И не пиши больше. Из России в Иран письма не доходят. Как Наташа? Ты ее своими ужастиками не разбудишь?

– Ее до понедельника забрала мама. У меня аврал на работе, я и попросила.

У меня отвисла челюсть, и застыли глаза. Харон это заметил. Кое-как справившись с шоком, я спросил подрагивающим голосом:

– А ты сегодня, совершенно, случайно не была в «Планете Голливуд»? С Натальей?

– Бы... была... Алевтина на часок пригласила... – растерялась Вера на секунду. – Она туда со своим милиционером часто ходит, он там в охране... А ты откуда знаешь?

– Я все знаю, Вера... Только ни о чем не догадываюсь. Ну, ладно, целую... Передай Наташе, что я ее люблю.

Отдав мобильник Харону, я уставился в солнечный краешек, только-только показавшийся на горизонте. Красный солнечный краешек. И в это время из пещеры раздался истошный крик Фархада. Я досадливо покачал головой. Что это в мире творится? Там кричат, здесь кричат... Так хочется покою....

– Я теперь знаю координаты твоей жены. И знаю, что у тебя есть дочь... – присел передо мной Харон.

– Ты – дурак! Чурка мохнатая! Ты просто не знаешь моей жены. Для нее пятьдесят таких, как ты, маловато будет!

– Молодой хрупкой девушке не хватит пятидесяти таких отъявленных головорезов, как я? – притворно удивился бандит. – Вот этой вот худенькой девушке?

И, вытащив из заднего кармана брюк мой бумажник, достал из нее фотографию Веры и сунул мне.

Я не взял фотографию: не хотелось смотреть в целеустремленные глаза супруги. Отвернувшись к пустыне, я представил, как чеченцы требуют у Веры выкуп. За меня и украденную Наташу.

Мне удалось сдержаться. Мне удалось не броситься на Харона. Вместо этого я окинул его жалостливым взглядом и сказал:

– Ты просто не представляешь, кто она, эта молоденькая хрупкая девушка! Маньячка, каких свет не видывал. Ты крик слышал? Когда я звонил? Она единолично каждую субботу одного-двух человек на тот свет отправляет! Изводит до смерти. И она не одинока. У них клуб – целых пятьдесят человек, два взвода. Все умные, со средствами и связями, в том числе и международными. Да стоит тебе к ней сунуться, так они тебя так отделают с твоими головорезами, что ты пожалеешь, что на свет родился. Зачем, ты думаешь, я в эту вашу дикую страну приехал? От нее убежал!

Харон смотрел на меня как на шизофреника международного масштаба. Понемногу успокоившись, я довольно подробно рассказал ему о Вере, о ее клубе, о том, как они развлекаются и как работают.

– Все это, конечно, интересно, – зевнул бандит, когда я кончил говорить. – Но зря ты меня своими маньяками пугаешь. Я против ваших наемников в Ичкерии воевал, а они похлестче твоих костоломов и отравителей будут... Ой, похлестче...

Из пещеры раздался протяжный, вибрирующий вопль Фархада.