Текст книги "Хирург и Она. Матрица? (СИ)"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

104. Сено вспыхнуло.

Наутро следующего дня они пришли вдвоем. Владимир Константинович был с телекамерой и тысячеваттной лампой. Включив ее в переноску, протянутую Алисой, он начал снимать.

Гортензия лежала на сене, укрытая серым байковым одеялом. Ей не хотелось двигаться и смотреть. И было неловко, что Михаил Иосифович увидит ее не накрашенной и сутки не умывавшейся.

Закончив съемку, Владимир Константинович отошел на второй план, и перед Гортензией присела Алиса. Она была в черных джинсах в обтяжку и таком же свитере.

– Сейчас ты скажешь Михаилу Иосифовичу, что любишь его и просишь освободить, потому что тебе очень и очень плохо. Потом я принесу жабу, и ты будешь ее бояться.

– Но я не боюсь жаб! В деревне мы их надували через соломинку и бросали соседям в колодец, – воскликнула Гортензия, не видя свою мучительницу из-за тысячеваттной лампы, бывшей у той в руках.

– Их боится Михаил Иосифович. Владимир Константинович вычитал об этом в одном иностранном журнале.

– Вы все равно ничего за меня не получите. Когда я уходила, он сказал, что в случае чего не даст за меня и российской копейки.

– Послушайте, девушка! – скривила лицо Алиса. – Вы что не понимаете, если он за вас ничего не даст, то вам конец?

– Ты вчера говорила, что мне в любом случае конец!

– Ну ладно, ты сама этого хотела, – поморщилась Алиса, поднимаясь на затекшие ноги. – Володя, начинай.

Владимир Константинович выдвинулся на передний план и стал готовить камеру к съемке. Когда он дал знак, что можно начинать, Алиса поставила лампу на пол, вынула из кармана черный капроновый чулок, натянула на голову и пошла к Даше. Та смотрела в сторону, не желая показывать страха, поселившегося в ее глазах. Присев перед пленницей, Алиса схватила ее за ворот платья и поставила на ноги рывком тренированного гиревика. Владимир Константинович снимал, меняя планы. Даша стало совсем страшно, она пыталась что-то сказать, но тут кулак женщины снарядом вошел в ее живот, и она отлетела к стене.

– Теперь ты поняла, что такое заложник? – выцедила Алиса, когда глаза Гортензии открылись.

Гортензия ничего не видела. Лампа выжигала глаза, беспредельная боль в животе пожирала ее плоть клетка за клеткой.

– Отвечай! – остервенев, склонилась над ней Алиса со сжатыми кулаками – Ты что, не понимаешь – еще один удар, и ты не сможешь не то, что родить, ты трахаться не сможешь! Даже сама с собой не сможешь! А потом я тебя измордую! Да так измордую, что милостыню в электропоездах будут подавать за просто так!

Владимир Константинович снимал сбоку. Он был как робот-телеоператор. Он ничего не слышал и не видел кроме объекта съемки.

Даша разрыдалась. Алиса, довольная, – заплакала, значит, сломалась, – отошла в сторону. Владимир Константинович, отставив камеру, задумался.

– Ты чего? – удивилась женщина.

– Да, так, мысль одна появилась...

– Какая мысль?

– Смотри.

Он нагнулся, взял клок сена, понес его к лампе, положил перед ней сантиметрах в десяти. А сам улегся на пол так, чтобы в поле зрения камеры попала и Гортензия, и ее горючее ложе, и лампа, и клок сена перед ней.

Через три минуты клок загорелся, вспыхнул. Гортензия тоненько заголосила. Еще минута и пламя перекинется на ее подстилку.

Перекинулось. Однако Алиса вовремя растоптала пламя.

– Миша, Мишенька! Возьми меня отсюда! – закричала Гортензия в камеру. – Ты что, не видишь, как они меня мучают!

– Вот это уже хорошо, на первый раз хорошо, – довольно покивала Алиса, и вынув зеркальце из заднего кармана джинсов, сказала заранее приготовленную фразу:

– На, посмотри на себя! От твоей красоты уже осталось шестьдесят восемь с половиной процентов. Завтра к вечеру от нее останется половина. Если, конечно, Хирург со своим чемоданчиком к тебе не прорвется.

Алиса засмеялась, Владимир Константинович закончил съемку, и они ушли, таща за собой провод переноски.

105. Мужчина никогда не ударит женщину.

Прошло два дня, в течение которых Гортензия никого не видела – еду, проснувшись, она обнаруживала у двери. Однажды вечером пришел маленький кривой на правый глаз человечишка неопределенного возраста. Он принес на сложенной газете миску горячей перловой каши с мясом. Здоровый глаз у него горел такой жаждой ее тела, что Даша не на шутку испугалась: «Придет ночью, когда буду спать, тюкнет по голове ребром миски и мертвую изнасилует!»

Каша была баночной, консервированной и вкус у нее был отменный. Даша согрелась, удобнее устроилась на своем мягком ложе и стала смотреть в сводчатый потолок, пытаясь ни о чем не думать.

Когда она почти уже спала, пришел Лихоносов со своим чемоданчиком и большим, ярко горящим фонарем. Тяжело подойдя к Даше, он сел на чемоданчик, поставил у ног фонарь и стал смотреть немигающим взглядом. Сначала Даша обрадовалась – ей приятно было видеть человека, с которым ее так много связывало. Но потом она струсила – Лихоносов был трезв и, значит, будет оперировать.

– Ну, не надо так пугаться, девочка, – мягко отреагировал Хирург, рассматривая женщину непривычно холодными глазами. – Тебе надо было просто позвонить мне и расторгнуть наш брачный контракт простыми житейскими словами: "Милый, я полюбила другого, ты же знаешь, что такое любовь?" И мы остались бы друзьями.

Даша молчала. Она лихорадочно всматривалась в лицо Лихоносова и понимала, что слов, которые размягчат его решимость, она найти не сможет.

– Понимаешь, я должен это сделать, должен, ради тебя и ради меня. Понимаешь, я Лору сделал счастливой, и она обманула, покинула меня. Тебя я сделал счастливой, и ты обманула и покинула. И если я не накажу тебя, не накажу вас, то есть, не наказал бы Лору, то и третья моя попытка закончится тем же. Ты же понимаешь это...

– Что ты сделал с Лорой? – спросила Даша, пытаясь держать себя в руках. Ноги ее болели нестерпимо.

– Да считай ничего... – гнусно улыбнулся Лихоносов – Как ничего?

– Ну, в общем, получается, что я ничего с ней не сделал, потому что она сейчас почти ничем не отличается от той женщины, которая много лет назад попросила меня сделать ее счастливой...

– Ты оперировал ее?!

– Да, я сделал ей минус-операцию.

Даша попыталась представить Лору с вычтенной красотой. Получилась десятичная дробь со многими нулями. Потом представила ее олигарха. Он стучал кулаком в кабинете министра внутренних дел.

– Тебя же найдут! – воскликнула она, вновь увидев Хирурга. – Она же не простой человек, она же известная красавица! Депутаты поднимутся, пресса, президент отреагирует. Он, кстати, недавно говорил, что она одна из самых красивых женщин России, а может и самая красивая.

– Чепуха. После того, как я сделаю тебе минус-операцию, я пройдусь скальпелем по своему лицу, и стану похож на Киркорова. Не будет же он арестовывать всероссийского любимца.

Они помолчали, глядя в стороны. Первой заговорила Даша. Подняв глаза, с лихвой наполненные нежностью, она сказала:

– Витя, а мы ведь можем договориться...

– Договориться с маньяком? Ха-ха-ха, – рассмеялся он на манер Фантомаса.

– Ты же любил меня...

– Да, любил, – губы у Лихоносова задергались. Он попытался усмирить их рукой. – Но разлюбил. Так же, как ты разлюбила меня. Но твоя любовь превратилась в равнодушие, а моя – в ненависть. И знаешь, почему так получилось? Потому что я действительно тебя любил, а ты рядом со мной грелась, просто грелась! Ты пользовалась моим теплом как хладнокровная змея.

– Вить, ну ты посмотри на меня. Смотри, какая я хорошенькая? Ты же любил меня, любил спать со мной! Любил шептать мне в ушко сладкие глупости. Я ведь все помню! Помню, как тебе нравилось целовать меня там. Как ты шалел, перед тем, как кончить...

Лихоносов молчал. Губы у него продолжали подергиваться.

– И вообще ты не прав, – продолжала Даша. – Не разлюбила я тебя. – Ну просто загорелись глаза у бабы. Ну, какая баба устоит перед белым "Кадиллаком" и брильянтовым колье?

Губы у Лихоносова вовсе заплясали. Он вскочил и закричал, брызжа слюной и тыча пальцем:

– А Андрей, с которым ты трахалась, как с е...ным станком!? А эта бабенка Флора? Да ты только до хозяйского кобеля не дорвалась!

Даша поняла, что ничего не смягчит сердца маньяка.

Она опустила плечи, губки ее сморщились.

– У тебя же есть ключ... – заплакала она. – У тебя есть ключ, и мы можем убежать, хоть на дачу, хоть в Воронеж.

Лихоносов неожиданно успокоился, придвинул лицо, схватил за плечи и торопливо заговорил, глядя так, как смотрел когда-то:

– Убежать вместе? Ты это хорошо придумала! – Да, мы убежим, деньги у меня есть, много есть, Лора дала. Мы убежим, но только после операции. Этот маленький кривой служка – мой человек, он сделал мне ключи, и под Новый год мы сбежим и полетим в лето, под Южный крест полетим. Я уже насытился твоей фальшивой красотой, она села мне в печенки. А ту Дашу я всем сердцем люблю... Я часто ее вспоминаю. Душу ее. Знаешь, она чем-то похожа на меня... Да, похожа. У нас с ней должно получится – у меня чего-то не хватает, у нее тоже, а прилепимся мы двумя своими половинками, так и все, станем счастливыми и проживем жизнь как один человек и умрем в один день.

Даша поморщилась последней фразе и, смотря в сторону, задумалась. В конце концов, ей предлагают жизнь и любовь. Лихоносов предлагает. А Алиса предлагает одни издевательства и смерть к Новому Году. Можно было, конечно, сорваться на истерику, поскулить о своей чудесной красоте, так недолго осенявшей ее тело...

– Может, хоть ноги оставишь? – спросила, она жалостливо глядя.

Лихоносов отрицательно покачал головой.

– Ну хоть что-нибудь оставь...

– Только клитор и влагалище, – сказал он без тени усмешки. – Похотливая женщина с минус-операцией – это тоже самое, что Гаргантюа с зашитой задницей. Я тащусь, представляя тебя.

Он расхохотался без улыбки. А Дашу сверху донизу резанула мысль: "Он же Хирург! Он же хирург, черт побери, хирург, который не может не резать! И он любит меня! Мы поедем с ним в лето под Южный крест, я буду нежной и предупредительной женой, я зачну ему ребенка, а когда он полностью раскиснет, я попрошу его сделать меня красавицей! Совсем другой красавицей! Совсем другой! И у меня опять появится новая жизнь, и опять в ней будут люди, но никогда уже я не побегу к нему на тайную встречу! Дудки!"

Дашино лицо осветила улыбка. Будь в подвале светлее, она могла показаться Лихоносову бесовской.

– Знаешь, что милый! – ты как-то говорил, что все человеческие трудности – это трудности семантические. То есть если проблему обрисовать другими словами, то она, скорее всего, исчезнет. Так вот, я хочу обрисовать ситуацию несколько иными словами. Слушай, милый.

Даша сделала паузу, и, глядя раскаявшейся козочкой, обрисовала ситуацию другими словами:

– У меня, у глупой бабы закружилась голова, и я наделала глупостей. Но я, видимо, не очень глупая баба, и я поняла, что ты прав, что меня надо больно-больно отшлепать. И еще я поняла, что я люблю тебя, а все остальные мужчины перед тобой есть последние дауны и ублюдки. Да, я поняла, что люблю тебя, и ты меня любишь, и поэтому доверяюсь тебе. Я твоя, милый, навеки твоя. Ноги только оставь.

Хирург смотрел недоверчиво полминуты. Затем махнул рукой:

– Там посмотрим. Честно говоря, мне не особенно и хочется возиться с зубами и ногами, гнуть – это не выпрямлять, это гораздо сложнее. Там, короче, посмотрим.

Сказав, он встал с чемоданчика, положил его на бок, раскрыл и уставился в содержимое, как скупой рыцарь на злато. Затем взял один из скальпелей, поднес к глазам и стал любоваться его таинственным блеском.

– Может, сначала помиримся? – провела Даша ладонью по упругому своему бедру. В глубине души она была уверена, что все обойдется, и слегка куражилась.

Хирург, отвернувшись от скальпеля, повисшего в воздухе, посмотрел пристально, как бы что-то вспоминая.

– У тебя келоид где на шее был? – наконец, спросил он. – Справа или слева? Что-то с памятью моей стало.

– Слева, – помрачнела Даша. – Ты что, хочешь мне и родинку восстановить?

– Да, конечно. Она так тебя портила. Ложись головой к фонарю.

Даша легла. Хирург дал ей несколько таблеток, и она перестала чувствовать. Настрой, видимо, у него был хорош, и операция длилась недолго. Закончив с лицом, он вынул из чемодана резиновый молоток и стал вспоминать, каким образом был скособочен нос минус-оперируемой. Вспомнив, занес молоток над головой, но ударить женщину не смог.

Он никогда не мог ударить женщину.

В сердцах хватив себя по колену, Хирург вернул молоток в чемодан, вынул из него пилу Жигли и засел с ней в задумчивости над недвижным Дашиным телом.

Он сидел, как Христос в пустыне, задумчивый и облеченный...

106. Я – кошка. И это мне нравиться.

Проснувшись, Даша увидела, что носа Лихоносов не тронул. Лицо было чем-то залеплено, но глаза смотрели, и она увидела это. Ноги ныли, казались чужими, и она выругалась, гневно дыша:

– Козел... Сволочь... Ведь просила ног не трогать!

Очередной выдох гнева сбросил с лица одну из нашлепок. Даша подхватила ее. Это был клочок газеты, на которой кривой служка принес ужин. Женщина приподнялась, и с ее лица слетели все нашлепки и наклейки, также оказавшиеся бумажными. Ощупав лицо и удостоверившись в его целости, она откинула одеяло и радостно заулыбалась: ноги были целыми и стройными, правда, чуть обросшими.

"Мне приснилось! Мне все это приснилось! – ликовало Дашино сердце. – Я по-прежнему красива! Но кто же обклеил мне лицо?"

– Сама обклеила, – проскрипела Гортензия. – Ты воще сбрендила, подруга, особенно ночью, прямо кино. Эдак мы с тобой попадем в белую рубаху с длинными-предлинными рукавами.

– Как это сама обклеила?

– Да так. Ты во сне то своим голосом говорила, то голосом Хирурга. Потом сама себя "оперировать" начала. Я ж говорю, в последнее время ты совсем никуда, бормочешь во сне, встаешь, глупости разные делаешь... Я не я, если ты одной ногой уже стоишь в твоем так называемом "реальном" мире.

– Да ну тебя! Ты просто не представляешь, как я рада!

– Ты чему, дура радуешься? Тому, что умрешь под Новый год красивой? Эх, все так было хорошо во сне... Под Южным крестом мы бы его точно уломали... А потом богатый плантатор... Или нет, хозяин самой богатой бразильской алмазной копи. Я бы заказала себе золоченую коляску, как у английской королевы, такую же шляпку и ездила бы на ней по Рио-де-Жанейро прохладными вечерами. А на козлах наготове стояли бы два очаровательных молодых мулата в белых чалмах и узеньких набедренных повязках.

– Ты... ты просто кошка!

– Да, кошка... – сладко потянулась Гортезия. – Я – кошка. И это мне нравиться, так же, как и моим мужчинам.

– Слушай, Лихоносов же в доме, в этом доме... Почему он не появляется?

– Боится сделать тебе минус-операцию. Точно боится, я его знаю.

– Ты что имеешь в виду?

– Он, как и ты, надвое распался. Одна половина жаждет тебя, а другая жаждет сделать тебе минус-операцию.

– Похоже так... И тебя ему хочется, и меня.

– Ну да. Осел он буриданов. Надо его как-нибудь призвать на аудиенцию, пока вторая половина не победила первую... Может, через этого кривого служку? Попросим его убедительно?

– Ты с ума сошла? – ужаснулась Даша. – Ты хочешь с ним трахнуться?

– Конечно, нет... Но предложи что-нибудь другое.

– Михаил Иосифович нас непременно найдет...

– Ты забыла, что он говорил?

– Помню. Сказал что, не знает, как себя поведет, если я попаду в ловушку. Но я почему-то уверена, что он будет меня искать.

Гортензия подумала и презрительно улыбнулась:

– Да, ты права. Он будет искать. И знаешь почему?

– Почему?

– Ну ты сама посуди, может он найти другую бабу, такую же красивую как я?

– Нет, – убежденно сказала Даша.

– Ну и вот! У него же лозунг "Ты достоин самого лучшего", так он и будет искать и долларов своих не пожалеет. И потом еще будет хвастаться, сколько за меня выложил.

– Ты права.

– Все это хорошо, но надо и самим действовать.

– Нет, отдаваться одноглазому я не буду.

– Да не надо ему отдаваться! Трудно, что ли, устроить так, чтобы он нас изнасиловал?

– Ну, ты и штучка!

– Да ничего, я не штучка. Просто очень в бело-голубой дворец хочется. И в белый "Кадиллак" хочется, и к Мишеньке под надежное крылышко. Да и представь, что Андрей теперь в другом доме ошивается? Убью эту стерву, Алису, своими руками убью!

– А может, Иннокентий Сергеевич нас освободит? Он же все-таки фээсбэшник?

– Исключено. Два снаряда в одно и тоже место не попадают... Да и нужна тебе стрельба с неопределенными результатами?

– Нет, не нужна...

– Ну, значит, без этого кривого служки не обойдется.

Даша не ответила. Она думала.

Когда она готова была согласиться, в замочной скважине залязгал ключ, дверь открылась, и вошла Алиса.

107. Шейхи не любят бесплодных.

– Не дает денег твой мужик, – сказала она равнодушно, присев на корточки у ложа Даши. – Не нужна, сказал, мне женщина с такой дурацкой привычкой.

– Какой привычкой? – не веря своим ушам, пролепетала Даша.

– Привычкой попадать в заложницы. "Один раз попала, – сказал, – я два миллиона выложил, теперь второй раз влипла... Ну, дам, я деньги, ну и что? Она потом еще попадет, так и до сумы нищенской недалеко".

– Давай, я с ним сама переговорю?

– Нет. Ты его плохо знала. Он потому и богатый, что глупостей не делает.

– Так что же со мной будет? – Даша подумала, что Михаил Иосифович деньги дал, но эта тварь попросила еще.

– С тобой? – задумчиво ответила Алиса. – С тобой есть одна идейка. Есть один купец на Кавказе, он в арабские гаремы красивых женщин поставляет, вольных и невольниц. Так я ему видеопленку с твоей мордашкой показала, и он сказал, что если ты на самом деле такая, то выложит за тебя полмиллиона евро.

Даша пришло в голову, что Алиса придумала взять деньги и с Михаила Иосифовича и с купца.

– Но ты, как ни странно, не телегенична, – продолжала Алиса, – и я думаю, что, увидев тебя, он добавит еще поллимона. Так что поздравляю, не умрешь теперь. Напротив, купец просил тебя хорошо кормить и улучшить условия содержания – кровать там поставить, утку чаще менять. Сказал, чтобы поберегла тебя – шейхи не любят бесплодных, они соревнуются между собой, кто больше детей наделает.

Алиса замолчала. С минуту посмотрев на Дашу шакальим взглядом, она выцедила:

– Слушай, ты смерти избежала, к шейху поедешь, и мне вдруг так захотелось тебя ударить... Дай, ударю, а?

Даша вжалась в стену, глаза ее округлились от страха, но Алису было уже не остановить. Схватив пленницу за шиворот, она вогнала кулачек в солнечное ее сплетение.

108. Потом и не вспомнишь, какой была...

С того дня Дашу стали кормить четыре раза в день, поставили хорошую мягкую кровать, умывальник с зеркалом, а утку и белье меняли по мере необходимости. Еда была хорошей и очень хорошей – видимо, для нее готовил сам Владимир Константинович. Купец, однако, не появлялся, Алиса объясняла его отсутствие временными проблемами на чеченском отрезке российско-грузинской границы.

Била она пленницу раз в день и всегда одинаково, так что Даша привыкла держать удар и страдала меньше. Дни тянулись тягуче и однообразно, даже приемы пищи не скрашивали существования.

Двадцать первого вечером, в день рождения Хирурга, Даша лежала на кровати. Она знала, что на дворе вечер двадцать первого декабря – перед тем, как ударить, Алиса сказала, что контрольный день сделки заканчивается, купец исчез, и потому жить ей в неволе осталось ровно десять ударов, так как последний она нанесет с двенадцатым ударом курантов Спасской башни. Еще Алиса сказала, что Хирург сговорился с Владимиром Константиновичем, и теперь жизни Даши ничего не угрожает, но никто и ничто не сможет защитить ее лица от мести бывшего любовника.

– Ну и зря, – равнодушно ответила Даша. – Меня, прежнюю, вы и за рупь не продадите.

– Да все, ушел с этим поезд – по всей России тебя ищут. Борис Михайлович вчера по телевидению выступал, говорил, что обещает два миллиона долларов за сведения, которые могут привести к твоему освобождению. И всенародно объявил, что из принципа никакого выкупа платить никому не будет.

– Теперь понятно, почему вы собираетесь меня оперировать... Хотите Гортензию в Дашу превратить и тем самым замести следы?

– Было такое мнение, но с другой целью. У хирурга, оказывается, паспорт сохранился со старой твоей физией. Владимир Константинович, узнав об этом, предлагал вернуть тебя в первобытное состояние, затем доказать анализами ДНК, что ты – Гортензия, то есть жена Михаила Иосифовича, и потребовать с него деньги за развод... Я представила вас в постели – его с кислой рожей, а тебя с твоей прежней и чуть со смеху не умерла.

– Какой развод? Какие деньги? – не поняла Даша.

– Ты что, с дуба свалилась? Ведь если обнаружится, что ты и Гортензия – одно лицо, то Борису Михайловичу придется признать тебя, в Дашу переделанную, своей законной женой. Я согласилась так и сделать, чтобы ты потом с ним судилась – представляешь, сколько миллионов можно было отгрохать? – но Владимир Константинович, подумав, пошел на попятный. Он сказал, что судиться с миллиардером дохлое дело, тем более, неясно, была ли Гортензия вообще его законной женой. И он предложил продать тебя Хирургу в рассрочку. Я была против, но что такое одна баба против двух мужиков?

– А откуда у Хирурга деньги на первый взнос?

– От Лоры какой-то десять тысяч евробабок. Вот так вот... Ну ладно, я пойду. Слушай, а ты, наверное, и не фотографировалась ни разу с этим твоим личиком?

– Фотографировалась... На паспорт новый. Правда, не знаю, где он сейчас.

– Жалко... Потом и не вспомнишь, какой была. Ну ладно, жди. Я думаю, Хирург в середине ночи к тебе придет. Он говорил, что в середине ночи оперировать – это кайф, сравнимый только с любовным свиданием.