Текст книги "Лирик против вермахта (СИ)"
Автор книги: Руслан Агишев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Лирик против вермахта
Глава 1
Знакомство с главным героем, и, собственно, начало всей истории…
* * *
Дверь рабочего кабинета была плотно прикрыта. Опущены шторы. Свет настольной лампы светил точно на стопку листов, аккуратно сложенных на столе. Рядом лежала пара карандашей (обязательно красного и синего цветов). Казалось бы, привычный ритуал был в точности соблюден, но дело все равно не шло – «трехактовая» песня для новой скороспелой звездочки никак не желала складываться.
– Битый час уже сижу…
Константин Ильич Старинов, личность в российском шоу-бизнесе довольно известная. В свои пятьдесят с лишним лет он продолжал прочно удерживать неофициальный титул «лучшего попсового песенника», выдававшего «на гора» едва ли не хиту в месяц. Среди его клиентов были и малоизвестные певцы с еще неутоленной жаждой в глазах, трясущиеся за каждую копейку; и уже маститые, многократно заслуженные звезды, готовые не скупясь заплатить за подходящий текст. Все знали: если нужно что-то удобоваримое, быстро и за адекватные деньги, то Демкин может помочь. Звучащие в свое время из каждого утюга «муси-пуси», «мы встретились в маршрутке» и «о, боже, какой мужчина» говорили сами за себя. Конечно, гнал халтуру аля два притопа – три прихлопа, что знали он и его клиенты. Но пипл хавал все, что ему давали. А кто он такой, чтобы идти против народа?
– А часики-то тикают…
У него уже «подгорало». Завтра, крайний срок послезавтра, на его столе должен лежать текст нетленки для одной гламурной особы, вдруг возомнившей себя талантливой певицей. Она уже несколько раз звонила на той неделе, лично приходила на этой. Видно было, как певческий талант так и рвался из нее, словно ее внушительная грудь из лифа платья. И она так это подчеркивала, принимая соответствующие позы, что не заметить этого, было просто невозможно.
– Черт…
Скривившись, потянулся к столу. Похоже, пришло время для допинга – пары бокалов хорошего виски. К сожалению, и это в последнее время стало традицией. Пока не ощутит на языке привычный горьковато-пряный вкус и не почувствует расползающееся по груди тепло, настроиться на рабочий лад не получалось.
– Ну, давай, – куда-то в сторону пустой стены отсалютовал он полным бокалом и одним махом ополовинил его. – Пошла…
Естественно, знал, что такой напиток не пьют так. Виски, стоимостью больше пяти тысяч долларов за пол литра, пьют совсем по-другому. Профессиональный дегустатор с придыханием в голосе станет перечислять многочисленные правила: особый формы бокал, типа копита, специальный хват за ножку, знакомство с ароматом и, наконец, долгое и тщательное смакование напитка. Только Старинову давно уже было плевать на все эти павлиньи ритуалы. Главным сейчас был результат.
– Добавим, – пробормотал он, одним глотком допивая остатки виски. В голове сразу же зашумело. Тепло из груди переместилось в область живота, даря ощущение спокойствия. – Вот и хорошо…
Блокнот вновь оказался на коленях, синий карандаш – в руке. Осталось, его словами, лишь «ловить волну». Обычно, минут через десять – пятнадцать на него накатывало вдохновение или нечто подобное. Все лишнее, внешнее уходило прочь, оставались лишь он и пустой лист. И в какой-то момент начиналось.
– … Как то так… Легче мне не станет и тебе не станет… Но не в этом суть… Навсегда запомни этот белый танец… А хочешь забудь…
Его полные губы раздвинулись в улыбке. Похоже, нащупал именно то, что нужно этой певичке.
– Да, да, точно. И называться будет 'Белый танец!
Старинов даже представлял, как она двигается во время исполнения его песни. Стройная фигура причудливо извивалась в свете разноцветных софитов, демонстрируя то s-образный изгиб тела, то туго обтянутую грудь с торчащими сосками, то блестящее от пота обнаженное бедро. Ярко-алое платье совершенно ничего не скрывало, не оставляя фантазии ни шанса.
– … Просто я всегда тебя ждала… Одного тебя всегда ждала… А сейчас я пришла, я пришла…
Все-таки «поймал волну». Карандаш порхал над листком, заполняя строчку за строчкой ровными рядами букв. Песня постепенно обретала свой вид и даже звучание.
– … Сколько лет прошло, прошло с тех пор… Когда была твоей, когда мы были на «ты»… А ведь получилось! Как надо заиграло…
Поставив жирную точку, положил блокнот с карандашом на стол. В голову пришла мысль, что рождение песни неплохо бы отметить, и его взгляд снова остановился на бутылке.
– Чтоб не последняя! – усмехнулся двоякому смыслу тоста и опрокинул виски в рот. – Ух…
С опьянением пришло и фривольное настроение. Завтрашняя встреча с клиентом сразу же «заиграла новыми красками», и в нем проснулся стареющий ловелас.
Старинов подошел к зеркалу и, втянув живот, стал разглядывать свое отражение.
– Хм, – пожевал губы, бормоча что-то одобрительное. – А может и…
Смотревший на него оттуда, мужчина выглядел холеным, представительным, эдаким барином. Внушительная, пусть и оплывшая фигура, облачена в роскошный домашний халат, украшенный китайскими драконами. Уверенный взгляд, внушающий доверие.
– Да, да, может быть, – добавил уже увереннее. – Значит, нужно встретиться в офисе, на нейтральной территории… А бабенка-то хороша… Сочная, в теле, как я и люблю… Не мешок костей, как прошлая…
Кивнув отражению, подошел к столу. В бутылке еще немного оставалось виски, и вряд ли стоило его оставлять на другой раз.
– За тебя, старик.
В кресле было так хорошо, что никуда не хотелось идти. В спальне, наоборот – неуютно и одиноко. Жена, которую он на дух не переносил, снова ночевала в загородном доме. И как только представил, что опять свернется комочком на огромной кровати, как пробирала дрожь. Нет уж.
– Лучше здесь…
С этими словами откинулся на спинку любимого кресла и закрыл глаза. Вскоре пришел сон, а вместе с ним и воспоминания из прошлого: приятные и не очень.
Сначала снилось детство – бабушкины румяные пироги с луком и яйцом, фанерный шкафчик в детском саду, строгий мамин голос, любимая игрушка – кособокий медвежонок с рваным ушком. После пошли обрывки воспоминаний из средней школы. Его соседка по парте, убирающая непослушный рыжий локон со лба. Записка с ровным девичьим почерком, зовущая дружить. Его первое стихотворение и её огромные удивленные глаза…
Старинов дернулся. Рука коснулась груди и, запутавшись в халате, там замерла.
Теперь снилась небольшая зелёная книжечка с тесненным на ней женским силуэтом – его первый сборник стихов. Затем вновь возникло уже знакомое лицо – припухлые губы, очаровательные ямочки на щеках, горбинка на носу и пронзительный взгляд. Волнующий голос, тихо шепчущий «да». Ее темные волосы, пахнущие цветами, и крохотное ушко, спрятавшееся там.
Спящий опять вздрогнул. От новой череды образов на лице мелькнула гримаса боли, заерзала рука на груди. Снилось что-то очень плохое.
Теперь это была больничная палата с болотного цвета пустыми стенами, железной кроватью и «голым» окном. Столь милое лицо неимоверно исхудало: заострились скулы, кожа приобрела неестественный восковый оттенок. И лишь глаза, по-прежнему, смотрели на него так, что замирало сердце. От дикого чувства безысходности хотелось лезть на стену.
– А-а, – в тишине комнаты раздался еле слышный стон. Боль в грудине становилась сильнее и сильнее. Сдавливало дыхание. В груди отчетливо слышались хрипы. – А-а-а… Хр-р-р-р…
Когда боль стала уже нестерпимой, он очнулся. Весь в липком поту, задыхаясь, зашуршал бумагами на столе в поисках лекарства. Пара таблеток имен на такой случай всегда лежали на самом краю.
– Проклятье, опять прихватило, – пробормотал мужчина, растирая грудину. Таблетка только начала действовать, и боль очень медленно ослабляла хватку. – Таблетки совсем ни к черту…
Откинулся на спинку кресла и попытался расслабиться, как советовали врачи. Бесполезно. Едва закрывал глаза, в памяти снова всплывали те образы прошлого, и боль возвращалась.
– Дерьмо…
И только после второй таблетки стало получше.
С кряхтение встал и подошел к шкафу с книгами. Руки сами нашли небольшую зеленую книжку, в которую, судя по пыли, уже давно никто не заглядывал.
– Здравствуй… – раскрыл, а внутри лежала небольшая черно-белая фотография, с которой на него смотрела смеющая девушка лет семнадцати. Его школьная любовь, позже ставшая первой супругой, сидела за партой, подперев руками подбородок и смотря прямо в камеру. – Маша…
На еще одной фотографии была она же, но уже старше. В светлом сарафане, развевающемся на ветру, девушка в задумчивости касалась своих длинных волос и грустно улыбалась. Перевернув карточку, увидел несколько слов, написанных ровным девичьим почерком – «Костику от Маши».
– Ма…
Но произнести ее имя так и не смог, на него снова накатило.
От резкой боли потемнело в глазах, слабость сковала все тело. Покачнувшись, Старинов взмахнул руками и, не удержав равновесие, рухнул на пол.
– Хр-хр-хр…
Сознание еще цеплялось за жизнь. От кислородного голодания перед глазами мелькала обрывки воспоминаний, в которых причудливо смешивались лица знакомых, родных, запахи, ароматы и эмоции.
Одеревенелые пальцы с силой царапали ворот рубашки, стараясь ее расстегнуть. С хрипом поднималась грудная клетка, втягивая воздух, дергались ноги. Но уже было поздно, слишком поздно.
* * *
Еще через мгновение его душа покинуло бренное тело и взлетела в высоту, где присоединилась к бесчисленному множеству точно таких же бестелесных сущностей. Здесь от них оставалась лишь одна оболочка, которая не знала ни жажды, ни голода, ни горя или радости. Слепок когда-то жившего на Земле живого человек, и больше ничего.
Но вдруг случилось немыслимое – одна из сущностей презрела незыблемый прежде порядок и «скользнула» обратно, вниз. И для кого-то все началось с самого начала.
* * *
Совсем другое время…
Солнце медленно садились за горизонтом огромным багровым шаром, разливая на деревья бордовое свечение. Над головой широко раскинулись чернильное звёздное покрывало, яркими огоньками заезд отражавшееся в речном зеркале. С леса на реку наползала густая пелена тумана, превращавшая деревья в причудливых существ.
Вдруг раздался всплеск, и тишину тут же разорвал отчаянный крик:
– Мишка! Мишка! Он же плавать не могет!
Чуть в стороне от хлипкого деревянного помоста кто-то судорожно барахтался. Над водой появлялась то чёрная макушка, то искажённое страхом лицо, а на берегу метались двое босоногих мальчишек. Здесь валялись их удочки с берестяной сумкой.
– Утонет же! Прыгай за ним, че смотришь!
– Дурак, это же Ильин омут! Оба утопнем…
– Сам дурак…
Когда же один из них решился и подошел к помосту, на поверхности воды уже никого не было. Только круги расходились в разные стороны.
– Все, утоп… Ильин омут еще одного забрал. Правду говорили, что нельзя здесь рыбу ловить… А он, давай и давай…
Оба со страхом переглянулись. Страшные истории, которыми их пугали взрослые друзья, оказывались совсем даже не сказками.
– Видел, как он хрипел?
– Схватил его кто-то…
Не сговариваясь, сделали пару шагов назад от воды, а потом еще несколько.
– Надо в деревню бежать, к тете Тане.
– И что?
– Скажем, Мишка позвал на Ильин омут на рыбалку…
– А ведь это ты позвал. Сказал еще, кто не пойдет, тот трус. И обещал в понедельник всем в школе растре…
– Заткнись!
И вот уже оба застыли друг против друга, как два деревенских кочета: глаза горят, кулаки вскинуты. И думать про утонувшего товарища забыли.
– Ой!
Один, что стоял лицом к речке, вдруг съежился. Побледнел и затрясся, как банный лист.
– Там, там…
Стоит и тыкает рукой в сторону реки, ничего толком сказать не может.
Второй быстро повернулся и тоже лицом посерел.
– Маменька… Мертвяк всплыл… Шаволиться!
Их товарищ, что уж пол часа, как под водой скрылся, сейчас у самого берега лежал, цепляясь за траву.
На трясущихся ногах мальчишки подошли ближе, тем не менее готовые в любой момент задать стрекоча.
– Живой, вроде.
– А если нет?
– Смотри, дышит! Мертвяки не могут дышать.
– Может он специально?
– Струсил?
– Я?
Но никто не рычал, не скалил клыки, на них никто не бросался. Недавний утопленник до боли был похож на их товарища.
– Мишаня? Ты живой?
Самый смелый схватил друга за мокрую рубашку и потянул на себя. Через мгновение на помощь бросился и второй. Вместе они быстро вытащили хрипящее тело на берег.
– На бок его клади! На бок! Батька говорил, что так с утопленниками делают. Пусть вся вода вытечет!
– А по животу-то зачем его бить?
– Чтобы вода вышла…
Вытащенного из воды мальчишку от удара, будто скрючило. Даже стон послышался.
– Вашу мать, это что ж за скорая такая? – сплевывая воду, возмущенно бурчал недавний утопленник. – Тебя сначала топят, а потом под дых бьют? У меня сердечный приступ, а вы что делаете?
Он дергал головой по сторонам, таращил глаза так, словно никого не узнавал:
– Что это еще такое? Что, вообще, происходит? Черт⁈ А где врачи? Вы кто такие?
Мальчишки ошарашено переглянулись. Один из них даже отодвинулся от несостоявшегося утопленника.
– Мишаня, ты чего? Нас не узнаешь?
– Заговариваться начал… Умом, значит, тронулся…
– Сань, может о камень головой ударился? В омуте всякое бывает… Я бы на тебя посмотрел, если бы так же…
Смутившийся Сашка, смуглый, как цыганенок, быстро дотронулся до плеча спасенного товарища и тут же отдернул руку.
– Мишь, это я Сашка. Мы же за одной партой сидим. Ты у окна, а я рядом. А это Витек, его парта перед нами, – он ткнул пальцем в другого мальчишку. – Вспомнил? Воды что ли нахлебался? Я один раз в бане угорел, и после тоже ничего не помнил. Меня батька домой на руках принес. Говорил, что я прямо на траву упал… Помнишь, как я тебе про это рассказывал?
Но Мишка качнул головой. Похоже, так и не вспомнил ничего.
– А наш класс помнишь? Восьмой «Б»⁈ Тоже нет⁈ – теперь другой решил попробовать. Коренастый пацан с выгоревшими на солнце волосами подсел ближе. – А наш классную, Дарью Викторовну? Помнишь, как она на той неделе тебе пару по истории влепила? Потом тебе дома от батьки влетело. Ты почти два дня нормально сидеть не мог, как утка в раскорячку ходил, – улыбнулся он, изображая утиную походку. Вышло так забавно, что у Мишки непроизвольно уголки рта поползли вверх. – Да, врет он! Санька, смотри, как у него глаз дернулся! Смеется над нами! Все он помнит! Дурака перед нами валяет!
– Точно, дурак! Знаешь, как я испугался?
– Я сейчас тебе задам… Санька, сзади заходи…
И через мгновение на берегу завязалась шутливая борьба.
* * *
Старинные часы, семейная гордость, гулко пробили двенадцать раз. Длинный июньский день, наконец-то, подошел к концу. Невысокий мальчишка в простых брюках, подвязанных веревкой, и старой рубахе, на цыпочках прошел к печи и тихо забрался на полати, где было тепло и кисло пахло выделанными бараньими шкурами. Поерзал немного, устраиваясь поудобнее, и затих.
– Ну, ты, старик, даешь. Был Константином Стариновым, а стал Михаилом Стариновым, собственным дедом, точнее двоюродным дедом… Или как там это называется… Черт, да какая разница? Я провалился в прошлое! В пр…
От переполнявшего его возбуждения это едва не выкрикнул. В самый последний момент успел закрыть рот. К сожалению, поздно, – отец проснулся.
– Мишка, поганец, спи уже! – из дальнего угла раздался недовольный прокуренный мужской голос. – Шляешься всю ночь, а после до петухов на печи скребешься! Ремня снова захотел? Встану, так отхлестаю, неделю на пузе спать будешь! Завтра воскресенье, вот со мной в мастерские пойдешь…
Затихнув мышкой, Старинов прижался к бревенчатой стене. Что-то не сильно хотелось ремня попробовать. Здесь это запросто.
– Я в прошлом… Охренеть… – шептал он одними губами.
Он все еще с трудом верил в то, что произошло. Его переполняла уйма вопросов, ни на один из которых у него так и не было ответов. Как он попал в свое собственное прошлое? Зачем? Почему переместился именно в своего двоюродного деда?
– Дед же рассказывал про своего брата. Говорил, что утонул он… Черт, получается, Михаил должен был утонуть, но на его месте оказался я… Все равно ни хрена не понятно. Почему?
Тут на улице раздалось мотоциклетное тарахтение. Кто-то медленно ехал по сельским ухабам. Сноп света от фары попадал на окна, рисуя на стене дома причудливые фигуры. И вдруг высветил настенный календарик.
– Б…ь, – только и смог выдавить из себя Старинов, разглядев дату. По спине побежали мурашки размером с кулак, а в виски так ударила кровь, словно рядом царь колокол подал голос. – Суббота 21 июня… Не-ет, уже 22 число… 41-ый, мать его…
Страх от порки разом улетучился, словно его и не было. Перед ним встал совсем другой страх – грандиозный, немыслимый, инфернальный. Через какие-то четыре часа на советские города начнут падать первые немецкие бомбы, а на пограничные заставы обрушится сокрушительный артиллерийский огонь. А страна мирно спит, даже не подозревая, что это их последняя мирная ночь и впереди целых пять лет страшной войны!
– Я… я…
В глазах сами собой выступили слезы.
– Я… Я же должен… Должен предупредить их всех…
Его дрожащие губы шептали, но он прекрасно понимал, что ничего, совершенно ничего не сможет сделать. Сейчас он простой винтик, самый крошечный винтик в этой огромной неповоротливой красной машине, которая завтра «встанет на дыбы».
– Я… же ни хрена не умею… Ничего не знаю…
Он всю свою жизнь был поэтом, немного учителем литературы. Какой из него военный а уж тем более спаситель отечества? Никакой, ясно же! Все говорило именно об этом, но внутри него что-то все же сопротивлялось.
– Я всего лишь поэт… всего лишь пишу стихи и песни… Как Лебедев-Кумач с его песней «Священная война»? Или как Галицкий с его песней «Синий платочек»?
Скрипнул зубами.
– Не-ет, не-ет! Я не всего лишь поэт… Я поэт! Поэт и мое призвание глаголом жечь сердца! Да! Да! Жечь так, чтобы все вокруг горело! Чтобы разжечь пожар! Огненное цунами!
Не сдержавшись от охвативших его чувств, закричал, вновь будя отца.
– Мишка, я же предупреждал! Сымай портки…
Глава 2
Большое дело начинается с малого
Надо ли говорить, что уснуть ему этой ночью так и не удалось. И дело, естественно, было не в горящих от порки ягодицах. Боль, пусть и довольно сильная, – это мелочи, даже если лежать приходилось на животе. Главное было в другом.
– Как, черт побери? С чего начать?
Ворочался, точнее пытался ворочаться. Больно все-таки.
– Через… черт, уже через три часа все начнется, а у меня конь не валялся. Из планов, вообще, ничего…
В голове творился настоящий бедлам. Тексты песен, какие-то напевы и просто разные мелодии звучали то в унисон, то невпопад. Безумие какое-то.
– А если написать письмо в Кремль? Дурак, какое письмо? Пара часов и всем будет не до писем… Тогда позвонить?
Снова и снова перебирал варианты, но толку все равно не было. Все мысли, что приходили в голову, никуда не годились. Ведь, он был самым обыкновенным лопоухим деревенским пацаном, каких сотни тысяч по всей стране. И как ему достучаться до верха? Из этой избенки из богом забытой дыры его стихи и песни точно никто не услышит. Тут до ближайшей железнодорожной станции почти сорок верст. В дождь дороги вместе с телеграфными столбами смывает, как и не было. Дыра, одним словом.
– Мне нужно как-то стартануть. Только как?
Часы тем временем пробили четыре, что привело его в еще большее возбуждение. Оставаться на месте просто не было никаких сил. Его переполняла жажда деятельности: нужно было куда-то бежать, что-то кричать, что-то делать, в конце концов.
Стал слезать с печи, но, как назло, задел ведро. В тишине грохнуло так, что даже уши заложило.
– Опять, поганец, за свое. Когда же ты угомонишься-то, – заревел, словно потревоженный медведь, отец с кровати. Чувствовалось, что сейчас можно не только ремня отхватить, но и кулака. – Ну, держись у меня!
Больше таиться уже точно не нужно было. Парень сиганул на пол и рванул к двери. Уже в сенях опять что-то задел – то ли таз, то ли кадушку. Загремело знатно, но он уже был на улице.
– Вот же, б…ь!
Косте бы бежать со всех ног со двора, но он вдруг столбом встал. Запрокинув голову, смотрел на небо.
– Началось…
Прямо над крышей сарая разливалась алая-алая заря, где-то над его головой переходящая светлеющую синеву раннего утра. На его глазах рождался новый день – предвестник страшного времени, словно заранее скорбящий о бесчисленных загубленных душах. Жуткое зрелище, метрономом билось у него в голове. Ведь, никто ничего даже и не подозревает.
– Вот же, мать его…
Свистящим шепотом вырвалось у него ругательство. Как тут сдержаться? Даже будучи убежденным циником, на котором пробы негде ставить, все равно ощущаешь это неотвратимо надвигающуюся волну ужаса, смерти, крови. И понимаешь, что многие из твоих близких и знакомых вскоре умрут – погибнут страшной смертью от пули или ножа, разрыва гранаты или мины.
И парень уже набрал в грудь воздуха, чтобы выразить еще сочнее все свои ощущения, как голове вдруг прилетел подзатыльник. Тряхнуло хорошо так. Кажется, даже звездочки перед глазами заплясали.
– Опять за свое! Мало тебя батька порол! – позади него на самом пороге двери стояла мама, с грозным видом уперев руки в бока. – Смотрю, взрослым совсем стал! Сейчас по губам-то надаю…
А Костя стоял и даже не думал бежать. У него вдруг так сердце при виде матери защемило, что слезы сами собой на глаза навернулись. Шмыгнул носом, а они еще сильнее потекли.
– Мама, мама…
Обливаясь слезами, он прильнул к ней, крепко-крепко обняв женщину. Та аж опешила от этого, не зная как и поступить.
– Ты чего, Мишка, как телок разревелся? Из-за батьки что ли? – похоже, решила, что он из-за порки так разревелся. – Да, отходчивый он. К утру и не вспомнит ничего. А тебе простоквашей помажем, все и пройдет…
Костя же никак не мог ее отпустить. Стоял и плакал. Все в его памяти разом всплыло, что так давно и основательно прятал глубоко внутри себя или топил в дорогом виски: и бабушкин ласковый голос, и ее неимоверно усталый взгляд во время тяжелой болезни, и мамину песенку перед сном, и ее поцелуй на ночь в ушко, и доброе «сынок» в телефонной трубке.
– Ну, хватит, хватит, – мамина рука потрепала его по вихрастой макушке, вновь даря те давно уже забытые ощущения и эмоции спокойствия и защиты. – Узнаю, засмеют ведь… С меня ростом вымахал, а слезы льешь похлеще какой девицы.
Негромко засмеялась, снова коснувшись его волос. Провела в одну, в другую сторону, словно хотела привести непослушные волосы в порядок.
– Эх, Мишка, Мишка, совсем баловником растешь, – укоризненно проговорила она, вздыхая. – Чего ни свет ни заря вскочил. Сегодня же воскресенье, в школу не нужно. Да и учеба же закнчилась… Или корову со мной доить пойдешь?
Парень в ответ мотнул головой. Какая еще корова, молоко? Война…
– Не-ет, мам. Думал, э-э-э… для школы… – сказать все равно нужно было что-то, вот он и ляпнул первое что пришло в голову раз о школе разговор зашел. – Стенгазету нужно сделать. Вот! Поэтому и встал пораньше.
Женщина, хмыкнув в ответ что-то неопределенное, пошла к сараю. У нее и так было полно дел, а утор ведь еще только начиналось.
– Газета… Газета, и на какой черт я это ляпнул? – почесал парень затылок. – Сдалась мне эта газета…
Поморщившись, покачал головой. Сейчас совсем не до школьных дел было. И тут Костя замер, боясь спугнуть внезапно пришедшую в голову мысль.
– Бл… – вырвалось было у него ругательство, но не успело. Он с клацаньем зубов закрыл рот. – Это ведь тоже ГАЗЕТА! – так и произнес, с большой буквы «Г». – Здесь можно публиковать стихи, тексты песен… Пусть и школьная, но это начало, реальная возможность выстрелить!
Внутри него тут же «проснулся» тот прожженный делец, что за неделю мог состряпать два, а то и три, проходных хита. Получались пусть и одноактовые, в ритме бум-баба-бум, но все же реальные хиты, которые месяцами крутили в клубах и на радио. Неужто здесь не справится со школьной газетой?
– Легко! Ну, Костя, дава… Не-ет, ты теперь Мишка!
Охвативший его зуд требовал движения, причем немедленного. Бросив быстрый взгляд на небо (судя по солнцу дело шло к шести утра), выбежал со двора.
– Сторож вроде в школе… Ничего… Скажу, что поручение от пионерской организации. Как миленький пустит, куда денется…
И оказался совершенно прав. Дед Прохор, страхолюдный дедай в овчинном тулупе (мерз старый, даже летом не снимал), сначала встретил его в штыки. Мол, чего тут шляешься, как оголтелый. Не дай Бог, стекло разобьешь! Но сразу же сменил гнев на милость, услышав про поручение.
– Добре, добре, – прогудел он, одобрительно качая головой. – Хорошее дело, Михайла. Давай, швыряйся, коли поручение… Я ведь в гражданскую тоже… Бывало пакет какой везешь…
Но парень его уже не слышал. Память прежнего Мишки вела его прямо в библиотеку, где и хранилась вся нужная ему канцелярия: листы ватмана, карандаши, правда, только двух цветов – красные и синие, а также тушь.
– Это шанс показать себя! Пока все будут сопли жевать, я уже тут как тут…
В библиотеке он сразу же сдвинул два широких стола, приготовил поле для творчества. Положил с края пару больших листов ватмана, чтобы на мелочи не размениваться. Если уж делать, то делать так, чтобы громко прозвучало. В середку столов рассыпал карандаши, кисточки, стерки. Тушь пока не трогал, оставив на самый конец.
– Ну, понеслась!
Его задумка была просто и в то же время очень сложна, и касалась не столько школьной стенгазеты, сколько самого обычного плаката. Нужно было прямиком к известию о начале войны повесить свой плакат на двери сельсовета, чтобы его увидело как можно больше жителей. Естественно, содержание должно было цеплять, самым натуральным образом слезу выбивать. А кому не знать всю эту «слезливую» кухню, как не ему – мастерупера?
– Так слезу выбьем, что портки и рубахи менять придется!
Центр плаката, конечно, же будет занимать она! Тут и споров не могло было быть. Графикой он давно уже занимался на весьма достойном уровне, поэтому ничего сложного не видел в том, чтобы изобразить классический рисунок Родины-матери.
С нужным настроем все получалось, как нужно. Под уверенными движениями быстро появлялась женская фигура в развевающихся одеждах и вскинутой к небу рукой. К краю листа тянулись десятки винтовок с длинными штыками, создавая ощущение сотен и сотен стоящих за спиной женщины бойцов. Но сильнее всего притягивало взгляд ее выразительное лицо, едва не пронзающее зрителя своим непреклонным взглядом.
– Вот же…
Магия взгляда Джоконды (ощущение, что изображенное на полотне лицо наблюдает за человеком, в какой бы точке помещения тот ни находился) сработала на все сто процентов. Куда бы он ни шел, взгляд женщины с плаката тут же следовал за ним.
– А в цвете, вообще, бомба будет!
С тушь, правда, пришлось повозиться. Все никак приноровиться не мог к этой технике. Вот и провозился до самого полудня. Получилось бы и дольше, но его отвлек шум в коридоре.
– Михайла! Михайла, окаянный, черт тебя дери! Выметайся со школы! Закрывать буду! – старик, прихрамывая, вошел в библиотеку. А лицо у него было таким, что впору было за врачом бежать: усы и волосы на голове торчком, глаза большие и губы трясутся. – Люди сказывают, что война началась с немцем. Киев и Минск бонбили. Народу тьму побили… Ух ты! Ты… Это ты сделал?
Уже готовый плакат в рамке стоял у книжной полки, а с него смотрела родина-мать в ярко-красном одеянии. Строгое женское лицо смотрело, словно с иконы, и просило защитить.
– Богородица…
И непонятно, что там в женском взгляде разглядел дед Прохор. Может самого себя, кроху, которого бабушка взяла первый раз в церковь. А может и ту самую закопченную иконку богоматери, что перед отправкой на войну с проклятым германцем дала ему старенькая матушка. Непонятно. Только проняло его до самых печенок, аж дурно стало.
Вдруг старый коммунист трясущим руками начал неумело осенять себя крестом. Губы же, похоже, молитву зашептали.
– Иди-ка ты, внучок, к сельсовету. Иди, иди. Пусть такое все видят. Иди, а мне что-то в глаз попало, – он и в самом деле начал тереть глаза. Хотя что-то парню говорило, что дед лукавил. – Поспешай, поспешай…
Кивнув, Мишка, теперь уже Мишка, аккуратно свернул плакат и пошел к выходу. Теперь предстоял его выход.
* * *
Сильно палило солнце, заливая проселочную дорогу и раскинувшиеся хлеба нестерпимым жаром. Вдоль поля с рожью шли двое мужчин и о чем-то спорили. Тот, что справа, низенький плотный мужчина с лысеющей макушкой, степенностью и ухватками похожий на крепенького боровичка, нес складной портновский метр. Время от времени останавливался и начинал измерять высоту колосьев. Шедший слева был его полной противоположностью – довольно высок, сухопар и обладал густой черной шевелюрой, правда, прятавшейся под кепкой.
– Вы видите? Это же катастрофа, Алексей Петрович, – чуть не со слезами на глазах проговорил директор колхоза «Красный путь», тыча линейкой. – Через пару дней уже июль, а хлеб, словно и не рос, вовсе. А трещины какие!
Его собеседник, первый секретарь Инсарского райкома, понимающе качал головой. Ему и без метра все было понятно. Без дождя от хлеба скоро, вообще, ничего не останется. Трещины в земле такие, что аж ладонь пролезает. Страшное зрелище, особенно, для хлебороба.
– Ну, товарищ Салимов, про катастрофу вы все-таки лишку дали, – первый секретарь, как и настоящий руководитель, не спешил впадать в панику. Не мог он себе такого позволить. – Будет дождь. Обязательно, – и с уверенностью уже добавил. – Должен быть дождь… Хм, смотри-ка. Кто-то знатно пылит…
Оба развернулись в сторону леса, откуда тянулась проселочная дорога. Там кто-то так на мотоцикле гнал, что пыль столбом стояла. Эдакая здоровенная серая туча над головой.
– Так это же наш Витька из третьей бригады! Сюда, давай! – директор выпрямился и призывно замахал рукой. Мол, здесь мы, давай сюда. – Что-то стряслось видно… Опять наверное из района звонят или вас, Алексей Петрович, из райкома ищут…
Только не прав он оказался.
– Дядько Федор! Дядько Федор! – едва заметив их, заорал мотоциклист, совсем молодой белобрысый парень. Мотоцикл при этом взревел еще сильнее, едва не взлетая воздух на кочках. – … Ойна!… На!
Первый секретарь райкома и председатель с недоумением переглянулись. Слышалось будто бы матерное слово!
– Война! – с перекошенным лицом закричал парнишка, давая по тормозам. Мотоцикл встал, как вкопанный, а его седок полетел с железного коня кубарем. – Война… дядько Федор, – уже валяясь в пыли, повторял снова и снова он. – Война началась… По радио объявили… Молотов.
Председатель с очумелыми глазами судорожно глотал ртом воздух, не зная что и сказать. Выглядевший не лучше, первый секретарь быстрее пришел в себя.
– Караказов, за руль и гони к правлению! – крикнул он председателю, а сам уже запрыгнул в люльку. – Быстрее! Что столбом встал⁈
