Текст книги "Физик против вермахта (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Глава 15
Новый след

Два дюжих матроса подняли за шкирку Реймаа, поставили на ноги, и повели в сторону завода. По мере углубления в город и приближения к ратушной площади им навстречу начинали выходить жители города, с самого начала боя прятавшиеся по домам. Первыми из старинных высоких домов, крытых черепицей, выбирались старики и старухи, с опаской глядевших в приближающихся военных. Опираясь на палки и клюки, они замирали у домов, что-то шепча про себя. Кое-где из-за их юбок и пол пиджаков вылазили детские мордочки, которые с любопытством глазели по сторонам. Еще больше людей осторожно выглядывало из окон, прячась за занавесками. Едва их замечали, они тут же прятались внутри комнат.

Наконец, один из стариков, что кривой статуей стоял у стены своего дома, решился и, выделив в группе военных самого важно выглядевшего командира, пошел ему навстречу.

– Сынки… Сынки, нечто вы наши? – с удивлением прошамкал он, снимая с седой головы теплую шапку. Спрашивал, а сам боялся: голову в плечи вжимал, все норовил глаза в мостовую воткнуть. Так привык при немце. Те, чуть что, сразу в лицо кулаком или прикладом карабина. – Наши, советские? Дождался что ли, прости Господи. Что же вы так долго? Пустили, значит-ца, юшку ерманцу? – всхлипнул старик, вытирая выступившие слезы с морщинистого лица. – Помру, думал… А женка моя не дождалась. Чуть-чуть не дотянула. Померла…

Конопатый матрос с пулеметными лентами, крест накрест обмотанными вокруг торса, вышел из строя и крепко обнял старика. Странное это было зрелище: плотный крепкий мужчина держал в объятиях сухонького старичка.

– Что ты, батя, сырость развел? Мы это, советские, – похлопал его по спине матрос. Сильно бойца проняло, словно родного батю встретил. – Натерпелся, вижу, старый. Потерпи, батя, еще немного. Слышишь? Потерпи, – шептал парень, чувствуя, как у него на глазах тоже выступили слезы. – Дай срок, выкинем немцы под зад коленкой с нашей земли. Теперь обязательно выкинем. Понимаешь, батя? У нас ведь такое оружие есть, что весь мир ахнет, – захлебываясь от восторга, бормотал он, не отпуская при этом старика. – Мы теперь немца, как волка, будем гнать до самого его логова. Прямо под зад ему, суке, огонька кинем…

В какой-то момент прослезившийся старик отпрянул от матроса и с надеждой в голосе стал вглядываться в лица проходивших мимо бойцов. Посмотрел сначала на одного, второго, третьего. Затем вдруг вцепился в рукав шинели первого попавшегося красноармейца и спросил:

– Вы сынка мово не видели? А? Сынка, говорю? Витьку? – с какой-то дикой непередаваемой надеждой в голосе снова и снова спрашивал он. – Худой такой, как палка. Витька Малышев? Матросом службу несет. А? – отпустив этого, старик схватил рукав другого бойца и стал жалобно, по собачьи, заглядывать ему в глаза, словно хотел в них прочитать ответ на свой вопрос. – После энтого… училища свово ушел на войну мотористом.

Рядом с ним остановились солдаты и начали расспрашивать его о сыне. Старик рассказал им и про учебу сына, и про его соседку-невесту, и про школьные увлечения. В конце концов, из внутреннего кармашка своего пальто вытащил фотокарточку, бережно завернутую в газетный листок.

– Вот, сынок мой. Родненькие, поглядите-поглядите. Может видели где-нибудь, – с выцветшей фотокарточки глядело улыбающееся лицо молодого парня в светлой рубашке. И столько в нем было молодости, веселости, бесшабашной уверенности в завтрашнем дне, что губы сами собой раздвигались в улыбке. – Витюшеньку мово…

Его фотокарточка пошла по рукам. Бойцы внимательно всматривались в изображение, качали головами и передавали его дальше. Из глубины строя в какой-то момент раздался возглас:

– Братцы, кто Виктора Малышева знает? Народ⁈ Виктор Малышев, моторист. Бате, помочь надо. Кто про парня слышал?

Волна разговоров прошла из конца в конец отряда и затихла. Старик, смотревший то на одного, то на другого бойца, поник головой. Ему было ясно, что о сыне никто и ничего не знает. Может тот уже и сгинул где-нибудь от немецкой пули, снаряда или утонул в холодных водах Балтийского моря. Ведь, ни одной весточки от него так и не было.

Вдруг, спереди, где шла разведка, послышался свист, а затем и радостный крик.

– Кто про Малышева спрашивал? – к ним шел коренастый боец в ватнике, перепачканном машинным маслом. Грязный, как черт. – А⁈ Это же Малой с Горыныча! Вы что? У Витьки Малого фамилия Малышев! Я сам в комсомольской книжке видел. Это же наш моторист! Не узнали что ли?

Что после этого началось… Старика начали по спине похлопывать, за сына благодарили. Потом кто-то подвел к полковнику, который тут же пожал ему руку. Долго рассказывал про сына, который помогал делать какого-то Горыныча. Мол, с его «золотыми руками» можно и целый линкор поднять в воздух, а не только паровоз. Правда, старик ничего из всего этого не понял. Что ему рассказы про какого-то Горыныча, линкор, про ордена и медали? Он услышал главное – его Витька жив и находится совсем рядом.

– Витюшенька, родненький, здесь… – не сдерживаясь, плакал старик, уже не раз в мыслях хоронивший сына. – Куды мне идтить-то? Где он?

Идя от одного бойца к другому, он вдруг останавливается и замирает. Тяжело, с хрипом задышав, он медленно поднял руку с выставленным вперед указательным пальцем.

– Что же вы, сынки, делаете? Зачем душегуба этого держите? – его крючковатый палец показывал ровно на бледного, как смерть, Реймаа. – Это же первейший среди них нехристь! Иуда, все предавший, – старик плюнул полицаю под ноги, а тот тут же шарахнулся от него в сторону, как черт от ладана. – Он же в лагере людей самолично расстреливал. Вон энтими самыми ручками сережки у женщин с ушей рвал. Пальцы ножом резал, чтобы кольца снимать, – старик уже с ненависть показывал на руки полицая, пальцы которого, и в самом деле, украшали два тоненьких колечка и небольшой золотой браслет.

Эстонец, видя, как окружившие его красноармейцы уставились на его руки, начал втягивать их в рукава шинели. К сожалению, для него, она оказалась коротковата и желтые кольца, по-прежнему, выдавали себя предательским блеском.

Из толпы бойцов выбрался недавний матрос, перепоясанный пулеметными лентами, с красным от ненависти лицом. Злющий, как сто чертей.

– Ах, ты, гнида! – от смачного удара эстонец кубарем полетел на брусчатку, где ему тут же прилетел следующий удар. – Фашистская сволочь! Продажная тварь! А нам тут заливал про фашистов, – град ударов обрушился на него со всех сторон. – Шлепнуть его и вся недолга!

Скулящий от страха, эстонец вертелся волчком на брусчатке. Уже прощался с жизнь, как все внезапно прекратилось.

– Отставить! Не марайте руки об эту мразь. Он обязательно за все ответит, – Реймаа встряхнули и, как кутенка, подняли за шиворот, поставив перед полковником. – Сейчас же у нас другое дело. Пока немцы не опомнились, нужно занять завод. Горыныч срочно нуждается в запасных частях. Надеюсь, никому не нужно объяснять, что без него нас запросто сомнут. Там все на живую нитку сделано. Нужно выгрести все, что нам нужно. Повторяю, все до последней бухты кабеля и листа меди! Карабанов! Вот список с деталями и запасными частями.

Вытащив из планшета листок бумаги, полковник передал его подскочившему капитану.

– Поторопись, Алексей. Обстановку сам знаешь. Промедлим – уйти не сможем. Немец спать не будет, – полковник с опаской поднял голову к небу. – Я же с третьей ротой наведаюсь в лагерь с пленными. Полицая с собой возьму, чтобы дорогу показал. Все, Леша, разбежались.

На очередном перекрестке отряд разделился на две неравные части. Большая часть, в составе трех полных рот, двинулась влево, в сторону завода. С ними отправился единственный, имевшийся в их распоряжении, грузовик, на который планировалось грузить найденные материалы. Оставшиеся бойцы, численность которых едва дотягивала до сотни, повернули вправо. Их вел Реймаа, все еще надеявшийся всех обмануть и избежать плена.

– Еще немного, герр командир, – полицай постоянно оглядывался на шедшего следом полковника, стараясь заглянуть тому в глаза. Изо всех сил старался, чтобы в нем никакой угрозы не видели. – Охраны там все время не хватает. Нас всегда туда посылают, когда новых пленных привозят. Только я никогда не хотел идти. Я часто говорил господину капитану, что не хочу идти в охрану лагеря.

Захлебываясь от волнения, тараторил полицай. Всем своим поведением он показывал, что не по своей воле служит немцам. Мол, все разговоры про его жестокость – это поклёп, оговор или ошибка.

– … Герр командир, эти кольца мне от матушки достались. Она берегла их к моему венчанию. Все время говорила, что подарит мне и моей супруге свои старинные кольца. Только матушка, царство ей небесное, скончалась и не дождалась… – пускал слезу Реймаа. – Я же говорю, мои это колечки.

Он «плакался» всю дорогу, стараясь вызвать к себе жалось и выиграть немного времени. «Лишь бы опять кто-нибудь не вылез из своей норы и не стал орать на меня. Сволочи! Откуда только выполз тот старый пень? Глазастый хрыч, кольца заметил. Все равно они больше никому не нужны. Это же быдло, земля под ногами. От них все равно нет никакой пользы, и пойдут в землю червей кормить… Этот мир принадлежит таким, как я. Только нужно выждать, совсем немного выждать».

Реймаа надеялся, что охрана концентрационного лагеря оставит от советского отряда «рожки да ножки». Все, что он рассказывал про нехватку солдат в охране, было откровенным враньем. Шталаг IV-D, транзитный лагерь для советских военнопленных и гражданских жителей оккупированных районов, никакого недостатка в охранниках не испытывал. Ежемесячно через этот центр проходило более шести тысяч лиц, большая часть которых, особенно ценные специалисты, высший командный состав, особо опасные заключенные, переправлялись на территорию Германии. Естественно, территорию лагеря в двадцать гектар, обнесенную высокой стеной из пулеметных вышек и колючей проволоки, охранял солидный контингент: 203-ий и 337-ой батальоны охраны вермахта, два специальных моторизованных взвода и одна зенитная рота, вооруженная пушками Flak 38. Райме прекрасно знал об этом, так как именно его вспомогательный полицейский батальон обеспечивал встречу заключенных на железнодорожном вокзале.

– … Почти пришли, товарисч командир, – воскликнул эстонец, заворачивая за угол крайнего дома. – В поле у рощи и будет лагерь.

Угодливо улыбаясь, полицай ловил момент для бегства. Через несколько минут их должна заметить охрана концентрационного лагеря, которая вряд ли будет медлить с открытием огня. В начавшемся бое, думал Реймаа, он сможет незаметно укрыться в одном из оврагов за городом, где благополучно и переждет все самое страшное. После останется только доложить майору Келлеру: про удивительный летающий поезд из рассказов Жюля Верна, про невиданное страшное по силе оружие. «… Ничего-ничего, я всем покажу, кто такой Эвальд Реймаа! Вы еще услышите про меня… Жалкие людишки… Этот мир принадлежит сильным и хитрым, которые отбросили все бредни про жалость и сострадание…».

В то мгновение, когда первые бойцы начали выходить на открытое поле, по ним был открыт сильный пулеметный огонь. Несколько пристрелочный очередей выдали зенитные орудия, в дребезги разнеся фасад ближайшего дома.

– Ложись! В укрытие! – закричал полковник, падая на землю. – Открыть по пулеметам противника огонь. Подавить…

Куда там подавить. Охрану лагеря застать врасплох не удалось. К трем пулеметам на вышках, поливавших свинцом советских бойцов, присоединились еще два станковых пулемета, установленных прямо в воротах лагеря. Открыли плотную стрельбу и зенитные орудия. Под таким огнем было даже голову не поднять, а атаковать тем более.

Бойцы, что первыми выбрались на открытое поле, погибли сразу же. С трех – четырех сотен шагов пулеметный огонь не оставил им ни единого шанса. Задело и полковника, изломанной куклой свалившегося около невысокого каменного палисадника.

– Куда? Боец, лежать! – хрипел полковник, видя, как кто-то готовился бежать к нему на выручку. – Это западня. Отходить надо… Старший лейтенант… Михеев… принимай командование, – из-за угла дома выглянуло возмущенное чумазое лицо в фуражке, пытавшееся что-то сказать. – Помолчи. Замолчи, я сказал… Дурень, дело пахнет керосином. Мы зря влезли в этот чертов город. Он нам не по зубам… Чувствую, немцы скоро по нам так ударят, что кровью умоемся. Нужно срочно предупредить товарища Теслина. Слышишь, Михеев? Пусть, ученый Горыныча уводит. Нельзя, чтобы это оружие попало в руки врага. Уводи людей… – у полковника из рта пошла кровь, не давая ему говорить.

Лежавший в паре десятков метров, Райме весь превратился вслух. Ловя каждое слово смертельно раненного полковника, он тихо радовался. Происходящее сейчас было очередным подтверждением сложившейся у него картины мира – Pax Germania, где миром правит избранная раса и ее сателлиты. В этом мире побежденным расам уготована участь рабов, достойным лишь служить своим хозяевам. Конечно, себя эстонец тоже видел частью расы Хозяев, которые в этом мире всем владеют: землей, домами, людьми. «Ха-ха-ха! Я знал, что этим все и закончится! Они еще барахтаются в своей грязи, не зная, что уже проиграли Великому Рейху…».

Вдруг, его разыгравшуюся мысль прервало новое шевеление за углом дома. Оттуда снова вылезла недавняя чумазая физиономия старшего лейтенанта, ставшая с болью в глазах всматриваться в неподвижное тело полковника. Через несколько секунд голова исчезла и оттуда стали доноситься чьи-то голоса.

– … Товарищ полковник приказал отходить… Нельзя! Мы даже шагу сделать не сможем, – Реймаа узнал голос того старшего лейтенанта, которому передали командование. – Нельзя, товарищ Теслин…

Из-за непрекращающегося пулеметного огня, трескотня которого наполняла воздух, полицай разбирал лишь некоторые доносившиеся до не слова. Правда, суть разговора ему была понятна. Старший лейтенант хотел отвести свой отряд к вокзалу, а какой-то человек настаивал на атаке на лагерь.

– … Там моя ма… мои родные! Ты понимаешь, старший лейтенант⁈ Там мои родные! – этот новый человек был явно взволнован. – Их же могут убить. Старший лейтенант… я не могу их больше потерять. Ты слышишь меня?

Реймаа решил подползти ближе, чтобы не упустить ни слова. Канава, в которой он укрылся, позволила ему подобраться к дому вплотную. Со своего нового места полицаю удалось увидеть того человека, что хотел атаковать лагерь. Это был пожилой мужчина в расстегнутой солдатской шинели с развевающимися на ветру седыми волосами. Он наседал на командира, яростно трясся руками. Казалось, что еще мгновение и старик броситься с кулаками на старшего лейтенанта.

– … Мы не можем, товарищ Теслин. Там пулеметы, пушки. Я не пошлю своих бойцов на верную смерть, – упирался старший лейтенант. – Нужно уходить… По рации сообщили, что на западной окраине города слышался гул танков. Еще немного и нас возьмут в клещи, а ваше изобретение попадет к немцам… Нужно уходить, товарищ Теслин. Товарищ Теслин! Там пулеметы и пушки! У нас нет сил…

Довольная улыбка расцвела на губах полицая. Теперь ему было известно имя изобретателя того страшного советского оружия. Дело оставалось совсем за малым – сообщить все майору Келлеру. У Реймаа даже мелькнула мысль, что железный крест за его героические действия не очень высокая награда. «Я ведь едва не погиб, добывая сведения об оружии невиданной силы. Меня избивали ногами, хотели расстрелять, а я все вытерпел. Разве это не настоящий подвиг во имя Великого Рейха? Такое может оценить только великий фюрер. Точно… Я должен получить награду из рук самого фюрера Германского Рейха». От таких сносящих голову мыслей он едва не пропустил то, что произошло дальше.

– … Значит, у нас нет сил? Да? Нет сил, товарищ старший лейтенант? И мы бросим всех этих людей? – после недолго молчания закричал старик, показывая рукой в сторону концентрационного лагеря. – Хорошо! Слышите? Тогда я все сделаю сам! Да! Я все сделаю сам!

В старика, казалось, вселился сам дьявол. На его бледно-сером с заострившимися чертами лице выделялись глубоко запавшие глаза, горевшие странным нездоровым блеском. Он яростно тряс руками, посылая проклятья засевшим в лагере немцам.

– Уходите отсюда, к черту! Уходите! – кричал ученый, широко маша руками. – Я вам покажу, как у меня нет сил… Старшой, уводи отсюда людей. Сейчас я заведу нашего Горыныча…

Переменившийся в лице старший лейтенант хотел было что-то сказать, но промолчал и махнул рукой. Раймее со своего места не слышал, что тот сказал своим бойцам, который тут же побежали в сторону вокзала. Эстонец в недоумении вытягивал голову в сторону полуразрушенного дома, но слышал лишь странное усиливавшееся шипение.

– Это же тот самый поезд, – наконец, до него дошло, что могло издавать такой звук.

Случившееся после он запомнил какими-то урывками и кусками, больше напоминавшими страшный сон.

…Сначала под его ногами ходуном заходила земля, по которой по полю в сторону лагеря побежали глубокие трещины. Он с ужасом глядел, как многометровые трещины запросто режут пашню. После этого дом, за которым до этого прятались красноармейцы, начал окутываться голубоватыми искрящейся сферой. Она напоминала огромный мыльный пузырь, который захватывал все больше и больше пространства. Наконец, пузырь со страшным грохотом лопнул и выпустил наружу здоровенную махину локомотива, изрыгающую клубы пара и дыма.

– А-а-а-а-а-а, – тоненьким голоском заверещал Реймаа, не сводя завороженного взгляда от парящего на высоте двух – трех метров над землей паровоза. – А-а-а-а-а.

В этот момент из передней части локомотива стали исходить яркие лучи света. На полицая сразу же повеяло нестерпимым жаром, от которого начала тлеть надетая на нем шинель и шапка. Он буквально вжался в канаву, но жар не отпускал его.

Вечернее небо окрасилось в нестерпимо красный цвет. По верхушкам деревьям, крышам городских домов начали гулять крошечные молнии. Локомотив же, ставший центром всего этого, продолжал набирать скорость. Исходящие от него лучи хаотично метались, оставляя в местах своего попадания страшные следы. В пашне они чертили глубокие траншее, в домах превращали в каменную жидкость целые стены и крыши, в машинах оставляли огромные проплавленные дыры.

– А-а-а-а-а, – продолжал надрывно кричать Реймаа, смотря в небо выжженными бельмами вместо глаз. – А-а-а-а-а!

Глава 16
В поисках ответов

Дуглас В-3 большой серебряной птицей вынырнул из свинцовых сентябрьских облаков и, завидев длинное пятно военного аэродрома, начал заходить на посадку. Едва его колеса коснулись поля, как из рощи выскочила темная машина с приглушенным светом фар. Проскочив две сотни метров, отделявшие ее от остановившегося самолета, эмка остановилась прямо у трапа и выпустила единственного пассажира – невысокого мужчину в распахнутой командирской шинели с ярко выраженными семитскими чертами лица. Он пригладил черные волосы и подошел к трапу самолета, возле которого его уже ждал вытянувшийся по стойке смирна командир.

– Товарищ член Военного Совета, к взлету гото… – начал было накладывать летчик, но был остановлен взмахом руки пассажира.

– Нет времени, майор. Заводи и поднимай птицу в небо, – устало проговорил Лев Захарович Мехлис, ставя ногу на первую ступеньку трапа. – Мне срочно нужно в Москву.

Поднявшись на борт, Мехлис выбрал одно из сидений у окна и, приподняв воротник шинели, откинулся на спинку. Надеялся в полете немного вздремнуть, но глаз ему сомкнуть так и не удалось. В голове бурлили десятки тяжелых вопросов, на которые он совсем не видел ответов. «Что может означать этот срочный вызов в Москву? Неужели из-за генерала Качанова? Я же все объяснил товарищу Сталину. Генерал 34-ой армией генерал Качанов в условиях тяжелейшего времени допустил преступную халатность и не справился с возложенными на него обязанностями. Из-за его просчетов весь Северо-Западный фронт мог рухнуть, как карточный домик. Я поступил так, как должен был поступить… Каждый из нас на своем месте должен делать все от него зависящее, чтобы сдержать врага. Рядовой должен метко стрелять, заряжающий в танке – быстро заряжать орудие, командир – грамотно руководить вверенным ему подразделением. Если же кто-то намеренно манкирует своими обязанностями, то он должен ответить по всей строгости военного времени. Я абсолютно в этом уверен…». Собственно, в этой непреклонной жесткости и бескомпромистности и был весь Мехлис Лев Захарович. За эти качества его ненавидел командный состав в инспектируемых частях и ценил лично товарищ Сталин. В качества руководителя Главного политуправления, он побывал почти на всех фронтах, снимая командармов, комкоров и безжалостно предавая их суду военного трибунала.

– А разве можно по-другому остановить врага? Нельзя. Только сверхжесткими мерами можно навести порядок в войсках и остановить панику, – шептал он, с задумчивостью смотря в окно и ведя беседу с самим собой. – Нельзя проявлять мягкость. Ни капли мягкости к тем, кто вольно или невольно потакает врагу. Только благодаря этому еще и стоит наше советское государство…

Лев Захарович совершенно искренне верил в эти слова. Они не были для него пустым звуком или набившей оскомину мантрой, которую с пустыми глазами вещали с высоких трибун. Высокая требовательность к себе и своим близким, доходившая до исключительной степени, сопровождала его на фронтах первой мировой и гражданской войн; помогала разбираться в хитросплетениях политической экономики в Институте красной профессуры; выручала в самые жаркие недели фашистского нападения. Теперь же, когда враг оказался в нескольких десятках километров от сердца Союза, эти качества приобрели фанатичный характер и стали сопровождаться натуральным самоистязанием.

– … Если дело не в расстреле генерала Качанова? Что еще могло случиться? Неужели прорыв на одном из фронтов? – потемнел лицом Мехлис, скользя невидящим взглядом по облакам в иллюминаторе. – Обстановка и без того горячая. Настоящая катастрофа…

На этой тяжелой ноте ему все же удалось забыться, провалившись в беспокойный дремотный сон. Очнулся он лишь в тот момент, когда колеса тяжелого Дугласа коснулись аэродрома.

– Значит, я скоро узнаю, что случилось, – пробормотал он, поднимаясь с места и застегивая шинель.

У трапа самолета его уже ждала легковая машина с сопровождением, которая тут же выехала в Кремль. В пути Мехлис вновь думал о том, что могло послужить причиной его вызова в Москву. Он пытался восстановить в памяти каждое слово из своего разговора со Сталиным и понять хоть что-то, но получалось не очень хорошо. «…Хозяин ничего конкретного не сказал. Звучали одни намеки и полунамеки. Очень это не похоже на него. Иосиф Виссарионович скорее правду в глаза скажет, чем будет кружить вокруг да около… Голос еще у него какой-то странный был. Не встревоженный, не испуганные, а скорее растерянный. Что же могло такого случиться?».

– Товарищ член Военного Совета, прибыли, – голос водителя неожиданно вырвал Мехлиса из раздумий.

Лев Захарович молча кивнул и вылез из машины. Пройдя мимо вытянувшейся охраны на посту, ответил на несколько дежурных вопросов. Перед зеркалом в коридоре привел себя в порядок: одернул строгий китель и огладил взъерошенные волосы карманной расческой. Порядок был его «все», и этому правилу он следовал чрезвычайно последовательно, за что и был не особо любим.

– Уже звонили, – негромко напомнил дежурный задумавшемуся гостю. Фраза была короткой, но из нее вытекало все, что нужно было знать. Получается, Верховный уже справлялся о нем, и ему только что доложили о приезде Мехлиса. А, значит, нужно было торопиться.

Коротко кивнув, он поднялся по широкой лестнице и оказался в длинном коридоре, где через каждые десять метров в небольших нишах каменными изваяниями стояли офицеры государственной безопасности. Прошагав мимо них, Мехлис прошел в приемную и, устало улыбнувшись что-то писавшему Поскребышеву, взялся за ручку двери сталинского кабинета.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, – войдя внутрь, поздоровался он.

– Проходи, проходи, Лев, – донесся голос хозяина кабинета, застывшего у огромной, в пол, карты Советского Союза. – Ответь мне на один вопрос.

Гость чуть наклонил голову вперед, всем своим видом показывая, что готов слушать. Честно говоря, Мехлис до самого последнего мгновения ожидал вопроса о генерале Качанове и сложившейся ситуации на Северо-Западном фронте, с которой он и летал разбираться. Однако, Верховный смог его не просто удивить, а скорее даже ошарашить.

– Ответь мне, я похож на сумасшедшего?

От такого вопроса Мехлис, признаться, растерялся. Только неимоверным усилием воли его челюсть не поползла вниз. Он непонимающе качнул головой, быстро окидывая взглядом кабинет. Просто понять не мог, что на это ответить.

Когда же пауза начала затягиваться, заикаясь, произнес:

– Товарищ Сталин… Товарищ Сталин, конечно, нет. Нет! – завершил он уже твердым голосом. Уверенность к нему все же вернулась.

Мехлис хотел что-то еще добавить, но был остановлен жестом хозяина кабинета. Тот, по-прежнему, внимательно изучал карту, даже не обернувшись к гостю.

– Вот и я так думаю, Лев. Не похож я на сумасшедшего, – Сталин говорил негромко, но в его голосе чувствовалось сильное напряжение. – Почему же тогда происходит этот дурдом? Лев? Что это за безумие происходит?

В этот момент он повернулся. Сталин, без всякого сомнения, был не просто зол, а взбешен. Его левая рука, поврежденная еще в детстве, чуть тряслась, выдавая его состояние. И, пожалуй, это было самым верным признаком грядущим приступом гнева, после которого командующие фронтами шли под трибунал.

– Кругом один обман. С самого низа идут приписки, к верху превращающиеся в настоящие горы. По телефону докладывают одно, на самом деле ситуация совершенно иная. Почему так, Лев? Что мы не так сделали? – Сталин в раздражении пошел вдоль стола. – Страна, недоедая, строила тысячи танков и самолетов, раздавала звания, медали и ордена. И что? Обосрались! Немец отхватил Прибалтику, Украину, Белоруссию. Вплотную подошел к Москве и Ленинграду. Лев, что с нами случилось?

Озвучив этот риторический вопрос, он замолчал. Правда, молчание было непродолжительным.

– Ладно, Лев, это все лирика, – невесело усмехнулся хозяин кабинета, напоминая в этот момент не всесильного Вождя, а самого обычного сильно измотанного человека. – Наболело просто… А вызвал я тебя вот по какому делу. Последние несколько недель в Ленинграде происходит что-то непонятное. Оттуда идут совершенно противоречивые доклады. Жуков мямлит про странности в войсках. Оправдывается, что еще не разобрался в обстановке. Жданов в свою очередь все валит на Жукова. Неразбериха на Балтийском флоте, где пропадают баржи с эсминцами. Шлют какие-то дикие бумаги про сотни сбитых немецких бомбардировщиков, про бегство целых немецких дивизий со своих позиций. Вот, почитай, полюбуйся.

Схватив со стола какой-то листок, Сталин передал его Мехлису.

– Почитай, что пишут… Необъяснимым образом попала радиосвязь в районе Ораниенбаума и его предместьях… Глохнут двигатели самолетов и автомобилей. Что это за дикое объяснение? Какие-то неграмотные писульки! Как может пропасть вся радиосвязь⁈ Нет таких технических устройств, чтобы заглушить радиоволны! – хозяин кабинета говорил с уверенностью, прекрасно разбираясь в вопросе. Технические новинки, особенно военного плана, он любил, доказательством чего были многочисленные подборки из иностранных технических журналов на его столе. – А дальше… Обнаружены оставленные немцами позиции. На глубину сорок – пятьдесят километров брошены четыре узла обороны с железобетонными долговременными укреплениями, оставлены две железнодорожные станции с эшелонами, тысячи единиц стрелкового вооружения, десятки единиц ремонтнопригодной техники.

Недоумевал и Мехлис, под раздраженный сталинский голос вчитываясь в удивительные строки документа. То, о чем сообщалось на бумаге, просто физически не могло существовать. «Это, действительно, бред. Немцы никак не могли принять решение об отводе своих сил от Ораниенбаума. Скорее наоборот, они должны были усилить натиск».

Мучительно размышлял Лев Захарович, пытаясь понять, что могло случиться далеко на северо-западе. «Неужели это масштабная дезинформация со стороны противника?». Пришедшая в голову мысль о предательстве командования Ленинградского фронта уже не казалась невероятной. Чем больше он думал над этим, тем больше склонялся к справедливости этой версии. «Генерал Жуков очень подходящая кандидатура для предателя. Он очень честолюбив. Полно сигналов про его наполеоновские замашки и недовольство Верховным командованием. Не раз высказывался, что его недооценивают и не дают в полной мере проявить свой полководческий талант… Вполне может быть он. В свое время с Тухачевским так же было. Тоже Наполеоном себя мнил. Смел указания Партии давать. Сам же, сволочь, с немцами спутался и заговор готовил».

И с каждой секундой, пока он прокручивал эту мысль в своей голове, версия если не о предательстве, то как минимум о профессиональной некомпетентности Жукова все больше казалась ему единственно верной. Признать, к генералу Жукову он всегда относился с известным недоверием, памятуя еще о его службе в царской армии. Такое пятно из своей биографии, был уверен Мехлис, никогда и ничем нельзя было вытравить. «… Нужно копнуть поглубже так, что все его грязное белье вышло наружу… Чувствую, не наш он, не большевик внутри… Как был золотопогонником, офицериком, так и остался… Все те же барские замашки… Поставить его к стенке, сразу запоет».

– … Нужно твое мнение о том, что на самом деле происходит в Ленинграде. Вылетаешь сегодня же. Получишь все необходимые полномочия, – Сталин подошел вплотную к Мехлису и доверительно посмотрел ему в глаза. – Разберись, Лев. Нужно сделать это, как можно скорее.

Мехлис решил поделиться своей мыслью о предательстве высшего командования Ленинградского фронта. Однако, хозяин кабинета не дал ему открыть рот.

– Скажу еще вот что, Лев, – Сталин предостерегающе покачал указательным пальцем. – Ты иногда бываешь излишне подозрителен. Готов, подозревать и самого себя. Прошу тебя, не наруби дров. В Ленинграде ситуация горячая и в любой момент может стать еще горячее. Полностью полагаюсь на твое чутье, но…

Словом, понял Мехлис, Верховный не поддержит ничего радикального, в особенности против Жукова. Но все равно следовало быть настороже. Как говориться, а вдруг…

На этой ноте их беседа завершилась, и Мехлис вновь отправился на аэродром, где его уже ждал заправленный самолет. В полете, вооружившись острозаточенным карандашом и блокнотом, привычно чертил разные геометрические фигуры. Из-под черного грифеля выходили четкие линии квадратов, ромбов, треугольников. Когда-то он прочитал, что такие неосознанные рисунки помогают человеку находить ответы на сложные вопросы. С той поры это стало его привычкой, почти жизненной необходимостью.