Текст книги "Мишель"
Автор книги: Руфь Уолкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Мишель набрала побольше воздуха, стараясь сохранить хладнокровие.
– А почему бы мне не обосноваться у тебя в кабинете?
– Здесь и без того слишком тесно. Так что придется какое-то время потерпеть.
И он вернулся к бумагам, как бы давая понять, что вопрос исчерпан. Мишель захотелось вышибить из-под него стул, но она сдержала себя. Она давно знала, что на жалость с его стороны рассчитывать не приходится, но такой мелочной мстительности не ожидала.
– Может быть, на этот раз ты и взял верх, но запомни: игра еще не кончена! – бросила Мишель в лицо мужу и, круто развернувшись, двинулась к двери.
– Не спеши, – остановил ее голос Стива. – Если обещаешь впредь обходиться без площадной брани и не настраивать против меня своих бывших служащих, я, пожалуй, попрошу плотников сделать ремонт побыстрее.
– А пошел ты к черту, убийца слонов! – бросила через плечо Мишель.
Она выскочила из двери и, чувствуя на себе взгляд мужа из окна фургона, с гордо поднятой головой прошла до поворота дороги. Там она побежала что есть духу, забралась в свой автомобиль и проехала полмили, отделявшие полузаброшенный коттедж от остального лагеря. «Пусть я умру, – сказала она себе, – но настою на своем».
Две недели спустя она, осматривая коттедж, имела все основания чувствовать себя на коне: подключен новый калорифер, бригада маляров выкрасила весь дом снаружи и внутри, и теперь он сверкал новенькой краской; мебель из кабинета и из маминых запасов уютно расставлена по комнате – садись и работай или принимай гостей, хотя они почему-то, приходя сюда, все время с опаской посматривали на дверь.
Но никакой радости она не испытывала, потому что все ее усилия утрачивали смысл от одного простого факта – она была беременна.
Как это могло случиться, когда она что– то недоглядела – рассуждать было поздно: сегодня утром врач подтвердил наихудшие ее подозрения.
А если так, то Стив, предоставив ей полную свободу действий, все же оказался победителем. И эта мысль была для Мишель совершенно невыносима. Какое бы ожесточение к мужу она ни испытывала, каким бесполезным ни казался ей брак – пойти против природы, отказаться от счастья, которого лишены столько женщин, было для нее слишком сложно.
На глаза невольно набежали слезы. Она сжала виски, борясь с минутной слабостью, и, подойдя к окну, вытерла лицо носовым платком. «Что же дальше?» – с отчаянием спросила она себя.
– Салют, Морковка, – вдруг услышала Мишель знакомый голос.
Мишель замерла, а когда повернула голову, увидела в дверном проеме улыбающегося Дэвида.
– Извини, – развел он руками, увидев, что она не в силах что-то сказать. – С моей стороны неосторожно было вот так, как снег на голову…
– Как дела, Дэвид? – спросила Мишель, не зная, о чем еще говорить.
– Если это вопрос ради вопроса, то все замечательно. Но если говорить начистоту – то хуже некуда. Я подозревал, что, увидев тебя, разбережу старые раны, но что будет так больно – даже представить не мог. Господи, как мне недоставало тебя, Мишель… Эти три года превратились для меня в нескончаемую муку.
Дэвид говорил с привычной легкостью, на лице – раскаяние и боль, и слушать его было приятно и привычно.
– Как-то не очень верится, – перебила Мишель поток его признаний.
– Если хочешь знать, не было дня, а тем более ночи, чтобы я не сожалел о своем поступке. Мне нет никакого оправдания… Кроме, может быть, того, что по молодости и по глупости я не понимал, от чего отказываюсь. Если бы все это случилось сейчас, я бы послал Стива к чертовой матери и посоветовал бы ему перевести мою долю наследства в Общество защиты животных…
– Сожалею, но я о тебе забыла, по всей видимости, гораздо раньше, – хладнокровно сообщила Мишель.
Дэвид шагнул чуть ближе, вгляделся в ее лицо и нахмурился.
– Что-нибудь случилось, Мишель?
– Абсолютно ничего, – небрежно ответила она. – Все в порядке, и я очень счастлива.
– Тогда почему ты плакала?
– А ты разве забыл, что слезы у меня очень близко? – на самом деле Мишель не плакала почти два года – с момента похорон родителей. – Кто-то поскользнулся – и я в слезы. Обнаружила на ногте заусенец – и в слезы. Защитная реакция.
– И какая же неприятность заставила тебя плакать сейчас?
– Не помню… И вообще, как ты меня здесь отыскал?
– Секретарша Стива. Мне показалось, что она еще много чего могла бы мне порассказать, но я спешил к тебе. У вас нелады с братом?
– С чего ты взял? Разве тебе не известно, что браки совершаются на небесах? Вот и я купаюсь в небесном счастье.
– О счастливом браке не говорят с таким сарказмом. А впрочем, чего еще ждать, если брак заключается по расчету, – сообщил Дэвид и уселся в кресло.
– С чего ты взял, что мы поженились по расчету?
– Я знаю брата. И знаю тебя. Не может такая страстная и искренняя натура, как ты, влюбиться в этого сухаря, в эту ледышку… Он же не человек, а айсберг! Просто ему необходимо было провернуть свои коммерческие делишки и, надо отдать ему должное, он далеко глядел. Когда я узнал, что вы женитесь – только тогда мне стало понятно, зачем ему понадобилось с таким ожесточением обрывать наш с тобой роман. И боюсь, что это я подал ему такую мысль. Помнишь, тогда, увидев тебя в первый раз, я сразу же объявил, что люблю одну тебя и как только ты достигнешь совершеннолетия, ты будешь моей женой… И вот такой удар…
У Мишель заныло сердце. Не слишком ли много для одного дня?.. Он ждал ее совершеннолетия! Стив тоже ждал, и каково ему было получить в жены такую мегеру?..
– А ведь я все еще люблю тебя, Мишель, – осипшим голосом признался Дэвид. – И сколько дров ни наломано в прошлом, еще не все потеряно. Если бы Стив тогда не вломился в нашу жизнь, мы бы давно жили вместе и имели бы пару очаровательных детишек…
Мишель резко повернула голову. Зачем он говорит о детях?… Дэвид робко и чуть легкомысленно улыбнулся. Все-таки он самый красивый мужчина, которого она когда-либо видела. И тем не менее его слова совершенно ее не трогали.
– Но ты почему-то отказался от всего того, о чем сейчас говоришь, – напомнила Мишель.
– Конечно, – с горечью и обидой отозвался Дэвид, – я заслужил все твои обвинения. Но войди в мое положение: диплом Сэнсана без университетского образования – не более чем красивая бумажка. Как бы мы жили, не имея средств к существованию? Я готов был предложить тебе руку и сердце, но обрекать девушку с твоим воспитанием и запросами на нищету – извини, это выше моих сил.
– Меня ты на эту тему не спрашивал, – заметила Мишель, пряча мокрый носовой платок в карман. – Так что уместнее было бы говорить только о юноше с весьма и весьма большими запросами.
– Да, признаюсь, – горделиво сказал Дэвид, – я люблю роскошь и комфорт. Но заметь, я не собирался уходить от тебя навек. Я рассчитывал только получить свои законные денежки…
– Неужели? В том единственном письме, которое я от тебя получила, ни слова об этом не было сказано.
– Нельзя же оставлять улики, – заметил Дэвид, – брат требовал полного и безоговорочного разрыва, а письмо случайно могло попасть ему в руки. Ведь узнал же он о нашем романе… Кстати, ты не знаешь, откуда?
– Не знаю.
– Ну и ладно! Потом я написал тебе дюжину писем, в которых говорил все то, о чем ты слышишь сейчас, но едва я кончал очередное письмо, мне становилось мучительно стыдно, и я рвал его на мелкие кусочки… А когда я получил свою долю наследства, я отправился в Европу, чтобы присмотреться, где нам лучше пустить корни… Когда же я собрался ехать к тебе, пришла телеграмма о вашей с братом свадьбе. Я был так потрясен, что смог лишь отослать ответную телеграмму со своими сожалениями, что не могу приехать… Мишель, брось его! Он тебя не любит… Он вообще не способен никого любить.
Мишель посмотрела в его глаза и увидела, что Дэвид и сам верит в то, что говорит. Но вера и правда – далеко не одно и то же… Она вдруг почувствовала, что бесконечно устала от этого разговора, от попыток Дэвида снова влезть ей в душу, от всего на свете. «Вот я и стала взрослой, – подумала она, с симпатией и иронией глядя на Лэски-младшего, – а Дэвид так и остался мальчишкой».
– По-моему, тебе лучше уйти, Дэвид, – сказала она тихо.
Дэвид легким движением поднялся скресла – но не для того, чтобы уйти. Осторожно, словно неуверенный в ее реакции, он приблизился и положил руки ей на плечи. «Мальчишка, – насмешливо подумала Мишель. – Самоуверенный и очень красивый мальчишка, хоть он и старше меня на три года». Следовало бы, вообще-то, поскорее с ним расстаться, тем более что проблем хватало и без Дэвида, но подходящий момент был упущен, а в следующее мгновение Дэвид уже целовал ее – мягко, осторожно, соблазняюще. «Да, прекрасный был любовник», – подумала Мишель, сжимая губы. Именно был, потому что в ней ничего, кроме легкого сожаления, не шевельнулось.
Мишель терпеливо ждала, пока Дэвид оторвет от ее рта свои настырные губы и она сможет его наконец выпроводить, как вдруг прогремело страшное ругательство.
В следующее мгновение Дэвид уже стоял в дальнем углу комнаты: лицо у него было серее пепла, глаза горели исступлением и ненавистью.
– Вон отсюда! – взревел Стив. – Вон, пока я не смешал тебя с дерьмом!
– Опоздал братец! – ухмыльнулся Дэвид, небрежно приглаживая рукой волосы. – Теперь твой черед признать свое поражение. Я ведь тебе говорил, что мы сквитаемся, и как видишь…
Все произошло так быстро, что Мишель не сразу поняла, в чем дело. Одним ударом Стив отбросил Дэвида к стенке, и тот, ухватившись за голову, съехал на пол.
– Ну давай, бей! – кричал он, корчась от боли и прикрываясь рукой. – Кулак – последнее средство неудачника, не желающего признать, что он сел в лужу.
– Убью! – побелев, выдавил из себя Стив, и Мишель, не выдержав, пронзительно взвизгнула:
– Хватит!
Стив замер. Дэвид затих и перестал корчиться.
– Хватит с меня вашей семейки! Завтра же подаю на развод!
Дэвид издал смешок, а Стив отвернулся.
– А теперь оба вон! – зловеще сказала Мишель. – Вы что, не слышите? Оба!
13
– Алло! Извините! Я, кажется, не туда попал.
Стив опустил трубку, какое-то время подержал ее на аппарате, затем, словно очнувшись, снова набрал номер. Перед глазами у него стояло торжествующее лицо Дэвида, когда они оба вышли из старого коттеджа. Неужели все?..
– Роза? – спросил он и без всяких предисловий сказал: – Мишель ушла от меня. Она у тебя не появлялась?
– Нет, – отозвалась Роза после небольшой паузы. – Что произошло?
– Я застал ее с Дэвидом.
– С Дэвидом? Этот пострел и тут поспел…
– Да, с Дэвидом. Я чуть не убил его… В общем, когда я снова пришел в коттедж, ее уже не было.
Он вспомнил чувство пустоты, охватившее его при виде пустого коттеджа: ни Мишель, ни ее вещей, ни даже прощальной записки.
– Это Дэвид, – сказал он тупо. – Она ушла с Дэвидом.
– Ты это видел? – живо спросила Роза. – Ты или кто-то еще?
– Нет. Она прогнала нас обоих и сказала, что подает на развод.
– Она была взволнована?
– Да. Мы крупно поссорились накануне. Собственно, размолвка началась еще раньше…
– Она вернется. Если вы не будете упираться как быки и научитесь хотя бы немного уступать друг другу – все наладится.
– Зачем я ей теперь? У нее снова есть Дэвид…
– Дэвид тут ни при чем, можешь выбросить это из головы… Скажи лучше, как он здесь объявился?
Стив вздрогнул, вспомнив, как полтора года назад, купившись на усердие и преданность брата, перевел-таки на него оговоренную в завещании отца часть капитала. Боже, что ему наговорил сразу после этого родной брат!
– Я его не видел больше года. Он уехал в Европу, затребовав свою долю из дела, чем основательно меня подкосил. Мистер Сэм, помнится, в те дни просил о займе – а у меня было хоть шаром покати.
– Откуда он взялся?
– Я сегодня навел справки. Он умудрился спустить почти все свои деньги…
– Ага, и вспомнил про невесту с приданым? Как это на него похоже! Стив, я хочу, чтобы ты знал: вчера Мишель мне звонила. Она ничего не говорила про вашу ссору, зато сказала, что ждет ребенка.
Теперь уже молчал Стив.
– Стив, я совершила в жизни много глупых поступков, в том числе, возможно, и в отношении Мишель. Но мои карты и мое сердце говорят, что ваш брак не был ошибкой.
– Знаешь, Роза, – признался вдруг Стив, – я всегда считал себя человеком дела, трезвым и прагматичным. Я полагал, что в жизни у меня нет задачи важнее, чем продолжить наше семейное дело… А сейчас мне вдруг все стало безразлично – потому что если рядом нет Мишель, то зачем все остальное?
– Будет и Мишель, и все остальное. Если она зайдет или позвонит, передать ей что-нибудь?
Стив снова помолчал.
– Скажи, – заговорил он глухо и с усилием, – что я ее люблю и буду любить несмотря ни на что.
– Ты?..
– Да, я ни разу до сих пор не сказал ей этого. Спесь, гонор, боязнь услышать в ответ: «Ну и что?..» И вообще…
Стив бросил трубку и упал на диван, схватившись за голову…
Сделав аборт, Мишель никуда не поехала, а заперлась в придорожном мотеле Тампы, где ее никто не мог найти. Она почти все время лежала на диване, заказывала обеды и ужины в номер, но, так и не притронувшись, отсылала их обратно уже остывшими. Мишель часами глядела в потолок, пока случайно не нашла в чемодане давным-давно купленный томик «Крестного отца». И странное дело: чувствуя себя бесконечно оскорбленной тем, что делали с ней врачи, ощущая себя в минуты особенно острого отчаяния едва ли не убийцей, она вдруг увлеклась и с головой ушла в чтение. С того времени, как она возглавила цирк, ей не приходилось держать в руках книгу. Неожиданно сильное впечатление на нее произвели эротические сцены. Задумавшись над этим обстоятельством, она вдруг открыла для себя, что всегда при этом вспоминает о Стиве, а Дэвид… Дэвид словно перестал существовать в ее памяти, превратившись в кадр из какого-то увиденного в юности кинофильма.
«Как же так получается? – подумала Мишель. – Я только что совершила несколько ужасных поступков в отношении этого человека, оскорбила его на глазах у соперника, бросила слова о разводе – и тем не менее не могу отделаться от мыслей о нем!»
Мишель встала, походила, затем, поколебавшись, набрала номер домашнего телефона Розы.
– А я ждала твоего звонка, – сразу же сказала Роза. – Ты все-таки это сделала?
– Да.
– И что дальше?
– Не знаю. Я совсем запуталась и не понимаю, как мне жить дальше. И жить ли вообще.
– Стив звонил, – после короткой паузы сообщила Роза. – С ума сходит, боится, что с тобой что-то случилось.
– Можешь сказать, что ничего не случилось. Пока ничего не случилось…
Снова короткая пауза.
– Он тоже просил кое-что передать тебе.
– Представляю себе, что именно.
– Что он тебя любит и будет любить несмотря ни на что.
– Шутишь, Роза! – засмеялась Мишель.
– Когда это я шутила?
«И в самом деле, когда?» – подумала Мишель.
– Ты не могла бы позвонить ему и сказать, что со мной все в порядке? – запинаясь, попросила она.
– Это точно, ты в порядке?
– Да… – неуверенно подтвердила она, но тут же, гораздо тверже, повторила: – Да.
Повесив трубку, Мишель включила телевизор, чтобы хоть как-то заполнить пустоту, но мерцающий экран выводил ее из себя, и она его выключила.
И тогда она сосредоточилась на одном: день за днем она вспоминала все события последних месяцев.
По сути, она вела себя со Стивом как четырнадцатилетняя девчонка. Все шло наперекосяк, неспособность справиться с обстоятельствами и оправдать доверие труппы отравляли жизнь и били по самолюбию, а потому всю свою обиду она перенесла на Стива, возводя каждую, даже самую мелкую обиду в ранг трагедии и тем самым исподволь разрушая их брак.
Она не желала видеть достоинств Стива: его умения работать с людьми, его ума и терпения. А ведь именно Стив помог ее брату, с которым вечно были проблемы и у деда, и у родителей. Стив посмотрел на Дэнни бесстрастными глазами профессионального администратора и решил, что оптимальный выход из ситуации – назначить Дэнни помощником Скотти Дугласа, ответственного за размещение цирка на новых местах гастролей. Экспансивная натура Дэнни и его способность со всеми быть на короткой ноге в таком деле – только плюс, решил Стив, и судя по тому, что Скотти остался чрезвычайно удовлетворен планом гастролей, разработанным Дэнни, Стив не ошибся.
Не менее сообразительным Стив был и в других вопросах. По сути, пострадавших от слияния цирков не оказалось. Даже те, кто ушли – добровольно ли, нет ли, – не могли пожаловаться на плохое обращение: всем им выплачивалась весьма приличная пенсия из резервного фонда цирка. С теми же ее подчиненными, кто остался в новом цирке, Стив обращался с той же уважительностью, что и с собственными служащими. Более того, Мишель теперь уже подозревала, что большинство членов ее труппы мечтали о таком слиянии еще два года назад…
Что же касается его обращения с ней, то здесь, хотя он имел полное основание не раз и не два закатить ей скандал, он удерживался от того, чтобы расквитаться с ней за ее жестокие, а подчас и грубые выпады. Даже после того, как она лишила его единственного, что он имел в браке, он не стал прибегать к грубой силе и вообще не стал оказывать на нее давления… И это при том, что Стив, как она убедилась, должен был страдать от невольного воздержания в сексуальной жизни. Много ли мужчин смогли бы проявить подобное терпение?
Неужели она его любити в этом источник ее непрекращающейся борьбы с самой собой? Неужели это чувство подкралось так незаметно, что она не смогла его распознать? До сих пор она предпочитала называть это влечением, вожделением, но теперь со всей очевидностью поняла, что ее притягивал он сам, а не одни только его сексуальные способности.
Впервые за последние двое суток Мишель уснула, а проснувшись, приняла душ, вымыла и высушила волосы. Надев новые джинсы и свитер с надписью «Цирки Брэдфорда и Лэски – снова вместе», она покинула мотель и направилась к месту зимней стоянки цирка.
Стив сидел в гостиной старого коттеджа и смотрел по телевизору футбольный матч.
Он не слышал, как она вошла, и Мишель, стоя у порога, пыталась совместить свои вчерашние воспоминания о Стиве с человеком, которого видела перед собой.
Был Стив, застреливший Конни, лишивший ее любви Дэвида, хитроумно втянувший ее в брачные отношения и спасший ее цирк от почти неминуемого банкротства, Стив, доводивший ее в постели до исступления.
И был Стив, сидевший сейчас перед ней: не ведая о ее присутствии, осунувшийся, с покрасневшими глазами, он сидел, опустив плечи и безжизненно сложив на коленях руки. Неужели из-за нее?
Стив поднял голову и увидел Мишель. У нее сжалось сердце – столько страдания было в его глазах.
– Пришла забрать вещи? – безразлично спросил он.
– Просто пришла. Домой.
Что-то шевельнулось в его лице. Слабо махнув рукой, он показал на кофейный столик.
– Лимонад, – сказал он. – Не Бог весть что, но пить можно. Выпьешь бокал?
– Я звонила Розе, – словно не слыша его, проговорила Мишель. – Она мне сказала…
– Что? – спросил Стив.
– Я хочу знать: ты правда будешь любить меня несмотря ни на что?
Лицо Стива исказилось от муки, и Мишель поняла: ему все стало ясно.
– Да, – ответил он глухо.
– Ты уверен в этом? Я много думала и поняла, что тоже люблю тебя… Но я так бесконечно виновата перед тобой, Стив…
– Да! – почти крикнул он, и когда в следующее мгновение она забилась в рыданиях на его плече, тихо лаская ее волосы, повторил: – Да. Я тебя люблю и буду любить всегда.
– Я преступница, – сквозь рыдания бормотала она. – И не может быть мне прощения…
– Мы оба виноваты, – глухо сказал Стив, – и я не меньше, чем ты. А может быть, и больше.
– Что будет дальше, Стив? – спросила она, утирая слезы и прижимаясь к его плечу.
– Дальше? Дальше – трудная и счастливая жизнь. У нас у каждого гонора на десятерых, и мы еще много дров наломаем. Но теперь мы твердо знаем: ты любишь меня, я люблю тебя… А еще…
– Что еще?
– Еще мы оба не можем жить без цирка. А значит, мы сделали правильный выбор.
Эпилог
Лимузин резко затормозил, и Мару бросило вперед. Только сейчас, ухватившись за спинку переднего сиденья, она поняла, что умудрилась заснуть. Увидев в зеркальце смущенное лицо молодого негра-шофера, она поняла, что тот выругался. Маре захотелось рассмеяться и сказать, что нет в мире ругательства, которого она бы не слышала, но сдержала себя.
«Достоинство, – подумала она. – Последнее, что нам остается в этой жизни, – достоинство».
– Ну и толпища, – заговорил шофер, увидев, что старая леди проснулась. – Не цирк, а вавилонское столпотворение.
Мара не ответила – она с интересом разглядывала праздничную толпу, устремившуюся к воротам города-парка. На стоянке, должно быть бесплатно, раздавали воздушные шарики, потому что в руках у каждого ребенка было по шару, и их цвета – красный, белый и голубой, цвета старого Брадфорд-цирка, – были ей как бальзам на душу. «Интересно, – думала она, – эти вот люди – чувствуют ли они непередаваемое, ни на что в мире не похожее сказочное обаяние цирка или просто погнались за очередным увеселением, чтобы убить несколько свободных часов, а потом все выкинуть из головы?»
Она пожалела, что проспала большую часть дороги. Скоро она встретится с Мишель, а к окончательному решению так и не пришла: сказать внучке или не сказать, подходящий момент для объяснений или неподходящий?
О том, что ее бабушка не кто-нибудь, а Принцесса Мара, Мишель знала давным-давно, еще с детства. Мара хотела, чтобы внучка была в курсе, что в ее жилах течет кровь, еще более древняя, чем голубая кровь других ее предков, Сен-Клеров, потомков первых поселенцев Новой Англии.
Но не исчезнет ли гордость Мищель за свою бабушку, если сейчас, в самый последний момент, она узнает, что эта самая легендарная бабушка – не кто-нибудь, а вполне реальная Роза, старуха-цыганка, профессиональная гадалка, предсказательница судьбы? Роза – с ее покрытым шрамами лицом, с ее любовниками, с ее странными замашками. Роза, не имеющая ничего общего с Принцессой Марой, романтически погибшей в расцвете сил и красоты и оставшейся навечно в памяти потомков…
И не охватят ли Мишель, несмотря на ее любящую душу и преданность друзьям, ужас и отвращение, когда она узнает, что мертвая бабушка жива и находится рядом?
Мара глубоко вздохнула, а вздохнув, подвела черту своим нелегким размышлениям. Поздно. Слишком долго она жила бок о бок с ложью, чтобы сейчас вызывать к жизни правду. В конце концов, эта легенда – часть ее существа, а живая Роза была хранительницей священного огня, жрицей в храме Принцессы Мары. Если даже это всего лишь тщеславие – что из того? Она никогда не претендовала на роль скромницы, да и правдивость никогда не была ее сильной чертой, если уж на то пошло. Да и с каких это пор романачала беспокоить правда?
Не далее как в прошлом месяце появилась очередная книга о Принцессе Маре, почти тут же принятая к экранизации. Лоретта, женщина, присматривающая за ней – то понося свою подопечную, то холя и лелея ее, – во время тихого часа читала Маре эту книгу. Автор, разумеется, допустил массу неточностей и, подобно большинству других, восхвалял цирк за его дурные стороны и упорно не замечал того подлинно замечательного, что есть в жизни циркачей. Тем не менее все это не помешало Маре получить истинное наслаждение. Вся книга была гимном во славу Мары, она поднимала ее на высоты, недоступные другим, грешным и смертным обитателям земли.
Гимн во славу!.. Легенда при жизни. Что ж, все это опять-таки была она, Мара.
И снова на губах ее заиграла улыбка. Решение было принято, и Мара преисполнилась желания вовсю наслаждаться этим своим выездом в свет, если верить намекам старого хрыча дока Роббинса – последним выездом в жизни. Что ж, спорить сложно, она и вправду ужасно старая. Ей это было ясно и без того преувеличенно уважительного отношения к себе, которое она внушала окружающим в последнее время. Но она ни о чем не жалеет – абсолютно ни о чем! Она прожила волнующую жизнь, куда более искрометную и богатую впечатлениями, чем могла мечтать в юности. Нет, и тогда она не сомневалась, что жизнь ее будет захватывающей. Ей просто казалось, что она всегда будет оставаться хозяйкой собственной Судьбы. Хотя в некотором смысле так оно и получилось.
Много ли людей на этом свете смогли сотворить и поддерживать миф о себе? Воплощением романтической мечты, блеска и очарования – вот кем стала в глазах людей Мара. Иначе обстояло дело с некоей Розой Смит. Эта женщина, пусть и пользующаяся известностью в околоцирковых кругах, вела жизнь куда более затворническую и внешне совершенно неэффектную. И тем не менее у Розы тоже не было никаких оснований жаловаться на Судьбу. В конце концов, разве не хотелось бы любому человеку поприсутствовать на своих собственных похоронах, вдохнуть полной грудью запах траурных букетов и услышать хвалебные речи над собственной могилой, попутно считая слезы на лицах скорбящих?
Были и другие плюсы. Роза Смит в целом оказалась мудрее, нежнее и, безусловно, куда скромнее, чем Мара. И она сумела сыграть важную роль в жизни тех, кого любила больше всего на свете, сумела сделать их счастливее.
Лимузин медленно, буквально дюйм за дюймом, пробирался сквозь толпу к воротам парка. Выполненные в виде гигантской клоунской маски, они еще издалека обещали волнующие впечатления и веселье. Подъездные аллеи были обрамлены цветущим кустарником – подстриженным, как и деревья в этом отлично спланированном современном парке, но когда машина подъехала к киоскам и ларькам, на Мару повеяло старым, неистребимым запахом цирка.
«Молодцы! – с восхищением подумала Мара. – Вкус и чувство меры, без всякого там снобизма». При всей чистоте и строгости устроители шоу сумели внести в него ноту той зажигательной вульгарности, без которой истинный цирк немыслим: разноцветные воздушные шары, весело плещущие на ветру в синем небе, пестрые флажки, яркие вывески. Справа и слева проплывали павильоны «Поймай рыбку» с его развалом дешевых и ярких призов, «Возьми свой шанс» (судя по всему, разновидность старого аттракциона «Приставь корове хвост»), ларьки, торгующие ирисками и попкорном, арахисом и гамбургерами, а также поджаристыми булочками с изюмом, известными здесь, во Флориде, как «сандвичи по-кубински». В меню, вывешенном у другого киоска, Мара моментально определила влияние Мишель. «Тако, буррито, чили» – Мишель с давних пор была фанаткой мексиканской гухни…
Затем шли механические аттракционы – целое море, за ними разместился еще ряд павильонов: здесь старые знакомые – тир и силомер – мирно соседствовали с рядами электронных игр. «Все для всех» – да, все это был цирк чистой воды, изменившийся вместе со временем и все же оставшийся самим собой. Надо отдать должное Стиву – он безошибочно угадал, что детей неудержимо тянет как к последним чудесам техники, так и к старомодным воздушным шарикам, а у их родителей живут в душе воспоминания о собственном детстве, и они не упустят возможности хотя бы на несколько минут вернуться в те беззаботные годы.
Кое о каких нововведениях старые цирки не могли и мечтать – например, о железных скамьях под деревьями. А деревья были пересажены сюда уже большими. Чувствовалось, что Стив не поскупился, чтобы воплотить в жизнь свою мечту. «Свою и Мишель», – поправила себя Мара. Пусть выдумал все Стив, но Мишель восприняла это всей душой.
Они проехали мимо мини-зоопарка, мимо «Ноева ковчега», мимо зданьица, афиша на котором осторожно приглашала посмотреть на «танцы девушек всего мира». «Есть в этом мире вещи, которые остаются навсегда», – самодовольно подумала Мара, вспомнив те времена, когда сама танцевала в кордебалете. А вот забегаловки-закусочные определенно изменились. Теперь рядом с ними под красно-бело-голубыми навесами стояли ряды столиков и на белых стульях сидели посетители, успевшие проголодаться или нагулявшие аппетит во время прогулок по парку. Мара не была поклонницей этих кафе: все-таки как было здорово слоняться по аттракционам с хот-догом в одной руки и бутылкой шипучки в другой!
Машина остановилась перед громадным зданием в виде гигантского шатра, над крышей которого легкий бриз полоскал флаги и эмблемы. У порога Мару уже ждала Мишель – она была ослепительно хороша в своем красно-бело-голубом платье и в туфлях на высоких каблуках, подчеркивавших ее длинные стройные ноги. Она тут же рассказала Маре, что они намерены, как и в обычном цирке, каждые три года менять центральную тему представления и что для начала они решили взять патриотическую. «Красавица Америка» – таков лейтмотив этого года.
Мара улыбнулась, про себя отметив, что Мишель выглядит отлично, особенно если учесть, что внучка на третьем месяце. Мишель никому, кроме Стива, не сказала об этом, но от карт ничего не утаишь… Мара с трудом удержалась от искушения поздравить Мишель и, обняв, поцеловать ее. Нет, не стоит. Пусть внучка сама сообщит ей радостную новость, когда сочтет нужным. Мишель и Стив ждали так долго – целых двенадцать лет! Ждали и надеялись. А кроме того, Мишель всегда обожала секреты, так пусть еще немного понаслаждается тем, что никто ничего не знает.
– Роза, – сказала Мишель, обнимая ее, – как почетную гостью мы посадим тебя в нашу ложу. Нам со Стивом придется подежурить за занавесом во время дневного представления, но как только все закончится, я за тобой приду. Мы собрались устроить небольшой праздник, ничего грандиозного – чтобы не утомлять тебя, просто позвали несколько самых близких друзей. Я уже сказала им, чтобы они к тебе не приставали, пока ты не посмотришь шоу до конца. Там, в финале, будет слоновий марш. Двадцать слонов, самые большие, каких мы только отыскали, и один очаровательный маленький слоненок. Мы назвали его Лорд Джоко, в честь того самого клоуна-карлика, который был другом Принцессы Мары.
Мара хотела поправить ее и сказать, что Джоко был просто маленький человечек, а не карлик… Но так ли это было теперь важно? В любом случае Джоко был бы в восторге, узнав, что его именем назвали слона.
Мишель проводила Мару в директорскую ложу, всю обитую плюшем и расположенную прямо по центру, напротив занавеса. Чувствуя на себе взгляды зрителей, Мара, несмотря на усталость, царственно выпрямилась в кресле, а когда Мишель ушла, кинула взгляд на купол. С виду – брезентовый потолок их Большой арены. На миг Маре даже показалось, что она держит в руках планки трапеции и улавливает знакомый запах опилок.
Свет погас, представление началось.
В течение двух часов под аккомпанемент звучного голоса ведущего, объявлявшего номера, она смотрела номер за номером. Это был изумительный сплав нового и старого. «Все для всех», – подумала она, снова невольно поддаваясь магии цирка…
Программа приближалась к концу. Под аплодисменты публики ушли с арены акробаты и жонглеры, укротители в своих строгих костюмах, слоны, львы и маленькие, но важные пони, остался только клоун-«простак» с приставным красным носом и подрисованной улыбкой. В завершение он уморительно шлепнулся на зад, потом вскочил на ноги, отвесил публике низкий поклон и под овации зрителей нырнул за занавес.
