Текст книги "Мишель"
Автор книги: Руфь Уолкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
4
– Что случилось? – спросила Мишель, увидев, как две соседки по комнате, как только она вошла, смолкли на полуслове. – Что вы замолчали?
– Что случилось?. – пожала плечами Джоан, и в голосе ее звенело раздражение. – Да что ты! Разве может хоть что– нибудь случиться в Кейботе?
Джоан тянула гласные на манер обитателей Новой Англии, но не нарочно. Она происходила из виднейшего семейства Бостона, и несколько поколений ее предков переучилось в Кейботской школе, некогда именовавшейся Пансион миссис Кейбот для благородных юных леди.
– Вот так всегда! Спросишь как человека, а в ответ какое-то шипение, – срываясь вопреки обыкновению, бросила Мишель. Ссориться с Джоан было глупо – все-таки три года совместной жизни… и только-только ее начали здесь принимать за свою.
– Ой-ей-ей, какие мы сегодня нежные! – отозвалась Джоан.
– Мы только что говорили о танцах в пятницу по случаю дня Святого Валентина. – Лэйни, вторая соседка по комнате, пухленькая и хорошенькая девушка, была прирожденным дипломатом. – Судя по всему, от нас будут требовать стопроцентной явки, и основанием для отсутствия могут быть только перелом ноги или чума. Считается, что мы должны дать урок хороших манер всем этим приглашенным плебеям.
Поколебавшись, Лэйни спросила:
– А ты – ты идешь?
Мишель уже понесло, и, чувствуя, что Джоан с нетерпением ждет от нее отрицательного ответа, она все-таки улыбнулась и мило сообщила:
– Думаю, что да.
– Надо полагать, чтобы снова пудрить мозги подряд всем парням? – хмуро огрызнулась Джоан.
Так вот в чем дело! Мишель чуть не рассмеялась. Джоан ревнует! Знала бы ее подружка, как мало у нее оснований для таких черных мыслей.
– Я тут ни при чем! – продолжая дразнить девушку, сказала Мишель. – Я ни на кого не обращаю внимания, а потому, наверное, все и приглашают меня танцевать. Они знают, что им не придется потом отбиваться от меня.
Джоан надулась:
– А как же, извините, вышло, что ты танцевала с Алли Форестером целых три раза на последней студенческой вечеринке?
Алли Форестер? Неужели Джоан замахнулась на него?Впрочем, почему бы и нет? Джоан обожает богатых, очень богатых, сверхбогатых мужчин, а Алли определенно из этой категории. Кроме того, он такой же зануда, как и сама Джоан.
– Он танцевал с разными девчонками, – возразила Мишель. – В том числе и с вами, мисс Джоан. Он, кстати, сказал, что хотел сообщить тебе кое-что, но ты не догадалась заговорить первой.
Пока Джоан, пунцовея на глазах, обдумывала услышанное, Мишель изящно уселась на стул. Вообще-то Алли не говорил этого. Напротив, он сказал Мишель, что ее соседка по комнате на кого угодно наведет тоску. Но почему бы не помочь подруге? Джоан нельзя назвать хорошенькой, но есть в ней… благопристойность, что ли? «Совсем как в маме, – подумала Мишель, и ей стало больно. – Джоан и мама отлично бы спелись… Не то, что я…»
Джоан что-то путано объясняла – кажется, оправдывалась, но Мишель уже не слушала ее. Она подошла к зеркалу и лишний раз с удовлетворением отметила, как сильно изменилась ее внешность за эти три года учебы: большой чувственный рот, сияющая кожа, глаза… Глаза, пожалуй, чуть великоваты для худенького лица. И волосы – эта невообразимая копна некогда рыжих волос потемнела до каштанового цвета, и теперь никому и в голову бы не пришло называть ее Морковкой…
Только не было у нее уверенности в том, что ей нравится эта новая Мишель. Оказавшись в центре внимания мальчиков и мужчин, она чувствовала себя неуютно. Ее не привлекали все эти поцелуйчики и тисканье в темноте, не говоря уж о других вещах, которыми хвастались девчонки. Ей казалось, что она предназначена для чего– то иного. Три года назад один замечательно красивый и храбрый парень пообещал, что она будет его женой. А поцеловав ее, он словно взял ее сердце в залог. Правда, он не сдержал обещания и не появился в Сэнсановской частной школе, но Мишель все еще ждала его, как ни глупо это покажется со стороны.
Возможно, не стоит так выделяться и открыто пренебрегать тем, за чем гоняются ее одноклассницы? Слава Богу, она уже получила урок и знает, чем такое поведениеможет кончиться. А раз так – сегодня она пойдет на танцы и посмотрит, как поведет себя окрыленная Джоан…
Вечер проходил, как всегда, скучно. Джоан никак не решалась выяснить отношения с Алли, мальчишки, как обычно, наперебой приглашали Мишель танцевать, и она через раз соглашалась: чтобы не разозлить других девчонок, но и не заработать репутацию зазнайки и недотроги, от которой совсем недавно с величайшим трудом избавилась. Жизнь – политика, и несчастья подстерегают тебя повсюду, не только в клетке с тигром или на воздушной трапеции, как ей не раз говаривала Роза.
… С Розой она дружит по-прежнему: ведь каждое лето она ездила с отцом на гастроли. Мишель понемногу начала помогать ему в делах – не потому, что строила какие-то далеко идущие планы, а просто она видела, что папе нужен помощник. Ради этого она посещала в Кейботе все курсы, имевшие хоть какое-то, даже самое отдаленное отношение к экономике. Мама планировала через год отослать ее в престижный Лоуренсовский университет, который в свое время сама мечтала закончить, но Мишель все больше сомневалась в успехе маминого начинания. Дело в том, что цирку требовался человек, который был бы правой рукой отца, а в далеком, очень далеком будущем смог бы заменить его. Казалось бы, в чем вопрос, когда есть Дэнни? Увы, Дэнни проявлял полное равнодушие к судьбе Брадфорд-цирка.
Мишель невольно вздохнула. С Дэнни вообще творилось что-то странное. За последние два года он сменил полдесятка школ, причем в каждой из них он сперва подавал большие надежды, а кончалось все неизменно грандиозным скандалом. Иногда причиной была выпивка, иногда шашни с девчонкой, но большей частью – карточные игры. «Что делать! Неизлечимый случай картежной лихорадки», – сказал он ей, когда они встретились на Рождество. «То есть?» – не поняла его Мишель. «Это редкое заболевание, не описанное в медицинских справочниках и принципиально неизлечимое. Проявляется оно, как только идет нужная карта или, наоборот, когда ни черта не идет». И он ухмыльнулся, ничуть не смущенный, более того – весьма довольный собой.
Дэнни никогда особенно и не скрывал своего равнодушия к семейному делу, поэтому папа с дедушкой уже махнули на него рукой. И возникал вопрос: а кто же? Мишель хотелось сказать: «я», – но женщина может заниматься бизнесом, лишь отказавшись от всяких надежд иметь свою собственную семью и детей. А Мишель мечтала о счастливой любви и браке, и такое несоответствие мучило ее.
Глотая розовый пунш, которым угостил ее последний партнер, Мишель безупречно вежливо слушала его назойливую болтовню, как вдруг по спине ее побежали мурашки – словно кто-то смотрел на нее сзади. Не прекращая улыбаться и кивать, она медленно и грациозно повернула голову и взгляд ее встретился с глазами стройного кудрявого молодого человека, стоявшего в дверях.
Краска залила ей лицо, потому что это был Дэвид Лэски. Мгновение спустя он уже невозмутимо входил в зал, сделав вид, будто не узнал ее.
– Эй, с тобой все в порядке? – услышала она голос своего кавалера.
– Да. Не обращай внимания.
Мишель толкнула дверь, и в ноздри ей пахнуло кислым запахом пива и жирным ароматом жарящихся прямо на раскаленных противнях котлет для гамбургеров. Она никогда прежде не бывала в таверне «Мачта» – ученицам Кейботской школы строжайше запрещалось посещать кафе и бары, где подавались алкогольные напитки, – но уж, конечно, слышала о ней. Она с испугом подумала, что в зале может сидеть кто-нибудь из их школы, но в следующее мгновение уже обо всем позабыла – за столиком в углу она увидела Дэвида, который весело махнул ей рукой. Вчера под предлогом того, что ей душно, она вышла на улицу, и через секунду перед ней возник Дэвид. Просто и мило, словно и не было трех лет разлуки, он назначил ей свидание в таверне. Она так же просто и легко согласилась, и он исчез и больше на танцах не появлялся.
Вот и сейчас он с улыбкой приподнялся, а когда Мишель хотела сесть в кресло напротив, непринужденным жестом пригласил ее сесть рядом.
Подошел официант, и Дэвид, восхитив Мишель своей раскованностью завсегдатая, заказал гамбургеры, жареное мясо и импортное пиво.
– Надеюсь, эта улыбка предназначена мне? – спросил Дэвид.
– Я просто вспомнила одну вчерашнюю шутку.
– Боже, ты разбиваешь мне сердце! – Поймав ее руку, он прижал ее к груди. – Чувствуешь, как стучит?
– Это, наверное, у тебя будильник за пазухой! – засмеялась Мишель.
Дэвид издал протяжный стон.
– Я не спал всю ночь, – сообщил он. – Все думал и думал о тебе.
– Что значит одна ночь против трех лет… – колко заметила Мишель.
– Ах да, я ведь обещал приехать в Сэн– сан… Житейские неурядицы. Пришлось какое-то время провести в Европе, изучая тонкости циркового дела. Брат почему-то решил, что мне оно будет интересно… А я… я все это время ждал встречи с тобой, вспоминал тот поцелуй…
– Судя по всему, не первый в твоей жизни…
– Но мне же было шестнадцать, а я мужчина… Итак, я вспоминал наш с тобой поцелуй и все подсчитывал, сколько тебе еще осталось до совершеннолетия. Я ведь обещал, что мы поженимся, как только ты повзрослеешь! А уж если я сказал, то не отступлю ни за что и никогда. И вот я сижу здесь, позади три года, а тебя все нет и нет…
– Я упустила автобус на десять тридцать. Прости, что задержалась, – снизошла до извинения Мишель. Она не стала объяснять, что пропустила автобус, не желая ехать в компании соседок по комнате, от которых так просто не отвяжешься.
– Конечно, прощаю. Как я могу тебя не простить? Просто мне начало казаться, что ты вообще не придешь, и я подумал, что, может быть, у тебя уже есть парень и я все только порчу…
Он снова поймал ее за руку, и у Мишель слегка закружилась голова… Такой легкий, такой искренний в своем огорчении… Такой красивый…
– Нет, портить совершенно нечего, – отозвалась она.
– Боже, ты живешь в окружении слепых идиотов, – моментально развеселился Дэвид и отодвинулся чуть назад, чтобы официант мог поставить на стол тарелки.
Мишель обнаружила, что несмотря на любовное головокружение, аппетит у нее зверский. Смеясь над шутками и комплиментами собеседника, она церемонно ела гамбургеры и мясо, как вдруг Дэвид переменился в лице, локтем отодвинул от себя нетронутую тарелку и хрипло сказал:
– Уйдем отсюда.
– Да, но… куда?
– У меня есть приятель. Он снимает в центре квартиру. Можем немного посидеть там, поговорить обо всем, и никто не помешает…
При всей своей чистоте и неискушенности Мишель прекрасно поняла, чтоон ей предлагает. Воспитание, привычные представления о девичьей чести требовали возмутиться, раз и навсегда прекратить отношения с человеком, способным на такие беспардонные предложения, но ей хотелось совершенно другого: уйти с ним, остаться с ним наедине… и даже отдаться ему, если он осмелится, но так, чтобы он не принял ее за дешевую девицу, готовую броситься на шею первому встречному.
– Извини, – он произнес это так сокрушенно, что Мишель чуть не бросилась утешать его. – Конечно, я не должен торопить тебя. Прости меня, ладно?
Мишель, онемев, уставилась на него. Странно: вместо облегчения она испытывала разочарование.
– Не понимаю, за что ты просишь прощения? – спросила она, стараясь быть небрежной. – Не можем же мы просидеть здесь весь день. А слоняться по улицам – не та погода. Слишком уж холодно.
– Ты уверена? – приподнял он брови.
– Более чем.
– Мы просто потреплемся, ведь мы даже толком не знаем друг друга. Нужно наверстывать упущенное за все три года.
Так же мило и непринужденно болтая – Мишель обнаружила свое удивительное сходство во вкусах и привычках с Дэвидом, – они проехали на такси через весь Купервилль и остановились у обшарпанного многоквартирного дома.
Гостиная была обставлена полированной мебелью в псевдошведском стиле, но потертый диван оказался на редкость уютным, в камине горел огонь, и звуки февральского ветра, сотрясающего оконные стекла, придавали всей комнате необыкновенный уют. Дрова в камине при ближайшем рассмотрении оказались имитацией, но Мишель казалось, что она слышит их треск. Дэвид приготовил ей кофе и достал из маленького холодильника кофейный кекс.
– Я бы предложил выпить, – лениво бросил Дэвид, – но не уверен, считаешь ли ты это в порядке вещей.
– Я иногда пила херес с моей цирковой приятельницей Розой…
– О, слышал о такой! Известная предсказательница судьбы. Знаю, знаю.
– А вот мама даже слышать не желает об алкоголе, прямо паранойя какая-то! Может быть, именно поэтому мой брат так и пристрастился к выпивке.
– Брат?
– Дэнни. Он старше меня на три года.
– Ах да, красильщик слонов!
– Да, это один из эпизодов давней войны между нашими двумя цирками. Я все детство слышала истории о происках этих подлецов Лэски, а ты, наверное, наслушался того же о нас.
– Значит, мы – как Ромео и Джульетта?
– Не знаю…
– Когда мы встретились, тебе, как и ей, было четырнадцать, – Дэвид засмеялся, увидев, что Мишель залилась краской. – Наши семейства погрязли в родовой вражде, но я, как Ромео, намерен, невзирая ни на что, добиваться твоей любви.
Он наклонился к ней и ласково взял ее руку в свои ладони.
– Ты такая красивая, Мишель!
Комплимент прозвучал легко и изящно, как будто произносился не впервые, и все равно Мишель было необыкновенно приятно.
– И вовсе я не красивая, Дэвид. Я бывшая рыжая девчонка с бледной кожей, не поддающейся никакому загару. И не надо меня обманывать – я вполне довольна собой и не нуждаюсь в комплиментах.
– Глупая, глупая Мишель! Неужели ты не видишь, как сводят меня с ума твои губы и как мне хочется запустить пальцы в твои чудесные каштановые волосы?
И он поцеловал ее, медленно и осторожно, и тронутая его деликатностью Мишель прижалась к нему. Поцелуй стал настойчивее, и горячая волна захлестнула ее изнутри. Через какое-то время она обнаружила, что прильнула к нему, позволив его языку раздвинуть ее губы. Нет, это не было грубым вторжением – это была ласковая требовательность, и когда он дотронулся до ее подбородка кончиками пальцев, она откинула голову назад, чтобы ему было удобнее.
Уступая ему, она легла на тахту, и когда он прижался, свидетельство того, что он возбужден, было налицо. Мишель понимала, что должна его остановить, но… но она не могла.
Рука Дэвида была уже у нее под блузкой, забралась под лифчик, а затем с неслыханной смелостью – в переплетение каштановых волос между бедер.
– Боже, – простонал он, отрывая губы от ее сосков, – я не могу остановиться. Ты меня с ума сводишь!
И хотя пальцы и губы Дэвида выдавали его искушенность, при которой трудно потерять голову, слова его возбуждали ее еще больше. А потом он внезапно отпрянул.
– Я не думал заходить так далеко… – тяжело дыша, сказал он. – Прости меня.
Мишель с отчаянием вгляделась в его глаза. Как можно дарить такое наслаждение и при этом извиняться? И не только извиняться, но и бросать ее на полпути?
– Ты ведь этого не хочешь… – жарко и путано бормотал он. – Я и в самом деле думал только поболтать, а тут взял и потерял голову. Видит Бог, я ничего такого делать не собирался, Мишель.
Вид у него был такой расстроенный, что Мишель вместо ответа приподнялась и обняла его. Она слышала, какое это страдание для мужчины – зайти так далеко и не кончить.
И вот он уже раздевал ее, покрывая все тело лихорадочными поцелуями, а потом разделся сам. В цирке Мишель привыкла к мужской наготе, но сейчас при виде этого чудесного тела у нее захватило дух. Через несколько минут, доведя ее до исступления, он сам издал неясный крик, а она почувствовала, как изнутри ее наполняет пульсирующее, изливающееся фонтаном тепло. «Господи, – бормотал Дэвид, упав на нее. – Ты – это что-то невероятное, Морковка!»
Мишель ничего не ответила и лишь в порыве любви стиснула его – руками и бедрами, не желая выпускать Дэвида из своего тела. И только затем ей пришло в голову, что она совершила по-своему непоправимый шаг.
Слезы потекли у нее по щекам, и Дэвид слизнул их.
– Соленые, – сообщил он. – Слушай, неужели я сделал тебе больно?
– Нет-нет, что ты! Мне, наоборот, непонятно: я думала, это должно быть больно. Ведь я…
– Да, понимаю. Ты и в самом деле ждала меня все три года. Но так тоже бывает, особенно если девочка много ездит верхом.
– Я с трех лет не вылезаю из седла.
– Ах да! Мы ведь с тобой люди из цирка. Но я старался, чтобы тебе было приятно…
– Это было так замечательно!
– И для меня тоже. И ты знаешь, когда три года назад я встретил тебя, я сразу понял, что именно так все и будет. Ты ведь тоже в это верила?
– Да.
– А тебе жалко, что ты отдала мне свою невинность? – мягко спросил Дэвид, и Мишель была благодарна ему за то, что он не назвал это «вишенкой» или «цветочком», придавая их любви оттенок площадной вульгарности.
– Немного жаль. Но когда я подумаю, что отдала ее тебе, мне становится радостно.
– Как ты жила эти три года без меня?
– Плохо. Я ни с кем не дружила, не бегала за мальчиками, не поддерживала их глупых разговоров, и меня здесь невзлюбили и даже начали травить.
– Бедная! И все это потому, что ты ждала меня.
– Но я многому научилась, и прежде всего – не показывать своих истинных чувств, так что теперь меня, кажется, приняли.
Дэвид накинул на себя и Мишель теплое шерстяное одеяло.
– Любовь любовью, а простудиться и заболеть нам ни к чему, даже если мы Ромео и Джульетта. Кстати, насчет Шекспира. Остаток зимы и весна в нашем распоряжении, и мы сумеем воспользоваться этим, правда ведь?
– Конечно.
– А затем тебе еще год учиться до выпуска и совершеннолетия. А там… там ты увидишь, как я умею держать свои обещания. Пока же…
– Пока же… – эхом повторила она, и они, посмотрев друг другу в глаза, рассмеялись и порывисто обнялись, сжигаемые все тем же вечным огнем.
5
С некоторых пор Мара стала позволять себе маленькое удовольствие – поспать между окончанием дневного представления и началом вечернего, когда поток посетителей заметно спадал. Чаще всего она даже не утруждала себя переходом к своему фургону, а просто устраивалась на раскладушке в заднем отделении палатки, чтобы соснуть часок-другой.
Кланки использовала это время для того, чтобы навестить приятельниц и узнать последние новости. В эти дни, однако, не было иных разговоров, кроме как о финансовых проблемах. А в том, что впереди их ждут большие трудности, Мара не сомневалась. Цирк исправно платил проценты по кредитам и пользовался хорошей репутацией, но прибыль неуклонно сокращалась, приходилось все туже затягивать пояса и все меньше денег оставалось на обновление оборудования, гардероба, да и зарплата росла гораздо медленнее, чем цены.
Самое печальное заключалось в том, что несмотря на репутацию одного из самых респектабельных цирков страны, Брадфорд-цирк как бы застрял в межвременье. И один из главных виновников такого положения дел сидел сейчас за столом Мары, попивал из стакана знаменитое «тигровое молоко» Кланки и не давал гадалке поспать лишний часок.
Мара взирала на мистера Сэма со смешанным чувством нежности и возмущения. Как раз недавно Майкл признался ей, что готов уже сбежать в другой цирк, потому что отец все время ставит ему палки в колеса и не дает довести до конца ни одного из проектов обновления цирка, а хуже половинчатости нет ничего на свете.
Мистер Сэм вот уже полчаса не переставая о чем-то бубнил. Мара не слушала, понимая, что ее присутствие – дело десятое, старику просто нужно выговориться, повспоминать свое славное прошлое:
– … и когда война уже заканчивалась, откуда ни возьмись на голову свалилась «испанка». Столько народу из труппы отдало концы, что пришлось прекратить наши гастроли. Правительство запретило многолюдные сборища, и податься намбыло совершенно некуда. Мы оказались тогда в Медфорде, прямо там разбили на главной арене полевой госпиталь, разделив койки с больными простынями, развешанными на веревках. Брали и городских, потому что больницы были переполнены. Часть наших женщин подалась в медсестры, и один из местных докторов на пару с доком Смитерсом, нашим тогдашним ветераном цирка, выбились из сил, но сделали все, что могли. А потом, не поверишь, поползли слухи, что это мы завезли в город «испанку», и были большие разборки с местными…
Мара украдкой зевнула. Она слушала эту байку, наверное, в сотый раз. Что ж, старикам свойственно без конца пережевывать прошлое… Кстати, а сколько же лет мистеру Сэму? С его костлявостью, все еще густой шевелюрой – интересно, облысеет ли Майкл в его годы? – он мог ввести в заблуждение кого угодно.
Вздохнув, Мара прервала монолог старика:
– А сколько тебе лет тогда было, Сэм?
Мистер Сэм заморгал, сбитый с толку.
– Ну, наверное… если я родился в девяностом… мне было лет двадцать пять. Если бы не нога, я бы тоже славно повоевал! Но в детстве сунул свою задницу под копыта першерона [1]1
порода лошадей-тяжеловозов.
[Закрыть]и получил перелом. Я пришел, чтобы записаться добровольцем, а меня завернули… Это был самый печальный день в моей жизни: мы тогда понимали, зачем и для чего воюем, не то что сейчас с этим Вьетнамом! Полно наших людей побывало на первой мировой. Джесс Олсон вернулся без ноги – отняли по самое колено, – мистер Сэм сделал красноречивый жест, – а некоторые, Джек Тафф, например, и еще один – не помню, как его звали… он еще делал двойное сальто-мор– тале в воздухе – эти так и не вернулись.
Мара внимательно рассматривала его, обдумывая одну идею.
– Так ты был всего на пятнадцать лет старше меня, когда я попала в твой цирк? Забавно… Я думала тогда, что тебе самое меньшее лет сорок.
Мистер Сэм улыбнулся, словно услышал комплимент.
– Мне всегда давали больше моих лет. И это оказалось очень кстати, когда я остался при цирке после смерти моего старика. Хотя я, слава Богу, был вполне готов к тому, чтобы заправлять лавочкой.
– И Майкл у тебя созрел удивительно рано, – лукаво заметила Мара.
– Угу, наверное, так… – На этот раз в голосе Сэма не чувствовалось особого воодушевления. – Мы по-разному смотрим на одни и те же вещи, но я не мешаю ему и не вмешиваюсь в его дела.
– Ой ли, Сэм! – покачала головой Мара.
Старик возмутился:
– Да, черт возьми, я ему не мешаю! То, что я не расстаюсь с цирком, ничего не значит: цирк – это моя жизнь; но я никогда не забываю, что мое дело – сторона. Я даю ему советы, но он вовсе не обязан им следовать.
– И конечно, ты никогда не напоминаешь ему, кто из вас фактически является хозяином?
– Ну, я ведь все-таки имею право настоять на своем, если мне не по душе какая-нибудь его сумасбродная идея? Разве можно вынести, например, когда оркестр начинает играть эту кошачью музыку, которую и музыкой-то назвать нельзя? Народу по душе старые песни, со смыслом и содержанием…
– Но время-то идет вперед, Сэм! Ведь ты и сам раньше вводил всякие новшества.
– А то как же! Но это – совсем другое дело. Мой старик погряз в прошлом, и если бы я не пошел на перемены, мы бы уже давно отдали… – мистер Сэм замолк на полуслове и уставился на Мару свирепым взглядом. – Ладно, черт возьми, твоя взяла! Ты всегда умела всех обвести вокруг пальца. Думаешь, я забыл, как ты уговорила меня продать тебе наши «зимние квартиры» во Флориде?
– Да ты меня ободрал как липку! И потом, разве у тебя хоть раз был повод пожаловаться? Что плохого в том, чтобы из года в год иметь бесплатную зимнюю стоянку?
Старик насупился, но не нашел что возразить. Действительно, деньги, которые он платил, практически целиком шли на покрытие налогов и выплату страховки, а кроме того, Мара не раз и не два отказывалась от выгодных предложений по покупке участка – предложений, которые сулили ей богатство. Впрочем, она и так была богата, хотя никто, включая Кланки, не знал о ее вложениях в недвижимость, в акции и облигации.
– Я вчера получила письмо от Мишель, – заговорила Мара, нарочно сменив тему разговора. – С трудом верится, что она всего лишь школьница, правда ведь?
– Трудно поверить, что наша внучка учится в этом пансионе для снобов, вместо того чтобы по-человечески жить вместе с семьей, – проворчал Сэм. – Забавно, что она до такой степени похожа на тебя! Один к одному твой характер. А вот парень уж очень напоминает… – Он осекся.
– Дэнни напоминает тебе Джейма, хотя цвет волос у него от Майкла – ты это хочешь сказать? Не бойся, меня это уже не ранит, как раньше. Да, у него те же обаяние и способность легко сходиться с людьми, что и у Джейма… Единственная разница – Джейм никогда не был картежником.
Мистер Сэм ощетинился, как всегда делал при малейшем выпаде в адрес внука.
– Ничего, парень перебесится – и все будет нормально. Это же не внук, а чистое золото! – Хмыкнув, он почесал в затылке и, понизив голос, сказал: – Ты знаешь, что у меня было двое сыновей?
– Двое? Представь себе, даже не слышала об этом.
– Майкл – младший. А тому исполнилось семь, когда он подцепил менингит и… – Мистер Сэм пожевал губами, а затем качнул головой: – И меня, и Белль смерть Сэмми-младшего просто вышибла из седла… Такой чудный мальчишка был! Как тень ходил за мной, а потом… его не стало.
На белесые глаза старика набежали слезы.
– Надо же! А я ничего не знала… – ласково проговорила Мара.
– Видишь ли, мне и сейчас нелегко об этом говорить. Словно весь мир закачался под ногами, когда он умер. Вначале я никак не мог в это поверить, потребовалось много времени, чтобы понять, что его нет…
– И тогда твоим утешением в жизни стал Майкл?
– Майкл? – Сэм поморгал. – Ну да, конечно. Белль как раз донашивала его, когда Сэмми заболел и умер. Наверное, его рождение как-то помогло.
«Помогло, да не очень, – полумала Мара. – Майкл так и не смог заменить тебе первенца, зато сейчас это удалось Дэнни».
Мара вздохнула, вспомнив про свое собственное сумасбродство, лишившее ее дочери. Она очень редко видела Викки, но зная, что жизнь дочери устроена, всю свою любовь перенесла на внучку. И сейчас будущее внучки внушало ей большую тревогу. Мара с самого начала не одобряла идею с Кейботской школой, хотя ни с кем даже словом об этом не обмолвилась, а сейчас у нее в кармане лежало письмо Мишель, перепугавшее ее до смерти – потому, что она узнала в ней саму себя. И теперь она не представляла, что ей делать.
Снимая квартиру в Куперсвилле, Дэвид тем самым как бы хотел натянуть нос не только Сэнсановской частной школе с ее суровыми нравами, но и брату. Разумеется, им двигал не только дух противоречия – за прошедший год он прекрасно развлекался здесь с парой-другой девчонок. Правда, все это было до того, как он снова встретил Мишель.
Вслух он любил поворчать перед Мишель по поводу того, что ощущает себя стариком в своем выпускном классе, но про себя он наслаждался преимуществами своего положения. Слухи о его сексуальных подвигах, распространявшиеся в школе, были сильно преувеличенными, но он их не опровергал. В принципе он и в самом деле стал знатоком по части соблазнения, в то время как большинство парней его возраста если и занимаются сексом, то неизменно держат разворот «Плейбоя» в руках. А ведь если вспомнить, как он добился такого успеха у женщин, то невольно признаешь мудрость народной поговорки: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
Слово «несчастье» он про себя произносил с большой буквы, хотя формально случившееся не укладывалось в рамки преступления в чисто уголовном смысле. Если на то пошло, ему еще не было восемнадцати, когда он и Шейла впервые переспали, и это была в такой же степени ее инициатива, как и его. В то лето куда бы он ни пошел, везде он натыкался на Шейлу: та кокетничала, рисовалась, дразнила и мучила его, вихляя пышными бедрами и надувая полные губки. Ну разве мог он спокойно пройти мимо – он, сексуально озабоченный подросток семнадцати лет?
Вначале, правда, он ее сторонился, потому что Шейла была из семьи Мартизанов, а эти потомственные циркачи и закоренелые англикане не любили, когда с их дочками шутки шутили. Старик Мартизан имел репутацию громилы, а у его сыновей кулаки были по пуду каждый. Но когда во время ночного переезда Шейла прокралась в его купе, он буквально на несколько минут потерял голову и до сих пор с удовольствием вспоминает эти минуты. Он держал ее за застенчивую дурочку, а она научила его таким премудростям секса, о которых он даже не подозревал.
А попутно она от него забеременела. По крайней мере, так следовало из ее слов.
Все кончилось колоссальным скандалом, потому что жениться на ней, как она того требовала, он никак не мог, а не жениться тоже не мог, потому что существовали старик Мартизан и его сыновья, которые за любое оскорбление чести своей семьи взыскивали по самому большому счету.
Тогда он пришел с повинной к Стиву, и этот самодовольный мерзавец устроил ему жуткую выволочку. Правда, он нашел-таки выход: отправил Дэвида в далекую Европу – якобы изучать тонкости циркового дела под руководством одного из своих друзей, а когда страсти улеглись, вернул обратно и направил в школу – для завершения образования. Но при этом пообещал, что если Дэвид хоть чуть-чуть отступит от предъявляемых к нему требований, тогда… Одним словом – скотина, а не брат!
Удивительно, но Дэвид сумел из своей ссылки в Европу извлечь максимум удовольствия. Работая как проклятый, вкалывая на самых грязных работах, он исхитрился получить впечатления другого рода, и самое главное из них – женщины. Боже, европейские женщины – это было что-то особенное! Высокие светловолосые шведки, миниатюрные смуглые итальянки и немки – о, эти немки, такие скучные во время флирта и такие изобретательные в постели!
При этом у него не было ни минуты свободного времени. Ханс Шмидт, директор цирка, следил за каждым его шагом, можно сказать, глаз с него не спускал, и Дэвид подозревал, что и здесь не обошлось без брата. Дэвид свое все-таки урвал, но самое главное, он сделал для себя четкий и определенный вывод: семейное дело интересует его лишь постольку, поскольку он будет получать свою долю прибыли, а она ему просто необходима для развлечений и личной жизни.
Когда Стив наконец сообщил, что Дэвид может возвращаться домой и заканчивать обучение в Сэнсане, Дэвид не стал спорить. В любом случае учиться лучше, чем убирать навоз или разбрасывать опилки по арене. Страсти к этому времени поутихли: Шейла, сучка, призналась в итоге, что не знает точно, кто отец ее ребенка, и что она просто уцепилась за выгодного жениха. Угроза физической расправы миновала, и теперь оставалось еще год попотеть в школе, дожидаясь, пока стукнет двадцать один. А там… там, если все будет нормально, он сможет смело плюнуть любимому братцу в глаза и забыть цирк и все с ним связанное как кошмарный сон.
Единственным непредвиденным обстоятельством оказалась Мишель…
