Текст книги "Мишель"
Автор книги: Руфь Уолкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Дэвид облокотился о подоконник и поглядел вниз на грязную, всю в выбоинах мостовую. Мишель! Господи, он и не заметил, как она вошла ему в сердце. Он и представить себе не мог, что способен до такой степени влюбиться в девчонку! Те, другие – все эти Шейлы, Марии и Греты – приходили и уходили, не оставляя ничего, кроме приятных воспоминаний.
И вот как удар грома среди ясного неба – Мишель, ни на кого не похожая, вся – огонь и благородство и вся до последней клеточки преданная ему. Он не уставал заниматься с ней любовью, он вообще не уставал от нее, если уж на то пошло. Стоило ему не увидеть ее хоть какое-то время – и он не находил себе места, сходил с ума при одной мысли о том, что с ней могло что-то случиться и он никогда больше не увидит ее…
Как бы рассмеялся Стив, скажи ему кто-нибудь, что его младший брат, которого оноднажды назвал «юным кобельеро с замашками мартовского кота», по уши втюрился в школьницу-малолетку? Ирония судьбы, не иначе.
И что, если Мишель, смущающая его своей беспредельной искренностью и чистотой, однажды узнает, в чем истинная причина его трехгодичной ссылки в Европу? Она верит каждому его слову – каково же ей будет узнать, что он лжет напропалую?
Предстояло принять несколько очень важных решений, ведь через несколько недель он заканчивает колледж. Стив составил ему расписание: летом – работа в цирке, осенью – поступление в Принстон. Между тем Мишель оставались еще год учебы в Кейботе и еще год до совершеннолетия, а значит, возможности для скорого брака не существовало.
Надо было что-нибудь придумать: не то чтобы его тянуло поскорей на ней жениться, но потерять сейчас Мишель он боялся еще больше.
За спиной зазвенел телефон. Резко обернувшись, Дэвид посмотрел на аппарат и нахмурился. Во всем мире его телефон знал один-единственный человек – Мишель, но она сегодня уехала за город с какой-то школьной экскурсией. Собственно, специально для нее он и установил здесь телефон, чтобы она могла связаться с ним и сообщить, что сегодня или завтра она опять свободна.
Телефон не умолкал, и Дэвид, решившись, поднял трубку.
– Что-нибудь случилось, Мишель? – замирая, спросил он.
На том конце провода какое-то время молчали.
– Привет, Дэвид, – услышал он наконец голос брата.
Дэвид скривился, но тут же изобразил, что обрадовался:
– Вот так сюрприз, братец! Откуда у тебя мой номер?
– Неважно. Какого черта ты позволяешь себе снимать квартиру? Ты что, забыл об уставе Сэнсана?
– Э-э, квартира, понимаешь ли… ее снимает мой приятель…
– Только не надо врать! Ты за нее платишь. И ты на пороге очень и очень больших неприятностей – куда больше тех, от которых я тебя уже однажды избавил. Чуешь, куда ветер дует?
Дэвид все понял, но гнев на время лишил его предусмотрительности.
– Слушай, Стив, мне уже двадцать, и я вполне смогу прожить без твоих советов.
– Ты, дерьмо собачье!! Почему ты не скажешь, что снял квартиру, чтобы водить туда Мишель Брадфорд?! А ведь ей… Тебе напомнить, сколько ей лет?! Шестнадцать!
– Семнадцать, – поправил он мрачно. Выходит, Стив в курсе на счет Мишель?
– Я знал, что ты ничтожество, но опуститься до того, чтобы совращать несовершеннолетнюю – это уже…!
– А что ты о ней знаешь? Ты ее всего один раз за всю свою жизнь видел…
– Два, к твоему сведению! И этого было достаточно, чтобы понять: девчонка слишком хороша для тебя. Идиот! Мы тут делаем шаги навстречу друг другу, думаем, как нам покончить со старинной враждой, и вот подарочек Майклу Брадфорду: Лэски-младший спит с его семнадцатилетней дочкой!
– А откуда он узнает?
– Я-то узнал.
– Ты – это ты… хотя кое на какие размышления это, конечно, наводит. Мишель, уверен, держит язык за зубами, я, естественно, тоже.
– Это не имеет значения. Значение имеет другое: либо ты завязываешь с девчонкой, причем немедленно, либо можешь навсегда забыть о своей доле наследства, поскольку опекун – я, и в моей власти лишить тебя всяких прав на отцовский бизнес. Все ясно?
Злоба захлестнула Дэвида, но на этот раз он сумел держать себя в руках.
– Ты все видишь в кривом зеркале, – успокаивающе сказал он. – У меня самые серьезные намерения в отношении Мишель. Я собираюсь жениться на ней.
– А на какие шиши ты планируешь ее содержать?
– Ну, начну работать. И тебе от этого прямая выгода. Не ты ли мечтал о слиянии двух цирков? А так все получится по-семейному… глядишь, удастся уломать даже этого старого хрыча Брадфорда.
– Вот и меня купил, да? Нет, братец. Я не дам тебе загубить жизнь этой девочки. Она в тебя влюблена без памяти, но с этим покончено. Твоя задача – решительно и бесповоротно порвать с ней.
– А что это ты так озабочен судьбой Мишель? Если бы все это не было совершенной ерундой, я бы предположил… А-а, вот он, ответ на вопрос! Мистер Стив Лэски умирает от страсти к семнадцатилетней школьнице!
– Ты подонок, Дэвид, и о других только по себе судишь. Чем я по-настоящему озабочен, так это судьбой цирка. Я не позволю, чтобы по вине моего брата-сопляка старая вражда разгорелась с новой силой. Майкл Брадфорд ничего не должен знать о том, что ты заморочил голову его дочери. Повторяю, либо ты немедленно рвешь с ней, либо…
– Черта с два! Я люблю Мишель, и это не мимолетная интрижка, не роман на одну ночь. Мы поженимся, и я, пожалуй, не стану ждать, пока ей исполнится восемнадцать. Что скажешь на это?
– Только то, что плакали твои денежки. Я опекун, за мной последнее слово. Даю тебе три дня на размышления. Пораскинь мозгами на досуге, каким трудом ты будешь зарабатывать себе на жизнь – тем более, что ты привык жить на широкую ногу.
– Катись к черту!!! – заорал Дэвид, но услышал в трубке лишь короткие гудки. В отчаянии бросив трубку на рычаг, он упал на кровать, в бешенстве колотя по подушке. Он еще покажет этому ублюдку, кто такой Дэвид Лэски!! Он посадит этого мистера Само-Совершенство туда, где ему положено быть, – в самое дерьмо!!!
6
Два с половиной года пребывания в Кейботе Мишель томилась, с нетерпением ожидая, когда же наконец она закончит школу и сможет присоединиться к цирку, потому что только в цирке ощущала себя своей. После того как она и Дэвид стали любовниками, все переменилось. Дни и недели между февралем и июнем были временем волшебства: краски словно бы стали ярче, восприятие – острее, и вся она была переполнена причудливой смесью радости и сладостной меланхолии.
Перепады настроения казались поразительными. Она без конца хохотала и смеялась, при каждом удобном случае плакала. Ее трогали, например, такие вещи, как одинокая старушка, сидящая с котенком на руках на скамейке в парке… восхищал вид играющих детей. Душа ее пела день и ночь, в ушах то и дело начинала звучать музыка, и если Мишель случалось выбраться с Дэвидом на какой-нибудь рок-концерт, ей стоило величайшего труда заставить себя не начать танцевать в проходе, как какая-нибудь малолетняя фанатка…
Она была несказанно, прямо-таки безумно счастлива. Отчасти от того, что занималась любовью с Дэвидом. Умом она понимала, что принадлежит к тем немногим женщинам, которые возбуждаются почти так же быстро, как и мужчины, а потому могла находить сексуальное удовлетворение с любым интересным ей мужчиной, но не такое, как с Дэвидом – в этом она была почти уверена. Другие девчонки в минуты искренности признавались, что терпят, а то и вовсе избегают интимных отношений с мужчиной. Но она обожала момент близости – вероятно, не меньше, чем сам Дэвид, и это придавало их связи совершенно особый оттенок полной раскованности, дополняемый тем, что ее избранник, которому она отныне принадлежала, происходил из той же среды и говорил на одном с ней языке.
Она не позволяла никаким нехорошим мыслям замутнять свое счастье. Она отмахивалась от того, что Дэвид беспечно сорит деньгами, что иногда даже занимает у нее (после того, как он со стыдом признался, что у него не осталось денег, чтобы сводить ее на концерт или заплатить за бензин для машины). А что до его манеры забывать вернуть деньги, взятые в долг, – что ж, ему и без того предстояло решить целую кучу проблем.
Вот уж кто заслуживал всяческого осуждения, так это его старший брат, выделявший Дэвиду поистине нищенское содержание. Удивительно, как это Дэвид сумел обзавестись такой дорогой машиной? По его словам, он сэкономил кое-что во время работы в Европе…
Они без конца строили планы. Когда Дэвид закончит школу, он должен будет отправиться в цирк к брату, произвести на него впечатление своей зрелостью и чувством ответственности, а затем, когда Стив переведет на имя Дэвида его часть капитала, можно будет публично объявить об их свадьбе – и гори синим пламенем оба их почтенных семейства. Рано или поздно ее родители и его брат признают реальность и найдут общий язык – так всегда бывает в конкурирующих семьях.
Мишель старалась не думать об июне, который приближался с бешеной скоростью, потому что он означал разлуку с Дэвидом на целое лето. С другой стороны, ей иногда хотелось, чтобы время прошло как можно быстрее – ведь это означало, что день, когда они навсегда будут вместе, становится все ближе…
Навсегда. Господи, какое волшебное, чарующее слово!..
Ночь перед церемонией выпуска в Сэнсане они провели в объятиях друг друга. Он, казалось, никак не мог насытиться ею. Мишель пришлось для такого случая заручиться поддержкой Лэйни – Джоан, к счастью, уже уехала домой, – и Лэйни пришла в восторг от этой затеи – целую ночь изображать, что подруга на месте. Никогда еще ласки Дэвида не были такими сладостными, такими лихорадочно-порывистыми, и Мишель была тронута – она понимала, что это прощание, ведь они расстаются на целое лето.
Когда рано утром Дэвид сел в машину, чтобы отвезти Мишель, он долго-долго целовал ее с таким потерянным и жалким видом, что Мишель не смогла сдержать слез. А когда у студенческого общежития она выскользнула из его автомобиля, он какое-то время сидел неподвижный и сгорбленный, а затем дал газу и в несколько секунд скрылся за поворотом.
Добравшись до комнаты, Мишель почувствовала себя совершенно изможденной и разбитой и не раздеваясь упала на кровать. Она собиралась подремать несколько минут, а затем раздеться, но едва голова коснулась подушки, сон сразил ее.
Разбудила ее Лэйни.
– Эй, соня, поднимайся! Если сейчас кто-нибудь войдет и увидит эту смятую постель, скандала не миновать… – Глаза девушки так и горели любопытством. – Ну, как все прошло? Все, как ты думала?
Мишель с трудом сдержала улыбку. Лэйни искренне полагала, что это ее первое свидание с Дэвидом. Что бы подумала ее соседка, узнай она, что они с Дэвидом занимаются сексом… нет, Мишель терпеть не могла этого выражения!., что она и Дэвид вот уже несколько месяцев любовники?
– Ты пила эти самые таблетки, а? – заинтересованно спросила Лэйни.
И вновь Мишель едва не рассмеялась. Она сидела на таблетках аж с самого февраля.
– Разумеется, – ответила она. – А еще Дэвид сказочный любовник!
– Я за тебя рада, – сказала Лэйни со вздохом. – Если бы не он, ты бы, возможно, и не вспомнила, что мы с тобой давние подруги. Так что и за это ему спасибо.
Мишель с искренней нежностью и легким чувством вины посмотрела на Лэйни.
Поглощенная своими отношениями с Дэвидом, она забыла, что у нее есть преданная и верная подруга, способная простить ей даже открытое пренебрежение в течение этих месяцев. Так, может быть, это ее, Мишель, вина, что у нее первые два года не было подруг, это она сама отталкивала от себя тех девочек, которые с открытой душой шли ей навстречу?..
– Ты пойдешь к нему на церемонию выпуска? – спросила Лэйни.
– Нет. Брат по телефону велел ему завтра же приехать в Ньюарк и начать работу в цирке, так что на дневной церемонии вручения дипломов его не будет.
По правде сказать, Мишель саму озадачила непонятная торопливость и непреклонность Стива – даже для человека, способного без колебаний разрушать чужие планы, такое поведение казалось необъяснимым.
– Ну и ладно, больше времени будет на сборы, – отозвалась Лэйни. – Ко вторнику общежитие наверняка уже закроют. Половина комнат уже пуста.
Голос Лэйни был таким печальным, что Мишель невольно отвлеклась от своих проблем. Все правильно, родители Лэйни давно умерли, и школа заменила ей дом. Поразительно, но за все это время Мишель даже не поинтересовалась, куда на лето ездит ее подруга.
– И куда ты поедешь? – спросила она.
– Ну, тут останусь, как всегда. Полагаю, месяц придется поработать консультантом в универмаге, а потом на две недели поеду в имение моего опекуна и его новой жены. Он меня впервые пригласил к себе, и то лишь после женитьбы. Наверное, он считал, что присутствие школьницы в доме холостяка породит ненужные разговоры.
– А как насчет того, чтобы провести лето, разъезжая с цирком? – порывисто спросила Мишель.
– Ты хочешь сказать…? – видуЛэйни был несколько испуганный.
– Ты бы жила со мной и папой в отдельном вагоне – свое купе, полно места. Если тебе нужно подзаработать, наверняка найдется работа и для тебя. Так как? Тебе очень понравится мой папа. Он действительно классный! И Дэнни, брат, тебе очень понравится – только смотри, не влюбись в него по глупости, потому что на таких, как он, полагаться никогда нельзя…
Лэйни, вскочив с постели, сжала подругу в объятиях.
– Согласна, согласна! Я всегда думала, что ты счастливейшая девочка на свете, ведь твой дедушка – владелец самого что ни на есть настоящего цирка!
– Ты так думала? – свела брови Мишель. – Странно, мне до сих пор казалось, что на цирк и циркачей в Кейботе смотрят с презрением… Собственно, поэтому я никогда и не рассказывала о цирке.
– Дурочка, всем это кажется чертовски романтичным! Девчонки от зависти сгорают, что ты можешь бывать в таком экзотическом месте. Если кто-то что-то и говорит, то, можешь поверить, – только от зависти.
– А я стыдилась и, как улитка, забиралась в раковину, – призналась Мишель. – Я вообще не понимаю, как смогла вынести первый год учебы здесь. Впрочем, я боялась выйти из себя – ведь я такая необузданная!..
– Ты? – усмехнулась Лэйни. – Да ты просто душечка!
В дверь постучали, и на пороге появилась староста этажа.
– Срочное письмо, и не кому-нибудь, а тебе, Мишель.
Мишель схватила письмо и, сразу же узнав почерк Дэвида, кинулась на кровать, чтобы прочесть. Ее первое любовное письмо! И как только Дэвид догадался, что она сегодня будет чувствовать себя одиноко!
Она распечатала конверт, улыбаясь в предвкушении заочного разговора со своим возлюбленным, и все еще улыбалась, читая первые строчки. Потом на лице ее появилось недоумение.
А затем весь мир рухнул как карточный домик, построенный из гадальных карт Розы.
«Моя милая Морковка! – писал Дэвид. – Я знаю, что с моей стороны гадко было не сказать тебе всего этого при личной встрече, но я так хотел провести с тобой хотя бы еще одну ночь, прежде чем ты узнаешь о решении Стива.
Он откуда-то пронюхал про нас с тобой и буквально с цепи сорвался, не желает слушать никаких доводов. Если я хочу получить свою долю капитала (а он, как ты знаешь, все держит в своих руках и в любой момент может аннулировать все мои права на наследство), я должен уступить ему и расстаться с тобой – только это может устроить его. Я понимаю, как все это должно звучать для тебя. Ты сейчас наверняка думаешь, какой же я слабак. Но я бы назвал это скорее чувством реальности. Годы, которые я провел в Европе, вламывая как лошадь и выполняя самую черную работу, открыли мне глаза на одно качество моего характера. Я не создан для жизни в нищете – или на грани нищеты. Я слишком привык если не к роскошной, то по крайней мере к весьма и весьма комфортабельной жизни. Если бы я отказался от наследства, чтобы жениться на тебе, мы, скорее всего, оба были бы обречены на жалкую, недостойную жизнь. Ты, наверное, не поверишь мне сейчас, но я делаю это в равной степени ради тебя и твоего благополучия.
Пожалуйста, сумей меня простить.
С любовью
Твой Дэвид».
Это была подпись Дэвида, но в равной степени это могла быть подпись Иуды.
Скомкав письмо, Мишель выпрямилась. Безумным взглядом она обвела знакомую комнату: афишу Метрополитен-опера, которой так гордилась Лэйни, портреты рок– звезд, которыми Джоан закрыла пятно на стене, стеганое с вышивкой одеяло, которое Роза и Кланки прислали ей в первый год обучения, – и ей захотелось все это разорвать, растоптать, а заодно разбить вдребезги зеркало, висевшее на стене у двери.
Но она ничего этого не сделала. Не потому, что находилась на грани обморока и стены вокруг качались и кружились. Сжав голову руками, она подождала, и головокружение уменьшилось. Но не уменьшилась дикая, черная, жестокая и непримиримая злоба, рвавшая ее на части. Нет, она была направлена не против Дэвида – он просто слабохарактерный. Главным виновником был его брат: он сыграл на слабостях Дэвида, и его Мишель ненавидела. Боже, как ей хотелось отомстить! Как она жаждала реванша! Да только не было способа причинить этому человеку ту же боль, какую он причинил ей.
Мишель разгладила письмо. Прочитала его еще раз.
И только теперь зарыдала в полный голос.
7
Утречко выдалось сумасшедшее. Сперва – поломка в одном из генераторов передвижной электростанции, затем – визит члена местного муниципалитета, потом – жалоба на перебои в поставке воды. Пришлось отправить своего лучшего электрика на срочную починку генератора, а потом употребить весь свой дипломатический талант для того, чтобы задобрить визитера. В конце концов чиновник удовлетворился пачкой контрамарок, за которыми, собственно, и приходил, а Майкл, оставив Серебряный фургон на попечение многоопытной секретарши, побежал посмотреть, как прицепляют вагон-зверинец к поезду.
Мечтая о душе, чистом белье и хоть небольшом отдыхе перед началом утреннего представления, он поспешил к пульмановскому вагону. Как и отец, он, став директором, старался не пропускать ни одного представления. Его присутствие за кулисами как будто цементировало представление, так же как проворство и сообразительность заведующего музыкальной частью и идеальное чувство времени Сэма Маркса, ответственного за номера с животнымн, придавали программе ритм и динамику.
Открыв дверь, Майкл удивился, так как в лицо ему пахнуло прохладным воздухом, хотя кондиционер он совершенно определенно выключил перед уходом. Застыв на пороге, он огляделся и как только заметил разбросанные по дивану кожаные чемоданы, расплылся в невольной улыбке – это Викки решила преподнести ему приятный сюрприз.
Несмотря на внутреннее удовлетворение, он сразу же насторожился. Их последняя встреча была не очень приятной. Викки и тогда бушевала, поскольку он наотрез отказался обсуждать возможность своего ухода из цирка. Что же заставило ее приехать сейчас, да еще не предупредив? Уж не случилось ли чего?
Когда Викки вышла из-за перегородки, у него захватило дух. Ее волосы, гладкие и блестящие, цвета дубовых листьев осенью, свободно рассыпались по плечам, и он по– 1ал, что давно уже она не носила волосы распущенными. Она уже успела переодеться в летний халат, и ее фигура, еле-еле прикрытая нейлоном, оставалась такой же идеальной, как в тот день, когда он, не спросив отца, женился на ней. Боже, столько лет прошло, а он все еще робел перед ней как мальчик!
Иногда, когда она выводила его из себя, Майкл мечтал, чтобы она хотя бы немного потолстела или на голове у нее появилось несколько седых волос. Может быть, тогда, думал он, она перестанет так беспощадно требовать совершенства от других? Но тогда бы она перестала быть Викки, той самой Викки, которую он любил до самозабвения…
– Вот так сюрприз! – сказал он, стараясь не выдать своего волнения.
– Еще бы, – ответила она и улыбнулась.
Майкл подошел ближе, чтобы приветствовать Викки символическим супружеским поцелуем. Будь его воля, он зацеловал бы ее до смерти, но это наверняка ей не понравится.
– Мне тебя не хватало, – проговорила Викки. – Целых шесть недель.
– И два дня и… э-э… три часа, – отозвался Майкл, и в голосе его предательски прорезалась хриплая нотка.
– Как насчет того, чтобы остаток гастролей провести в моем обществе? – спросила она.
– Ты… У тебя все в порядке, Викки?
Викки чуть отступила.
– Разумеется, все в порядке. А что, обязательно должно случиться что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы мне захотелось побыть с тобой? Если ты хочешь, чтобы я уехала…
– О нет, я хочу, чтобы ты осталась! Каждый год я уговариваю тебя отправиться со мной на все лето.
– Этой весной ты об этом не попросил, – сказала она чуть слышно. – Разве мы о чем-то подобном говорили?
Майкл пристально посмотрел на жену, пытаясь понять, что кроется за ее словами. Что это, обвинение в равнодушии? В том, что он ею пренебрегает? По правде сказать, он просто устал всякий раз умолять ее и получать неизменный отказ. Ну, и обида давала о себе знать. Как ни крути, это ненормально, когда на протяжении восьми месяцев муж живет отдельно от своей жены.
– Полагаю, это и есть ответ на вопрос? – заговорила Викки, и Майкл понял, что пауза слишком затянулась. – Надо думать, у тебя появились какие-то иные интересы и я уже ничего для тебя не значу?
Майкл нахмурился. Как это, черт побери, понимать? Она что, ревнует? Уж ей-то следовало бы знать, что он не какой-нибудь ловелас. Да, был однажды коротенький эпизод – с журналисткой, которая брала у него интервью. Вначале это волновало и возбуждало, пока как-то утром, проснувшись, он не понял, что весь азарт – в преследовании добычи, а не в обладании ею, и единственная женщина, которую он по-настоящему желает, – это Викки.
Может быть, Викки узнала про эту историю и потому приехала?
– Почему бы тебе сразу не сказать, что у тебя на уме? – спросил он негромко.
– Мне стало очень одиноко, – откликнулась Викки, и на глазах ее неожиданно показались слезы. – Я подумала… в общем, Мишель вот-вот, сразу после выпуска, будет работать в цирке, Дэнни уже здесь, а мы, что ни говори, должны оставаться одной семьей. А кроме того, я устала быть соломенной вдовой.
Чутье подсказало Майклу, что дело не только в этом. Было еще что-то, в чем она не собиралась ему исповедоваться. Но что бы это ни было, значение имело лишь то, что она здесь и что время вынужденного летнего одиночества подошло к концу. Кто знает, не удастся ли им переставить стрелки часов назад и начать жизнь заново – сделать ее такой, какой ей следовало быть? И дело не только в интимных отношениях – с этим у них все обстояло как нельзя лучше. Скорее, нужно было говорить об интимности духовной – той, которая объединяла их в первые годы совместной жизни.
Нельзя сказать, чтобы он обвинял Викки в том, что их брак застопорился на полдороге… Господь свидетель, не она одна была виновата в этом. Он вполне мог бы заняться другим бизнесом и дать ей ту стабильность, о которой она мечтала. Но Майкл всегда стоял на своем, а потому не уступил ни на йоту.
И вот он наконец-то, кажется, одержал победу…
Улыбаясь и глядя ей в глаза, Майкл поймал руку Викки. Он весь дрожал от возбуждения, но, зная жену, не спешил. Он просто поцеловал ее в щеку, затем в переносицу. Потом в губы.
– Мне не хватало тебя, Викки, – прошептал он. – Я рад, что ты здесь. Надеюсь, ты больше никогда от меня не уедешь?
Викки прильнула к нему – сердце у нее застучало, дыхание участилось. «Удивительное все-таки сочетание: такая страстная натура и такая холодность в общении», – подумал вдруг Майкл. «Снежная королева» – так назвал ее один из техников, не подозревавший, что Майкл стоит рядом. Лед и пламень, слитые воедино, – не в этом ли заключается секрет его непроходящей любви и потребности в ее присутствии, ее близости?
Прижав ее крепче, Майкл зарылся лицом в каштановые волосы. От них веяло гвоздикой – любимым ароматом его жены. Совершенно очевидно, что она хотела, чтобы он занялся с ней любовью, и, чего греха таить, он был более чем готов к этому. После полутора месяцев воздержания он был на взводе, совсем как какой-нибудь мальчишка.
– Через месяц наша дочь заканчивает колледж, – сказал он, стараясь задобрить Викки. – Как насчет того, чтобы съездить на церемонию вручения дипломов?
Викки отстранилась и заглянула ему в глаза.
– А ты сможешь? Если не ошибаюсь, по плану у вас гастроли в Кливленде?
– Старик на пару дней возьмет управление на себя. Ему полезно немного покомандовать!
– А в случае чего, – Викки улыбнулась, – Дэнни всегда на подхвате.
– Вот именно… – не очень уверенно ответил Майкл. – Снимемся заранее, дня за два, задержимся немного в каком-нибудь мотеле – как тогда, помнишь? – а затем заявимся к Мишель – вот уж будет радости! Ну, что скажешь?
– Звучит заманчиво, – сказала Виккк и поцеловала его. – Но давай о деталях поговорим попозже.
– О, ты припасла более интересный предмет для разговора?
– Никаких разговоров! Все разговоры потом. Мы не виделись целых полтора месяца… или ты забыл?
Мишель стояла на зеленой лужайке перед школьной часовней, и ей казалось, что она смотрит на все происходяшее вокруг сквозь перевернутый бинокль. Выпускницы, окруженные родителями и друзьями, все в светлых платьях пастельных тонов, делавших их похожими на цветы, преподавательницы в темных, мрачных нарядах, напоминавших форму, хотя это были дорогие платья, – все это выглядело нереальным.
За последний год ее часто посещало чувство отрешенности: казалось, будто она живет в другом измерении. В известном смысле эта отрешенность приносила облегчение, отделяя ее от не стихающей ни на минуту боли. Вот и сейчас она двигалась через суету, болтовню, смех, держала осанку, раскланивалась, улыбалась, произносила нужные слова – на деле же была отгорожена от всего стеной, через которую с трудом могла пробиться боль от еще не зажившей раны.
«Интересно, приедут ли родители?» – подумала она. Для отца оставить цирк во время гастролей в Кливленде – дело очень сложное. А вот мама должна приехать на столь торжественное событие. Стоя среди выпускниц, Мишель пыталась разглядеть знакомые лица в толпе собравшихся на церемонию родственников.
За последнее время боль стала тише, лишь какое-то ноющее чувство пустоты сохранилось в душе. Да, конечно, Мишель теперь была совсем другая – более мудрая, не такая доверчивая. Она больше не будет глупой и наивной девчонкой… Забавно, но одноклассницы – как одна! – твердили о том, что она наконец-то выползла из своей раковины, хотя, по сути, она спряталась в другой скорлупе – еще более толстой, хотя, может быть, более красивой и сложной. Для нее больше не имело значения, что о ней думают окружающие – и не в этом ли был секрет ее резко взлетевшей популярности, на которую ей, в общем-то, было глубоко наплевать?
Классная наставница суть происшедших перемен определила лаконично: «Вы стали зрелой личностью, Мишель», – после чего ее избрали президентом выпускного класса. До чего же это было странно – получать комплименты за то, что ты стала циничной, равнодушной к проблемам других людей и научилась за внешней общительностью скрывать глубочайшее внутреннее опустошение!
– Мишель, это розовое платье фантастически идет тебе! Кто говорил, что темно-рыжим не идет розовый цвет? – Это была Лэйни, похожая в своем бледно-желтом платье на одинокий лютик. – Знаешь что, – заторопилась она. – Я собралась летом поработать на своего опекуна. Ты не могла бы немного помочь: напечатать на машинке текст контракта, помочь заполнить документы?
– Только после того, как ты выучишь алфавит, – пошутила Мишель.
Тут к ним подошел мужчина средних лет, явно скованно чувствующий себя в костюме-тройке, держа под руку весьма неряшливо одетую молодую особу. Мишель приклеила одну из своих дежурных улыбок и была представлена опекуну Лэйни и его жене, а потом снова взглянула туда, откуда должна была появиться мать.
Лэйни, захлебываясь от восторга, делилась своими планами на лето, когда до плеча Мишель неуверенно дотронулся мистер Бевенс, заместитель декана. По его серому опрокинутому лицу Мишель без слов поняла, что произошло что-то ужасное.
Но она не могла даже предположить, что стряслось такое…
После завершения скорбных, мрачных похорон – а на погребение Викки и Майкла собрался весь цирк – Мара и Кланки на арендованном для церемонии лимузине отвезли Мишель обратно к цирковой стоянке. Дэнни, похожий на потерявшегося малыша, ехал на машине мистера Сэма.
Кланки утирала платком красные от слез глаза, изредка всхлипывала, но не проронила ни слова. Мишель тоже молчала. Она сидела неестественно прямая, оцепеневшая, и Мара, несмотря на свое глубокое горе, ломала голову над тем, как утешить внучку.
Но что она могла сказать? Что смерть иногда может быть и благом? Однако и Майкл и Викки отличались завидным здоровьем, и как же может быть благом смерть для людей, которым впереди предстояла долгая-долгая жизнь? Не годились и традиционные слова про счастье легкой смерти. Никто не мог сказать точно, сразу ли они скончались, когда огромный грузовик сбил их на шоссе, или мучились перед тем, как отойти в мир иной. Да и опасно это было – напоминать о страшном происшествии на одной из безлюдных дорог штата Пенсильвания…
И уж совсем неискренне прозвучали бы слова о том, что время лечит. Она, все еще страдавшая от раны, нанесенной смертью Джейма, не смогла бы произнести вслух такие лживые слова.
«О Джейм, наша красавица-дочь, наша Принцесса Солнышко, ушла. Я наделала столько ошибок в этой жизни и столько раз бросала ее… Прими же ее у себя на небесах и как только встретишь ее, сразу же передай, что я ее любила и люблю. Пускай хотя бы теперь, в той жизни, ее согреет родительская любовь…»
Воспоминание о Джейме как всегда помогло ей собраться с силами, в очередной раз смириться с несправедливостью судьбы – и вдруг, словно кто-то нашептал на ухо нужные слова, Мара поняла, чтодолжна сказать внучке.
– Твоя мать неделю назад зашла ко мне, – заговорила она, прерывая тягостное молчание. Кланки подняла голову, а в ослепших от горя глазах Мишель что-то шевельнулось. – Она просила меня погадать ей на картах.
– И ты это сделала? – Губы Мишель одеревенели, и слова прозвучали невнятно.
– Я попыталась, но карты хранили молчание, они ничего не хотели говорить. Так бывает, если гадалка любит… или сильно привязана к человеку, которому она гадает. Тогда карты могут промолчать про печальные события, которые произойдут в будущем.
– Если бы они поехали по другой дороге или летели самолетом, или сели в поезд – они бы и сейчас были живы. И почему они поехали вместе? Я не помню, когда в последний раз они отправлялись куда-нибудь вдвоем.
– Они переживали свой второй медовый месяц. Не знаю, важно ли это для тебя сейчас, Мишель, но в последнее время они были очень близки друг другу и очень, очень счастливы. Твоя мать собиралась остаться с отцом до конца гастролей, чтобы семья снова была вместе. Они поехали, чтобы забрать тебя и вернуться в цирк.
