Текст книги "Камень Солнца. Рассказы этнографа"
Автор книги: Рудоль Итс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
САГА О ГАРПУНЕ
– Опять пучки костяных проколок! – досадливо произнес Михаил Николаевич, с трудом поднимаясь на край расчищенного могильника.
...Четырнадцать тысяч лет назад на остров, маленькой песчаной каплей расположившийся посередине огромного, как море, Онежского озера, лодки прибывали только в сумерках. Горели яркие факелы. Молчаливые люди племени щуки или окуня медленно выносили на берег колоды, грубо отесанные каменными топорами. В колодах лежали погибшие соплеменники. Далеко, особенно далеко по воде, разносилось заунывное пение – погребальный гимн храбрым воинам, мудрым старцам, покинувшим мир света и переселившимся теперь на Остров Мертвых.
Живые молча ворочали валуны, каменными ножами долбили песчаную землю, выбрасывая ее пригоршнями.
В неглубокую яму опускали колоду и аккуратно рядом с усопшим укладывали каменный нож, принадлежавший ему, крючки и гарпуны, прясла и грузила для сетей, стрелы, лук и... пучок каких-то костяных проколок.
Умершим женщинам клали бусы, костяные иглы и одну-две проколки из кости прямой формы, которые употребляли при шитье одежды, носили как украшение. Пучки костяных проколок изогнутой формы клали в могилы мужчин, в могилы воинов!
– Вы чем-то расстроены, Михаил Николаевич? – участливо спросил начальника экспедиции рослый практикант археологического отряда Костя Сергеев.
– Голубчик, – Михаил Николаевич так обращался ко всякому, невзирая на пол и возраст, – голубчик, вы знаете, зачем древним рыболовам нужны пучки проколок?
Костя выразительно пожал плечами.
– Я тоже не знаю. Глупо дожить до седин, копать сорок лет, шесть раз находить такие пучки и не знать их назначения. Глупо, но не смешно. Вы зря, голубчик, улыбаетесь, это не пустяк.
Михаил Николаевич совершенно не умел сердиться. Никто из участников экспедиции не мог припомнить случая, чтобы он повысил голос или насупил брови. Массивная фигура Михаила Николаевича, казалось, источала природную доброту. Отношения во время полевых археологических работ по традиции не были официальными. Костя примирительно заметил:
– Михаил Николаевич, да это на самом деле пустяк. Всем уже известно, что такие пучки соответствуют рыбацкой, простите, рыболовной культуре, а все остальное детали...
И тут Костя понял, что продолжать в том же духе опасно. Михаил Николаевич как-то ощетинился и громовым голосом перебил:
– Рыбацкая культура! Голубчик, да вы курица, а не археолог. Есть рыбачьи лодки, рыбацкая уха, а культура рыболовов. Пора бы знать. Ничего себе пустячок! Шестьдесят лет назад впервые нашли этот предмет. Шестьдесят лет не могут понять, что он значит, а вы – пустяк! Вам просто наплевать на суть, на истину. Наука требует от нас: скажите, как жили люди прежде, каков был их быт, какие вещи окружали их? Да вы понимаете, что говорите? – Михаил Николаевич вздохнул, и голос его стал обычным, немного задумчивым. – Мы собираемся лететь к звездам, не я, конечно, а другие, нести свои знания о своей планете. А так ли хорошо мы знаем ее? Может быть, пучки, которые кладут рядом с телом рыбака и воина, всего лишь неизвестная частность, но не пустяк!
Пристыжённый и немного обиженный за «курицу», Костя присел у края могильника.
Михаил Николаевич, продолжая мысль, громко сказал:
– Василию Федоровичу будет интересно узнать о нашей находке.
Костя поднял голову.
– Василий Федорович – чистый этнограф, разве ему интересны наши материалы?
– Интересны, голубчик. Он много лет собирает данные о рыболовстве в новокаменном веке, сопоставляет их с находками этнографии. В его таблицах пучки проколок всегда вместе с гарпунами, крючками, грузилами.
Солнце стояло еще высоко, хотя было десять часов вечера. Через озеро к острову спешил катер, чтобы забрать всех на материк, где был постоянный лагерь. Островок маленький, в штормовую погоду он оказывался отрезанным от внешнего мира. На островке был аварийный запас продовольствия, палатки, но без особой нужды на нем не оставались на ночь.
– Костя. – Михаил Николаевич обнял практиканта за плечи, и они не торопясь пошли к косе, к причалу. – Дайте телеграмму Василию Федоровичу.
Костя обрадовался. Ему неприятен был собственный промах, и с готовностью он ответил:
– Вот он обрадуется! А что сообщить?
Михаил Николаевич как-то странно улыбнулся:
– Сообщите так: «Найден еще пучок костяных проколок»... Он так обрадуется!
Тон, каким была произнесена последняя фраза, вызывал сомнение, доставит ли на самом деле сообщение радость Василию Федоровичу, но Костя не обратил на него внимания.
Когда прибыли в лагерь, Михаила Николаевича утащили археологи показывать новые находки, а Костя помчался на почту.
...Кончилось лето и с ним летняя практика. Как-то накануне ноябрьских праздников Михаил Николаевич назначил Сергееву встречу в Институте этнографии, где Костя бывал редко, хотя этот институт располагался на противоположном берегу Невы. На третьем этаже у этнографов размещались коллекции по антропологии и археологии каменного и бронзового веков. Проходя по музейным залам, Костя встретил Василия Федоровича.
– Здравствуйте, Василий Федорович! Вы не видели Михаила Николаевича?
Василий Федорович – седой, в длинном синем халате – равнодушно кивнул и, нахмурившись, отчетливо произнес:
– Ваш шеф скоро придет. Вам не следовало так шутить. Молоды еще.
Костя опешил. Он ничего не понимал. Разве когда-нибудь он посмел бы совершить нечто подобное по отношению к Василию Федоровичу, человеку, пользующемуся огромным авторитетом и у этнографов, и у археологов.
Василий Федорович быстро пошел дальше, но Костя догнал его.
– Простите, Василий Федорович, но я ничего не понимаю. Тут недоразумение.
– Что же вы, и телеграммы мне не посылали?
Вспомнилась улыбка Михаила Николаевича, его возглас: «Он так обрадуется!» Влез в историю.
– Василий Федорович, постойте! Я не знал, что...
– Вы не знали, что я слышать не могу об этих пучках, которые всюду путаются, нарушают схему? Да я во сне вижу крючки, гарпуны и проколки в пучках! Не знали... Конечно не знали, а все-таки так шутить не стоило!
В рассуждениях Василия Федоровича не было четкой логики, и все же Костя чувствовал себя прескверно. Василий Федорович продолжал:
– Обрадовались? Еще бы – новая находка. Не терпелось обрадовать, даже телеграмму дали!
Костя что-то пробормотал и попятился к выходу из зала.
– Нет, теперь постойте, – не унимался Василий Федорович, – я двадцать лет собираю материал по рыболовству в неолите, составил специальную картотеку. А ну, идите сюда.
Косте ничего не оставалось, как пройти в распахнутую дверь кабинета.
Картотека была уникальной. Здесь были фотографии пучков костяных проколок из захоронений, найденных на территории нашей страны, на Аляске, в Финляндии, Норвегии, Дании, Канаде и даже на Гавайских островах. Очень похожие пучки. Только в одних чуть меньше, в других чуть больше проколок, в одних проколки, изогнутые больше, в других меньше. Специальный раздел был посвящен пучкам из стоянок рыболовов бронзового века. Совсем неожиданно тут оказались и фотографии могильников, где вместе с бронзовыми крючками и гарпунами находились пучки бронзовых проколок, напоминавших костяные.
Костя был восхищен. Василий Федорович с видимым удовольствием следил за тем, какой эффект произвела на практиканта его коллекция.
– Мы квиты, Константин Андреевич! Моя резкость в наказание за ваше чрезмерное послушание шефу. Михаил Николаевич мой старый друг и сокурсник, он шутить любит. А если серьезно, ничего я не добился. Вы видели, что на отдаленных друг от друга территориях, в разные эпохи – всюду пучки проколок, которые похожи на какие-то остроконечники. Люди не могли создавать одно и то же так просто, ради забавы. Проколки, собранные в пучки, имели какое-то серьезное значение. Вы согласны?
Костя был согласен. Больше того, ему уже казалось заманчивым раскрыть тайну и войти в науку первооткрывателем.
– Вот было бы здорово: понять – зачем они? – мечтательно вздохнул Костя.
– Что же, Константин Андреевич, открывайте. Я испробовал много вариантов. Сопоставляя различные данные, изучал предания, смотрел этнографический материал. Пока нет ответа. Попробуйте вы. Я перестал ездить в этнографические экспедиции. Годы... Без этнографии этого не отгадать. Может быть, где-нибудь на севере, у рыбаков чукчей или эскимосов можно найти ответ. Помните об этом, если будете в тех краях. Пучок проколок на самом деле пустяк, точнее – частность, чтобы только им и заниматься, но помнить о загадке следует. Заболеете кладоискательством – приходите, я вам расскажу все, что мне известно.
До позднего вечера Костя просидел в библиотеке, просматривая все известные сводки археологического материала культуры рыболовов эпохи неолита. Дома Костя долго не мог заснуть. «Пустяк, – думал он, – но ведь называют предметы по имени первооткрывателя! Радио Попова, пучок Гиса, кажется, он из области медицины. Ничего, будет пучок Сергеева Константина, двадцать лет работал Василий Федорович, ну и что? Если бы он занимался только проколками, ничего не сделал бы. Двадцать лет он попутно собирает о них сведения, пытается понять их назначение. Сколько раз бывало так: кто-то ищет долго-долго, а приходит молодой – и сразу открыл. Что, это вполне... пучок Сергеева, нет, лучше пучок Константина... А может быть, все-таки Василия Федоровича?»
Костя занимался пучками ровно два месяца. Не найдя быстрого и гениального решения, он взялся за дипломную работу. Это, конечно, не открытие, но выполнить ее следовало в срок и хорошо.
Через год Константин Андреевич Сергеев получил право на самостоятельные раскопки средневековых памятников в низовьях Амура. Он тщательно готовился. Все свободное от организационных дел время проводил в библиотеке у этнографов, в коллекционных хранилищах. Штудировал старинные и современные описания культуры и быта коренного населения бассейна Амура. Из разговора с Василием Федоровичем он твердо усвоил одно: чтобы понять вещи, извлеченные из земли, надо знать этнографию тех мест.
Короткая легенда, записанная голландским путешественником XVII века у нивхов, заставила его задуматься. Он что-то вспомнил, быстро переписал ее и, спустившись по лестнице, вбежал в кабинет Василия Федоровича.
– Василий Федорович, здравствуйте! Вы знаете что? – Костя не дал опомниться хозяину кабинета и продекламировал: – «А еще богатырь направил лодку свою прямо на косяк кеты, и зажгли факелы шедшие за ним следом, и взметнулись гарпуны простых людей и убивали они по одной рыбине, а богатырь поднимал гарпун с многими остриями, и много рыб падало на дно его лодки»! Ведь это же костяные пучки!
Василий Федорович улыбнулся:
– Легенда записана голландцем Витсеном. Я знаю ее. Первое время я думал так же, но на Амуре не найдено ни одного пучка. Ни сейчас, ни в далеком прошлом ни один народ не ловил там на подобные пучки. У богатыря, как и полагается по легенде, был богатырский гарпун или связка гарпунов. Что, заболели тайной?
Костя махнул рукой:
– Да нет! Готовлюсь к экспедиции на Амур и читаю этнографические опусы. Так на Амуре нет загадочных проколок? Жаль. Здорово было бы, если бы они там были!
– Не огорчайтесь, Константин Андреевич. – Василий Федорович перешел на утешительный тон. – Будь так просто, не ломали бы голову шестьдесят лет, не было бы ничего загадочного. Занимаясь раскопками, восстанавливая жизнь ушедших поколений, помните и о живых. Наблюдайте. Будьте не только археологом, но и этнографом. По правде сказать, мне сдается, что пучки не зря всегда находятся рядом с рыболовными снастями. Не зря!
Костин отряд на Амуре собрал хороший материал. «Пучка Сергеева» не получилось.
Прошел еще год. Сергеев повзрослел, возможно, и поумнел. Как-то при встрече он сказал Василию Федоровичу:
– Вы знаете, на вашу загадку, – Сергеев так и сказал «вашу», очевидно, идея «пучка Константина» была всего лишь данью молодости, – да, на вашу загадку ответ, видимо, можно найти только в живой этнографии тех же приполярных областей.
Василий Федорович снял со стеллажа ящик, и Костя увидел два пучка по восемь костяных изогнутых проколок в каждом.
– Последние находки Михаила Николаевича на том же островке. Он грозит, что десятый пучок заставит меня съесть, если я ему не скажу, что они такое. Так что, Константин Андреевич, выручайте. Я уже закончил свою работу по рыболовным снастям новокаменного века. Смотрите, в таблице я посмел поместить пучки проколок, правда, с оговоркой, рядом с гарпунами.
Костя внимательно стал разглядывать таблицу. К сохранившимся каменным наконечникам гарпунов были реконструированы деревянные древки, крючки висели на жилах, и только костяные проколки лежали прямо или наискосок, так, как они были найдены, и производили странное впечатление – какое же это орудие лова?
– Мне кажется, Василий Федорович, что вы правы, хотя на вашей стороне пока только легендарный богатырь.
– Мое предположение не факт, но что делать? Мне нужен факт, а его нет. Остается либо забыть о пучках, либо логически домысливать. Забыть нельзя, а логика как на моей стороне, так и против меня. Возможно, проколки просто украшение, хотя вряд ли...
В это лето Костя опять уехал на Амур. Как обычно, раз в полмесяца, на экспедиционной машине он приехал в райцентр за почтой для всего отряда. Его ждала телеграмма с предложением передать руководство отрядом заместителю и вылететь на Чукотку, где на мысе Уэлен проводил раскопки Михаил Николаевич.
Через три дня Костя был в Магадане, а еще через двое суток катер доставил его на базу экспедиции. Причина неожиданного вызова стала известна только здесь: Михаил Николаевич после сердечного приступа в тяжелом состоянии был отправлен на материк, и Сергееву поручили свернуть лагерь. Из четырех пунктов, где работала экспедиция, три находились рядом с базой, а четвертый в ста пятидесяти километрах на уединенном мысу. Здесь проводили разведку двое: молодой практикант (Михаил Николаевич любил самостоятельных практикантов) Сергей и его проводник – учитель истории чукотской школы Ратмир (на Севере мальчикам часто дают старинные русские имена). Пока сворачивали основную базу, Костя, воспользовавшись тихой погодой, захватив ружье, немного продуктов, на моторке пошел вдоль берега на дальний участок.
На исходе вторых суток Костя увидел над голым каменистым берегом на высоченной алюминиевой мачте красный флаг первооткрывателей и понял, что подъехал к нужному месту. Тупые и остроконечные камни, наступая друг на друга, сбегали в море. Пристать к берегу было невозможно. Сергеев сделал несколько кругов, затем прошел на лодке вперед, но бухты не увидел. Вернулся назад, заглушил мотор и вскинул ружье.
На резкие выстрелы двое появились на берегу. Ратмир ловко спрыгнул на самый ближний к воде уступ и стал ждать, когда Костя кинет ему конец веревки. Константин, не включая мотора, на веслах подошел к берегу.
– С приездом! – весело крикнул Ратмир и добавил: – Я сейчас к тебе сяду и покажу, куда надо ехать. Меня зовут Ратмир, а ты кто, геолог?
Лодка почти уткнулась в берег, и Ратмир легко вскочил в нее и уселся на корме у мотора.
– Я за Михаила Николаевича, – ответил Костя, – он заболел. Куда ехать? Я сейчас заведу мотор.
– Как заболел? Такой здоровый!
– Сердце наверное. Ты вынь весла, я сам заведу мотор.
Ратмир завел мотор, и через несколько минут, обогнув каменный уступ, который Костя принял за продолжение берега, лодка вошла в бухту. Сергей ждал их. Он подтянул лодку и вместо приветствия спросил:
– У тебя, Костя, патронов много?
– Есть еще, а что у вас случилось?
– Кончилось все. Неделю сижу на рыбной диете, и то спасибо Ратмиру. С продуктами ерунда вышла.
Разговор продолжили в палатке. Ратмир у костра пристроил палочку – рожень – с нанизанной на нее рыбой.
– Мы ушли на разведку, – продолжал Сергей, – а медведь все запасы растащил. Муку и чай только оставил. Первое время гусей били, кончились патроны – и сидим на одной рыбе.
– И то скажи мне спасибо, – вставил Ратмир, – изыскатель называется – ни спиннинга, ни крючка. Пришлось вспомнить, как отцы и деды рыбачили. Без меня совсем бы голодным был.
Костя посмотрел на обоих: загорелые, веселые, на бедствующих не похожи.
– Рыбная диета вам явно на пользу. Короче, завтра лагерь снимаем. Экспедиция сворачивается. Вы работу-то закончили?
– Закончили. Нас должны были снять вчера. Мы решили, что срок продлен. Раз уезжать, дай ружье. Пойду гуся напоследок подстрелю, ты гость все-таки.
Сергей взял Костину двустволку и вышел из палатки.
– А как вы обошлись без рыболовных снастей? – вспомнил о беде товарищей Костя.
– Очень просто, – Ратмир улыбнулся, – живая этнография!
Чукча вытащил из угла странной формы метелку. К длинному черенку толстым шпагатом были привязаны восемь острых чуть изогнутых деревянных наконечников. Изгиб был ближе к тупому концу, и все восемь наконечников соединялись в местах изгиба в метелку, так что ощетинившиеся острия торчали во все стороны.
– Пучок Сергеева, – тихо ахнул Костя и, схватив метелку, закричал: – Пучок Василия Федоровича! Живой, реальный! Факт!
В палатку заглянул Сергей:
– Ты что кричишь, Костя, спятил?
– Ребята, вы сейчас все поймете. Двадцать, больше, чем двадцать лет Василий Федорович ищет разгадку тайны пучков костяных проколок, которые археологи находят на разных материках. Он предположил, что они – орудия лова, что-то вроде гарпуна или пучкообразной остроги. И вдруг эта метелка. Это ведь здорово!
– Так те костяные, а наш из дерева. Его Ратмир сам сделал, – иронически заметил Сергей.
Ратмир привстал и гордо произнес:
– Я тебе говорил, что ты плохо знаешь этнографию. Во-первых, я не сам выдумал, во-вторых, наши старики делали эти пучки из кости. Когда рыба идет косяком плотно-плотно, метнешь простую острогу – одну рыбу поймаешь, а такую метнешь – много рыбы добудешь. Понимать надо!
При переезде на базу Костя, как маленького ребенка, держал замечательную метелку – метельчатый гарпун. Ратмир, сидевший за рулем, кричал:
– Да брось ты нянчиться с ней. Приедем, я тебе сделаю сколько захочешь – пять, десять. Все возьми, все увези к себе, отдай Василию Федоровичу.
Счастливый Костя, стараясь перекрыть шум мотора, отвечал:
– Сделай, Ратмир! Сделай много. Дорога дальняя. Одну мы подарим Сергею, пусть становится грамотным.
Сергей, довольный успешной охотой на гусей (четырех он вез даже на базу), только снисходительно улыбался.
С базы Костя послал Василию Федоровичу телеграмму: «Вы правы. Этнография подтверждает. Везу доказательство. Пучки проколок – своеобразный тип гарпуна или остроги. Поздравляю, рад вашему открытию. Сергеев».
ФРЕСКА БОНАМПАКА
Дорожка от яркого лестничного фонаря ворвалась в затемненный зал музея, коснулась пола, перегнулась у плинтуса и вскарабкалась на стену. Со стены на Кузнецова смотрели чернокожие воины в шкурах ягуаров...
И вновь вспомнились последние дни работы конгресса этнографов-американистов в Париже, на котором Кузнецов возглавлял советскую делегацию. Уже были прослушаны все доклады, заканчивались экскурсии по музеям и архивам, и теперь делегатам показывали специальные кинофильмы.
Просмотр фильма, названного достаточно сухо, «Новые материалы древней цивилизации Центральной Америки», был устроен в небольшом конференц-зале. Погас свет, и перед зрителями закачались зеленые листья, ощетинились кактусы. Желтая пыль ударила в подножие пирамиды.
Объектив побежал вверх от ступеньки к ступеньке. Выше и выше. Пирамида Солнца – сооружение из четырех поставленных одна на другую уменьшающихся в размере усеченных пирамид. На стороне, обращенной к тропе жрецов, несколько суживающихся лестничных маршей, они ведут к святилищу. Линия основания больше двухсот метров, плоскости между террасами устроены так, что толпа зрителей у подножия не может видеть происходящего на вершине. Перед ней только подъем, исчезающий в голубом небе, уходящий к солнцу. Когда процессия жрецов медленно поднималась по лестнице, изумленная толпа видела как бы их вознесение.
Мелькают кадры. Древняя столица майя. Каменная стена вокруг города. Дворцы правителей и знати. Колоннады, астрономические обсерватории, платформы для танцев. Храмы и пирамиды. Улицы выложены щебнем, он настолько прочен, что даже спустя тысячелетия кажется цементной кладкой. Мощенные щебнем дороги связывают крупнейшие города и торговые центры. И все это на земле народов, не знавших железа и изготовлявших оружие из кремня и вулканического стекла.
С точностью до минуты древние астрономы высчитывали солнечный год, предсказывали затмение Солнца, узнавали периоды обращения Луны и Венеры.
Вот стадион. На каменной стене сохранилось кольцо, куда забрасывали каучуковый мяч: играли две команды – одна защищала кольцо, другая прорывалась к нему.
Появляются изображения на камне и дереве. На песчанике четырьмя штрихами намечены глаза и колени, две вскинутые вверх женские руки, сложенные ладонями, молят о помощи.
Здесь микрофон щелкнул, и в притихший зал долетело басовитое:
– Господа, последняя сенсация – фреска майя из Бонампака!
...Торжественный праздник победы. На вершине пирамиды – вождь победителей; перед ним на коленях, простирая руки, предводитель вражеских войск. За поверженным врагом надменные военачальники, знатные воины. Сбоку на ступеньках коленопреклоненные пленники. Лица их искажены страданием, из рук сочится кровь. У ног победителя труп принесенного в жертву. Нижний ряд пирамиды охраняют воины. Вождь, торжествующий победу, и некоторые из его соратников чернокожие, у остальных кожа светлая. У пленников тела красного цвета. Лица победителей и побежденных как бы списаны с одного человека. С рисунков фрески более чем тысячелетней древности смотрят многочисленные близнецы, которых разделяет лишь роль в этой сцене и цвет кожи.
Затих шум кинопроектора, вспыхнул свет.
Зал жужжал, встревоженный увиденным, восхищенный красотой фрески, промелькнувшей на экране. Двое или трое участников конгресса попросили слова. Первый из них вновь поднял на щит давно известную американистам гипотезу Мельгара о том, что высокую культуру древних майя создали таинственные пришельцы из Северной Африки.
Спор разгорелся резкий.
Слово взял Кузнецов. Худой, близорукий, обычно стеснительный, Владислав Кузнецов преображался, когда говорил об истории и этнографии Центральной Америки. Речь его была короткой, но яркой. Он говорил о культурных контактах в далеком прошлом, о замечательной цивилизации древних африканцев, создавших памятники Тассили, и о том, что это не дает еще основания утверждать, будто майя и их соседи – отдаленные предки современного индийского населения – не могли самостоятельно создать только что виденные на экране шедевры.
Ему аплодировали. И тут кто-то крикнул из зала:
– А как вы, господин Кузнецов, объясните, почему на фресках изображены чернокожие воины?
На самом деле, как объяснить?
* * *
В центрально-американских джунглях стоит полуразрушенная стена Бонампака, найденная индейцем Акасио Чан; на ней подлинник фрески «Торжество победы», копия которой висит в музейном зале, рядом с рабочим кабинетом Кузнецова.
И он снова перебирает доводы сторонников африканского происхождения культуры майя. Вот они: иероглифическая письменность; пирамиды напоминают египетские. К тому же сооружались первые значительные памятники в Центральной Америке примерно во время заката Нового царства в долине Нила. Отсюда допущение: власть фараонов пала; уходя от преследования, египетская знать с многочисленной разноязычной свитой воинов и рабов погрузилась на суда и отдалась во власть океана; долгие месяцы носились беспомощные суда по волнам, но вот нескольким счастливцам удалось достичь неведомых берегов.
А вот доводы против: наука установила, что иероглифы майя совсем особого типа, да и пирамиды только внешне напоминали египетские. Гипотезу Мельгара подкреплял, в сущности, только один нерешенный вопрос: почему цвет кожи некоторых людей, изображенных на древних фресках майя, черный?
Испанские завоеватели не встретили чернокожих на американском континенте. Африканцы были привезены сюда позднее – европейскими работорговцами. Это известно всем. Почему же на фресках IV-VIII веков изображены люди трех цветов кожи? Может быть, за многие столетия потомки чернокожих пришельцев растворились в массе индейцев, утратили свой темный цвет?
Как все тогда соблазнительно просто, никакой загадки! Привычный для некоторых зарубежных исследователей ход конем. Нашли на острове, затерянном в океане, произведения высокой цивилизации – пришельцы научили местных жителей! Пирамиды Центральной Америки? Опять пришельцы! И ходят по древнему миру – да и не только по древнему – этакие «носители культуры», занимаются «просвещением неразумных дикарей»! Просто, очень просто!
По вечерам, после работы, Владислав задерживается у копии фрески. Сколько он уже пересмотрел книг, сколько передумал! Однако книги и отчеты различных экспедиций, побывавших в глухих индейских селениях Мексики и Гватемалы, у прямых потомков древних майя, не дают разгадки. А он так рассчитывал, что помогут ученые и путешественники! Перед глазами встает картина праздника древних майя.
...Размеренно стучат барабаны. По деревне, мимо длинных домов, крытых пальмовыми листьями (их строят так же, как много столетий назад), идут мужчины. В широкополых сомбреро, в грубых, разрисованных геометрическими узорами шерстяных накидках, они чуть покачиваются в танце. Индейцы только что слушали песнопение в храме Святой Марии – дар испанских завоевателей, – а теперь идут благодарить своих богов за ниспосланный им урожай. У древних предков этих людей, чье благополучие связано с кукурузой, не столько почитался бог неба, сколько его помощники – хозяева дождей.
Древние думали, что по четырем сторонам света растут четыре дерева: Красное, Белое, Черное и Желтое. На вершинах этих деревьев сидят боги – Чаки; в их руках огромные кувшины, наполненные водой. Когда Чаки льют воду, идет дождь и в центре мира распускается пышная крона Зеленого дерева, в густой листве его скрыт рай.
В день благодарения Чаков люди движутся под старинную музыку старинных барабанов к своим старинным богам. Четыре самых почитаемых старца изображают великих Чаков. На старцах шерстяные накидки, а вместо сомбреро высокие венки из ярких перьев попугая, в руках каменные мечи. Старцы сидят по старшинству: первый – бог Севера, затем бог Востока, бог Юга и четвертый – черный Чак – бог Запада.
Да, черный Чак! На всех фресках бог Запада черный. И старцу, изображающему западного Чака, мажут лицо сажей. Где же тут логика: раз уже черный цвет связан с Африкой, то черным должен быть восточный Чак?!
Владислав составил список всех торжественных церемоний майя. Теперь он знал, что говорили жрецы, поднимаясь на вершину пирамиды, какую одежду они носили, кто мог и кто не мог присутствовать при обряде. Но даже в самом полном описании «Старинных обычаев и обрядов майя, сохранившихся в памяти их потомков и преданиях», принадлежащем перу Эриберто Вэла, нет ни слова о различиях в цвете кожи участников церемоний. Об этом ни слова, а старцу – западному Чаку – все же не забывают мазать лицо в черный цвет.
Пергамент рукописи францисканского монаха Диэго де Ланда – очевидца гибели культуры древних майя в XVI веке, – в которую снова погрузился Кузнецов, сохранился неплохо. Перед ним лежали фотокопии текста. Вот он добрался до описания привычек щеголей тех отдаленных времен. «Они любители хороших запахов и поэтому употребляют букеты цветов из пахучих трав, оригинально и искусно составленные. Они имели обыкновение красить в... [дальше было неразборчиво] цвет лица и тело».
Как хотелось бы прочесть здесь «черный»! Он пробует написать это слово на староиспанском на прозрачной кальке тем же почерком, в том же размере букв и сопоставить с еле заметными штрихами рукописи. От волнения писать трудно. Если слово совпадет...
Ни полностью, ни частично слово в строку не лезло. Помещалось и совпадало с оставшимися штрихами только слово «красный».
– В общем-то это описание не имеет отношения к победной церемонии, – успокаивал себя Кузнецов, снова и снова перечитывая все, относящееся к празднеству в честь победы.
Вечером же, проходя мимо фрески, он задумчиво буркнул:
– Краснокожие небось красились глиной, чтобы спастись от гнуса, и вводите своих ученых потомков в заблуждение...
Кузнецов пристальней посмотрел на фреску и сразу же представилось то, что писал монах Ланда о торжествах победы. Пройдет мгновение, и сознание, память оживит картину...
У подножья пирамиды толпа ждет сигнала. Еще раздаются мольбы поверженного врага, но уже один за другим падают истекшие кровью его воины и катятся вниз по ступенькам. Толпа бесстрастно взирает вверх. Предводителю врагов не будет пощады. Суровый обычай войны – не оставлять в живых сильного врага: живой принесет несчастье. Взмах руки чернокожего победителя – и два знатных воина волокут врага вниз. Засуетился верховный жрец, вынул узкие кожаные ремни и подскочил к высокому резному столбу. Поверженного врага привязали к столбу и белой краской обозначили на груди, где спрятано сердце, круг.
Мужчины и юноши вышли из толпы, построились в узкую колонну, подняли луки со стрелами. По звуку барабана они двинулись с места.
Барабан бьет ритм быстрее, быстрее. Пляшущие люди мелькают перед столбом и один за другим посылают стрелы в жертву.
Побежденный не молит о пощаде, он стойко ждет стрелу, которая попадет в белый кружок. Он знает, что только тогда выхватит ее из груди верховный жрец и обагренным кровью наконечником вымажет уста четырех каменных Чаков, стоящих у подножия пирамиды. Один из Чаков – это черный Чак, бог Запада...
На стене, на фреске статичные воины у подножия пирамиды, победители и побежденные на ступенях. Среди них люди с черной кожей!
* * *
Сколько же времени прошло после парижского конгресса? Десять, нет, одиннадцать месяцев – почти год.
Мысль, память работают в одном направлении, сортируют подсознательно все новые и новые материалы. Пожалуй, надо ограничить себя поисками в двух направлениях – военные обряды и церемонии жертвоприношений после победы. Короче, один путь – знать все, что связано с военными обычаями прошлого. Так или иначе, но все фрески, не считая самих изображений богов, – это церемонии до и после походов. Может быть, такое решение самое верное, если... если считать, что ты прав в главном, в том, что это ритуальная окраска. Если ты прав в таком предположении?
Новый удар был настолько неожиданным и вместе с тем неопровержимым, что Кузнецов не сразу понял, как могло случиться, что он так долго заблуждался. Сколько раз он читал и перечитывал материалы, а не обратил внимания на то, что и жертву и святилище красили при обрядах в голубой цвет. Речь шла только о натуральном голубом цвете, о черном не было ни слова.
