Текст книги "Песни над облаками"

Автор книги: Розмари Полок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Вскоре хозяйка подошла и села рядом с ней, прилагая решительные усилия вовлечь ее в разговор.

– Джон сказал мне, что ваша сестра замужем за его братом?

Короткая вежливая фраза пробила нечувствительность, окружавшую Канди, и она, запинаясь, ответила:

– Да… Он… моя сестра… Я… Мы знаем друг друга.

– Довольно хорошо, я полагаю?

Прекрасные глаза смотрели пристально. Огромное множество людей во всем мире были бы рады возможности рассмотреть Анну Ланди так близко, но в данный момент такое преимущество не прельстило Канди.

– Да, довольно хорошо.

– Он очень… интересный мужчина. – Графиня повернула изящную головку, чтобы бросить еще один взгляд на своего сына и Джона Райленда, ведущих какой-то разговор в другом конце комнаты.

И только тогда Канди по-настоящему увидела потрясающую красоту этой женщины. Казалось, ей слегка за тридцать… Хотя, учитывая сына такого возраста, должно быть, по крайней мере, лет на пятнадцать больше. Кожа идеальная, кремового оттенка, что слишком заметно, чтобы быть просто результатом искусного макияжа. Ни вокруг огромных глаз, ни вокруг прекрасной формы рта не видно ни одной морщинки. Густые черные волосы уложены на макушке в тяжелую изящную мерцающую спираль, и, как заметила Канди, даже руки у нее белые и гибкие, с невероятно гладкой кожей. Коралловые заостренные ногти эффектно контрастировали с бледностью тонких длинных пальцев.

Графиня заговорила вновь, временно отвлекаясь от мужчин.

– Вам понравился Рим? – Она откинулась назад на груду подушек. Полузакрытые и такие же непостижимые, как у кошки, глаза внимательно, из-под черных ресниц, изучали англичанку. – Как вы думаете, жить здесь приятно?

– О да, очень приятно. Но я не думаю, что проживу здесь долго.

– Почему нет? Музыка, возможно, задержит вас здесь дольше, чем вы ожидаете, после того, как синьор Галлео закончит ваше обучение. В Риме много возможностей для молодых певиц, и вы сглупите, если откажетесь от них. Скажите мне, пение – это ваша жизнь?

Удивленная внезапностью и прямотой вопроса, Канди вначале заколебалась, но затем к ней вернулась решимость утра, и, когда ее взгляд остановился на Джоне Райленде, она горячо ответила:

– Да! Пение для меня – все, абсолютно все.

Графиня еще мгновение внимательно смотрела на нее, слегка улыбаясь и почти незаметно пожимая плечами.

– В молодости, – загадочно заметила она, – иногда появляются странные идеи. – Затем неожиданно быстрым движением забрала из рук девушки полупустой стакан воды и поставила его на ближайший столик. – Для вас будет лучше выпить что-нибудь более крепкое, – заявила графиня. – Микеле, дай мисс Уэллс бокал шерри!

Нехотя, но не имея желания спорить, Канди приняла шерри, и, когда сделала первый глоток, хозяйка наклонилась вперед и почти любовно похлопала ее по руке:

– Сегодня вечером у меня небольшая вечеринка, и, конечно, вы остаетесь!

– О, но я не могу! – запротестовала Канди в полном ужасе. – Я имею в виду… вы меня совсем не знаете. Я буду только помехой.

– Какая чушь! Для этого Микеле вас и привез. Вы актриса, а я люблю всех артистов. Пожалуйста, синьорина, я буду очень несчастной, если вы не останетесь.

Интересно, подумала Канди, Джон Райленд тоже останется? Душевные силы почти покинули ее. Но затем на выручку пришла гордость, и девушка улыбнулась:

– Спасибо, графиня, я с удовольствием останусь.

Вскоре после этого хозяйка оставила ее, пересекла комнату и, привалившись к массивному мраморному камину, принялась слушать Джона Райленда. Судя по всему, ей доставляло удовольствие внимать высокому темноволосому красавцу-англичанину. Наблюдая за ними, Канди начала медленно понимать, что между ними что-то гораздо большее, чем просто интерес. Джон редко отводил взгляд от прекрасного лица графини, и даже на расстоянии Канди могла видеть, как глаза итальянки ярко сияли каждый раз, когда она смотрела на него.

Канди вновь глотнула шерри и закашлялась. Так вот значит что! Джон уехал в Рим и здесь встретил графиню ди Лукка… Нет, скорее он думает о ней как об Анне Ланди… И в результате этой встречи вся его жизнь изменилась. Глядя теперь на него так спокойно и объективно, как никогда прежде, Канди совершенно ясно увидела, что для Джона мать Микеле ди Лукка стала центром вселенной.

Через несколько минут к Канди подошел Микеле и предпринял довольно неуклюжую попытку ее разговорить. Но карие глаза графа пристально и отрешенно смотрели поверх ее головы в никуда.

Примерно в половине седьмого его мать вызвала служанку, и та быстро проводила девушку в одну из огромных гостевых спален и оставила там одну, чтобы она могла привести себя в порядок. Вопреки настоятельным заверениям хозяйки об отсутствии церемоний, Канди очень хотелось иметь возможность переодеться, причем, соответственно случаю, хорошо бы в вечернее платье. Но поскольку это было нереально, она решила, что светлое шерстяное платье, в котором выехала утром, тоже подойдет. Платье было красивое, голубое, с широким белым поясом, с прилегающим верхом и немного расклешенной юбкой. Оно прекрасно подчеркивало фигуру и так хорошо ей шло, что она не могла бы выглядеть более очаровательно, даже если бы оделась для этого вечера у известного кутюрье. Правда, сама Канди не догадывалась, что она потрясающе выглядит, ей было все равно. Надо просто умыться в ванной комнате, сообразила она, а потом посмотрим, что можно сделать с лицом и волосами.

Комната, где ее оставили, оказалась произведением искусства. Главной ее примечательностью была позолоченная, невероятно красивая французская кровать с покрывалом из тяжелого белого шелка. На окнах висели длинные портьеры из золотой парчи, на медового оттенка половицах, застеленных пушистым ковром из густого белого меха, стояли кресла, обитые белым бархатом и заваленные золотыми парчовыми подушками. Массивный антикварный французский туалетный столик был заставлен всевозможными бутылочками и баночками с серебряными крышечками, тут же лежали щетки и расчески с серебряными ручками.

Канди робко подняла одну из великолепных щеток, но быстро положила обратно, как будто та грозила ее укусить. Открыв сумочку, она вытащила свою расческу, расчесала волосы, чего делать было совершенно необязательно, припудрила нос и провела помадой по печально поникшему рту. Затем собрала сумку и покинула комнату, закрыв за собою дверь.

В коридоре Канди в нерешительности остановилась, не зная, куда идти. Но вскоре вспомнила, каким путем ее вела служанка, и вернулась к изгибу изящной лестницы. Там, однако, вновь остановилась: внизу, как раз под ней, в гулком холле разговаривали двое. Канди почему-то мгновенно почувствовала, что их разговор не предназначен для чужих ушей.

– Марко…

Это был голос графини, хриплый, с настойчивой мольбой. Она говорила на итальянском быстро и взволнованно, делая, очевидно, усилия, чтобы быть убедительной. Канди нерешительно глянула через перила позолоченной металлической балюстрады и увидела темную головку актрисы, мерцающую, как полированное черное дерево в свете канделябров. Анна переоделась в золотой костюм из ламе [17]17
  Ламе – парчовая ткань для вечерних туалетов


[Закрыть], который явно был сшит в одном из самых шикарных римских домов моды; ее тонкие руки, когда она выразительно жестикулировала, вспыхивали темно-зеленым огнем изумрудов.

Рядом с ней стоял такой же высокий, как и она, мужчина. Его волосы, когда-то, видимо, очень черные, теперь были подернуты серебром. Ему около пятидесяти, и он итальянец, подумала Канди. Хорошо скроенный серый костюм, немного полноват, но в целом выглядит довольно элегантно. Девушке показалось в нем что-то знакомое, и, повнимательнее в него вглядевшись, она вдруг поняла, что он очень похож на графа ди Лукку.

Внезапно где-то прозвучал звонок. Появилась служанка в униформе и поспешила открыть входную дверь. В холл вошли мужчина и девушка. Графиня оборвала себя на середине фразы и шагнула им навстречу с распростертыми объятиями.

После того как холл опустел, Канди наконец нашла в себе мужество спуститься по лестнице и присоединиться к хозяйке и ее друзьям-гостям в salotto с зелеными бархатными портьерами, где в ее отсутствие успело собраться довольно большое общество.

Графиня сидела на подлокотнике софы, ведя оживленный разговор с хорошенькой темноволосой девушкой в длинном свободном платье из прозрачной голубой вуали. Рядом с девушкой на той же софе восседала солидная матрона, очевидно ее мать, завладевшая вниманием графа. Джон Райленд, временно покинутый, стоял один у камина с бокалом розового коктейля в руке. Итальянец с седыми волосами, которого Канди видела с графиней в холле, тоже был один. Стоя у незашторенного окна, он смотрел на ясную, залитую звездным светом ночь. Пара, чье прибытие прервало его разговор с хозяйкой, сидела на кушетке. Как раз в тот момент, когда Канди вошла в комнату, мужчина встал и целеустремленно направился к графине с явным намерением привлечь ее внимание. Он был высокий и худой, с легкой сутулостью. Девушка, очевидно, его жена, осталась сидеть в одиночестве и почему-ТО выглядела смущенной. С любопытством взглянув на нее, Канди поняла, что она явно уроженка Востока, скорее всего японка. Вся ее маленькая, изящная фигурка, одетая в фантастически красивое платье из тяжелого мерцающего шелка, в котором яркие красный и золотой цвета плавно переходили один в другой, казалась невероятно хрупкой и кукольной.

Поддавшись импульсу и подсознательно чувствуя, что они обе здесь в известном смысле совершенно чужие, Канди села рядом с обтянутой в шелк маленькой японкой и улыбнулась ей. Для нее не имело значения, что они не были представлены друг другу.

Девушка улыбнулась в ответ, показав прекрасные белые зубки, и на четком, но с легким акцентом английском пробормотала что-то о красоте гостиной и превосходном центральном отоплении в доме графини. И вдруг, к удивлению и ужасу Канди, ее раскосые карие глаза наполнились слезами, маленький ротик скривился, слезы полились по щекам, и она начала громко рыдать. Короткие и удушливые всхлипывания японки мгновенно произвели на всю компанию эффект разорвавшейся бомбы.

Каждый оглянулся так быстро, как будто девушка вскочила и завизжала, и один за другим все прекратили говорить. В повисшей тишине две итальянки на софе уставились на гостью: старшая – с явным неодобрением, молодая – с любопытством. Мужчины застыли там, где стояли.

Только графиня осталась невозмутимой. Ей было достаточно полувзгляда, чтобы разобраться в ситуации, и она тактично не стала больше смотреть в сторону гостьи. Вместо этого, слегка приподняв брови, выразительно глянула на мужа японки, на щеках которого медленно растекался тусклый румянец. Что-то пробормотав, он оставил красавицу и направился к своей жене.

– Послушай, прекрати немедленно!

Канди не хотела слушать сказанные им шепотом слова, но не могла этого избежать. Мужчина встал так, что загородил собой плачущую жену от большинства присутствующих, и только она, не сообразив быстро отойти, видела выражение глаз японки, когда та подняла перекошенное лицо.

– Я больше не могу этого выносить! – Голос женщины был хриплым и дрожащим. – Я не могу… не могу больше! Не могу больше, Лестер! Я говорю тебе правду!

– О'кей, о'кей! – Казалось, он с трудом сдерживается. – Давай уйдем отсюда. Где твое пальто?

Протянув руку, мужчина рывком поднял маленькую истеричную фигурку на ноги, но в следующий момент она оттолкнула его и, подпрыгнув, буквально набросилась на ошарашенного мужа, сначала забарабанив крошечными кулачками ему в грудь, затем царапая его испуганное лицо острыми серебренными ноготками.

– Почему ты не разведешься и не женишься на ней? – Ее голос, тонкий и пронзительный, поднялся почти до визга, эхом раздаваясь по всей комнате. – Почему? Почему? Почему ты не разведешься?..

Казалось, повторение этой ужасной фразы будет продолжаться вечно. Муж в самозащите схватил ее за руки, но ей, видимо, становилось все хуже. Затем внезапно кто-то подошел и мягко обнял девушку за плечи. Это был итальянец, с которым графиня говорила в холле. Вмешательство незнакомца имело мгновенный эффект. Вся взвинченность японки исчезла, ее руки упали по швам. Теперь она выглядела как лунатик, медленно возвращающийся в реальность. В шокированной тишине, повисшей в гостиной, японка позволила незнакомцу вывести себя из комнаты. Ее муж, нервно пробежав рукой по волосам, бросил взгляд на графиню, что-то пробормотал и последовал за ними. Закрывшаяся дверь скрыла их из вида.

Безмолвие, которое они оставили после себя, длилось секунд пятнадцать. Наконец графиня изящным жестом, делающим честь ее экранным перевоплощениям, развела руками и оглядела своих оставшихся гостей с легкой улыбкой на алых губах.

– Мария говорит, что ужин готов. Давайте перейдем в sala [18]18
  Зал (ит).


[Закрыть].

Ужин, очень официальный, длился долго. Вскоре после того, как подали третье блюдо, у Канди разболелась голова, и она сильнее, чем прежде, пожелала, чтобы ей позволили вызвать такси, тихо уехать к синьорине Марчетти и сразу же лечь в постель. Джон Райленд сидел по правую руку от графини, они явно были поглощены друг другом… или скорее Джон был поглощен, а красавица итальянка очень сильно им увлечена. Ее сын, Микеле, выполнял обязанности хозяина с хорошо вышколенной учтивостью, имеющей лишь один недостаток – слегка замаскированное полное равнодушие, с которым он, казалось, смотрит на всех и на все. Но мать и дочь, посаженные по обе стороны от него, явно находили графа очаровательным. Вне всякого сомнения, старшая из них лелеяла некоторые надежды в отношении него и своей дочери. Хотя Канди не понимала, на чем базируются эти ее надежды. Будь она на месте итальянской девушки, вежливая рассеянность Микеле показалась бы ей, по крайней мере, смущающей.

Ужин тянулся медленно, шотландская куропатка уступила место утомительно-длинной процессии из тортов со сливками, фруктов и сыров. Канди поймала себя на том, что она все больше и больше размышляет о японке. Большинство из присутствующих, решила она, тоже размышляют об этом. Странно, что неприятный инцидент не произвел никакого эффекта на Джона…

Японка, вероятнее всего, ревновала к тому вниманию, которое ее муж оказывал красавице Анне, и все, что она говорила и делала, предполагало, что его внимание было более серьезным, чем просто мимолетный флирт. Правда, сама графиня казалась совершенно равнодушной к ним обоим, и, очевидно, этот мужчина не находился в очень близких отношениях с хозяйкой дома. Но что-то здесь явно было не так… Неужели Джон не чувствует даже легкого приступа любопытства или обиды? С удивлением обнаружив, что теперь она может беспристрастно анализировать его чувства, Канди взглянула на Джона. Он с улыбкой, которую она никогда прежде не видела на его лице, пристально смотрел в прекрасные черные глаза, находящиеся так близко от его собственных, что был сейчас очень похож на объект гипнотического эксперимента.

– Вы очень молчаливы, синьорина.

Это сказал итальянец, который так успешно разрядил взрывоопасную ситуацию в гостиной, и Канди с улыбкой повернулась к нему. Хотя они и сидели бок о бок, до сих пор ни один из них не произнес ни слова. У девушки даже возникла твердая уверенность, что он, как и она, и граф, не в настроении говорить. Но теперь, поняла Канди, настало время и ей сделать усилие над собой.

– Я размышляла о том, какая это прекрасная комната. – Частично это была правда – отделанная мрамором столовая графини на самом деле была невероятно красива.

– Вам понравился дом?

– Да, очень.

– Тогда вам нужно посмотреть палаццо Лукка. Это одна из ярчайших драгоценностей Ренессанса. – Он взглянул через стол на Микеле. – К сожалению, оно теперь принадлежит моему племяннику… – Вот, значит, как… Канди поняла, что они родственники, но не думала, что он приходится графу дядей. – Микеле молод, не женат и пользуется всего лишь его уголком, так что все остальные помещения, к сожалению, закрыты. Скажите, синьорина, вы не думаете, что мой племянник должен жениться?

По какой-то причине вопрос смутил Канди.

– Ну да, конечно… Полагаю, его холостячество не продлится слишком долго…

– Нет? – перебил он и бросил взгляд на девушку в бледно-голубом платье, чьи похожие на терновые ягоды глаза не отрывались от лица Микеле, как будто вся ее жизнь зависела от того, чтобы не пропустить дрожь его ресниц. Канди машинально взглянула в том же направлении. – Вот эта, вы думаете? Что ж, ее отец – миланский промышленник, у которого больше денег, чем ее мать может потратить за всю свою жизнь, и у нее прекрасное образование.

– Ну… – вновь протянула Канди, а ее собеседник рассмеялся и поднял бокал, чтобы полюбоваться его мерцающим темно-красным содержимым.

– Не слушайте меня, мисс Уэллс, я слишком много сегодня выпил. Но прежде чем уйду домой, я должен выпить еще больше… гораздо больше. Я… как бы это сказать?.. Паршивая овца в семействе ди Лукка.

Канди повернулась и с интересом посмотрела на него. Насколько она помнила, ей еще никогда не доводилось встречаться с «паршивой овцой», и она не имела возможности судить, прав ли он, но если бы ее спросили, то сказала бы, что этот стареющий благожелательный итальянец не выглядит типичным образцом подобного явления.

– Я не думаю, что вы такой, – заметила она и улыбнулась.

– Спасибо, моя дорогая. – Он отставил свой бокал и похлопал по ее руке, лежащей на столе. – А вы, без сомнения, принцесса из волшебной сказки… Освежающее дополнение к утомительному кругу друзей моей невестки.

Итальянец отвернулся, и Канди увидела, что он пристально уставился на Джона Райленда, будто считая, что некоторые из последних дополнений оказались менее ценными.

После ужина все вновь вернулись в роскошное зеленое salotto. Джон продолжал полностью монополизировать хозяйку, а тандем мать и дочь – заниматься графом. Марко ди Лукка исчез, и Канди осталась совсем одна. Она прошла к высокому окну и осторожно раздвинула портьеры. Снаружи стояла яркая, звездная ночь, легкий ветерок слегка покачивал шелестящие листья пальм и темные верхушки кипарисов. Было красиво и романтично, и ей почему-то захотелось заплакать. Позади, в комнате, она могла слышать голос Джона, говорившего с графиней… за весь вечер он едва обмолвился с Канди словом, и одиночество, которое, как ей думалось, она сможет забыть, погрузившись в свою новую работу и амбиции, вновь нахлынуло на нее, затопляя душу страданием, проникая потоком во все ее существо, усиливая уныние, истощая силы и лишая энергии, необходимой, чтобы справиться с этой жизнью. Крупные слезы пробили себе путь из-под век и тихо устремились по щекам, и, вопреки чувству полной изоляции и одиночества, Канди была почти парализована ужасом, хотя ей и в голову не приходило, что кто-то захочет вдруг посмотреть, что она делает. Но неожиданно голос у нее за спиной окликнул ее по имени, и сердце девушки подпрыгнуло прямо к горлу.

– Кандида!

В первый раз Микеле назвал ее по имени, и, несмотря на ужас момента, ей понравилось, как он его произнес. Но в следующее мгновение она почувствовала только горький стыд и смущение.

– Я не знала, что вы тут, – глупо заметила она.

– Вы хотите, чтобы я ушел?

– Н-нет… Конечно, нет. – Она не смотрела на него и надеялась, что, возможно, он не заметит ее влажных щек. Но в следующий же момент эта надежда разбилась вдребезги.

– Вы не можете плакать здесь, – тихо произнес он. – Некоторые, конечно, могут и делают это, – неприязненные нотки появились в его голосе, – но, думаю, вы предпочли бы поплакать в другом месте. Пойдемте, я покажу вам музыкальный зал моей мамы.

Смиренно, как дитя, Канди позволила графу вывести себя из гостиной. Вряд ли кто-то даже заметил их уход. Микеле провел ее по широкому, застеленному ковром и залитому мягким светом коридору, ведущему в глубь дома, затем они свернули в другой и вскоре оказались перед двойными дверями из мерцающего красного дерева. За ними Канди встретило теплое спокойствие, практически заставившее ее замереть на месте и судорожно вздохнуть, как будто что-то жизненно важное внутри нее сразу же расслабилось.

– Хотите, чтобы я оставил вас здесь? – Голос графа звучал нежно и одновременно сухо.

Канди медленно покачала головой и повернулась взглянуть на него, ни в малейшей степени теперь не заботясь о своих все еще мокрых щеках и потекшем макияже. Она даже сумела слабо улыбнуться:

– Я не собираюсь больше плакать. Но спасибо, что вы увели меня от… от всех. В этой комнате я чувствую себя гораздо лучше. У нее прекрасная аура. Но, думаю, не лучше уйти… если вы не возражаете. Если можно, вызовите мне такси и… и попрощайтесь за меня с вашей мамой, хорошо?

Граф посмотрел ей в лицо со спокойным любопытством и затем слегка дотронулся до ее плеча:

– Я не стану удерживать вас здесь, если вы предпочитаете уйти, но я думал… Возможно, вы останетесь? – Он немного помолчал, а затем заговорил, с трудом выговаривая слова: – Иногда… когда ты страдаешь… музыка вытягивает жало… облегчает боль. – Он вновь остановился. – Для меня это всегда так, и я подумал, что для вас, возможно, тоже…

Теперь настала ее очередь взглянуть на него с любопытством. Лицо графа было отрешенным, рот застыл в невыразимом унынии. Канди вспомнила, что странная меланхолия было первым, что она заметила в нем, и внезапно это ее потрясло. Что же такое оставило столь неизгладимый след на его лице? Не таится ли причина этому в прошлом? Или, возможно, она до сих пор существует?

– Это рояль моей мамы, – пояснил граф. – И здесь сотни пластинок. Я оставлю вас, вы сами сможете себя развлечь.

– Нет… – запротестовала Канди. – Пожалуйста, не надо… вам нет необходимости уходить. – Поддавшись порыву, она добавила: – Мне хотелось бы послушать, как вы играете. – Будь на его месте другой мужчина, она не отважилась бы попросить об этом, но с ним в данный момент у нее не было чувства неловкости – только осознание того, что в этой комнате и в его присутствии ей будет неизмеримо спокойнее.

Несколько секунд он молчал и просто смотрел на нее. Затем все так же молча прошел к прекрасному черному мерцающему роялю в дальнем конце салона и начал перебирать сваленные в кучу ноты. Канди опустилась в кресло и, расслабившись, освободила свои эмоции, чтобы впитать странное очарование старинной комнаты.

Ковер здесь был темно-красного цвета и такой густой, что заглушал в своей бархатной глубине каждый непрошеный звук. Темно-красные портьеры свисали тяжелыми фалдами с невидимых окон, таких же высоких, как и в гостиной. Потолок казался где-то высоко, но прекрасное центральное отопление сохраняло тепло во всей комнате, и в ней было очень уютно.

Микеле открыл рояль и сел. Медленно и нежно первые аккорды «Лунной сонаты» Бетховена заполнили зал. За сонатой последовали вальсы Шопена и затем ноктюрн… Канди сидела, слушая с глубоким и почти острым удовольствием, ощущая временную анестезию против всяческой боли, которую может причинить ей жизнь. Граф закончил заунывной красотой «Колыбельной песни» Брамса и остановился. Канди хотела попросить его продолжать, продолжать и продолжать, чтобы утешающий поток мелодий струился вечно, но не сделала этого. Микеле закрыл рояль и повернулся.

– Вы чувствуете себя лучше? – улыбнулся он.

– Гораздо лучше. – Она встала. – Спасибо. А теперь я должна уйти. – Ее глаза, очень зеленые в свете настольной лампы, улыбались ему с неожиданной теплотой. – Вы добрый, – сказала она, даже не подумав.

Он медленно покачал головой:

– Нет, не добрый.

Граф настоял, что сам отвезет ее назад, на квартиру мисс Марчетти. Попрощавшись с хозяйкой, довольно театрально расцеловавшей ее в обе щеки и окутавшей при этом облаком дорогого французского парфюма, Канди вышла к машине, по-прежнему ожидавшей их перед внушительной дверью на дорожке из гравия. Микеле, закрыв за ней дверцу, сел за руль и закурил сигарету, чем сильно удивил ее – она еще не видела, чтобы он курил. Как будто почувствовав это, граф повернулся, и в слабом свете только что включенных фар Канди заметила странное раскаяние в его взгляде.

– Я не часто курю, – внезапно объяснил он. – Но иногда… Это плохая привычка… очень плохая.

Загасив сигарету в пепельнице, он повернул ключ зажигания, и машина почти бесшумно скользнула в ворота под пламенеющими старыми каменными арками, и вскоре они уже мчались назад по Виа Аппиан к Риму. Несколько минут Микеле ничего не говорил, затем внезапно произнес:

– Я очень сожалею об… об этом вечере!

Под прикрытием темноты Канди вспыхнула.

– Вам не о чем сожалеть, – неловко откликнулась она. – Я провела чудесный вечер. Ваша мама…

– Моя мать пользуется дурной славой похитительницы мужчин. И ее последней жертвой оказался тот, кто так важен для вас, не так ли?

– Был важен для меня, – быстро поправила Канди, чувствуя, как краска все еще пылает на ее щеках, а слезы вновь угрожающе скапливаются за веками.

– Нет. Однажды вы скажете это, но не теперь, – мягко заметил он.

Некоторое время оба молчали, но, когда они остановились на оживленном перекрестке Рима, граф заговорил вновь:

– Вы видели миссис Эндкомб?

– Миссис Эндкомб?

– Она японка, но замужем за американским дипломатом. Думаю, – очень сухо напомнил он, – вы видели ее сегодня вечером.

– О… Да, конечно.

– Джеймс Эндкомб был… близким другом моей матери. Вы могли догадаться об этом.

Смутившись, Канди ничего не ответила.

– Их отношения теперь закончились. Не знаю, зачем он привел в дом жену. Возможно, хотел помучить ее, но скорее просто по глупости. Они притворялись… она притворялась, что ничего не произошло. Я хочу, чтобы вы ясно поняли – с моей матерью дела обычно заканчиваются ничем. Когда-нибудь и ваш друг Джон Райленд пойдет своим путем, а она – своим.

Когда они подъехали к дому Катерины Марчетти, та уже их ждала. И хотя граф приветствовал ее, как показалось Канди, с какой-то снисходительной нежностью, он решительно отказался от предложенной чашки кофе и пожелал им обеим спокойной ночи внизу у входа. Вернувшись к своей машине, Микеле уже готов был сесть на водительское место, как вдруг повернулся и поспешно пошел за девушками. Они почти вошли в лифт, но он задержал их, к удивлению итальянки.

– Я кое-что забыл сказать Канди, – объяснил он. – Это насчет ее работы.

– Хорошо. – Катерина похлопала англичанку по руке и шагнула в лифт. – Я поеду наверх, cara [19]19
  Дорогая (ит.).


[Закрыть], и приготовлю кофе.

Когда они остались одни, Канди заметила, что в довольно резком освещении вестибюля граф кажется еще более напряженным, чем прежде, и с внезапно нахлынувшим на нее сочувствием к нему мысленно пожелала узнать, что же заставляет его выглядеть таким и нельзя ли ему помочь.

– Я вернулся, – произнес он, – чтобы сказать вам то, что собирался сказать раньше. – Он немного помолчал. – Вы страдали сегодня вечером.

Она отвернулась от него, и он поспешно извинился.

– Простите меня. Я не хотел причинить вам боль, постоянно напоминая об этом. Просто я подумал, что, если вы поймете… если осознаете, насколько ваша музыка может вам помочь…

– Да, – устало отозвалась Канди. – Синьор Галлео очень много об этом говорил.

– Говорил? Думаю, вы скоро обнаружите, что это правда.

– Полагаю, это так. – Ее голос прозвучал устало и отрешенно.

– Я хотел сказать, что вы должны погрузиться в ваше пение так глубоко, насколько это возможно. – Он вздохнул. – Я кое-что понимаю в музыке и между вашими уроками с Галлео тоже смогу вам помогать…

Канди быстро взглянула на него, и в ее глазах засветилась искренняя благодарность.

– Правда? Мне нужен кто-то… просто, чтобы слушал меня… – Но она тут же оборвала себя. – О, но я не могу вас обременять…

– Я сам предложил, – невозмутимо напомнил граф. – Так что не считайте это бременем для меня. У Катерины есть пианино. Сегодня вечером я уже не стану ее беспокоить, но утром заеду, и мы обо всем договоримся. – Он внезапно весело улыбнулся ей, такую улыбку она видела на его лице всего пару раз. – Это вас устроит?

– Очень! Я вам так благодарна.

Несколько секунд граф смотрел ей в лицо.

– Нет необходимости, – мягко возразил он, – говорить о благодарности. Спокойной ночи, Кандида.