Текст книги "Политические портреты. Л. Брежнев, Ю. Андропов"

Автор книги: Рой Медведев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Об отношении Брежнева к работе

Из человеческого и политического темперамента Брежнева вытекал и его стиль, его отношение к работе, т. е. к тем повседневным и часто весьма рутинным обязанностям, которые он должен был выполнять как глава партии и государства. Ни в довоенную пору, ни в годы войны, ни в послевоенное время Брежнев, находясь на очень ответственных постах, не любил перегружать себя работой. Конечно, у Брежнева – Генерального секретаря ЦК КПСС – работы и обязанностей стало гораздо больше, чем прежде. И в первые годы новый лидер партии не только хотел показать себя энергичным работником, но и действительно работал более интенсивно, чем ранее. Ему приходилось даже часть бумаг приносить для просмотра домой, а утром он едва ли не первым из секретарей ЦК КПСС появлялся в своем кабинете. Однако Брежнев не обладал усидчивостью и был совершенно неспособен проводить даже несколько часов подряд за канцелярской работой. Он уже давно научился большую часть работы возлагать на свой аппарат и почти никогда не брался делать то, что, по его мнению, могли бы сделать подчиненные. Свою задачу он видел только в том, чтобы одобрить или отвергнуть проделанный ими анализ проблемы или проекта. Он чаще всего даже не читал подготовленных для него докладов и записок, а ограничивался краткой информацией референта и ставил на бумагах именно те резолюции, которые советовал поставить его помощник или референт. Конечно, дел всегда было много, но легенда о том, что Леонид Ильич работает по 16 часов в сутки, никогда не соответствовала действительности. Чем больше становилось дел, тем больше становился и аппарат помощников Брежнева.

Конечно, в редкие кризисные ситуации и Брежневу приходилось туго. Так, например, в июне 1967 года во время так называемой «шестидневной войны» на Ближнем Востоке основная нагрузка лежала на самом Брежневе, а не на его референтах. Вместе с Косыгиным и Подгорным Брежнев в эти дни трое суток не покидал Кремль, поддерживая связь с Вашингтоном, Каиром, Дамаском и Тель-Авивом. Позднее это рассматривалось едва ли не как подвиг, и лекторы из лекторской группы ЦК КПСС в докладах о международном положении приводили этот факт напряженной работы советских руководителей, сопровождая его крайне лестными для Брежнева комментариями. Нелегкими были для Брежнева и его коллег и первые дни после вторжения советских войск в Чехословакию в августе 1968 года. Вообще весь август 1968 года был, вероятно, самым трудным для Брежнева месяцем за все годы его пребывания в Кремле. Но все это были исключения из обычной жизни и работы нового генсека. Ибо чем более важной и влиятельной фигурой становился Брежнев в Политбюро и Секретариате, тем чаще он позволял себе «расслабиться». Его рабочий день не увеличивался, а уменьшался, и вскоре он стал появляться в своем кабинете не в 9, а в 10 часов утра.

Как свидетельствует Ф. Бурлацкий, «свой рабочий день в первый период после прихода к руководству Брежнев начинал необычно – минимум два часа посвящал телефонным звонкам другим членам высшего руководства, многим авторитетным секретарям ЦК союзных республик и обкомов. Говорил он обычно в одной и той же манере – вот, мол, Иван Иванович, вопрос мы тут готовим. Хотел посоветоваться, узнать твое мнение… Можно представить, каким чувством гордости наполнялось в этот момент сердце Ивана Ивановича. Так укреплялся авторитет Брежнева. Складывалось впечатление о нем как о ровном, спокойном, деликатном руководителе, который шагу не ступит, не посоветовавшись с другими товарищами и не получив полного одобрения со стороны своих коллег»[60]60
  Литературная газета. 1988. 14 сентября. С. 14.


[Закрыть].

Сама система авторитарного руководства требует того, чтобы множество вопросов и проблем, которые лучше и успешнее могли бы решаться на более низких уровнях руководства, решались тем не менее только на высших ступенях власти. Поэтому к Брежневу ежедневно поступало великое множество бумаг, и за рабочий день он должен был принимать многих посетителей – партийных работников, министров, военных деятелей. Одних Брежнев не задерживал в своем кабинете, почти сразу поставив нужную резолюцию. Правда, нередко во время приема он отвлекался, начинал беседовать с посетителем на другие темы, спорил с ним, не глядя на часы. Другим, естественно, приходилось подолгу ждать в приемной. Были, однако, дни, когда приемная оказывалась пустой, и это даже как-то тяготило Брежнева. Работать в одиночку над каким-либо проектом, темой, речью или статьей он просто не мог и иногда даже выглядывал в приемную, нетерпеливо спрашивая секретаря о записавшихся на прием. Сам он редко вызывал кого-либо из представителей той или иной области или отрасли, чтобы по собственной инициативе поставить перед ним соответствующую задачу. Тем более у него не было потребности принимать «ходоков» из числа рабочих, колхозников, служащих, чтобы лучше разобраться во мнениях и настроениях простого народа, проблемах, скажем, образования или здравоохранения. У него не было таких особых пристрастий в делах, какими были, например, сельское хозяйство или космос для Хрущева. Все его основные интересы лежали вне сферы государственных дел.

Брежнев очень мало читал даже тогда, когда речь шла о деловых бумагах. Тем более он почти не читал книг и статей по общественным проблемам. Но еще реже Брежнев писал, разве только записки своим помощникам или членам Политбюро. Все речи и доклады, которые произносил Брежнев, ему готовили специально подобранные группы составителей. Даже короткие приветствия иностранным гостям или своим коллегам по Политбюро, например при награждениях, Брежнев читал по бумажке. И чем ответственнее был тот или иной доклад, тем более многочисленная группа составителей работала над текстом, трудясь порой не одну неделю, так как при такой системе работы приходилось согласовывать едва ли не каждую фразу, хотя в конечном счете аудитории приходилось выслушивать довольно банальные истины. Рабочая группа по составлению доклада или выступления Брежнева жила и работала обычно на одной из предназначенных для этих целей подмосковных дач. «Продукция» поступала затем в секретариат Брежнева, а также к Суслову. Но и сам Брежнев вовсе не был безразличен к деятельности составителей его докладов. Как писал недавно Л. Шинкарев в своей интересной статье «Коридоры власти», «Брежнев свои выступления никогда не писал, но мог что-то продиктовать. Ему нравилось бывать в рабочей группе, составлявшей его доклад. Когда разгорался спор, он не вмешивался, покидал шумный зал. Возвращался довольный: “Ну что, договорились?” Когда доклад был готов, он просил перечитать ему несколько фраз, примеривал фразу за фразой к своим речевым возможностям. Иногда прерывал репликой: “Что-то умничаем, диссертацию пишем…” или “Ну, это уже фельетон!”»[61]61
  Известия. 1990. 25 апреля.


[Закрыть]

Когда приходило время выступать перед аудиторией, Брежнев добросовестно читал подготовленный текст, не допуская никакой отсебятины, которая была почти всегда характерна для выступлений Хрущева. Без лежавшей перед ним бумажки Брежнев чувствовал себя совершенно беспомощным. Поэтому он почти никогда не давал публичных пресс-конференций, где надо было бы отвечать на незапланированные вопросы иностранных корреспондентов. Не любил он давать и интервью – ни в родной Москве, ни во время поездок в другие страны. Так, например, поздней осенью 1971 года Брежнев должен был совершить официальный визит во Францию. Но Франция – это страна, где особенно ценится ораторское искусство. Было решено поэтому, что приветственную речь в Елисейском дворце Брежнев произнесет без бумажки, как бы экспромтом. Ему составили очень краткую речь, и он немало потрудился, чтобы заучить ее наизусть. Брежнева приветствовал президент Франции Жорж Помпиду. Ответную речь произнес Брежнев. Он явно волновался, пропускал отдельные слова, части фраз, без которых речь его становилась непонятной. Но положение спасал переводчик от СССР, который выучил текст приветственной речи гораздо лучше Брежнева. Французы поэтому не заметили ошибок и пропусков. Но я как раз в это время слушал прямую трансляцию торжественной процедуры по радио и «насладился» вполне. После этого случая Брежнев даже за границей всегда произносил свои речи по бумажке, держа отпечатанный текст перед глазами.

Конечно, в своем кругу – на заседаниях Политбюро или Секретариата – Брежнев мог обходиться безо всяких шпаргалок. В 60-е годы эти заседания часто бывали весьма продолжительными и сопровождались оживленной дискуссией, в которой Брежнев редко выступал первым, а чаще присоединялся к мнению большинства. В 70-е годы заседания Политбюро и Секретариата подчас бывали весьма краткими и заключались порой лишь в утверждении заранее подготовленных постановлений и назначений. Всю основную работу проводил аппарат, и в первую очередь аппарат, окружавший самого Брежнева.

Частые выступления Хрущева во многих отношениях лишь вредили его репутации. Но Брежнев, который не только не был оратором, но был очень плохим чтецом написанных для него текстов, странным образом не учел печального опыта своего предшественника. Начиная с конца 60-х годов, он выступал на самых различных церемониях все чаще и чаще. При этом речи и доклады Брежнева продолжались нередко по два, три, четыре часа. Как справедливо писал Дж. Дорнберг, «в свете рампы на сцене или на телевидении Брежнев являет собой кошмарный сон пропагандиста. Хотя его голос глубок и звучен, его произношение убийственно. Нудный, тяжелый, засоренный украинским произношением, этот язык заставляет одних людей думать, что Брежнев пьян, а других, что он имеет дефект речи. Короче говоря, Брежнев является оратором-банкротом»[62]62
  John Dornberg. Brezhnev… Р. 17.


[Закрыть].

Один из наиболее умных референтов Брежнева, стараясь помочь ему в создании более привлекательного «имиджа», как-то осторожно попытался втолковать своему шефу, что он должен гораздо реже выступать по телевидению и перед любым достаточно долгим появлением перед телезрителями готовиться к таким встречам не менее тщательно, чем готовится артист к выступлению на сцене театра. Но Брежнев был еще с молодых лет очень высокого мнения о своей внешности, и поэтому советы референта его сильно задели. Через несколько дней последний нашел на своем служебном столе выписку из постановления об освобождении от работы в аппарате Брежнева. Еще во время войны Леонид Ильич подружился с молодым тогда артистом Аркадием Райкиным. Его небольшую труппу война застала в Днепропетровске, и он сумел эвакуироваться только при помощи Брежнева. Позднее Райкин со своей труппой не раз приезжал на фронт именно в 18-ю армию. Они неоднократно встречались и после войны, а также в 60-е и 70-е годы. Брежнев помог А. И. Райкину получить квартиру в Москве, а потом и перевести в Москву свой театр. Во время одной из встреч со знаменитым артистом Брежнев, шамкая и коверкая слова, спросил: «Говорят, я плохо произношу речи. Как ты думаешь, что нужно, чтобы хорошо говорить?». Но Райкин заверил Брежнева, что у него все нормально и с произношением, и с речью. Если уж Райкин, всемирно известный мастер слова, не решился сказать Брежневу правду, то можно себе представить, что говорили ему его придворные подхалимы и составители речей, не желавшие лишиться своей не особенно трудной, но крайне прибыльной работы. И Брежнев продолжал часами говорить свои речи и доклады, которые мало кто читал и уж почти никто не слушал. В 70-е годы даже в разного рода публичных местах – в фойе гостиниц, в больших палатах больниц – люди расходились, выключая телевизор как только на экране появлялся шамкающий генсек и начинал очередное выступление, которое транслировалось обычно сразу по всем каналам. В Кисловодске я наблюдал однажды, как за день до очередных выборов в Верховный Совет СССР по всем репродукторам курортного парка транслировалась многочасовая речь Брежнева перед собранием избирателей. Но тысячи и тысячи отдыхающих гуляли по парку, не обращая ни малейшего внимания на голос оратора. А между тем сам Брежнев был глубоко уверен в важности развернутой им предвыборной программы, как и в том, что весь советский народ внимает ему с интересом и достойным нового лидера уважением.

Тщеславие, комплекс неполноценности и пристрастие Брежнева к похвалам

Леонид Ильич всегда был крайне тщеславным человеком. Иностранные наблюдатели и аналитики, внимательно следившие с некоторых пор за каждым шагом Брежнева во время его визитов за границу, отмечали, что он прихорашивается перед каждым зеркалом, расчесывая и приглаживая волосы и счищая каждую соринку с дорогого костюма. После всех важных встреч и бесед с зарубежными гостями дома и за границей Брежнев обычно расспрашивал своих ближайших помощников о том, какое он произвел впечатление. Однако весьма сомнительно, что он получал от них правдивые и точные ответы.

Оказавшись во главе партии и государства, Брежнев, как можно судить по его поведению, постоянно (и особенно в первые годы после октябрьского Пленума 1964 г.) испытывал комплекс неполноценности. Он не ждал такого выдвижения, не готовил себя к такой роли и, заняв кресло Генерального секретаря ЦК КПСС, в глубине души, видимо, понимал, что ему не хватает многих качеств и знаний для руководства партией и государством. Окружение Брежнева уверяло его в обратном, ему это нравилось, и чем больше была благодарность Брежнева за эту лесть, тем более частой и непомерной она становилась. Постепенно он пристрастился к ней, как наркоман к постоянной дозе наркотика.

Непомерные восхваления Брежнева начались еще задолго до возникновения официального культа Брежнева в 70-е годы, когда эти восхваления стали почти неотъемлемой частью официального ритуала. Летом 1967 года я совершил непродолжительную поездку на теплоходе от Москвы до Горького. Осматривая этот красивый город, я обратил внимание на обилие в центре Горького портретов Брежнева, витрин с фотографиями Брежнева, плакатов, приветствующих Леонида Ильича. Как оказалось, ранее Брежнев побывал в Горьковской области, где его встречали с небывалой дотоле торжественностью и размахом. Были митинги с громадными толпами горожан, приветственные речи. Обо всем этом молчала центральная печать, но местная писала о «визите товарища Л. И. Брежнева» в Горький как о празднике. Надо полагать, что Брежнев и руководство области решали и какие-то насущные проблемы, но это было отодвинуто на задний план атмосферой торжества и ликования. Брежнев не забыл этой столь приятной его сердцу встречи и льстивых восхвалений. В ЦК КПСС в эти месяцы была вакантной важная должность секретаря ЦК КПСС по международным делам (социалистические страны), которую занимал ранее Ю. В. Андропов. Найти замену Андропову было нелегко – тут нужен был высококомпетентный деятель. Однако в самом начале 1968 года на Пленуме ЦК КПСС на пост секретаря ЦК по международным делам был избран К. Ф. Катушев, недавний первый секретарь Горьковского обкома КПСС. Катушев был талантливым конструктором, принимавшим участие в создании новых моделей советских танков, и еще в 1952 году, в возрасте всего 25 лет, он был замечен Сталиным, который лично утверждал все новые конструкции советского оружия. Принятый в партию по личной рекомендации Сталина, Катушев уже осенью того же года стал делегатом XIX съезда КПСС, а через пять лет перешел полностью на партийную работу. Он был человеком очень способным и трудолюбивым, но его опыт в международных делах ограничивался переговорами по поводу строительства нового большого автомобильного завода, которые он вел с фирмами ФРГ, Франции и Италии. Оказавшись теперь в прежнем кабинете Андропова, Катушев работал здесь с раннего утра до позднего вечера. Но все же он не сумел правильно оценить ни быстро меняющуюся ситуацию в Чехословакии, ни ситуацию в Польше и, естественно, не смог дать ни для Политбюро, ни для Брежнева правильных рекомендаций. Поэтому в роковом для всей Восточной Европы, для СССР и для международного коммунистического движения решении об оккупации ЧССР в августе 1968 года немалая доля ответственности лежала и на К. Ф. Катушеве.

Но вернемся к герою нашего повествования. После пребывания Брежнева в Горьковской области его встречи в любом городе СССР превращались в торжество подхалимства. Митинги и приветствия сопровождались щедрыми пирами и возлияниями, устройством охоты в местных лесах, а несколько позднее и преподнесением дорогих подарков. Один из партийных работников Белоруссии А. Ф. Ковалев, узнавший о моей работе над этой книгой, прислал мне в конце 1989 года письмо, в котором говорится: «…Мне хотелось бы сообщить Вам некоторые сведения о Брежневе. Это пятном лежит на моей партийной совести. Об этом я должен был сказать давно, но по некоторым обстоятельствам я этого не сделал… В декабре 1968 года белорусский народ отмечал свое 50-летие (50-летие Советской Белоруссии. – Р. М.). По этому поводу во Дворце спорта было проведено торжественное заседание ЦК КПБ, Верховного Совета и Совета Министров БССР совместно с советскими и партийными органами, представителями коллективов трудящихся и воинских частей. В торжественном заседании участвовал Л. И. Брежнев. Кроме торжественного заседания был проведен прием, на который приглашались ветераны партии, представители интеллигенции и другие заслуженные люди. Я также удостоился этой чести. Прием был назначен на воскресенье, 29 декабря 1968 года, в 15 часов в ресторане гостиницы «Юбилейная». Все знали, что прием будет с участием Л. И. Брежнева. В назначенное время все были на месте. Наверх не приглашали, ждали внизу приезда Брежнева. Он появился к 18 часам в сопровождении П. М. Машерова и Т. Я. Киселева, они старательно корректировали его походку. Всех пригласили подняться наверх в банкетный зал. Глазам своим я не поверил, увидев в зале столы, заставленные водкой, коньяком, вином, обилие изысканной закуски. Отдельно сиротливо стояли на столе бутылки с минеральной водой.

Все рассаживались по своим местам, указанным в приглашении. Мое место было за седьмым столом, это совсем недалеко от центрального стола. Я мог хорошо видеть и слышать Брежнева. Прием открыл Машеров. Началось произнесение тостов в честь великого гостя. С первой рюмки было тихо, вторая подняла активность присутствующих, с третьей рюмки и дальше раздавались выкрики, все соревновались – кто громче. У центрального стола выступала женщина, говорила спокойно, толково, хотя шум в зале часто заглушал ее слова. Неожиданно ее перебил Брежнев. “Я люблю женщин, – начал говорить он, – всю жизнь был к ним неравнодушен, ей-богу, неравнодушен. Я и теперь неравнодушен…” Рядом со мной сидели два генерала армии. Один из них вздохнул, посмотрел в сторону Брежнева и сказал: “Каким был, таким и остался”, – покрутил головой и сплюнул в сторону.

Время подходило к концу. На запасном пути железнодорожного вокзала стоял правительственный вагон, который прицеплялся к пассажирскому поезду. Машеров и Киселев об этом настойчиво напоминали Брежневу. На прощание Брежнев сказал: “Дорогие товарищи! Мне пора, я бы посидел с вами, я люблю компанию, ей-богу, обожаю компанию! Но… дела, дела, никуда не денешься! А вы, товарищи, пейте, пейте! И смотрите за соседом, чтобы выпивал рюмку до дна. А то вот Петр Миронович наливает, а не пьет! Куда это годится, это никуда не годится!..”

Я был убит всем, что видел и слышал. Кто нас призывает пить водку, коньяк? Генеральный секретарь нашей партии. До чего мы дожили! Идя домой с Героем Советского Союза И. М. Тимчуком, я ему сказал: “Давай с тобой напишем обо всем Партийному Контролю при ЦК КПСС”. Но Тимчук сказал: “Да ты что, лишился рассудка? Тебя и меня немедленно посадят за клевету на Генерального секретаря. Ведь никто не подтвердит, все уйдут в сторону. А тебе особенно надо быть осторожным, ведь ты уже был там, знаешь, как создаются “враги народа”. Я предлагал потом другим вместе сообщить в партконтроль, но получил тот же ответ и пришел к выводу, что Тимчук прав. Носил эту горечь долгие годы в своей душе…»

Я так подробно цитирую письмо А. Ф. Ковалева, чтобы больше не утомлять читателя многими другими подобными же свидетельствами, которые я получил из самых разных концов страны. Во время своих поездок Брежнев устраивал такие пирушки все чаще и чаще, и нередко его уводили с них совершенно пьяным. Только после первого инсульта и первого инфаркта в середине 70-х годов окружение Брежнева стало оберегать его от излишних возлияний.

В кампанию по восхвалению Брежнева включались нередко и иностранные деятели, особенно из числа тех, что имели деловые и иные отношения с СССР. Они знали, надо полагать, из донесений своих посольств, что Брежнев относился очень внимательно к информации о себе и весьма регулярно читал сообщения западной прессы, связанные с его заявлениями и визитами. Конечно, он не мог читать все отзывы о себе, так как они проходили тщательную сортировку не только в аппарате ТАССа, но и в личном аппарате Брежнева. Однако можно не сомневаться, что наиболее благоприятные для Леонида Ильича отзывы ложились на его стол. Всем было видно, как советские органы массовой информации всячески стремились к облагораживанию и лакировке образа Брежнева. И поэтому ни Вилли Брандт, ни Генри Киссинджер, которые были первыми западными политиками, установившими тесный контакт с советским лидером, будучи опытными дипломатами, не хотели идти против течения. После своих встреч с Брежневым они отзывались о нем на разных пресс-конференциях с большой похвалой. Иначе писали они о нем же позднее – в своих мемуарах, отойдя от непосредственного участия в большой политике. Это же делали и другие известные общественные деятели и политики, встречавшиеся с Брежневым в Москве. Один американский сенатор, например, публично назвал Брежнева «лучшим политиком в мире».

Крайним тщеславием Брежнева и неприятием им всякой критики, а также отсутствием у него здорового чувства юмора люди из его окружения пользовались нередко и в самых неблагородных целях. В кругах, близких к Брежневу, все больше и больше процветало наушничество и доносительство, которое нередко кончалось если и не арестами, то неожиданными смещениями. Бывали последствия и посерьезнее. Очень давно я записал устное свидетельство весьма осведомленного человека, за абсолютную точность которого поручиться невозможно, но которое очень похоже на правду. Как уже говорилось выше, еще с мая 1968 года Брежнев испытывал мучительные колебания по поводу возможного введения советских войск в Чехословакию. Все было уже готово для проведения этой акции, но в Политбюро не было ясного и четкого большинства, и Брежнев чаще всего воздерживался при голосовании. В конце концов он настоял на проведении еще одной встречи с Дубчеком и другими чехословацкими лидерами, которая состоялась в начале августа в Чиерне-над-Тиссой, а потом и в Братиславе с участием Вальтера Ульбрихта и Владислава Гомулки. Казалось, что вопрос об оккупации Чехословакии отпал, по крайней мере, на многие месяцы, и Брежнев вскоре ушел в отпуск. Никаких новых событий ни в ЧССР, ни в советско-чехословацких отношениях после встречи в Чиерне не произошло, однако настроение советского руководства неожиданно стало быстро меняться, и в ночь на 21 августа советские войска, а также подразделения армий ПНР, ГДР, Болгарии и Венгрии вступили на территорию Чехословакии. Что же произошло в эти дни? В Чехословакии уже с весны 1968 года была отменена цензура и существовала почти полная свобода печати. Кто-то из аппарата ЦК КПСС собрал воедино все карикатуры, которых немало было в то время в чехословацких газетах и журналах и объектом которых очень часто являлся именно Брежнев. К этим карикатурам были приложены и все оскорбительные отзывы об СССР и лично о Брежневе, которые можно было встретить в чехословацкой печати. Этот материал был передан самому Леониду Ильичу и вызвал у него крайнее раздражение. Он перестал колебаться и отдал свой голос за вторжение в Чехословакию. Для советских танков, стоявших близ границы ЧССР, загорелся «зеленый свет».

Я знал еще в начале июля 1968 года из очень надежных источников, что вопрос о вступлении советских войск в Чехословакию уже почти решен и что крупные контингенты Советской Армии стягиваются к границам братской страны. Совещание в Чиерне-над-Тиссой изменило, однако, общую атмосферу, и мне было известно, что Брежнев отнюдь не рассматривал это совещание и встречу в Братиславе как простую маскировку. Поэтому я был поражен, узнав о начавшемся вторжении войск Варшавского Договора в Чехословакию. Это была реакционная акция глобального значения, политическое преступление и попрание всех норм международного права, а также соглашений между социалистическими странами. И хотя не один Брежнев принимал роковое решение, вполне закономерно, что фальшивая доктрина о «праве» одних социалистических стран навязывать при помощи силы другим социалистическим странам свое понимание социализма получила, как мы знаем, название «доктрина Брежнева». Я считаю, что с тех пор и навсегда это едва ли не самое темное пятно на его репутации.

Мы уже говорили о том, сколь вздорные мифы стали создаваться вокруг роли и участия Брежнева в операциях Отечественной войны. Брежнев не только благожелательно относился к подобного рода мифам, но и поощрял их. Еще в 1966 году предполагалось отметить 60-летие Леонида Ильича присвоением ему звания Героя Социалистического Труда. Был уже подготовлен соответствующий указ за подписью Н. В. Подгорного. Однако вскоре Брежнев дал ясно понять, что он желал бы получить к своему дню рождения звание Героя Советского Союза. Пришлось срочно переделывать все подготовленные документы[63]63
  Аргументы и факты. 1989. № 2.


[Закрыть].

Эта рано проявившаяся у Брежнева не просто склонность, но страсть к почестям и наградам вызывала у советских людей лишь насмешки и стала темой многочисленных анекдотов. Известно, что в годы Отечественной войны Брежнев был награжден четырьмя орденами и двумя медалями. В послевоенные годы Брежнев был награжден орденом Ленина. За десять лет хрущевского руководства на груди Леонида Ильича прибавились еще два ордена Ленина, Звезда Героя Социалистического Труда и орден Отечественной войны 1-й степени. Он имел наград не больше и не меньше, чем остальные члены Президиума ЦК КПСС. Однако после того как сам Брежнев оказался во главе партии и государства, награды стали присваиваться ему все чаще и чаще, а потом и вовсе посыпались как из рога изобилия. К концу жизни Брежнев имел орденов и медалей больше, чем Сталин и Хрущев вместе взятые. При этом он страстно желал получать именно боевые награды. Он стал не только четырежды Героем Советского Союза, но и кавалером ордена «Победа», который по своему статусу может вручаться только полководцам и военачальникам, и только за крупные победы в масштабах фронта или группы фронтов. Как известно, наиболее крупным и талантливым полководцем Отечественной войны был Г. К. Жуков. После войны Сталин отодвинул Жукова на вторые роли, чтобы слава великого полководца не мешала все возраставшему культу личности самого Сталина. Н. С. Хрущев вернул Жукова в Москву, но в 1957 году отправил его на пенсию, явно опасаясь громадного авторитета этого маршала. По той же причине и Брежнев не спешил воздавать должное Жукову. Леонид Ильич явно завидовал воинской славе опального маршала. Даже мемуары Жукова вышли в свет в 1969 году только после того, как многие фразы, абзацы и целые разделы из этих мемуаров были исключены, а в текст было вписано несколько фраз, свидетельствующих якобы о большом уважении Жукова «к боевому опыту и знаниям» «полковника Брежнева». В воспоминаниях о Г. К. Жукове редактор и друг его семьи А. Д. Миркина писала:

«Она (книга “Воспоминания и размышления”. – Р. М.) уже давно была подготовлена к набору, но окончательного разрешения не было. Что-то его задерживало. Наконец дали понять, что Л. И. Брежнев пожелал, чтобы маршал Жуков упомянул его в своей книге. Но вот беда, за все годы войны они ни разу, ни на одном из фронтов не встретились. Как быть? И тогда написали, что, находясь в 18-й армии генерала К. Н. Леселидзе, маршал Жуков якобы поехал “посоветоваться с начальником политотдела армии Л. И. Брежневым”, но, к сожалению, его на месте не оказалось. “Он как раз находился на Малой земле, где шли тяжелейшие бои”. “Умный поймет”, – сказал с горькой усмешкой маршал. Эта нелепая фраза прошла во всех изданиях “Воспоминаний и размышлений” с первого по шестое включительно, как и во всех зарубежных изданиях. Только в юбилейном седьмом издании она была опущена»[64]64
  Миркина А. Д. Маршал пишет книгу // Огонек. 1988. № 18. С. 19–20.


[Закрыть].

В самом начале 1971 года Г. К. Жуков был избран делегатом на очередной XXIV съезд КПСС. Он был очень рад и горд этим избранием и рассматривал его как полную реабилитацию. Для такого случая Жукову сшили новый мундир, это ведь было бы его первое появление на партийном форуме после долгих лет забвения. Однако неожиданно жене Жукова – Галине Александровне – отказали в гостевом билете. Недолго думая, она позвонила прямо Л. И. Брежневу.

«После взаимных приветствий между ними состоялся такой разговор:

– Неужели маршал собирается на съезд?

– Но он избран делегатом!

– Я знаю об этом. Но ведь такая нагрузка при его состоянии! Четыре часа подряд вставать и садиться. Сам не пошел бы, – пошутил Брежнев, – да необходимо. Вот горло болит – вчера ездил к медицине, не знаю, как доклад сделаю. Я бы не советовал.

– Но Георгий Константинович так хочет быть на съезде – для него это последний долг перед партией. Наконец, сам факт присутствия на съезде он рассматривает как свою реабилитацию.

– То, что он избран делегатом, – делая акцент на слове «избран», внушительно сказал Брежнев, – это и есть признание и реабилитация.

– Не успела повесить трубку, – вспоминала Галина Александровна, – как буквально началось паломничество. Примчались лечащие врачи, маршал Баграмян, разные должностные лица – все наперебой стали уговаривать Георгия Константиновича поберечь здоровье. Он не возражал. Он все понял.

– В день съезда в 12 часов, – рассказывает далее А. Д. Миркина, – Галина Александровна вызвала меня на московскую квартиру. Оказывается, накануне они приехали с дачи в Москву. Все приготовили. Георгий Константинович волновался, собирал силы на завтрашний нелегкий день. После телефонного разговора с Л. И. Брежневым был страшно расстроен, долго не мог прийти в себя. В доме застала такую картину. На диване в столовой лежал новенький мундир со всеми регалиями… Маршал в синем домашнем сюртуке с депутатским значком в петлице сидел в кресле и грустно смотрел прямо перед собой в окно, вдаль. Он как-то сразу осунулся, постарел.