Текст книги "Если не сможешь быть умничкой"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава пятнадцатая

Следуя карте, составленной Артуром Дейном, я проехал по скоростному шоссе мимо Аннаполиса, пересек по мосту Залив Чизпик и свернул к югу на Истон. От Истона я повернул к западу на 33-е шоссе. Оно идет по центру длинного выступа, глубоко уходящего в тело залива. Таким образом, я оказался в округе Талбот, том самом округе Талбот, где на душу населения приходится больше миллионеров, чем в любом другом округе штата Мэриленд. Это о чем-то говорит, поскольку в Мэриленде миллионеры просто роятся. И большинство все же – в районе залива Чизпик.

Я свернул с 33-го шоссе и поехал по узкой извилистой дороге, ведшей прямо к воде. Усадьбы, мимо которых я проезжал, как оказалось, все имели названия. Некоторые были довольно остроумны, например «Причуда старой леди» или «А почему нет?» Я стал высматривать название «Приют налогового инспектора», но так его и не обнаружил.

Вилла госпожи Эймс называлась «Французский Ручей». Об этом извещала гравированная стальная табличка с выпуклыми буквами, вделанная в одну из двух одинаковых каменных колонн при въезде на территорию усадьбы. На них держались большие железные ворота, распахнутые настежь. По-видимому, они были открыты всегда.

Я проехал через ворота и двинулся дальше по длинной извилистой дорожке из голубоватого гравия. Дорожка переходила в аллею между двумя рядами английских вязов с побеленными стволами. На гребне небольшой возвышенности стоял дом. Я его одобрил. Да почти любой бы одобрил. Он был сделан из длинных и узких плит серого камня. На крыше было медное кровельное покрытие, которое соленый воздух превратил в темную, тусклую зелень – и оно, уж будьте уверены, прослужит века. Дом был хоть и одноэтажный, но большой, размашистый, стоящий слегка под углом, вероятно с целью обеспечить для каждой своей комнаты прекрасный вид из окна на залив.

При доме был гараж на четыре машины. Отдельно от него стояла каменная конюшня и обнесенный белым забором загон для лошадей. По соседству с конюшней располагался длинный низкий ряд клеток собачьего питомника. Лужайка перед домом представляла собой пару акров великолепно подстриженного газона. Еще там была парочка каких-то старых сосен – видимо, для тени, несколько кустарников – для обрамления, а за пределами всего этого, уже за домом, было пастбище, которое сбегало вниз к болотистой земле у самой кромки залива.

Я припарковал свой «Пинто» и подошел к тускло-красному бетонному крыльцу перед парадной дверью. Это была старая дверь, высокая и широченная, и ее изборожденные веками резные панели явно хранили историю. Времен Крестовых Походов, не иначе.

Я нажал звонок и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Дверь открыл гибкий молодой человек с лицом оливкового цвета – тот самый, что помогал миссис Эймс выйти из машины на похоронах дочери. Он был все в том же сером костюме – походившем на униформу, но не являвшимся ею в действительности.

Впрочем, откуда мне знать, были ли это тот самый костюм? Может, у него таких было семь. Сам юноша, видимо, являлся этаким гибридом дворецкого, личного шофера и камердинера. Мастер на все руки – и машиной рулить, и лошадь седлать, и бокал налить, – а надо, так и магазин зарядить. В наше время в Штатах осталось не так уж много личных слуг. Этот был из их числа. Многих его собратьев все еще можно встретить в зажиточных, тихих усадьбах, расположенных по берегам залива Чизпик.

У него было вежливое неподвижное лицо, – не сказать, чтоб очень симпатичное. Он позволил себе поднять свои черные глаза и некоторое время изучающе в меня вглядываться. Не похоже, чтоб увиденное произвело на него большое впечатление. Поэтому я, не дожидаясь вопроса типа что мне угодно, заявил:

– Госпожа Эймс меня ждет.

– Мистер Лукас?

– Совершенно верно.

– Сюда, пожалуйста.

Я вошел вслед за ним в широкую залу. Ее обстановка – панели орехового дерева, толстый коричневый ковер, тяжелая мебель, угрюмые краски – быстро заслужили мое одобрение. Это было как раз то, на что, по-моему, надо тратить деньги – при условии, что у вас их действительно много. Все было из хорошего, солидного материала, из разряда «прослужит вечно».

Молодой человек в темно-сером костюме открыл дверь, отошел в сторону и провозгласил:

– Прибыл мистер Лукас, госпожа Эймс!

Я вошел в большую прямоугольную комнату. Одна из стен у нее практически отсутствовала. Ее заменяло огромное, от пола до потолка термостекло. Через него открывался прямо-таки сногсшибательный вид на залив, где посреди майской синевы под порывами ветра вспыхивали редкие белые барашки волн. В такой комнате неизбежны трудности с обстановкой – ибо что, казалось бы, выдержит конкуренцию с таким роскошным видом моря и ветра? Однако огромный камин, доминирующий у другой стены, делал это с легкостью. Приподнятый сантиметров на 30 над уровнем пола, он был достаточно высок для того, чтобы человек баскетбольного роста мог не сутулясь войти в него, а его глубины и ширины вполне хватило бы на устройство в нем стойла для небольшого пони.

А еще он выглядел древним, очень древним. Оставалось предположить, что хозяйка выломала его из стены в том самом рыцарском замке, откуда она сняла свою входную дверь.

И ведь в нем горел огонь! Три полена под два с половиной метра длиной, толщиной почти что с телефонный справочник, мирно, этак по-рождественски потрескивали на каминной подставке из потемневшей бронзы, отгоняя прочь холодный воздух, которым даже в этот майский день ощутимо веяло с голубой глади залива.

Обстановку самой комнаты составляли низкие кресла и кушетки, обитые тканью в теплых осенних тонах. Расположены они были с таким расчетом, чтобы хозяева в зависимости от настроения могли или охватывать взором безбрежную даль залива, или мечтательно дремать, поглядывая на мерцающее пламя в камине. Фортепиано «Кнабе» в углу стояло как раз так, чтобы можно было собираться вокруг него пронизывающими зимними ночами – с бокалами в одной руке, с песней у кого-то на устах, отгородясь от целого мира, оставленного далеко-далеко за плотно закрытыми дверями…

Она стояла напротив камина и смотрела на меня через комнату. Когда я был уже полпути по направлению к ней, она сказала:

– Здравствуйте, мистер Лукас. Я – Луиза Эймс.

По виду ей едва ли можно было дать сорок пять лет – разве только зная, о том, что у нее была дочь 22 лет от роду. Выглядела она моложе: достаточно молодо и элегантно, чтобы носить обтягивающие желтовато-коричневые слаксы, подчеркивающие плотные, с приятными округлостями ягодицы, а также плоский живот – незаметно, чтобы она его специально втягивала. Еще на ней был желтый свитер, по-видимому, кашемировый, и в нужных местах он тоже очень даже соблазнительно натягивался.

В общем, передо мной была статная женщина, можно даже сказать хорошенькая. Волосы короткие, вьющиеся, золотисто-рыжие, седеющие на кончиках. Лицо в форме сердечка, с нежным подбородком; темные карие глаза, обрамленные тенями или печалью; кожа с прекрасным загаром, и совсем не огрубевшая; хороший прямой нос – и губы, по-видимому, забывшие, как делается улыбка.

– Благодарю вас за разрешение прийти при таком коротком предуведомлении, – сказал я.

Она слегка склонила голову на бок и некоторое время смотрела на меня изучающе – подольше, чем она разглядывала бы неуклюжую мазню своего хорошего друга.

– Ну хорошо, вы, по крайней мере, не кажетесь совсем уж отъявленным лгуном, – сказала она после долгой паузы.

– Это именно то, что вы предполагали увидеть?

– Ну, вы же работаете на Френка Сайза.

– Совершенно верно.

– Я как-то всегда думала, что для работы ему нужны именно лгуны – первостатейные, разумеется. Но вы почему-то не производите впечатления человека такого сорта.

– Я пока еще только учусь, – ответил я.

Она почти улыбнулась, но, очевидно, передумала.

– Садитесь, мистер Лукас. По-моему, вот в этом кресле вам будет вполне комфортно.

Я послушно сел туда, куда она указала. Сама она осталась стоять напротив камина.

– Не хотите ли немного выпить? Я как раз собиралась освежить горло.

– Выпивка – это было бы замечательно, – сказал я.

– Скотч?

– И скотч – очень даже неплохо.

Она сдвинулась на шаг-другой влево. Я было подумал, что она идет к кнопке или звонку, но буквально секундой спустя юноша с оливковым лицом вошел в комнату, держа в руках серебряный поднос, на котором стояли: графин, сифон с содовой, серебряный же кувшин с водой, серебряное ведерко со льдом и два стакана. Должно быть, это у них было отрепетировано.

Меня обслужили первым. Я смешал свою выпивку, Эймс смешала свою, и юноша испарился – обратно на свой пост в буфетной, надо полагать. Жена сенатора Эймса слегка приподняла свой стакан и сказала:

– За счастливые браки, мистер Лукас. Вы женаты?

– Уже нет.

– Много ссорились?

– Да нет в общем-то.

Она кивнула.

– Знаете, по-моему, есть верный признак, когда брак летит к чертям. Это когда понимаешь, что уже нет смысла собачиться ни по какому поводу.

– Да, – согласился я, подумав о Саре. У нас был не вполне брак, но собачиться мы пока продолжали с большим энтузиазмом.

– Вы ведь пришли поговорить со мной о моем муже, не так ли?

– О нем и о других вещах… и людях.

– О ком, например?

– Об Артуре Дейне, – сказал я. – Зачем вы его наняли?

Она сделала глоток из своего стакана.

– Чтобы присматривать за моими капиталовложениями.

– Какими капиталовложениями?

– Вы знаете, чем занимался мой муж до того, как я за него вышла?

– Он преподавал.

– Он был инструктором в ректорате Университета Индианы, и с его манерами и везением он бы, пожалуй, добрался до места ассоциированного профессора годам к пятидесяти. Вместо этого, он стал к сорока шести годам сенатором Соединенных Штатов. Я покупала ему все это шаг за шагом, от госпредставителя до сенатора штата, оттуда до заместителя губернатора – потому что он говорил, что он этого хочет! Это стоило мне более двух миллионов долларов, считая и то, что я потратила на оплату его пути в Сенат. Значительные вложения, мистер Лукас, и что вышло? Какая-то тухлятина. Вот поэтому я наняла Артура Дейна. Хочу выяснить, почему?

– И это все?

– «И это все» что?

– И это все, ради чего вы его наняли?

– А вы с ней уже поговорили, как я понимаю.

– С кем?

– С этой чертовой Мизелль.

Я кивнул.

– Да, я с ней говорил.

– Это все из-за нее! Если б не она, мой муж и сейчас был бы сенатором Соединенных Штатов, а моя дочь была бы жива! Она наложила на него свое заклятье.

Она посмотрела мне в лицо.

– Именно, мистер Лукас, я сказала «заклятье». Тут никакое другое слово не подходит.

– Я предложил Дейну иной вариант, – сказал я.

– Какой?

– Слово «секс».

Раздался смех. Она так и не начала улыбаться, но при этом умудрялась издавать смех. Откинув назад голову, она выпускала его из себя. В нем звенели насмешка, презрение, но не было и капли юмора. Уродливый звук. Даже жестокий.

– Секс, вы сказали?

– Совершенно верно.

– Она ведь просто сочится им, не так ли?

– Это свойство некоторых женщин, – сказал я. – Но у нее оно проявляется как-то совсем по-особому.

Она вглядывалась в меня еще несколько долгих мгновений.

– Вы были бы способны на это, – наконец произнесла она.

– Способен на что?

– Бросить все ради такой, как она – дом, семью, детей, карьеру – все, что у вас есть. Вы могли бы сказать: «А, черт со всем этим – вот то, что я хочу, к чему я стремлюсь!» Вот то, с чем мне придется остаться… Вы могли бы это сделать. Да любой нормальный мужчина на это способен. Но не Бобби.

– Сенатор?

– Абсолютно верно. Сенатор Бобби.

– Почему же?

– А знаете что?

– Что?

– Я думаю, что я скажу вам, почему.

– Замечательно.

– Но только вы это не напечатаете. Ни вы, ни даже этот ваш Френк Сайз.

– Почему нет?

– Потому что это информация о сексуальной жизни сенатора Бобби. Или, возможно, об отсутствии таковой. Вам все еще интересно?

– Мне интересно.

Она засмеялась снова. Смех был такой же жестокий, как и раньше, может быть, даже еще более.

– Еще б вам не было интересно! Вы делаете себе какие-нибудь пометки?

– Нет, я не делаю никаких пометок.

– И тем не менее помните почти все, что вам рассказывают?

Я кивнул.

– Похоже на трюк, – сказал я. – Но довольно простой.

– Ну хорошо, тогда давайте пойдем с самого начала. Не возражаете против начала?

– Прекрасная отправная точка.

– Ладно. Поначалу у нас была нормальная сексуальная жизнь. Вполне нормальная. Я бы даже сказала, чересчур нормальная. Не думаю, что до брака у него был большой опыт. Что-то было, конечно, но немного. Ну, и после рождения Каролины все вроде продолжалось по-старому. Два или три раза в неделю, а постепенно все реже и реже. Наконец, к его сорока годам и моим тридцати трем мы занимались любовью по большей части раза два в месяц.

– И что произошло тогда?

– Наши дни рождения приходятся на один день. Тринадцатое октября. Вы знаете, что я подарила ему на сорокалетие?

– Миллион долларов, – ответил я.

– Совершенно верно. Миллион долларов. Он уже был тогда сенатором штата. Уже решил, что будет делать политическую карьеру. Я была согласна. Университетская жизнь никогда меня особенно не привлекала. Так что поначалу мы планировали это вместе. Что, куда, какие шаги ему следует предпринимать – словом, все-все. А вы знаете, о чем мечтал этот слабак и сукин сын?

– О чем?

– Что когда-нибудь он еще станет Президентом! И знаете, что хуже всего?

– Нет.

– Я ему верила. Мои деньги и его внешность. Выигрывающая комбинация, разве нет?

Она сделала еще один глоток, на этот раз большой. Пожалуй, за сегодняшний день это у нее не первый стакан, подумал я. Да, впрочем, и у меня тоже. А вообще, если уж хочется сидеть весь день и лакать виски, то лучше этого места не придумать.

– Где мы остановились?

– На праздновании его сорокалетия.

– Прекрасно. Я подарила ему миллион долларов. Угадайте, что он подарил мне?

– Ни имею ни малейшего понятия.

– Фартук. Клетчатый передник с маленькими кружевными оборками. И знаете, где он попросил меня надевать это?

– В постели, – сказал я.

– Вот именно. В постели! Сказал, что его это возбуждает. Ну как, Френк Сайз будет такое печатать?

– Так вы его надевали?

– Надевать?! Будь я проклята, нет, ЭТО я не надевала!

– Тогда я не думаю, что Френку Сайзу захочется это напечатать. Тут маловато сюжета. Я вот слышал об одном конгрессмене, так у него был целый гардероб белья. Одна беда, что белье все было женское. Но его. Ему надо было его надеть, чтобы возбудиться. А жена его в этом вполне поддерживала. Я так понимаю, что они были вполне счастливой парой.

Она смотрела в свой стакан.

– Сайз бы не стал это публиковать, даже если бы я это надевала, разве нет?

– Нет.

– Но дело не в этом.

– А в чем же?

– Мы вообще перестали заниматься сексом. По крайней мере вместе. Он находил себе проституток, которые соглашались ходить в его переднике, а я себе нашла… ну, вы видели, кого я себе нашла.

– Как его зовут?

– Этого? Этого зовут Джонас. Джонас Джоунс, и он умеет все штучки, какие надо.

– А знаете, что я вам скажу, миссис Эймс?

– Что же?

– Вы слишком много болтаете. Я не против послушать, но вы действительно слишком много болтаете.

Она пожала плечами.

– Может и так, – сказала она, взбалтывая свой стакан. – Я еще и пью слишком много. Но главного я еще не сказала. Вы хотите, чтобы я вам рассказала главное, или нет?

– Продолжайте.

– Так вот, якшался он со всякими потаскухами, готовыми для него ходить в передничке, а потом нашел то, что хотел с самого начала: этакий миленький пуховый клубочек, ту, которая всегда была готова нянькаться с ним, носилась с ним, как курица с яйцом, обращалась с ним как с ребенком – ну и конечно, не имела ничего против ношения передничка для постели. Бог знает, какие еще прелестные игрушки были у них в ходу! Халатик медсестры, наверно.

– Вы говорите о его экс-секретаре, не так ли? О Глории Пиплз?

Она кивнула.

– Вы ведь были на похоронах моей дочери? Артур Дейн сказал, что вы там были. Тогда вы должны были видеть малышку Глорию. А также слышать. Миленькая скромная мышка, уютная малышка Глория. Это продолжалось пять лет. На самом деле еще дольше – и он даже не догадывался о моих подозрениях. Ну, не о ней речь… она просто доказывает главное.

– Что же именно?

– Что секс – это не то, чем Конни Мизелль держит моего мужа. Трудно точно определить… Понимаете, в каком-то смысле я имею гораздо больше общего с этой Мизелль, чем с бедняжкой Глорией. Однако он предпочел Глорию. А когда она ему надоела, он должен был бы запасть еще на кого-то, кто был бы еще больше похож на… да черт, почему не сказать прямо?! На мамочку, конечно же!

– Вы думаете, в этом суть?

Она осушила свой стакан.

– Я это знаю. Артур Дейн – не первый частный детектив, которого я наняла. У меня есть несколько любопытных пленок. Может быть, заглянете сюда как-нибудь ненастным днем – послушаете. Как вы думаете – они могли бы… как это говорится… завести вас?

– Не думаю.

– Давайте еще выпьем по стаканчику?

– Прекрасная идея.

На этот раз ей не сразу удалось нащупать ногой кнопку под ковром, но все ж она ее нашла, и снова возник Джонас Джоунс с подносом. Склонившись ко мне, он оказался спиной к Луизе Эймс – и использовал момент, чтобы одними губами – так, чтобы один я мог слышать – произнести:

– Это чужая территория, приятель.

– Твоя? – шепнул я.

Он подождал, пока я смешаю себе выпивку. Затем он выпрямился и нормальным голосом сказал:

– Совершенно верно, сэр. Премного благодарен.

Когда Джоунс ушел, она сказала:

– Вообще-то он был неплохим сенатором. Он даже мог бы стать великим… Голова у него хорошая… Или, по крайней мере, была.

– А что ж, на ваш взгляд, случилось?

– Она. Вот что случилось.

– Я имею в виду – до того?

Она поставила свой стакан на каминную полку, достала пачку сигарет, выбила одну, закурила.

– Хотите одну? – спросила она, протягивая мне пачку. Я уже почти забыл, что снова курю.

– Нет, спасибо, – сказал я. – У меня свои пристрастия.

И закурил «Лаки Страйк» – седьмую за день.

– До того, – повторила она. – Что ж, до того у нас был небольшой разговор. Примерно четыре года назад. Это еще тогда, когда у него еще оставались намерения стать президентом, а у меня фантазии насчет того, как я буду Первой леди. Они мне грели душу, знаете ли.

– Еще бы!

– Да, и у нас случился тот небольшой разговор. Мы еще не общались прежде настолько вежливо и настолько официально. Мы решили, что хотя развод и не сможет сломать его карьеру – он, конечно же, и не поможет ей. Поэтому лучше, если я куплю для себя апартаменты в достаточном удалении от Вашингтона – таком, чтобы ему было крайне неудобно регулярно ездить туда-сюда. Это позволило бы ему спокойно приобрести квартиру в городе, не вызывая лишних пересудов. Он так и сделал. Купил квартиру в Шорхеме, а я купила «Французский ручей». После этого мы пошли каждый по своей дорожке – он со своей малюткой Глорией, и я с… ну, и я со своими собаками, лошадьми… и личными жеребцами. У нас тут, знаете ли, минимум развлечений, а на всякие мероприятия в Вашингтоне мы приезжали вместе, когда уж этого никак нельзя было избежать. Да таких там бывает на самом деле немного. Политика – мужской мир.

– А как к такому положению дел относилась Каролина?

Луиза Эймс швырнула сигарету в огонь. Ко мне она повернулась спиной.

– Каролина сочувствовала отцу. Не думаю, что она вообще когда-нибудь меня любила.

Она повернулась и теперь снова смотрела мне в лицо.

– Отец любил ее до безумия. Может, дело в том, что мы просто ревновали с ней друг к другу?

Она улыбнулась мне в первый раз за все время. Горькая и печальная вышла улыбка.

– Профукаешь жизнь ни за что… Так ведь всегда бывает, да, мистер Лукас?

– Некоторые прилагают специальные усилия, – сказал я. – Речи произносят занятные… Не так ли?

Она кивнула.

– Ах да, эта речь… Выступление, за которое он якобы получил пятьдесят тысяч долларов. Потом они превратились в две тысячи, потом пошли разговоры о специальном сенатском расследовании, а потом он ушел в отставку.

Она помолчала, а потом добавила, как будто самой себе:

– Она заставила его сделать это. Конни Мизелль.

– Зачем?

– Это ж ее работа.

– Вы имеете в виду – на Организацию Баггера?

– Это ее место работы. Но у нее вполне мог бы быть и еще один работодатель.

– Кто?

– В Индиане есть по меньшей мере дюжина таких, кто не прочь стать сенатором Соединенных Штатов.

– Вы подозреваете, что все это организовал кто-то из них?

Она была слишком напряжена, чтобы стараться изображать коварство и хитроумие. Она и не старалась.

– У меня есть свои собственные теории.

– Напрасно вы за них держитесь.

– Они вам не нравятся?

– По-моему, они весьма вшивенькие. Сами же говорите, что муж у вас умен – почти что интеллектуал. Тем не менее он выступает с этой речью и губит карьеру. У политических соперников не было никакого мыслимого способа принудить его к этому – будь он даже вполовину так умен, как вы сказали. Некоторое время я полагал, что здесь мог быть замешан секс. Или, возможно, даже любовь. Я видел Конни Мизелль. Такая может любого заставить выйти в парадную дверь и навсегда забыть дорогу назад. Она и меня могла бы подвигнуть на это, если б ей в этом был бы какой-то интерес. Но я ей без интереса, поскольку я человек маленький.

А из вашего рассказа выходит, что вашего мужа этим не проймешь. Это не его опера. Секс для него – это кружевной передник, мягкое воркование и горячий попкорн с маслом перед телевизором. Вы говорите, что это все связано с мамочкой, но я в этом совсем не так убежден. Может быть, он просто искал чего-то, что нельзя купить даже за восемнадцать миллионов долларов. К примеру – счастливую семейную жизнь, которая если подразумевает один или даже два кружевных передника – то вы весело повязываете оба и прыгаете к нему в постель! Возможно, он бы и сейчас оставался сенатором на расстоянии прыжка от Белого Дома.

Но все это уничтожено теперь до основания, и все сделал он сам, своими руками. А я пытаюсь понять, почему… и так пока ни к чему и не пришел.

– А знаете, вы очень даже привлекательно смотритесь, когда говорите вот так вот, совершенно свободно, – сказала она. – И глаза ваши становятся просто опасными…

– О боже, сударыня, – сказал я и встал. Она подошла очень близко – гораздо ближе, чем нужно. Ее левая рука, не занятая стаканом, потянула вниз ворот свитера – который вовсе не нуждался в этом.

– Все эта маленькая сучка Мизелль, – проговорила она сладким голосом. – Она его заставила.

– Это говорит Артур Дейн?

– Артур Дейн очень дорог, – сказала она. – Вы знаете, сколько он стоит?

– Пятьсот в день, как я слышал.

– Выходит, его сведения по ней очень ценны, не так ли?

– И вы не собираетесь рассказать мне, что это за сведения, даже если есть что рассказывать.

– Я могла бы, – сказала она. Пальцы ее уже подбирались к волосам над моим воротником, ее лицо было не более чем в 15 см. – Я могла бы – когда мы узнаем друг друга получше.

Я вовсе не настолько привлекательный. Я ростом под метр 85, вес – 82 кг, потому что если я не буду весить ровно столько, все, что сверх, будет делать мое брюхо отвисшим. Осанка у меня странная, поскольку я кренюсь немного влево, но не сильно, и Сара однажды сказала мне, что я похож лицом на недружелюбного спаниеля. Умный, недружелюбный спаниель, добавила она. Поэтому обычно женщины на меня не бросаются, не шлют маленьких безделушек от «Камалье и Бакли» и не цепляют в темных уютных барах.

Но время от времени это случалось. Была, к примеру, некая одинокая домохозяйка, которая могла знать, а могла и не знать кое-что о проделках своего муженька в части выпекания правительственных отчетов. Так она однажды как «забыла» запахнуть свой халат, так и оставила его зиять у меня на виду как ни в чем не бывало… Сам муж против этого никак не возражал, поскольку был где-то далеко, предположительно в Буэнос-Айресе.

В общем, все эти бесхитростные сигналы были мне прекрасно знакомы, и я отчетливо осознал, что один решительный натиск – и вся она – отчасти страдающая от тоски, отчасти перебравшая спиртного домохозяйка ценой в 18 миллионов падет к моим ногам. Секунду я решал про себя, стоит ли выяснять, что она знает, если она что-нибудь знает. Решил, что не стоит. И сейчас мне неясно, изменилось бы что-нибудь, если б я тогда решил иначе. Возможно, пара человек осталась бы в живых. А если еще пораскинуть – так может и нет…

Впрочем, мне не пришлось откровенно отвергать ее. Кое-кто облегчил мне задачу. Голос, который произнес: «Что-нибудь еще, миссис Эймс?» Это был Джонас Джоунс, вставший у двери, которая, по-моему предположению, вела в буфетную. Я посмотрел на него через ее плечо. Его черные глаза буквально вцепились в меня. Лицо его слегка вытянулось и побелело, но в его тоне ничего этого не проступило. Он все еще был вежливым. Может, немножко ледяным, но вежливым.

Она не стала ни отпрыгивать, ни подаваться назад. Она позволила своей руке проскользить по моей груди, медленно, и лишь затем обернулась:

– Мистер Лукас как раз собирается уходить. Вы проводите его?

– Да, миссис Эймс.

Он пересек комнату и встал у другой двери, которая выводила в залу.

– Мы могли бы поговорить еще когда-нибудь, – сказала она. – Когда-нибудь очень скоро.

– Хорошо, – сказал я. – Давайте.

– Как знать – может быть, это избавит вас от многих беспокойств, – сказала она. – И еще это может быть очень даже интересно. Для нас обоих.

– Вполне возможно, – сказал я.

– Я позвоню вам.

– Вы будете очень любезны, – сказал я, повернулся и отправился к двери, которую Джонас держал открытой.

Он последовал за мной в залу, обежал меня слева и распахнул для меня большую резную дверь.

Я остановился и некоторое время смотрел на него.

– Тебе нравится твоя работа? – спросил я.

– Тут получше, чем в Майами Бич, приятель, – ответил он. – Нет такой большой конкуренции.

– Ты хочешь сохранить место?

Он кивнул.

– Планирую.

– Тогда тебе надо бы поусерднее выполнять работу внутри дома, – сказал я.