Текст книги "Если не сможешь быть умничкой"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава двадцатая

Лос-Анджелес я покинул стремительно. В мотель за пальто и своими бритвенными принадлежностями заезжать не стал – Френк Сайз купит мне новые. Прямо от Стейси я отправился в Лос-Анджелесский международный аэропорт, вручил ключи от машины парням из конторы Хертца и убыл первым же рейсом на восток. Он оказался в Чикаго, и мне пришлось провести целый час в тамошнем аэропорту им. О’Хары, прежде чем я дождался самолета, который следовал бы куда-нибудь поближе к Вашингтону. Им стал рейс на Френдшип, который находится буквально на полпути между Балтимором и Вашингтоном. Конечно, мне хотелось бы в конечном итоге сесть в Национальном аэропорту Вашингтона, но оказалось, что после полуночи там посадка запрещена – якобы от нее слишком много шума. В полночь все в Вашингтоне уже час как в постели – по крайней мере все те, в чьей власти решать, когда садиться и взлетать самолетам.

Я позволил себе роскошь взять прямо из Френдшипа такси и был дома уже к четырем часам утра. Сара проснулась, когда я прокрадывался в спальню. С ней так всегда, какие бы усилия я ни прикладывал, чтобы оставаться тихим и незаметным.

– Как все прошло? – спросила она.

– Неплохо.

– Много всяких новостей. Рассказать сейчас?

– А давай. Мне звонили?

– Еще как!

– И кто?

– Ты намерен перезвонить им прямо сейчас?

– Да нет. Просто любопытно.

– Ну, лейтенант Синкфилд звонил. Дважды. Мистер Артур Дейн – один раз. Голос у него… вкрадчивый. Разок звонили эти твои… из клуба. Еще жена сенатора, миссис Эймс. Потом еще какая-то, говорила этак плаксиво, назвалась Глорией Пиплз. Еще Конни Мизелль, девица с таким бархатным голосом.

– А ты б видела ее тело… – сказал я.

– Если оно соответствует голосу, ты, поди, опять влюбился.

– Я с этим справлюсь. А что ты им говорила?

– Что ты в Лос-Анджелесе, где именно я не в курсе, и что если у них что-то особо важное, они могут, наверно, попытаться достать тебя через офис Френка Сайза. А теперь марш в постель!

– Я вот думаю, не надеть ли мне пижаму?..

– Сейчас тебе будет не до нее, – пообещала она.

Это было смутное чувство, что здесь есть кто-то еще. Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть руку. Пальцы ее были напряжены и вытянуты, и она стремительно приближалась к моей переносице. Я резко откатил голову влево, и пальцы цапнули меня чуть повыше правого уха. «Уанг!» – крикнул Мартин Рутерфорд Хилл вместо «Доброе утро!».

– Да ты у нас киллер, да, малыш? – спросил я.

Затем прислушался к себе, стараясь оценить, насколько тяжелое похмелье я заработал в результате вчерашнего бесконтрольного потребления внутрь горячительных напитков. По ощущениям, была не крайняя степень, но почти.

– Дик! – сказал Мартин Рутерфорд Хилл.

– Эй, Сара! – закричал я.

– Что? – донесся ее крик с первого этажа.

– Ребенок произнес слово!

– Сейчас несу! – крикнула она.

Некоторое время спустя она появилась, неся с собой чашку кофе. Я с кряхтением сел на кровати и благодарно принял ее.

– Дать тебе сигарету? Или ты собираешься опять бросать?

– Я брошу на следующей неделе. Они в кармане пиджака.

Она нашла пачку, вложила сигарету мне в рот и зажгла ее для меня.

– Спасибо, – сказал я. – А ребенок сказал слово.

– Правда?!

– Он сказал мое имя. Дик. Скажи опять «Дик», Мартин Рутерфорд!

– Дик, – тут же сказал Мартин Рутерфорд.

– Видишь?

Она покачала головой.

– Ну, такое он говорит целыми днями.

– Ступай, чадо, – сказал я. – Придешь, когда сможешь сказать «Декатур».

– Примерно в пять лет, – сказала Сара.

– Сколько сейчас времени?

– Начало одиннадцатого.

– Ты сегодня работаешь?

Она опять покачала головой.

– Не сегодня.

– Возьми няньку для ребенка, сходим куда-нибудь вечером вместе.

– Боже, мистер Лукас, я вся трепещу! По какому случаю?

– Просто так, никакого особого случая.

– Здорово, – сказала Сара. – Это лучше всего.

К 10.30 я уже принял душ, побрился, оделся и сидел за столом в нашей второй спальне, которая некогда была моим кабинетом, а теперь я делил ее с Мартином Рутерфордом. Окно комнаты выходило на восток, и теперь солнце заливало светом мой письменный стол, расположенный прямо напротив окна. Третий обитатель комнаты, кот Глупыш, развалился возле телефона. Стараясь его не побеспокоить, я набрал номер лейтенанта Синкфилда, записанный Сарой.

Он тут же возник в трубке со своим резким «Лейтенант Синкфилд слушает!» – весь по горло в делах, не терпящий пустопорожней болтовни, – словно именно ему сегодня утром выпало встать во главе непрекращающейся войны с преступностью.

Назвавшись, кто я есть, я продолжил:

– Ты мне звонил дважды. Я подумал, что у вас, должно быть, что-то важное.

– Важным оно казалось вчера, – сказал он. – Сегодня это так – не более чем интересно.

– А вы, парни, обедаете когда-нибудь?

– Обедаем, не сомневайся. Наедаемся до отвала в кафетерии «Шолль», потому что там дешево и они обходятся без всех этих религиозных штучек. По нашей работе ничего лучше не найдешь.

– А я вот думаю о чем-то покучерявее.

– Да уж надеюсь, – сказал он.

– Как насчет «Герцог Зиберт»?

– Что ж, достаточно кучеряво.

– А когда вам было бы лучше поесть? – спросил я.

– Я люблю обедать в районе полудня, не сочти только меня деревней.

– Полдень – отлично, – сказал я. – Кстати, а ты знаешь кого-нибудь в Лос-Анджелесе, в убойном отделе?

– Да знаю там кое-кого, – сказал он осторожным тоном, словно боясь сболтнуть лишнего.

– Да тут такое дело… По-моему, вчера там кто-то хотел меня убить. Я подумал, может, твои друзья смогут выяснить кто?

– Ты шутишь?

– Нет, какие шутки.

– Ты запомнил его внешность?

– Это была она. Я хорошо запомнил.

– Начинай описывать, – приказал Синкфилд. – Я буду сразу печатать… если с тобой все в порядке.

– Со мной все о-кей, – сказал я.

В 11.30 утра я подтолкнул свой отчет о расходах, и он скользнул через стол Френка Сайза. «Первоочередное первым!» – сказал я. Отчет я ему сунул вверх ногами. Он нахмурился, глядя на него, и потом стал разворачивать к себе при помощи ластика на другом конце желтого карандаша. По-моему, он не хотел к нему прикасаться.

Закончив читать, он стал медленно поднимать на меня глаза. Недоверие прямо-таки нарисовалось у него на лице. Недоверие читалось также и в его глазах – но их оно никогда и не покидало. «Один костюм? – спрашивал он. – Одна электробритва? Одна зубная щетка? Один тюбик зубной пасты «Крест»? Одна пара жокейских шорт? Одна голубая рубашка? 183 доллара и 45 центов?!» К тому моменту, когда он дошел до 45 центов, его голос поднялся до верхнего регистра полнейшего недоверия.

– Вы хотите, чтобы я рассказал вам об этом, – сказал я, – или хотите проверить, сможете ли петь сопрано?

– Расскажите мне об этом, – сказал он. – Что-то с утра я еще не слышал ничего занимательного.

И я рассказал ему, а он слушал как всегда – полностью погрузившись в процесс, только временами помечая для себя вопросы, которые надо задать по окончании рассказа.

Когда я закончил, Френк воспользовался своим желтым карандашом, чтобы поставить «ОК!» и свои инициалы на отчете. Он подтолкнул его через стол ко мне.

– Честно говоря, – сказал он, – я б, наверно, и не подумал заворачивать ни к какому Стейси. Или первым же самолетом отбыл бы куда подальше, или пошел бы к легавым.

– У меня с собой было много Скотча, – сказал я.

Он кивнул.

– Что вы расскажете Синкфилду?

– Да, думаю, практически все.

Он снова кивнул.

– Я тоже так считаю. Затем?

– Затем я позвоню или навещу всех тех, кто мне звонил в мое отсутствие. Может быть, у них что-нибудь есть.

– Мы уже набрали материала для целой грозди колонок, – сказал он. – Как лихо Конни Мизелль и этот ее наполовину брат подъехали к сенатору и к его дочери! Просто красота!

– По-моему, недельку с тем, что у вас есть, вы продержитесь, – сказал я.

– За исключением одной вещи, – сказал Сайз.

Тут кивнул я.

– Вместе ничего не стыкуется.

– Да, – сказал он. – Не сходится.

– Колонка-другая – может, тогда и остальное проявится?

– Так-то оно так… Но пока ведь не скажешь, что они у меня в руках?

– Для себя – нет, не скажешь.

– А я хочу всю историю, – сказал он.

– Вот и я того же мнения.

– Вы хотите довести все до конца самостоятельно или вам потребуется помощь?

– От кого? – спросил я.

– От меня.

– Давайте поглядим, что случится в ближайшую пару дней. У меня чувство, что что-то должно вот-вот произойти.

Сайз кивнул.

– У меня тоже. Потому-то я и хочу вмешаться.

– Ну, черт возьми, хозяин-барин. Босс – вы!

– Но то, что я хочу, не всегда оказывается самым разумным.

– Наверно, потому вы и босс, раз это знаете, – сказал я.

– Да уж, – сказал он. – Может и поэтому.

Я вручил Мейбл Зингер подписанный командировочный отчет и попросил ее позвонить в «Герцог Зиберт», чтобы зарезервировать для меня столик – не прямо возле кухни, и в достаточном отдалении от других столиков, чтоб никому не удалось «поставить ухо» под наш с лейтенантом Синкфилдом разговор. А то в «Герцоге» трудно бывает сесть так, чтобы не касаться плечом какого-нибудь спортивного типа из числа его завсегдатаев. Это нам ни к чему.

Но имя Френка Сайза опять произвело волшебное действие, и мне, явившемуся парой минут раньше (как всегда), предоставили зарезервированный столик почти в полуметре от ближайшего соседа. Для «Герцога» это почти полная изоляция.

Синкфилд прибыл вовремя, или, на худой конец, минутой или двумя позже назначенного. На свой стул он опустился с глубоким вздохом.

– Неудачное утро? – спросил я.

– Да все плохо, – ответил он. – Давайте выпьем!

Подошел официант, и мы заказали себе выпить. И обед тоже. Синкфилд попросил бифштекс, я выбрал форель. Дождавшись выпивки, Синкфилд хорошо приложился к своему бокалу и сказал:

– Да, вчера ты вел себя как порядочный идиот. Или, может быть, как чертовский умник. Все еще не могу точно определить.

– Ты о чем?

– Да о том, как ты выпрыгнул из машины.

– Что ж тут идиотского? – возразил я. – Жив остался, между прочим.

– Это и удивительно.

– Так лос-анджелесские сыскари ее знают?

Он кивнул.

– Они считают, что твои дорожки пересеклись с Громилой Би.

– Что еще за Громила Би?

– Громила Би – это Беатрис Анна Уитт. Они никогда не слышали, чтоб она кого-нибудь раньше убивала, но однажды она уже отсидела два года за то, что ухайдакала одного парня пивной бутылкой. Тот был на волосок от смерти. Мои друзья в Эл-Эй говорят, что она вообще хороший боец, любит драки, избиения, во всяком случае, они это слышали. Берет заказы на избиения, хотя, как они считают, может разукрасить кого хочешь и просто так, «из любви к искусству». Под настроение. Там они, впрочем, заинтересовались тем фактом, что она тыкала в тебя пистолетом. Спрашивали меня, может, ты приедешь и напишешь заявление? Я им сказал, что едва ли.

– Правильно, – сказал я.

– У них там три или четыре нераскрытых убийства, которые, на их взгляд, можно привязать к ней. Каким, говоришь, она в тебя тыкала? 38 калибр?

– Выглядел как 38-й.

– Я им так и сказал. Они считают, вот если б взять ее, да так, чтоб пистолет был на ней… Они б тогда сделали баллистическую экспертизу и, может, нарыли бы что-то. Я их попросил – если возьмут ее, пусть сделают мне услугу и заодно попробуют выяснить у нее, на кого она работала.

– Это могло бы быть интересно, – сказал я.

– У тебя есть какие-то идеи?

Я задумчиво покачал головой.

– Ау! Живей, Лукас! – подбодрил Синкфилд.

– Ну хорошо, – сказал я. – У меня есть идея. Это должен быть кто-то, кому я нужен или мертвым, или смертельно напуганным. Значит, это вполне может быть тот, кто взорвал Каролину Эймс и застрелил Игнатиуса Олтигбе. Это должен быть дока в разных областях, раз он может просто снять трубку и позвонить такой особе, как Громила Би.

– Да нанять можно кого угодно, – сказал Синкфилд. – Но почему ты им нужен мертвый? У тебя есть что-то, о чем ты мне не рассказывал?

– Не знаю, – сказал я. – Разве об одном единственном факте, который я раскопал в Лос-Анджелесе, насчет матери Конни Мизелль…

– Гвендолин Рут Симмс, – подхватил Синкфилд. – Известная также как Гвен Мизелль, гражданская жена некоего Френкиса без-среднего-имени Мизелля. Она умерла 21 октября.

– Хм… Ты уже проверил?

– Это моя работа.

– Так вот, у нее был еще один ребенок. Я имею в виду – у Гвен Мизелль.

– Да ну?

– Угу. И звали его Игнатиус Олтигбе.

Синкфилд не донес до рта кусок бифштекса, вернув его с полпути обратно на тарелку. Достал сигарету и закурил. Взгляд его устремился куда-то в пространство. После очередной затяжки он смял окурок, снова взял вилку, подцепил кусок мяса и отправил-таки его по назначению. Сделав несколько жевательных движений, он сказал:

– Это должно бы быть совпадением – но это не так.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, – сказал я.

– Они оба выплыли из тумана примерно в одно время, так ведь? Я говорю об этой девице Мизелль и ее полубрате-полукровке.

– После смерти мамаша послала деткам кое-что, – сказал я. – Это кое-что переправил им по почте один местный парень, владелец бара. Олтигбе в Лондон ушло письмо, а Конни Мизелль – посылка в ящике размером с сигарную коробку.

Синкфилд кивнул, отрезал себе очередной кусок бифштекса и положил его в рот. Говорить он начал, еще не закончив пережевывать:

– Так что ж ты там, в Лос-Анджелесе, на самом деле вынюхивал?

– Что-нибудь, что связывало бы сенатора Эймса и Конни Мизелль.

– И что ж это, по-твоему? Какая-нибудь мерзость типа поляроидных фоток, на которых он, она и, может, еще какая-нибудь девка?

– Может быть, – сказал я. – Она мне пару раз откровенно солгала. В принципе, достаточно безобидно – вроде как хотела уверить, что родители у нее были уважаемыми представителями среднего класса. А они не были. Но это ж не преступление, когда человек хочет малость приукрасить свое прошлое.

– Она действительно завоевала стипендию и прямо со школы пошла в колледж, – сказал Синкфилд. – Я проверил.

– Во многом она и есть то, что сама о себе рассказывает, – сказал я и отведал, наконец, кусочек своей форели. До этого я трудился в поте лица, пытаясь выбрать из нее кости. – Она ходила в школу в Голливуде, заработала там достаточно приличный аттестат, чтобы получить стипендию в колледже Миллз, а потом перепробовала много всяких занятий, прежде чем закончила поход в этой лоббистской конторе в Вашингтоне. Но вот что она никому не рассказывала – это то, что она росла в Голливуде, будучи во многом предоставлена сама себе, как сорная трава, и жила вместе с пианистом – который то ли был, то ли не был ей отцом – который обучал ее игре на пианино… и еще некоторым штучкам, когда ей перевалило за 12 или 13 лет.

– И это пока все, значит? – хмыкнул Синкфилд.

– Из того, что мне удалось собрать, вроде пока все. Что ни говори, а и это собрать было нелегко. И в этом, пожалуй, есть откровенная грязь.

– Так тебе удалось найти что-то, связывающее сенатора с ней?

– С Конни?

– Угу.

– Нет. Ничего.

– А что мать?

– Мать, судя по тому, что я слышал, трахалась со всеми в городе. Может быть, она и с сенатором трахалась, и, как ты сказал, сохранились фотоснимки…

– Хм… И он оставил ее на произвол судьбы с двумя детьми?

– Ну да, – сказал я. – Вот только, судя по тому, что я слышал, если б снимки имели какую-то цену, она бы давно сама ими воспользовалась. Если еще были какие-то снимки, которых, наверно, и не было.

– Давай все же попробуем начать с грязных фото, а? – сказал он.

– Это ты поднял тему.

– Да, пожалуй, я.

– Теория, откровенно говоря, слабенькая, – сказал я.

– Это точно, будь я проклят.

– Десерт какой-нибудь хочешь?

– Нет, не надо мне никакого десерта.

– Может, кофейку?

– И кофе я тоже никакого не хочу.

– Что же ты хочешь?

– Я хочу видеть Конни Мизелль, – сказал он.

– И что ж тебя останавливает?

– Да ни черта! – сказал он. – Пошли!

Глава двадцать первая

До Уотергейта мы добрались на машине Синкфилда. У него был ничем не примечательный черный Форд-седан, примерно двухлетний, явно нуждающийся в срочной замене амортизаторов. Синкфилд вел машину в мягкой, неторопливой манере, но ухитрялся проскакивать большинство светофоров «на зеленый».

– Ты говорил, что у тебя для меня что-то было, – напомнил я.

– Ах, да! Было. Такая, знаешь, по всему – большая, жирная улика. Как раз то, с чем мы, детективы, любим работать – с большими, жирными уликами.

– Так что это была за большая, жирная улика? – спросил я.

– Я дополнительно проверил еще кое-что по Олтигбе – насчет его пребывания в армии, в 82-м воздушно-десантном. Угадай, что он обычно преподавал в классе в Форт-Беннинг?

– Что?

– Взрывное дело. Он был эксперт. Мог взорвать, черт подери, все что хочешь.

– Хм… Особенно в дипломате?

– Да, особенно в дипломате.

– Ну что ж, улика в некотором роде что надо, – сказал я.

– Тебе не нравится?

– А тебе?

– Не-а, – сказал он. – Мне не нравится. Чего ради ему было взрывать дочку сенатора? Он же с этого ничего не получает. Если б он еще покрутился вокруг нее, она бы, глядишь, вышла за него замуж – а он бы женился на миллионе долларов.

– А может быть, это сводная сестра заставила его взорвать ее.

Синкфилд недоверчиво хмыкнул.

– Да, это последняя теория Лукаса, – заявил я. – После многих лет разлуки сводная сестра снова – или, возможно, впервые – соединяется со своим сводным братом. По телефонной книге они определяют себе жертвенных агнцев – сенатора Эймса и его дочь Каролину. Конни Мизелль переезжает к сенатору. Игнатиус переезжает к Каролине, которая раскрывает заговор и грозится нашу сладкую парочку разоблачить. Они ее взрывают, вероятно, вместе со всей ее информацией. Затем Конни Мизелль начинает мучить жадность. Поэтому она просит прощения у игроков в бридж и сматывается из-за стола – под предлогом, к примеру, того, что хочет пи-пи. Вместо этого она бросается к моему дому, стреляет в сводного братца, – и потом стрелой обратно к столу, где как раз успевает поддержать партнера – говорит «пять червей» на его «четыре без козыря». Заказывает «малый шлем», берет его, а потом подает всем гостям кофе – только на минутку задерживается над чашкой сенатора, осторожно подсыпав туда мышьяку…

– Ты совсем охренел, Лукас, – сказал Синкфилд.

– У тебя есть что-то получше?

– Нет, кроме одного.

– Чего же?

– Такой чушью я себе голову не забиваю.

Синкфилд воспользовался своим значком, и мы легко миновали охранников Уотергейта. Пришлось подождать лифт, но недолго. В таких дорогих кооперативных домах, как Уотергейт, платят не для того, чтоб потом экономить – особенно на лифтах. Кабина лифта остановилась с легким звоном колокольчика. Двери открылись, и оттуда степенно вышел частный сыщик (100 баксов за час), мистер Артур Дейн, весь, как всегда, в своем костюме эпохи Эйзенхауэра.

– О, судьба постоянно сталкивает нас друг с другом лбами, не так ли, лейтенант? – сказал он, потом кивнул мне и добавил: – Мистер Лукас! – чтобы я не почувствовал себя обойденным.

– Вы поднимались к сенатору? – спросил Синкфилд.

– Совершенно верно.

– Довольно странное место для вашего визита, не так ли?

– В действительности совсем нет, лейтенант. Я порой выполняю функции своего рода дипломатического курьера между миссис Эймс и ее мужем – хотя обычно мне не удается пройти дальше мисс Мизелль. Сегодня мне пришлось принести дурные вести.

– О! – сказал Синкфилд. – И что ж за дурные вести?

– Вы помните секретаря сенатора, Глорию Пиплз?

– Маленькая пьянчужка на похоронах?

– Да, она плоха, – сказал Дейн. – Она каким-то образом достала номер телефона миссис Эймс и начала ей названивать, не разбирая дня и ночи. Несет на самом деле бог знает что, допилась уже, очевидно, до полной потери разума. Тут госпожа Эймс заволновалась, что так она и вред себе какой-нибудь причинит; и попросила меня выяснить, не сможет ли сенатор взять на себя заботу поместить бедняжку Пиплз куда-нибудь.

– «Куда-нибудь» – это куда? – спросил я.

– В Вашингтонский Больничный центр – пока не просохнет от пьянства, – сказал Дейн.

– А после? – спросил Синкфилд.

Дейн пожал плечами.

– В какой-нибудь частный санаторий.

– Есть такие частные санатории, откуда уже не выберешься, – сказал Синкфилд.

– Женщине необходима помощь, – сказал Дейн.

– И сенатор дает согласие?

– Его там нет, но мисс Мизелль сказала, чтоб я брал инициативу в свои руки и делал все, что необходимо.

– Хм… Она уже взяла в свои руки все полномочия?

– Мы целый час ждали прихода сенатора, но когда он так и не пришел, мисс Мизелль сказала, что она берет на себя всю полноту ответственности за несчастную Пиплз.

– А где ж сенатор? – спросил я.

Дейн взглянул на часы.

– Он пошел прогуляться уже часа два назад. И до сих не возвращался.

– Я бы и сам не возражал провести часок в ее обществе, – сказал Синкфилд. – Но мне всегда надо иметь кого-то при себе, вроде Лукаса.

– В качестве дуэньи, – вставил я.

Артур Дейн чуть-чуть улыбнулся, показывая, что в состоянии, едва услышав шутку, оценить ее. Это была слабая, болезненная улыбка, и она быстро исчезла. – Миссис Эймс хотела бы увидеться с вами, мистер Лукас, – сказал он.

– Так из-за этого она мне вчера звонила? – спросил я.

– Да.

– И вы тоже звонили по этому поводу?

– Точно так.

– Ну хорошо, я, наверно, навещу ее. Когда?

– Вы долго намереваетесь пробыть там, наверху? – спросил Дейн.

Я взглянул на Синкфилда, он покачал головой. Я ответил:

– Нет, недолго.

– Ну, если вам угодно, я мог бы подбросить вас до «Французского ручья» и отвезти обратно. Мне все равно туда надо в любом случае.

– О-кей, – сказал я. – Где встречаемся?

– Здесь, в холле. Мне в этом холле уж не впервой коротать досуг.

Синкфилд посмотрел кругом.

– Не такое уж плохое местечко для ожидания. Особенно, если кто-то вам платит за него по пятьсот баксов в день.

Прежде чем Дейн успел ответить, я спросил его:

– А зачем миссис Эймс хочет меня видеть?

– Не знаю, – сказал он.

– Вы спрашивали?

– Спрашивал.

– И что она сказала?

– Ответила, что это важно, – сказал он. – Если уж быть точным, она сказала, что это жизненно важно.

– Тогда, я полагаю, мне лучше навестить ее.

– Да, – сказал Дейн, – я думаю, надо бы.

И я, и Синкфилд дружно уставились на Конни Мизелль, едва только она нам открыла. Не знаю, сколько точно времени мы на нее глазели, но, наверно, несколько секунд. На ней было белое платье из какого-то материала двойной вязки, но не думаю, что мы пялились бы менее напряженно, если б она открыла нам дверь голой. Она как-то так, таким вот странным образом, воздействовала на меня. Примерно таким же образом она воздействовала и на Синкфилда. Должно быть, такое действие она оказывала на большинство мужчин.

– Ого, – сказала она, – оба-двое! Как мило. Ну, входите.

Мы вошли и смотрели, как Конни усаживается на одну из кушеток-близнецов, расположенных по бокам от камина. Садилась она грациозно, как бы невзначай продемонстрировав при этом свои ноги. Затем она плавно взмахнула правой рукой и сказала:

– Думаю, вам обоим будет удобно на другой кушетке.

Мы оба уселись на вторую кушетку. Я ждал, что Синкфилд начнет, но он медлил. Он пожирал глазами Мизелль.

– Лейтенант? – сказала она.

– Да.

– Вы всегда берете с собой на задание репортера?

Синкфилд взглянул на меня. Во взгляде явственно читалось желание, чтоб я немедленно испарился.

– Ох, ну я не думаю, что Лукас здесь в качестве репортера, – сказал он.

– Неужели? – спросила она.

– Ну… по-моему… мне кажется, он тут вроде как историк.

– А не биограф ли – что-то вроде приснопамятного Джимми Босуэлла?

– Кто это – Джимми Босуэлл? – спросил у меня Синкфилд.

– Был такой много лет назад, повсюду следовал за парнем по имени Джонсон и записывал все, что тот ни скажет. Джонсон имел обыкновение изрекать по любому поводу разные остроумные фразы.

Синкфилд покачал головой.

– Не, я думаю, что Лукас все ж историк. Этакий любитель копаться в прошлом. Как вчера, когда он ездил в Лос-Анджелес, чтобы порыться в прошлом. В вашем прошлом, мисс Мизелль.

Она взглянула на меня.

– И что ж вы нашли, мистер Лукас? Надеюсь, ничего отвратительного?

– Нет, только обнаружил кое-какую ложь в том, что вы мне рассказывали.

Она рассмеялась.

– О, вы насчет того, что я говорила о своем происхождении из «вот такого вот среднего класса»? Да, при рассмотрении не очень-то похоже на средний класс, не так ли? А как бы вы обозначили мое происхождение? Ну, ведь не «из низших слоев», правда? Только не в этой стране. У нас, как мне порой кажется, можно быть или из совсем обнищавшего, бывшего среднего класса, или из богатых.

– А что плохого в том, чтобы быть из среднего класса? – спросил Синкфилд.

– Ничего, лейтенант, – сказала она. – Просто тоска.

– Вы бы назвали свою мать представителем среднего класса? – спросил он.

– Мою мать?

– Угу. Вашу мать.

– И что бы моя мама с этим делала?

– Ну, я всего лишь интересуюсь, что вы по ее поводу думаете, – сказал он.

– Я думаю, что она была моей матерью. И она делала это, насколько это было в ее силах, – ответила Конни.

– А ваш отец?

– Он учил меня играть на пианино, – сказала она. – И еще кое-каким вещам.

– Вам известно, где сейчас мистер Мизелль?

– Нет, – сказала она. – Они с мамой расстались много лет назад. Я не знаю, где он сейчас.

– А братья или сестры?

– Нет, – сказал она без колебаний. – У меня их нет. Что это у вас вопросы все о моей семье, лейтенант?

– Вы разве не знаете, что Игнатиус Олтигбе был ваш сводный брат? – сказал Синкфилд, и я не мог не отдать должное искусству, с каким он подвел к этому разговор. Конни Мизелль выглядела изумленной. Рот ее открылся, брови поползли вверх. Затем она нахмурилась. Так выглядят большинство людей, когда они чем-то поражены.

– Игнатиус? – спросила она с большой долей недоверия. – Мой сводный брат?!

– Именно об этом говорится в его свидетельстве о рождении, – сказал Синкфилд.

Какое-то время она обдумывала это, а потом засмеялась. Откинув голову назад, она смеялась, будто обнаружила что-то действительно забавное. Отсмеявшись, она быстро вытерла глаза – так что я не заметил, были ли там настоящие слезы – и сказала:

– Вы имеете в виду, что моя мать пошла в постель с черным мужчиной, когда-то давно, еще в начале сороковых?

– Очевидно, так, – сказал Синкфилд.

– Моя мама терпеть не могла черных, – сказала Конни Мизелль.

– Должно быть, на отца Олтигбе это не распространялось.

– Он ее, наверно, изнасиловал, – сказала она.

– И околачивался поблизости, чтобы сообщить ей свою фамилию, – Синкфилд покачал головой. – Как я сказал, едва ли она не переносила всех черных.

– Да уж, переносила она «вертунов», как же! – сказала Мизелль. – Так она их и называла – «вертуны». А еще она терпеть не могла «латиносов», и «узкоглазых», и «пархатых». У моей мамы была тьма предубеждений. – Она снова рассмеялась. – Никак не могу освоиться с мыслью: Игнатиус – мой сводный брат! Если б я знала, я б тогда сходила на его похороны.

– А мать никогда при вас о нем не упоминала? – спросил Синкфилд.

Она решительно покачала головой – и тут же захихикала глубоким грудным смехом.

– Никогда. Так и вижу свою мать говорящей: «И кстати, Конни, у тебя есть сводный братец-«вертун», он где-то в Англии сейчас». Да она б умерла прежде!

– Помните парня по имени Стейси? – спросил Синкфилд.

– Джим Стейси. Ну конечно, я помню Джима. Моя мама одно время на него работала. – Она посмотрела на меня. – У вас хорошая память, мистер Лукас? Помните тот телефон, который я упомянула тогда – тот, по которому я звонила маме, чтобы сказать, что я благополучно добралась домой из школы? Это как раз номер Стейси.

– Я это уже выяснил.

– Вы виделись со Стейси?

Я кивнул.

– Да, я его видел.

– Все такой же клёвый, как всегда?

– Песня, а не человек, – сказал я.

– Так вот этот Стейси, – встрял Синкфилд. – Он знал, что вы в Вашингтоне. А знал он это потому, что ваша мать, прежде чем умереть, поручила отправить вам кое-что по почте. Вам – сюда, и Олтигбе – в Лондон. Мне в некотором роде интересно, что ж такое было в том послании от вашей мамы.

Она улыбнулась Синкфилду. Это была сладкая улыбка.

– Семейная Библия, лейтенант.

– Хм!.. Семейная Библия?

– Совершенно верно.

– А в настоящее время вы не храните ее где-нибудь тут, с собой?

– Я не так уж увлекаюсь Библиями, лейтенант. Особенно фамильными Библиями, принадлежавшими моей семье. Я свою семью никогда особенно не любила, и та Библия мне не понравилась. Я ее выкинула.

– И это было все, что ваша мать вам послала? – спросил Синкфилд.

– Нет, там еще было письмо. Куча упреков самой себе. Дескать, Гвен просит прощения, она могла бы быть лучшей матерью. Ну, я тоже сожалею, что Гвен не была лучшей матерью. Тогда мне было бы намного больше пользы.

– Но она никак не упоминала об Олтигбе?

– Нет.

– Ну-ну, мы подходим к месту, где все становится немного забавным, – сказал Синкфилд.

– Что становится забавным?

– Что вы с Олтигбе вместе свалились на семейство Эймсов примерно в одно и то же время.

Она обдумывала сказанное некоторое время. Затем снова улыбнулась.

– Могу себе представить, что люди вашего склада способны вообразить по этому поводу. «Что это – просто совпадение или заговор?» Да, лейтенант? Но я вам могу сказать одно: я понятия не имела о том, что Игнатиус – мой сводный брат (если он еще действительно таковым является) еще пять минут назад.

Она посмеялась еще.

– Прошу прощения, – сказала она. – Я полагаю, что это уже становится немного утомительным.

– Да, – сказал Синкфилд. – Могу себе представить.

Он повернулся ко мне.

– У тебя есть что-нибудь еще, Лукас?

– Только одно, – сказал я и посмотрел прямо на Конни Мизелль. – Вы случайно не знаете никого в Лос-Анджелесе по имени Беатрис Анна Уитт? Известная также как Громила Би?

– Она медленно повторила кличку:

– Громила? Би? Нет. Нет, мистер Лукас, я не знаю никого по имени Громила Би. А должна?

– Да нет, – ответил я. – Я и не предполагал, что вы знаете.