Текст книги "Если не сможешь быть умничкой"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава восемнадцатая

Когда на автостоянке я вручил уже знакомому парковщику квитанцию и плату за парковку, он посмотрел на меня как-то странно. Наверно, по причине моей улыбки, которая выходила малость глуповатой. Это была «улыбка историка» – она у меня появляется только тогда, когда мне удается выяснить что-то жизненно важное – например, тот факт, что глаза капитана Бонневиля были серые, а вовсе не голубые, как полагало прежде большинство моих коллег. Вот уж было величайшее открытие!

И так же я чувствовал себя сейчас, выяснив с непреложностью, что у Конни Мизелль и Игнатиуса Олтигбе была одна и та же мать. Если бы я был просто великим сыщиком, я мог бы назвать найденное «ключевой уликой». Но с данного момента я уже считал себя великим историком, и потому остановился на «блестящем исследовании». Так называют исследования, не просто восстанавливающие утерянный фрагмент факта, но позволяющие в результате совершенно по-новому взглянуть на целую ушедшую эпоху. «Конни Мизелль – сводная сестра Игнатиуса Олтигбе. Ну конечно! Теперь все сходится!»

Только вот нет. Дойдя до машины, я уже ясно понимал, что всего лишь получил очередной кусочек информации. Чуть более кучерявый, чем что-либо из того, что я собрал прежде… Но ничуть не более полезный.

Мне угораздило выбрать такую стоянку, с которой можно было выехать только в порядке живой очереди. Ничего не оставалось, кроме как сидеть за рулем и в очередной раз прокручивать в голове все факты. «Я так и не выяснил ничего принципиально нового; разве только знаю теперь о любопытном совпадении в жизни сенатора Роберта Эймса: и Конни Мизелль, и ее сводный брат возникли в ней почти одновременно – шесть или семь месяцев назад. Конни намертво прилепилась к сенатору. Сводный брат склеил его дочь. В настоящее время и дочь мертва, и Игнатиус тоже. Это должно что-то означать. Возможно, что-то до чрезвычайности дурно пахнущее».

Слово «компаньон» с легким поклоном пришло и запало мне в голову. Оно французского происхождения. Капитан Бонневиль использовал его в письме к министру обороны: «Мой компаньон теперь – Нет Фишер». Тогда оно обозначало партнерство; теперь сгодится и для преступного сговора. «Может быть, Конни Мизелль со своим сводным братом – такие вот «компаньоны»? Это лишь теория; надо будет спросить ее об этом при следующей встрече». Я обнаружил, что предвкушаю встречу с ней. Я безумно хотел ее увидеть. Томился в ожидании – если тут уместен этот затертый оборот.

Выехав с парковки, я через пару кварталов наконец почувствовал причину непонятного поведения парковщика. Теперь уже его взгляд казался мне не столько странным, сколько напряженным.

А причиной был холодный кусок металла, который коснулся меня прямо под мочкой уха. Я слегка подпрыгнул. Сантиметров на тридцать вверх.

– Просто веди машину, господин хороший. Без паники.

Голос был – то ли высокий баритон, то ли низкий тенор. По идее, он должен был принадлежать мужчине, но нет. Он принадлежал женщине.

– Это был пистолет – то, что вы держали у меня под ухом? – спросил я.

– Это был пистолет.

Я медленно подался вперед и повернул зеркало заднего вида.

– Хочешь глянуть, на кого я похожа?

– Есть такая мысль, – сказал я.

– Ну вглядись, вглядись, сынок, – сказала она. Я так и сделал.

У нее было широкое, почти квадратное лицо. Никакого макияжа. Волосы были короткие – даже короче, чем мои, и рыжие с морковным оттенком. На вид ей было лет 35–40, нос курносый, рот тяжелый. Пожалуй, в детстве она была тот еще сорванец.

– Симпатичной не назовешь, а? – сказала она.

– Хочешь, чтобы я тебе соврал?

– Девушкам это нравится, – сказала она. – Большей части.

– А имя у тебя есть, мистер? – спросил я.

– Ты, парень, шутник, да?

– Я только рулю, – сказал я. – Только не знаю куда.

– Езжай пока прямо несколько кварталов. Потом будет поворот направо на Вилшир. Приедем в Вилшир – там все и покончим.

– Где это «там»?

– Я знаю одно приятное тихое местечко.

– И что потом?

– Потом посмотрим.

– Это что – последний писк лос-анджелесской моды в организации ограблений?

– Неужто это не то, чего б ты хотел?

– Я был бы рад отдать тебе свой бумажник и высадить на ближайшем углу.

– А ты веди, веди машину-то.

Я поехал дальше. Было уже почти 3.30. Движение было не сказать чтоб очень интенсивное. Я еще раз взглянул в зеркало заднего вида. Пистолет я видеть не мог. Все, что я видел – ее глаза. Они смотрели на меня в упор. Глаза у нее были зеленые, и в них не было и капли хладнокровия. Они выглядели горячими и злыми.

– На кого ты работаешь? – спросил я.

– Не знаю, Джек, и не страдаю от этого.

– Раньше у тебя было уже много подобных заказов?

– Не нервируй меня. Скоро все кончится.

– Сколько? – спросил я.

– Сколько что?

– Сколько они тебе платят?

– За тебя?

– Да.

– За тебя – три куска. Ты идешь для меня по специальному тарифу.

– Я могу дать пять тысяч, если тебя интересуют предложения получше.

– Где ж ты тут возьмешь пять тысяч – между шоссе и пляжем? Ты ведь дешевка, приятель? У меня были парни, которые предлагали двадцать тысяч, только б их отпустили. Одна беда – надо было куда-то ехать, чтобы их взять. Выгодно, да?

– Мы могли бы подумать, как это все организовать, – сказал я.

Я видел в зеркальце, как она покачала головой.

– Невозможно. Кроме того, мне надо думать об отчете.

– Где ты меня подцепила?

– В аэропорту. У меня было хорошее описание, да и тебя трудно не заметить. Походка у тебя забавная.

– Я слегка простыл, – сказал я.

– А! Ну пускай, больше тебе не придется обо всем этом беспокоиться. Только не начинай тут умолять и плакать, а? Парни вроде тебя все время начинают стонать и плакать, меня это просто выводит из себя. Ты ж не хочешь меня взбесить, а, парень?

– Нет, – сказал я, – я не хочу тебя взбесить.

– Вот и славно, – сказала она. – Теперь на углу направо.

Мы двигались на запад по Бульвару Пико. На следующем углу стоял светофор. Улица, на которую она хотела, чтобы я свернул, называлась Уилтон Плейс. Я еще раз прикинул интенсивность движения. Она все еще оставалась средней. Наверно, в Лос-Анджелесе всегда такое. Я перестроился в правый ряд и убрал ногу с газа. На светофоре зажегся красный. Впереди меня было две машины, они встали на светофоре. Я взглянул в зеркальце наружного заднего вида. Сзади было по меньшей мере три или четыре машины. Автомобили также двигались слева от меня. Я нажал на педаль газа – резкое ускорение вдавило в сиденье. В последний момент я так же резко ударил по тормозам, чуть-чуть не врезавшись в машину впереди. Бросило вперед, но я был к этому готов: успел быстро вытащить ключи зажигания и выбросил их в окошко. Затем тут же открыл дверь и рванулся к выходу.

– А ну на месте, назад! – рявкнула она.

Я медленно повернулся на сиденье, уже наполовину вылезший – задницей вперед. Наконец я смог увидеть пистолет. Она держала его в правой руке. Рука не дрожала. Похоже, это был револьвер 38-го калибра с маленьким барабаном. Я покачал головой.

– Если ты собираешься сделать это, малышка, делай это сейчас, – сказал я и продолжил медленно выползать с переднего сиденья, оставаясь в скрюченном положении. Позади меня некоторые машины принялись сигналить. Она оглянулась. Потом снова посмотрела на меня. По-моему, я разглядел, как ее палец на курке напрягся. Но я не уверен. Возможно, это просто было то, что я ожидал увидеть.

– Ты, хрен чертов… – сказала она. Потом задрала свой свитер и заткнула револьвер за пояс своих джинсов.

Я был уже вне машины и встал во весь рост. Она быстро переползла к правой задней дверце и выскочила с той стороны. Еще несколько клаксонов присоединились к общему вою. На светофоре загорелся зеленый. Она перешла на бег трусцой вдоль тротуара. Я заметил на ней теннисные туфли. Она не оглядывалась. Бежала себе прочь по тротуару – легко, ровно – словно она каждый день тут бегает в районе пол-четвертого. Может, так оно и было.

Из машины позади меня вылез мужчина и подошел ко мне. Ему было лет сорок на вид. Нос и щеки вишневого цвета, как у завзятого пьяницы.

– Нда-а, только так и можно от них избавиться, – сказал он.

– Да уж, – сказал я. – Пожалуй, только так.

– Поссорились?

– Да что-то вроде того.

– Я видел, как вы выбросили ключи. Если б я был женат на мегере вроде вашей, я бы тоже так сделал не раздумывая.

– Не видели, куда они упали? – спросил я.

– Туда, на соседний ряд, по-моему, – сказал он. – Я тут поизображаю регулировщика, а вы можете сходить посмотреть.

Он выбросил вперед ладонь правой руки, как это делают регулировщики, и движение остановилось. В этом особенность Лос-Анджелеса. Пешеходам здесь дают шанс в борьбе.

Я пошел икать ключи и нашел их буквально за 45 секунд. Он кивнул и начал плавно махать руками, вновь разрешая движение. Казалось, он был очень доволен собой.

Когда я был уже возле своей машины, он подошел и сказал:

– Теперь, когда вы от нее избавились, может, следует подумать о том, чтоб и дальше держаться от нее подальше?

– Думаю, вы правы, – сказал я.

– Она ведь гораздо старше, да?

– Намного, – сказал я. – Мы как раз поэтому все время ссоримся.

Он постучал ладонью по краю дверцы.

– Лучше бы тебе, приятель, обзавестись такой, чтоб была чуточку младше. И знаешь – может, это не мое дело, конечно – чтоб девичьего в ней было побольше, а?

Я поднял на него глаза и завел мотор.

– Может, мне вообще на школьниц переключиться?

Он покачал головой и начал говорить что-то еще – возможно, весьма мудрое – но я отъехал прежде, чем смог что-то расслышать.

Глава девятнадцатая

Я не уехал далеко. Не уехал далеко – потому что моя правая нога все время стучала и попадала мимо акселератора, и я ничего не мог с этим поделать. С левой было все в порядке – поскольку я держал ее скрюченной и упертой в пол возле педали тормоза. Она не дрожала – хотя и очень хотела. С руками тоже было все прекрасно – я держал их максимально вытянутыми и вцепившимися в руль, насколько хватало его окружности. Миновав пару кварталов, я нашел место для парковки и влепился туда. Однако, потянувшись выключить зажигание, я дважды промахнулся мимо ключа…

Мне понадобилась еще целая минута, чтобы открыть замок на отделении для перчаток и открыть его. Моя пинта Скотча была уже на две трети пуста. Я откупорил ее и сделал большой глоток. Клянусь Всевышним, для меня он был сейчас как вода, не более и не менее. После нескольких попыток я сумел-таки зажечь сигарету. Вкус был великолепен – такой, какой бывает, когда выходишь после длинного фильма. Я сидел, курил, потягивал виски из горла и думал, насколько же я был близок к смерти.

Она могла бы пару раз спустить курок, выпрыгнуть в заднюю дверь и потрусить прочь – никто бы не попытался ее остановить. Только не в Лос-Анджелесе. Да и ни в каком другом городе. Но девица была профессионалом – или говорила, что была – и потому у меня был определенный перевес. Ее могли легко опознать – а на нее, возможно, уже есть досье, и немаленькое. Счет оказался в мою пользу – примерно шесть-пять, наверно. Но если бы я доехал туда, куда она сказала, я бы, вероятно, был уже мертв.

Вот так я сидел в машине и успокаивал свой потревоженный дух рассуждениями, попутно ублажая плоть остатками Скотча. Теперь все казалось чрезвычайно логичным. Но тогда, когда я выхватывал из замка зажигания ключи и бросал их на дорогу, я руководствовался никакой не логикой, но исключительно страхом – страхом смерти. Уж если мне суждено умереть, то я хочу умереть дома в своей постели, а не упасть простреленной башкой на руль какого-то арендованного автомобиля.

Я протянул вперед свою правую руку с растопыренными пальцами. Она все еще немного дрожала, но теперь уже это был легкий тремор, а не неконтролируемая вибрация парализованных конечностей. «Пожалуй, надо еще глотнуть, – решил я. – Вреда точно не будет». Я поднял бутылку, высасывая последние капли. На тротуаре показалась дама, катящая за собой двухколесную сумку-тележку – видимо, со всем необходимым набором бакалеи для настоящей домохозяйки. Она увидела меня и быстро отвела глаза, как будто я делал что-то крайне неприличное.

– Исключительно в медицинских целях, барышня! – сказал я сам себе и тут же слегка удивился, обнаружив, что на самом деле произнес это вслух и громко. Я убрал Скотч, включил мотор и отправился обратно в центр, на автостоянку близ Гражданского Центра.

Я не стал вылезать из машины, когда подошел парковщик. Не думаю, что он горел желанием поговорить со мной.

– Сколько она тебе заплатила? – спросил я.

– Вы говорите о вашей жене?

– Да! – сказал я. – О жене.

– Десять баксов. Она сказала, что хочет сделать для вас сюрприз.

– Ты мне вот что скажи, приятель…

– Что такое? – спросил он. Он явно занервничал.

– Она что, похожа на мою жену?!

– Откуда ж я, разрази меня гром, могу знать, на кого похожа ваша жена?

– Она вообще похожа на чью бы то ни было жену?! А?

Он пожал плечами.

– Парни, бывает, женятся на таких бабах… В голову не придет! Откуда ж я могу знать-то…

– А на кого она была похожа, по-твоему?

– Тише, тише, мистер!.. по мне, так на корову некрашеную была похожа!

Я постарался придать своему голосу максимум твердости и угрозы.

– Но-но, приятель, полегче! Ты говоришь о моей жене!

Было уже начало пятого к тому времени, как я нашел его. Он стоял на Нормандия Авеню, к северу от Вилшира, и был низкий, длинный и сложен из чего-то, по виду казавшегося битым кирпичом. Крыша у него была покрыта щелястой кровельной дранкой, с покатыми карнизами и какими-то бесчисленными окошками с непрозрачными цветными стеклами – синими, зелеными и темно-бордовыми.

Над входом, почти под самой крышей, светились красным неоном маленькие знаки – настолько маленькие, что были едва различимы. При определенном усилии они складывались в слово «Коктейли». Ниже по дереву, покрашенному в черный цвет, шли выгравированные буквы сантиметров тридцать высотой, сделанные в староанглийском стиле. Они образовывали название заведения – СТЕЙСИ-БАР.

Рядом была маленькая заасфальтированная парковка. Я поставил машину и вошел. Там было темно, прохладно и тихо. Справа – резная барная стойка. Стулья с высокими спинками, сиденья удобные, мягкие. Обтянуты чем-то, напоминающим замшу. Расставлены вокруг небольших низеньких столиков. В одном из углов установлено маленькое пианино на кронштейне, там же микрофон с гибким шнуром. Вглубь за пианино – обеденная зона примерно с дюжиной столиков. В общем, полное впечатление приятного и спокойного места, где за вполне терпимые деньги можно получить недурную выпивку и приличный бифштекс.

В баре не было никого из посетителей, но за стойкой кто-то стоял и казался странно знакомым. Это был высокий, загорелый мужчина с густой шевелюрой темных волнистых волос, без признаков облысения. В ней уже пробивалась приятная седина. Лицо у него было не то чтобы красивое, но интересное – с ясными и четкими чертами и неожиданно изящным ртом, благодаря которому оно не производило впечатления грубого. В уголках его серых глаз и вокруг них виднелись морщинки от прищуривания и частого смеха. На нем была белая рубашка спортивного покроя, расстегнутая так, что была видна грудь, довольно волосатая, причем эти волосы тоже начинали седеть. Он поднял на меня взгляд, пока я подходил к стойке, кивнул и вернулся к своим делам – я не видел, что он там делал, лимон, наверно, нарезал.

Я вспомнил, почему я его знаю. Это было по меньшей мере лет десять назад. В ту пору он одевался в стиле, отдаленно напоминающем Дикий Запад, и всегда имел при себе какое-нибудь животное – теленка, олененка или даже медвежонка. Он возникал то ли из леса, то ли откуда-то из-под глыб, и звереныш его на первый взгляд смотрелся каким-то больным или покалеченным. Потом он его отпускал, а камера следовала за ним все время, пока он несся к своей маме, и становилось ясно, что не был он никаким больным или калекой, а просто потерялся. Затем камера снова брала крупным планом это обветренное, но не огрубевшее лицо со странно мягкой улыбкой, он зажимал между губ сигарету и зажигал ее кухонной спичкой, а голос за кадром начинал рассказывать, насколько же у этой сигареты великолепный, мягкий и насыщенный вкус…

Я скользнул на один из стульев у барной стойки. Он отложил ножик, которым нарезал лимон, вытер руки полотенцем и придвинул ко мне маленькую салфетку, на которой стояла чашка с арахисом.

– Чем сегодня днем будем облегчать страдания? – сказал он. Голос соответствовал его габаритам. Он был низкий и сочный. В телерекламе он никогда не звучал, но все ж был мне знаком. Я ведь слышал его в телефонной трубке, когда звонил по номеру, так хорошо затверженному особой по имени Конни Мизелль.

– Скотч, – сказал я. – С водой. Сделайте в высоком стакане.

– Какой сорт Скотча?

– Девар.

Он проворно смешал напиток, подал и вернулся к своим лимонам.

– Я ищу Стейси, – сказал я.

Он не поднял глаз.

– Зачем?

– Хочу задать ему пару вопросов.

Он отложил нож, снова вытер руки и выпрямился над стойкой, обхватив себя за плечи крест-накрест. На левом запястье у него был ремешок с тремя небольшими пряжками.

– Стейси – это я, – сказал он. – А вы кто?

– Мое имя Лукас, – сказал я. – Я работаю на Френка Сайза.

Он кивнул понимающе.

– Это тот парень с газетной колонкой.

– Угу.

– Вы довольно далеко от дома забрались.

– Есть немного.

– И что ж такому человеку, как Сайз, нужно от простого парня вроде меня?

– Вы, может быть, знаете кое-кого из тех, кем он интересуется. Могу я заказать для вас выпивку?

Он немного подумал над этим, кинул взгляд через плечо на небольшие электронные часы. Затем сказал:

– Почему ж нет? Вы платите или Сайз платит?

– Сайз.

– Тогда я, пожалуй, попробую глоток Чиваса.

Смешав себе коктейль и сняв пробу, он опять обхватил себя руками, и я снова мог восхищаться мускулами его обнаженных массивных предплечий. Они тоже были покрыты зарослями волос, но без признаков седины.

– Итак? – спросил он.

– Гвендолин Рут Симмс, – сказал я. – Известная также как Гвен Мизелль.

На время установилась тишина, потом он сказал:

– О, так это давние дела.

– Насколько давние?

Он подумал над этим.

– Да лет двадцать будет, не меньше.

Правой рукой он легонько вращал, умудряясь этим жестом охватывать все вокруг, включая парковку у входа. Жест хорошего актера.

– Она бывала здесь, когда я только купил заведение – двадцать лет назад.

– Она работала на вас?

Он кивнул.

– У меня. Закупала кое-что на продажу. Когда-то она была довольно смазливая лисичка.

– И как долго она проработала на вас?

– Десять, может быть, одиннадцать лет.

– А что потом?

– Она переехала.

– Почему?

– Когда я это купил, тут была дыра. И народец здесь ошивался тоже не бог весть какой. Какие-то жулики, любители легкой наживы – все тут как тут. Приедет какой-нибудь простофиля из города в наши края, спросит коридорного – где у вас тут, брат, веселье? Ему говорят, иди в Стейси-бар. Такое вот было местечко… вы понимаете, о чем я?

– Разумеется, – сказал я.

– Ну вот, а я снимался немного, так, не то чтобы очень… Вся отрасль катилась к чертям. Да. Я тогда попал во все эти телевизионные дела. Реклама сигарет.

– Я помню, – вставил я.

– Дрянные сигареты, но реклама классная. Я на этом кое-что наварил – и вложил все сюда. Все целиком перепроектировал, переделал. Торговлю тут завел небольшую – в новинку было для нашей окраины. Народ повалил. Вы знаете, людям же любопытно было: они посещают заведение и видят меня работающим за стойкой, а потом приходят домой, включают телевизор – а там опять я, звереныша отпускаю или еще что. Ну, я цены приподнял, взял приличного повара. Прощелыги и жулики слиняли. Они тут перестали себя уютно чувствовать. И Гвен ушла с ними.

– Когда ж это, получается, девять или десять лет назад? – спросил я.

Он кивнул.

– Около того.

– А ребенка Гвен вы знали?

– Конни? – спросил он. – Ну конечно, я знал Конни. Она обычно звонила сюда каждый день после школы, в районе четырех дня, чтоб узнать, готова уже мамаша или нет. Гвен напоследок стала очень уж прикладываться к бутылке. Конни все еще в Вашингтоне?

– Она в Вашингтоне, – сказал я.

– И она – часть той истории, над которой вы работаете?

– Похоже на то.

Стейси еще раз приложился к своему Чивас Регал.

– Она заглядывала сюда пару раз с того времени, как закончила этот свой колледж в Окленде.

– Миллз?

– Точно, Миллз. Она только зашла сюда, и все парни уже были у нее в кармане. Включая меня.

– Да, с этим у нее все в порядке, – сказал я.

– Я вам скажу, какой она была, – сказал он. – У нее была самая замечательная красивая головка, какую я только когда-нибудь видел в этом городе, и никто в городе не хотел замечать в ней ничего дурного.

– Здесь вы совершенно правы, – сказал я.

– И умница, кстати, – сказал он. – И в книжках разбиралась, и в отбросах. Такую комбинацию трудно чем-то покрыть. У нее ведь сейчас все идет как надо?

– Кажется, вполне, – сказал я. – А как насчет её отца? Его звали вроде бы Френк Мизелль, если не ошибаюсь?

– Старина Френк, – вздохнул Стейси. – Я уже много лет его не видел. Вроде должен был быть на похоронах Гвен, но нет, не показался. Может, он и не знал о них.

– Она умерла примерно месяцев семь назад, не так ли?

– Дайте подумать… Да, примерно так. Это было в конце октября. Парень, с которым она жила, околачивался поблизости и зашел перекусить. Я, черт подери, по такому случаю дал ему поесть на халяву.

– Вы ходили на похороны?

Он кивнул.

– Да, я пошел. Я и тот парень, который заходил перекусить. Совершенно бесполезный лодырь. И еще, наверно, три человека. Но этих я не знаю, впрочем.

– От чего она умерла?

– Да от пьянства главным образом, надо полагать. Сказали, что пневмония, но, черт, они ж врут много.

– А Френк Мизелль так и не появлялся?

– Угу. Представляете, они с Гвен терлись друг с другом, наверно, лет двадцать. Начали через несколько лет после конца Второй Мировой – и разошлись семь или восемь лет назад. Черт, я думаю, что старина Френк Конни и вырастил – или уж никто. Он учил ее играть на пианино и выколачивал из нее дерьмо, когда она пропускала школу. Только строго между нами: мне кажется, он ее немного… того…

– Вы о Конни?

– Да. Он был дьявольски строг с ней.

– Я слышал, он вроде бы мужчин предпочитал…

Стейси посмотрел на меня с отвращением.

– А вы считаете это чем-то криминальным?

– По мне так нет.

– Ну, старина Френк вроде бы был голубой, хотя и с бабами у него тоже все получалось. Вы знаете, как раз по этому поводу они с Гвен никогда не ссорились. Он делал так, она – по-своему. Бывало, в воскресенье с утра они скандалили как бешеные, но никогда из-за того, кто кому что вставляет.

– А из-за чего они ссорились?

– Из-за Конни по большей части. По тому, что я слышал – якобы старина Френк о ней недостаточно заботится. Как я сказал, он, по-моему, обратил на нее особое внимание после того, как ей исполнилось двенадцать или тринадцать. Заставлял ее правильно одеваться, тыкал ей под нос книжки и деньги давал– достаточно, чтобы она не страдала от всяких колкостей и насмешек у нас в Голливуде. Повторю: по-моему, он ее и поставил на ноги, больше некому. Самой Гвен, смею уверить, до девчонки и дела не было.

– Вы думаете, что Френк на самом деле был ее отец?

Стейси пожал своими широкими плечами.

– Кто ж, черт возьми, может такое знать? Гвен перетрахалась со всей округой. Это мог бы быть Френк, а может, кто-то из еще более чем дюжины парней. Френк, конечно, рассказывал направо и налево, любому, кто желал слушать, будто бы он болел в детстве свинкой и от него потому забеременеть невозможно. Под него через это многие ложились, да только врал он, по-моему.

– Так вы не знаете – он, может быть, где-то здесь сейчас?

Здоровяк несколько раз отрицательно покачал головой.

– Не думаю, что он где-то в городе. На похоронах-то его не было. Играет, небось, на пианино где-нибудь во Фриско. Он же на самом деле оттуда родом.

– Скажите мне еще кое-что…

– Да, конечно. Что?

– Откуда вы знаете, что Конни в Вашингтоне?

Все еще охватывая себя руками, Стейси посмотрел вперед, на дверь, ведущую на улицу.

– Ну, это, знаете ли, забавная история.

– Почему бы нам не соорудить себе еще по стаканчику, прежде чем вы мне ее расскажете?

Стейси покосился на меня.

– Френк Сайз по-прежнему платит?

– По-прежнему.

Стейси приготовил нам обоим еще выпивки, попробовал свою и затем снова выпрямился за стойкой.

– Ну, как я сказал, история забавная. Хотя забавного в ней мало, скорее даже печальная.

– Угу, – сказал я, только чтоб продемонстрировать ему свою заинтересованность.

– Итак, недели за две до смерти Гвен зашла сюда старуха, совершенно кошмарная на вид. Время дня было примерно такое, как сейчас. Не слишком активное. Зашла – ну беда какая-то, а не баба. Жирная вся, космы торчат, губную помаду не умеет наносить – по всему лицу размазала, все щеки в ней! В общем, право слово, краше в гроб кладут. И тем не менее видится мне в ней что-то знакомое. Еще раз приглядываюсь… И кто ж, вы думаете, черт меня возьми, это был?

– Не знаю, – сказал я, не желая портить рассказ.

– Гвен собственной персоной! Но выглядит просто ужасно. Ну, черт побери, мы ж некогда были довольно хорошими приятелями, она никогда меня не подводила, я заказываю ей выпить – двойное виски, потому как видно, что ей только это и нужно. Она слегка просветлела после этого, но все еще выглядела – не дай бог. То есть по-настоящему плохо. Но мне-то уже больше ничего не оставалось делать. Мы поговорили немного о старых временах… А в конце она спрашивает – могу ли я, дескать, оказать ей небольшую услугу. Я вообразил, что она хочет поесть у меня на халяву, долларов на двадцать – ну и отвечаю, – да, мол, окажу, если смогу.

Стейси наклонил голову и слегка потряс ею, словно не в силах поверить.

– А ведь знаете, Гвен-то примерно моего возраста. Сорок семь, от силы сорок восемь. Я вот стараюсь держать себя в форме. Каждое утро около полудня пробегаю пару миль, дома немного работаю над собой. А Гвен я едва-едва смог узнать! То есть она выглядела почти что на все шестьдесят. И одета была в какое-то рванье, и сумку несла какую-то здоровую, хозяйственную – знаете, какие пожилые бабки таскают? Вот так и несла, и нескольких зубов не хватало. В общем, беда просто. Ну, я спрашиваю – Гвен, что я могу для тебя сделать? Так она лезет в эту свою сумку и достает посылку и письмо. Отдает это все мне и говорит: отправь по почте, если со мной что-то случится. Я спрашиваю «а что с тобой может случиться-то?», а она говорит – в случае моей смерти, тупица! Ну, черт, никто не любит говорить о смерти, так что я пошутил что-то и взял ей еще выпить, а потом она встала и собралась уходить. Но остановилась и говорит: «Знаешь что, Стейси?» Я говорю – что? А она говорит: «Знаешь, я не думаю, что была очень хорошим человеком». Тут она повернулась и вышла, и это был последний раз, когда я ее видел – за исключением похорон, но тогда я на самом деле ее не видел, потому что гроб не открывали.

– Хм, – сказал я. – А кому было письмо?

– Письмо было какому-то парню в Лондоне, Англия. Имя у него было забавное…

– Олтигбе? – спросил я. – Игнатиус Олтигбе?

– Да-да, по-моему, так. Это откуда – французское?

– Африканское, – сказал я.

– Шутите! – сказал он. – Хотя… Гвен точно перепробовала всех.

– А что в посылке?

– Та была для Конни. Был указан ее вашингтонский адрес. Так я и понял, что она в Вашингтоне.

– Что представляла собой посылка?

Он руками показал мне размер.

– Вот такая большая. Да вы знаете. Как коробка из-под сигар.

– И вы их отправили?

– А как же. Сразу после того, как этот шпендель, с которым Гвен жила, пришел и рассказал о ее смерти. Я сходил на почту и все отправил. Там уже они наклеили марки и все такое.

– А сколько весила посылка? Не помните?

Он снова пожал плечами.

– Не знаю. Да примерно столько, сколько весит коробка сигар.

– Или книга? – спросил я.

– Да, возможно. Да порядка фунта, пожалуй.

Он посмотрел мне в лицо.

– Что ж теперь за история с Конни? С чего вдруг Сайз ею заинтересовался?

– Он считает ее новостью.

– Большая новость?

– Возможно.

– Насколько большая?

– Похоже, так или иначе дотягивается до Сената.

– Звучит действительно крупно. У нее неприятности?

– Пока нет.

– Деньги замешаны?

– Может быть и так.

– Сколько? Я имею в виду – хотя бы предположительно?

– Боюсь, миллионы, не меньше.

Стейси удовлетворенно кивнул головой.

– Я это всегда говорил, – пробормотал он едва слышно, скорее сам себе.

– Говорили что?

– Я всегда говорил, что Конни, с ее-то умом и внешностью, когда-нибудь по-настоящему выйдет в дамки!