Текст книги "Если не сможешь быть умничкой"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава тринадцатая

Мне также показалось, что двигался он чуть замедленно, а стоял не вполне прямо. Вроде бы и морщин на его лице прибавилось – или это я уже фантазировал? Но уж точно не фантазией были проступившие у него под глазами темные круги, из-за чего создавалось впечатление, будто глаза смотрят откуда-то из глубины черепа. И если раньше они едва мерцали, то теперь горели. Или казались такими.

– Дорогой, это мистер Лукас, – сказала Конни Мизелль.

– Вы ведь от Френка Сайза?

– Да, – ответил я.

Он протянул мне руку, и я ее пожал. Не думаю, он действительно хотел это сделать. Просто сила привычки. Это было рукопожатие политика, и оно ровным счетом ничего не означало.

– Садись сюда, со мной, – сказала Мизелль, похлопав по месту на диванчике возле себя.

Эймс кивнул и сел – осторожно, так, как садятся старики, – словно боясь, что сиденье подломится под ними.

– А мы как раз говорим о бедняжке Глории, – сказала она.

Я уловил как будто какой-то блик, трепетанье в глазах Эймса. Интерес, наверно. Или даже боль. Но, что бы то ни было, оно быстро угасло…

– С ней все в порядке? – спросил он. – На похоронах она… э-э…

– Она опять пьет, – вставила Мизелль. – Во всяком случае, мистер Лукас так говорит. Он был у нее вчера.

Эймс обернулся к ней и проговорил неуверенным и просительным тоном:

– А не могли бы мы как-то помочь, что-то сделать для нее? Я не вполне понимаю, что тут можно сделать, но…

– Я позабочусь о ней, – сказала она, снова похлопав его по руке.

Он кивнул.

– Да. Сделай для нее что-нибудь, если сможешь.

– Мистер Лукас хочет задать несколько вопросов, – сказала она. – Он большой мастер этого дела.

– Вы и вправду большой мастер задавать вопросы, мистер Лукас? – спросил он.

– Это моя работа.

– А я думал, что уже ответил на все, которые только можно вообразить. По-моему, ничего нового уже и придумать нельзя.

– Перед смертью, сенатор, ваша дочь позвонила мне. Она сообщила, что имеет сведения, которые могли бы… э-э… реабилитировать ваше имя. Может быть, у вас есть представление о том, какого рода сведения она имела в виду?

– Реабилитировать меня? – спросил он. – Я не думаю, что нуждаюсь в какой бы то ни было реабилитации. А что, разве против меня было выдвинуто какое-то официальное обвинение? – он посмотрел на Конни Мизелль. – В самом деле? – спросил он опять.

– Ну конечно нет, дорогой.

– Вы сложили с себя полномочия сенатора, – сказал я. – Ушли из-за того, что обычно называют пятном грязи. Некоторые говорили, что вы взяли взятку в 50 тысяч долларов. Вы утверждали, что не брали. Если вы не брали – это новость, и Френк Сайз это тотчас опубликует.

– Странно, – сказал он. – В первый раз была новость, что я якобы взял взятку. Никто и никогда этого не доказал. Этого не было. Но это не играет роли. Новость сожрала сама себя. Теперь вы говорите, что будет новостью, если я не брал взятку. Порой ваша профессия кажется мне какой-то непостижимой, мистер Лукас.

– И мне тоже. Так вы брали взятку?

– Нет.

– А как же две тысячи долларов, которые были перечислены на ваш счет?

– Я занял деньги у полковника Баггера. Это была глупейшая ошибка с моей стороны.

– Почему вы заняли деньги?

– Я нечаянно оставил мой бумажник и авиабилет дома в Мериленде. Мне надо было тем вечером выступать в Лос-Анджелесе. Была суббота, банки закрыты. Я и одолжил две тысячи на билет и непредвиденные расходы.

– Но вы же отменили поездку?

– Да. В самый последний момент. Я должен был выступать на ежегодном съезде профсоюза, а у них начались какие-то внутренние стычки, и один из их представителей позвонил и посоветовал не приезжать. Делегаты были не в том настроении, чтобы слушать речи.

– Ваш прежний секретарь рассказала другую историю, – сказал я. – По ее словам, вы не забывали билет. Она сказала, что отдала его вам в руки сама в тот день. А еще она сказала, что обналичила для вас чек на 100 долларов в винном магазине. А еще, по ее мнению, у вас есть кредитная карта и вам, по сути, не было никакой нужды брать взаймы две тысячи долларов.

Эймс посмотрел на Конни, которая слегка, едва различимо кивнула головой. Может быть, чтобы подбодрить. Или позволить. Не уверен.

Сенатор вздохнул.

– Вы, как я понял, были на похоронах моей дочери.

– Да.

– И вы видели, как вела себя моя бывшая секретарша. Я считаю, что она, должно быть, очень больной человек. Очень сожалею, но это так. И я не думаю, что в ее нынешнем состоянии она способна отвечать за свои слова… Нет. Ни за слова, ни за действия.

– То есть, по-вашему, она лжет?

– Да.

Я покачал головой.

– Она не лжет, сенатор. В отличие от вас. Я проверил в «Юнайтед Эйрлайнз». В их книге учета указано, что в ту субботу вы получили билет до Лос-Анджелеса, оплатив его кредитной картой. Я попросил Френка Сайза проверить ваш банковский счет. Возможно, вам это неприятно слышать, но у Сайза есть такие возможности. Проверка показала, что вы обналичили чек на 100 долларов в винном магазине «Апекс» на Пенсильвания Авеню в ту же субботу. Таковы факты. Также установленный факт, что вы взяли у полковника Уэйда Маури Баггера по меньшей мере две тысячи долларов. Вы положили их на свой счет. У Баггера в тот день было с собой пятьдесят тысяч. Столько он приготовил, чтобы заплатить вам за выступление в Сенате. Но Баггер сам сказал мне, что вы попросили только лишь ссуду в две тысячи долларов. Он сказал, что деньги вам были нужны для покрытия расходов на поездку в Лос-Анджелес. Но мы-то с вами знаем, что нет! Так зачем же вы взяли их, да еще и положили на свой счет? Это просто полная бессмыслица!

Эймс еще раз взглянул на Конни Мизелль. На лице его, казалось, отразилось выражение самой полной беспомощности. Она опять похлопала его по руке.

– Ты не обязан на это отвечать, дорогой, – сказала она. Она посмотрела на меня. – Возможно, это была просто ошибка, мистер Лукас. Мысленный сбой. Можете вы принять такое объяснение?

– Нет, – сказал я. – Я не могу его принять. Что ж это за ошибка, если она напрочь ломает его карьеру? Если ему приходится в результате покинуть Сенат с клеймом человека, которого купили за пятьдесят тысяч долларов? Я этого не принимаю.

– Боюсь, вам придется это сделать, – сказал Эймс, не отрывая взгляд от ковра. Голос у него совсем сел, превратился почти в шепот. – Это была ошибка, непредумышленная глупость. Полагаю, я заплатил за свою ошибку.

Он поднял глаза на меня. – Вы так не думаете?

– Послушайте, сенатор, – сказал я. – Я вовсе не хочу во второй раз волочить вас на казнь. Честно, совсем не хочу. Но вы в тот раз выступили перед Сенатом с речью, которую вам не следовало произносить. За нее вам предлагали 50 тысяч – вы их отвергли. Но ведь все равно потом выступили! Выходит, что вы сделали это буквально за здорово живешь – за какие-то две тысячи долларов. Почему? – вот все, о чем я спрашиваю. Должна же быть какая-то причина – может быть, даже вполне достойная – у всего этого! Если она есть, Сайз это опубликует.

Он снова посмотрел на Конни Мизелль. На этот раз почти неощутимым движением ее головы было легкое отрицательное покачивание. Он перевел взгляд на меня, и теперь его голос обрел твердость, стал уверенным и глубоким.

– Я отказываюсь дальше обсуждать эту тему, – сказал он.

Мне был знаком этот тон, прежде мне часто приходилось его слышать. Это случалось, когда собеседники обнаруживали себя загнанными в угол и вдруг осознавали, что все их запасы вранья иссякли, во всяком случае, осмысленного вранья. И тогда они принимали решение вернуться в первоначальную позицию – то есть заткнуться.

– Что ж, вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Но все ж кажется немного странным, что вы храните молчание, хотя ваши ответы могли бы помочь полиции найти убийц вашей дочери.

Он снова уставился в ковер, а голос опять почти перешел в шепот.

– Я рассказал полиции обо всем, что было в моих силах.

– Ваша дочь сказала, что у нее есть информация, способная обелить ваше имя. Она собиралась передать ее мне. Прежде чем ей это удалось, она была убита. Единственный вероятный мотив – то, что кто-то очень не хотел, чтобы информация всплыла на поверхность. Так кем же мог быть этот «кто-то», сенатор?

– Не представляю, кто бы это мог быть, – прошептал он ковру.

– Обо всем этом он уже рассказывал полиции, мистер Лукас, – вмешалась Конни Мизелль. – Неужели вы не видите, что ваши разговоры о Каролине причиняют ему боль?

– Хорошо, – сказал я. – Давайте поговорим о чем-нибудь не настолько болезненном. Давайте поговорим об Игнатиусе Олтигбе.

Сенатор поднял голову. Казалось, последние 10 минут нашего разговора добавили ему еще пять лет. Я подумал, что этак он дойдет до сотни, если я вскорости не покину этот дом.

– Игнатиус… – прошептал он. – И он мертв, тоже…

– Он был застрелен прямо перед моим домом – по той же причине, что и ваша дочь.

– Перед вашим домом? – спросил он. – А нам ведь этого не сказали, да?

Он теперь смотрел на Конни Мизелль. Она кивнула.

– Да. Об этом не сказали.

– А с кем вы говорили – с лейтенантом Синкфилдом?

– Да, с Синкфилдом. Он позвонил прошлой ночью довольно поздно. Фактически, часа в два ночи. Но мы были еще на ногах – играли в бридж с Кьюком и его женой. У нас в последнее время не так часто бывают гости, и было очень приятно. Мы как раз заканчивали, когда он позвонил. Мне было очень жаль услышать такое про Игнатиуса. На самом деле я никогда не одобрял его кандидатуру, но он был такой забавный … И Каролина ведь его любила, да?

– Очень, – сказала Конни Мизелль.

– Может быть, Кьюк и сегодня зайдет, опять поиграем в бридж? – спросил Эймс.

– Не думаю, дорогой, – сказала она, и, посмотрев на меня, добавила:

– Кьюк – это Билл Кьюмберс. Он был административным помощником у сенатора.

– Хотите еще что-нибудь спросить у меня по поводу Игнатиуса? – сказал сенатор.

– Нет, – сказал я и поднялся. – Похоже, мои вопросы иссякли.

Сенатор не встал. Он смотрел куда-то в сторону. На пианино, наверно.

– Когда я ушел из Сената, у меня осталось, откровенно говоря, не так уж много занятий. Прежние друзья как-то уже и не хотели иметь со мной никаких дел… Вы не думайте, я их за это не виню. Но Игнатиус, бывало, заскакивал сюда, и мы с ним выпивали по рюмочке… или по две… Он мне рассказывал всякие истории про Биафру. Врал много, без сомнения, но все ж занятно… Такой, знаете, был человек – вроде и мерзавец самый настоящий – но ужасно обаятельный, и Каролина его очень любила…

По щеке сенатора побежала слеза. По правой. Не думаю, что он знал об этом. Он посмотрел на меня и сказал:

– У бедного парнишки совсем не было денег. Я позаботился о расходах на его похороны. Хочу, чтобы он лежал рядышком с Каролиной… Я думаю, это же будет хорошо, ведь так, мистер Лукас?

– По-моему, это будет просто замечательно, сенатор, – ответил я.

Глава четырнадцатая

Чем ниже опускался лифт, тем глубже я погружался в уныние. Терпеть не могу убивать время зря – а экс-сенатор Роберт Эймс убил мое время абсолютно впустую. Сломать всю свою жизнь ради стройной фигурки и хорошенького личика… Ну и что? Разве он первый? Правда, надо еще умудриться сделать это настолько тупо. Как можно быть таким болваном? – я никак не мог понять…

И конечно, никаких такси на горизонте не наблюдалось. Все в полном соответствии с моим поганым настроением. Машину сегодня взяла Сара. Я пробормотал несколько грязных ругательств в ее адрес – и решил, что ничего не остается, кроме как выпить пару капель… Или уж как пойдет.

Однако, взглянув на часы, я обнаружил, что еще нет 11. Конечно, в Уотергейте найдутся и ресторан, и бар. Но кто даст гарантию, что в такое время они не окажутся закрытыми (назло мне, конечно же)?

– Желате прокатиться, мистер Лукас?

Голос мужской, откуда-то из-за спины. Я обернулся. Это был Артур Дейн, личный сыщик для высших слоев общества. «Расследования с соблюдением всех требований осторожности и конфиденциальности. Поиск мужей, сошедших с пути истинного. Улики, запечатленные на фотопленку. Консультация – бесплатно! Заходите, мы ждем вас». Что ж, по крайней мере кто-то, с кем можно «выпустить пар».

– Кататься нет желания. Есть желание немного выпить.

Он озарился улыбкой, словно в полной мере понимал мое состояние.

– Я знаю одно тихое местечко. Не возражаете, если я вам составлю компанию?

– Какое удачное совпадение! – сказал я. – А вы что, держите здешнее любовное гнездышко под круглосуточным наблюдением?

Он снова улыбнулся.

– Моя машина совсем рядом, – сказал он. – А совпадения никакого нет. Я вас искал.

– Откуда ж вы узнали, где надо искать?

– Мне сказал лейтенант Синкфилд.

– Замечательно, – сказал я. – Ладно, поехали в вашу забегаловку.

У Дейна оказался «Кадиллак». Из небольших, но смотрелся он вполне приятно – как раз настолько, чтобы не смущать его клиентов, если им приходилось парковаться под одним "порт-кошером".[9]9
  «порт-кошер» (porte-cochere) – специальный навес, портик над местом для парковки автомобилей.


[Закрыть] С машиной Дейн управлялся не очень хорошо. Он вел ее как человек, никогда особо не интересовавшийся автомобилями.

Бар, в который он меня привез, стоял на Пенсильвания Авеню, в восьми или девяти кварталах к западу от Белого Дома. Располагался он в в типичном здании "старого города" и слыл "пристанищем для одиночек". «Прибрежная полоса» – чем не название для бара? По-моему, не хуже любого другого.

Мы заняли кабинку и сделали заказ длинноволосому официанту. Я заказал мартини. Дейн – импортное пиво. Во всем заведении мы были единственными посетителями.

Первым делом я хорошо отхлебнул из своего стакана, нимало не побеспокоившись о том, чтобы сказать Дейну «Ваше здоровье!» или что-нибудь в этом духе. Вкус был какой-то не такой, и поэтому я сделал еще глоток. Дейн к своему пиву пока не притронулся. Он наблюдал за мной.

Я сделал знак официанту. Когда он подошел, я сказал:

– Принесите мне еще раз того же, и еще: есть ли у вас «Лаки Страйк»?

– Да, в торговом автомате, – сказал он.

– Отлично. Принесите мне, пожалуйста, пачку, ладно?

В ожидании я допил мартини. Дейн по-прежнему не притрагивался к своему пиву. Он спросил:

– Вы в самом деле хотите выпить еще?

– Именно так.

– Вы, похоже, чем-то расстроены.

– Это заметно?

– Увы, – сказал он. – Заметно.

– Даром убил время, – сказал я. – Меня нервирует, когда я убиваю время ни за что.

Официант принес мне второй бокал и сигареты. Я распечатал пачку и закурил одну, не давая себе времени передумать. Это была моя первая сигарета за более чем два года, и после первой затяжки я уже не понимал, зачем вообще когда-то бросал.

– Вы говорите о сенаторе, как я понял, – сказал он.

– Да. О сенаторе.

– Как он вам показался?

– Плох, – ответил я. – Очень плох. Он даже немного плакал, когда я уходил.

– О! По какому поводу?

– По поводу парня, которого убили перед моим домом прошлой ночью.

– Олтигбе?

– Был кто-то еще? Я знаю только о нем.

– Он был весьма расположен к Олтигбе.

– А когда вы с ним общались?

– С сенатором? Никогда. Я просто приглядываю за ним.

– Для его жены?

Дейн решил наконец выяснить, каково его пиво на вкус. Он сделал глоток. Ма-аленький. Я протянул ему пачку «Лаки Страйк». Он покачал головой.

– Я не курю.

– Как и я еще две минуты назад.

Дейн оживился.

– И сколько же времени вы продержались?

– Два года.

– Это большой срок. Что ж вдруг?

– Настроение паршивое, – сказал я. – Всегда, когда у меня паршивое настроение, я делаю себе какую-нибудь поблажку. К примеру, съедаю целую коробку конфет. Или напиваюсь без меры. Я слаб.

– Ха! – сказал Дейн, должно быть, решив, что я шучу. Хотя не думаю, что он был в этом уверен. Он вообще-то не производил впечатления человека с большим чувством юмора. Скорее, он походил на зануду, для которого жизнь – чертовски серьезное мероприятие.

– Когда она собирается подать на развод? – спросил я.

– Кто?

– Ваш клиент. Госпожа Эймс. Жена сенатора.

Дейн еще раз отхлебнул свое пиво. Похоже, второй глоток пошел у него лучше первого.

– Она не собирается, – сказал он.

– Как нет? Ей что, нравится, когда ее унижают?

– Да нет, что тут может нравиться? По правде говоря, ее это бесит.

– Тогда что ж она не избавится от муженька? Он, право, совсем немногого стоит в своем нынешнем состоянии.

– Сейчас он стоит пару миллионов. Может быть, конечно, для вас это немного…

– Я говорю совсем не об этом, – ответил я.

– Я знаю, – сказал он. – Так как он вам показался?

– Вы меня уже об этом спрашивали.

– Вы ответили, что он выглядит плохо. Что он немного поплакал. Что еще?

Вопрос заставил меня малость поразмыслить.

– Выглядит как человек, летящий в пропасть с огромной высоты. Причем сам он это давно осознал и уже даже не боится. Понимаете? Не осталось уже ни надежд, ничего. И он держится за жизнь просто в силу привычки – но может и растаться с ней в любой момент без особых возражений.

– Суицид?

– Вероятно, но я не слишком большой дока в области самоубийств. По-моему, эти ребята обычно испытывают горечь или депрессию. Это не про него. Он как будто все время в состоянии легкого шока – то всплывает, то будто снова проваливается каждые пять минут или около того. Похоже, Конни Мизелль держит его под полным контролем. Не удивлюсь, если она командует ему, когда идти в ванну.

– А что вы скажете про нее? – спросил он. Дейн явно заинтересовался.

– У меня от нее встает.

– А кроме этого?

– Жесткая, умная и опасная.

– Что значит «опасная»?

– Видел своими глазами, что она способна заставить человека делать практически все, что она пожелает.

– Звучит так, словно вы ее малость побаиваетесь.

– Может быть, – сказал я. – Вы когда-нибудь говорили с ней?

– Пару раз, – ответил он. – Она не подпустила меня близко к сенатору.

– Как же вы тогда за ним «приглядываете»?

– Через беседы с людьми вроде вас – с теми, кто с ним встречался. Утром я потратил полчаса на разговор с его бывшим административным помощником. Человек по имени Кьюмберс.

– Что он сказал?

– Что партия с сенатором в бридж не удалась. Еще он рассказал почти то же, что и вы. Разве что акценты расставил несколько иначе. Сказал, что сенатор, по-видимому, совсем утратил способность к принятию решений. Не может ни о чем сформулировать мнение, не сверившись сначала с нею.

Я пожал плечами.

– Так может, ему еще повезло, что она с ним рядом, – сказал я.

– Его жена так не думает.

– А что она думает?

– Она думает, что его приворожили.

Я уставился на него. Он смотрел вниз в свой бокал, как будто слегка смущался.

– Что, натурально приворожили? – спросил я. – С ведьмами, колдунами и прочим?

– Что вы, ничего подобного. Она просто считает, что Конни Мизелль приобрела над ним какую-то странную власть.

– Спросите, слышала ли она когда-нибудь о сексе, – сказал я.

– Так, на ваш взгляд, этим все исчерпывается?

– Не знаю, – сказал я. – Мне не 52 года, и я не испытывал ряд серьезных жизненных кризисов и потрясений. Не знаю, что бы было, если б я прошел через них и обнаружил рядом с собой Конни Мизелль, на которую вполне можно опереться. Может быть, мне б это понравилось. Не думаю, что это было бы слишком сложно. Множество парней пожертвовали гораздо большим, чем наш сенатор, за чертовски меньшее.

– А что вы про нее знаете? – сказал он.

– А вы сделками интересуетесь?

– Возможно.

– Я расскажу вам все, что знаю, в обмен на встречу с вашим клиентом.

Дейн нахмурился. Почему-то это сделало его на вид еще большим осколком 1950-х, чем когда-либо прежде.

– А как я проверю, располагаете ли вы чем-то, что я могу использовать?

– Никак.

Он немного подумал над этим – наверно, целую минуту. Затем сказал:

– Когда вы хотите встретиться с миссис Эймс?

– Как насчет сегодня днем?

– Ей нет никакой нужды видеть свое имя в газетах.

– А это и не входит в сделку. Я готовлю отчет о ее муже. Если она хочет, чтобы мой отчет был полным, она должна меня увидеть. В противном случае мне все равно придется – и я буду! – писать о ней, но в обход нее. Не думаю, что для нее это будет лучшим вариантом.

Дейн кивнул.

– Я вернусь через минуту, – сказал он, поднялся и пошел ко входу в бар, где был установлен таксофон. Он говорил по нему минут пять. Должно быть, ему пришлось приложить усилия, чтобы убедить собеседника. Вернувшись, он сообщил:

– Она будет ждать вас в 3.30 сегодня днем. Знаете, где это?

– Нет.

– Я нарисую вам схему. Вы пока рассказывайте мне, что знаете, а я буду рисовать.

И я рассказал ему все, что мне было известно. Или почти все. Пока я говорил, он рисовал шариковой ручкой на салфетке. Временами он поднимал на меня свои холодные зеленые глаза и смотрел, словно хотел показать, что все еще слушает, хотя и не вполне понимает, зачем. Это побуждало меня рассказывать больше. Наверно, это была особая техника слушания, разработанная в ФБР. Или в ЦРУ. Он все еще походил на банкира – весьма осмотрительного банкира – а я чувствовал себя как физическое лицо, пришедшее просить ссуду, не собрав всех необходимых справок. Говорю много, а бумаги-то у меня не в порядке…

Когда я наконец замолчал, Дейн еще продолжал рисовать карту. На ней присутствовали все виды линий и стрелок и наличествовал даже аккуратно прорисованный маленький компас, указывавший на север. Затем он поджал губы – как делает банкир, решивший сказать «нет» – и произнес:

– Негусто, мистер Лукас.

– Но ведь больше, чем вы знали до этого.

– Больше? – сказал он и приподнял седеющую бровь.

– А вам известно что-то, о чем я не сказал?

Он покачал головой – так, как бы это сделал сожалеющий банкир.

– Мы завершили нашу сделку, – сказал он. – Если у вас будет что-то еще, заходите, поторгуемся.

– А у вас есть что-то, что могло бы меня заинтересовать?

– Возможно, – ответил он. – Вполне возможно.

Я достал из кармана пять баксов и положил на столик.

– Ну тогда разрешите мне хотя бы заплатить за вас, – сказал я.

С Дейном, впрочем, сарказм был пустой тратой времени. Он ответил «Ну, если вы настаиваете», и вручил мне схему. Я посмотрел на нее – она, пожалуй, действительно была очень хорошо нарисована. Она также была единственной вещью, которую он отдал в тот день.

Когда я пришел домой, Сара втянула носом воздух и сказала:

– Боже, мы, как я погляжу, пили сегодня с утра?

– А еще и курили, – сказал я.

– Что случилось?

– У меня было плохое утро.

– Вот как?

– Пришлось выслушать слишком много вранья.

Она положила свою руку мне на плечо.

– Ребенок уснул. Мы можем пойти наверх, забраться в постель, и ты мне все обо всем расскажешь.

– А ты, похоже, считаешь ЭТО лекарством от всех скорбей, да?

– А ты?

– Черт побери, близко к тому! – сказал я и ухмыльнулся ей во весь рот.

Ответом была ее шаловливая улыбка.

– У нас есть время?

– Не сейчас, но будет ближе к ночи. Или даже вечером пораньше.

– Ну ладно, если мысль о постели тебя сейчас не греет – что скажешь о ланче?

– А что ты предлагаешь?

– А что ты пил сегодня?

– Мартини.

Она кивнула.

– Ореховое масло и сандвичи с холодцом. Они впитают джин.

После сандвичей, которые были очень даже недурны, я подошел к телефону на стене, взял трубку и посмотрел на часы. Было 12.30. Значит, в Лос-Анджелесе пол-десятого. Я набрал код Лос-Анджелеса, 213, а затем тот номер, который упомянула в разговоре Конни Мизелль нынче утром. Я был уверен, что помню точно – не зря ведь я сегодня так часто повторял его про себя? СR4-8905. Она сказала, что звонила по этому номеру каждый день в 3.45, чтобы сообщить своей матери о благополучном возвращении из школы.

Сначала были обычные шорохи и писки, потом начались гудки. Трубку сняли на четвертом, и мужской голос сказал:

– Стейси слушает.

– Какой Стейси? – спросил я.

– Стейси-бар, приятель, и если тебя мучает жажда, мы не откроемся до десяти.

– А как долго у вас этот номер?

– Да с самого открытия, уж двадцать лет. Ты дурью маешься, приятель, или тебе на самом деле что-нибудь нужно?

– А вы – Стейси?

– Я – Стейси.

– Да, дурью маюсь, – сказал я и повесил трубку.