Текст книги "Если не сможешь быть умничкой"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Глава двадцать седьмая

Синкфилд подошел к охраннику, стоящему на страже Уотергейта, со словами:

– Мы идем наверх к сенатору Эймсу, и нам вроде как совсем ни к чему, чтоб об этом знали.

Охранник кивнул.

– Понял, лейтенант, – сказал он. – Все понял.

В лифте Синкфилд проворчал:

– Я знал, что делаю ошибку, когда брал тебя вместо Проктора.

– Так она ж твоя подруга, – сказал я.

– И совсем не нужно трещать об этом в присутствии Проктора.

– Ну не знаю, – сказал я. – По-моему, от этого он только больше будет тобой восхищаться.

– Слушай, тебе совершенно не обязательно об этом трезвонить, хорошо?

– Пожалуй, да.

Мы оставили Проктора позаботиться о теле Артура Дейна. Отбыли как раз в тот момент, когда к дому уже подъезжали, завывая сиренами, две полицейские машины, внося, таким образом, очередную толику разнообразия в вялое благолепие соседской жизни. Проктор, видимо, хотел последовать с нами, но не стал возражать. Он только ухмыльнулся, глядя на Синкфилда, и сказал:

– Знаешь, в этот раз тебе, пожалуй, лучше бы держать его застегнутым в штанах, Дейв.

– Угм… – сказал Синкфилд. – Пожалуй, что и лучше.

По пути от моего дома до Уотергейта Синкфилд спросил:

– Знаешь что?

– Что?

– Я вот все думаю, кто на кого первым вышел?

– Она на Дейна, – сказал я.

– Откуда ты знаешь?

– Ниоткуда. То есть я не смогу это доказать, но знаю.

– Точно так же, как ты знал, что именно Дейн был ее сообщником?

– Должен же был кто-нибудь.

– И все-таки, как же ты о нем догадался? Что он такого сделал, какие раскидал вокруг тебя жирные большие улики?

– Он слишком хитер для этого, – сказал я. – Единственная зацепка, которую он нам оставил – это его собственная глубокие познания и навыки. Кто бы мог, ради того чтоб меня ухайдакать, оперативно нанять в Лос-Анджелесе киллера? Дейн мог. Кто обладал соответствующими познаниями, чтобы снарядить взрывающийся атташе-кейс? Дейн обладал. Кто мог бы со знанием дела так обставить двойное убийство, чтобы оно выглядело как «убийство и самоубийство»? Опять-таки Дейн. Ты, кстати, общался с шерифом из округа Талбот?

– Этим утром, – сказал Синкфилд. – Он сказал, что все тесты прошли великолепно – ну, настолько, насколько они вообще такими бывают. Сказал, что близок к квалификации данного случая как «убийство-самоубийство». Ну я-то с ним говорил уже после разговора с тобой, так что попросил его не спешить с выводами.

– А мне интересно, что Дейн собирался делать дальше? – сказал я.

– Ты имеешь в виду, до или после того, как они бы избавились от сенатора?

– По-твоему, он был следующий в очереди?

Синкфилд кивнул.

– А куда б он делся?

– Возможно, Дейн действовал наудачу, – сказал я. – А может быть, он и не собирался получать свой кусок, пока все двадцать миллионов не попадут им в лапы.

– Что-то говорит мне, что мы никогда не будем знать этого наверняка, – сказал Синкфилд. – А от нее, гори она в аду, по доброй воле ничего не получишь.

– Как же тогда тебе удалось затащить ее в постель? – сказал я. – То есть мне просто интересно.

Синкфилд оторвался от дороги ради того, чтобы весьма долго смотреть на меня соболезнующим взглядом.

– Слушай, ты вообще в состоянии когда-нибудь оценить меня по достоинству? – сказал он.

– Ну, знаешь… Я уже оценил тебя по достоинству.

– А ее ты в состоянии оценить по достоинству?

– О, это я тоже давно уже сделал.

– Ну! И кто ж кого в таком случае затащил в постель?!

Он закурил новую сигарету от окурка старой и окурок выкинул в окно.

– Теперь я мог бы тебе сообщить, что вошел, черт, в ее лоно с целью войти к ней в доверие и совершить прорыв в уголовном деле, что мне и удалось, ведь так? То есть вполне мог бы.

– Мог-мог, кто ж спорит.

– Но ты мне не поверишь.

– Нет, пожалуй, не поверю.

– Я тебя не виню, – сказал он. – И вот тебе настоящая причина. Настоящая причина, из-за чего я стал ее трахать, – то, что она мне это позволила, и я знал, что у меня больше никогда не будет возможности оттрахать ничего даже отдаленно похожего, доживи я хоть до ста лет. А если б ты видел мою жену, ты бы, может быть, понял, о чем я толкую.

– А ведь, знаешь, девица Мизелль это использует, – сказал я.

– Как она сможет это использовать?

– На суде.

Синкфилд одарил меня еще одним соболезнующим взглядом.

– Ты что ж, на самом деле думаешь, что это дело дойдет до суда? Правда?

– А ты нет?

Он покачал головой.

– Нет, даже через миллион лет, – сказал он.

Конни Мизелль впустила нас в квартиру. Она открыла дверь, улыбнулась Синкфилду, кивнула мне, и затем пригласила нас следовать за ней в гостиную.

– Сенатор совершенно разбит известием о своей жене, – сказала она. – Это для него настоящий удар.

– Когда состоятся похороны? – спросил я.

– Завтра. Но все будет абсолютно приватно.

– Было бы лучше, если бы вы пригласили его сюда, – сказал Синкфилд.

– Но он ужасно расстроен.

– Он, пожалуй, расстроится еще больше, когда услышит то, что я намереваюсь сообщить.

На Конни Мизелль был черный свитер и черные обтягивающие брюки, возможно, в знак скорби по умершей жене сенатора. В черном она смотрелась сексуально. Хотя сексуально она смотрелась в любом цвете. По мне, Конни Мизелль была сексуальным объектом – абсолютно законченным, до предела совершенным сексуальным объектом. Мне она не нравилась, ее разум беспокоил меня – потому что был умнее моего – но я мог понять чувства Синкфилда по отношению к ней. Мог понять и испытывал ревность.

Она взглянула на Синкфилда с любопытством.

– Что же такое вы имеете сообщить ему, лейтенант?

– Ну, для начала, о смерти Дейна. Я застрелил его этим утром.

Она могла бы стать блестящей актрисой. Ни одна жилка не дрогнула в ее лице, за исключением глаз. Они сверкнули.

– Вы говорите об Артуре Дейне?

Синкфилд кивнул.

– Правильно. Артур Дейн, частный детектив. Лучше б вам привести сенатора.

Конни Мизелль пристально посмотрела на Синкфилда.

– Да, наверно, это лучше.

Я спросил, пока ее не было:

– Что ты собираешься делать?

Синкфилд коротко усмехнулся. Это была тяжелая, холодная усмешка.

– Просто наблюдай, – сказал он.

– Хорошо. Я наблюдаю.

Сенатор вполз в комнату, как старик. На нем был твидовый жакет, рубашка без галстука, серые брюки. На ногах – домашние шлепанцы. Он шаркал ногами при ходьбе. Конни Мизелль шла с ни бок о бок, придерживая его под локоть.

– Здравствуйте, сенатор, – сказал Синкфилд.

Эймс кивнул Синкфилду.

– Вы хотели меня видеть? – спросил он.

– Я очень сожалею о кончине вашей жены, – сказал Синкфилд. – Мы поймали человека, который ее убил. Я застрелил его сегодня утром. Он мертв.

Бывший сенатор вяло обвел взглядом комнату.

– Я… я думал, что он покончил самоубийством. Мне сказали, что он застрелил Луизу, а потом покончил с собой.

– Нет, – сказал Синкфилд. – Вашу жену убил другой человек. Его имя – Дейн. Артур Дейн. Он был частный сыщик, работавший на вашу жену. Он убил их обоих.

Эймс нащупал кресло и тяжело погрузился в него.

– Но ведь она по-прежнему мертва, да? Я говорю о Луизе. Она по-прежнему мертва.

– Сенатор? – сказал Синкфилд.

– Да.

– Все кончено. Я говорю все, то есть абсолютно все. Вам больше не нужно притворяться. Нам все известно о Лос-Анджелесе 1945 года. Мы знаем, как звали человека, которого вы убили. Перлмуттер.

Сенатор слегка сдвинул взгляд, переведя его с Синкфилда на Конни Мизелль.

– Я не думал, что все выйдет именно так, – сказал он. – Никогда не думал, что так выйдет.

– На твоем месте я бы больше не произнесла ни слова, дорогой, – сказала она.

Сенатор покачал головой.

– Они знают. Но какая теперь разница?

Он посмотрел на меня.

– Это будет недурная история для Френка Сайза, а, мистер Лукас? Я нажрался пьяный, когда был молодой, и убил человека. Чудная история, разве нет?

– История так себе, – сказал я. – Такое случается каждый день. Настоящая история – это то, что произошло позже. Настоящая история – это как вы молчали, когда вашу дочь убили за то, что она знала, чем и как вас шантажируют. История стала еще лучше, когда вы по-прежнему ничего не сказали на то, что посреди улицы был убит Игнатиус Олтигбе. Ваше молчание стоило жизни вашей жене и ее занятному приживалу, который отправился за своей хозяйкой. Но самая захватывающая часть истории – это как мисс Мизелль умудрялась продолжать шантажировать вас, находясь здесь, да еще после всего что случилось? Мне просто интересно, сенатор! Каково это – жить в одной квартире с собственным шантажистом?

Эймс поднял взгляд на Коннни Мизелль.

– Я люблю ее, – сказал он. – Вот таково, мистер Лукас.

Она улыбнулась Эймсу и затем перевела эту улыбку на Синкфилда.

– Вы берете сенатора под арест, лейтенант?

– Совершенно верно, – сказал Синкфилд. – Я беру его под арест.

– Что ж вы тогда не рассказываете ему о его правах? Разве вам не положено это сделать – рассказать арестованному о его правах?

– Он знает свои права. Вы ведь знаете свои права, не правда ли, сенатор?

– У меня есть право хранить молчание, – сказал Эймс. – У меня есть право… – Он посмотрел на Синкфилда и вздохнул. – Да, я знаю свои права.

– Мне потребуется еще немного времени, – сказал Синкфилд. – Вы, по-моему, так еще и не поняли всего.

Он кивнул на Конни Мизелль.

– Она замешана в этом вместе с Дейном. Она осуществляла давление на вас, а он совершал убийства. Сначала вашу дочь, потом ее приятеля-любовника, затем вашу жену и этого парня Джоунса. Дейн убил их всех. Вы изменили свое завещание, сделав ее своей единственной наследницей. Как ей удалось заставить вас это сделать?

Сенатор покачал головой.

– Вы ошибаетесь. Изменить завещание – это была моя идея.

– А то как же! – сказал Синкфилд. – И даже, чем черт не шутит, вы, может быть, оставались бы живым еще месяц, а то и год или два. Когда на кону двадцать миллионов долларов, спешить незачем. Можно позволить себе быть терпеливым.

Эймс еще раз посмотрел на Конни Мизелль.

– Он ведь неправду говорит, да?

– Да, он говорит неправду, – сказала она.

Эймс просиял.

– Ну, конечно! Я убил человека, лейтенант. Много лет назад. Теперь я готов отвечать по всей строгости.

– Это чудесно, – сказал Синкфилд. – Это в самом деле чудесно!

– Оставим его одного, – сказала Конни Мизелль.

– Непременно, – сказал Синкфилд, отворачиваясь.

Я наблюдал, как Конни Мизелль подошла к креслу сенатора и стала перед ним на колени. Он улыбался, глядя на нее. Она провела рукой по его щеке. Он похлопал по ее руке. Она откинула голову назад, так что его ухо оказалось совсем рядом с ее губами. Я разглядел, как она шептала что-то ему на ухо. Лицо Эймса посерело, став почти цвета мокрой простыни. Потом оно побелело. Его рот приоткрылся, а глаза уставились на Конни Мизелль.

– Нет, – сказал он. – Этого не может быть. Этого просто не может быть.

– Но это так, – сказала она.

– Ты должна была сказать мне, – сказал он, с усилием поднимаясь в кресле. – Ты не должна была скрывать это от меня.

– Так получилось, – сказала она.

– Господи Иисусе, – сказал он. – Господь милосердный. – Он повернулся к Синкфилду. – Лейтенант, вы простите, я ненадолго отлучусь? – сказал он. – Мне нужно кое-что забрать в моем кабинете.

– Пожалуйста, – сказал Синкфилд. – Но потом, сенатор, нам вместе придется спуститься вниз.

Эймс кивнул.

– Да. Я знаю.

Он оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на Конни Мизелль. Он долго не отрывал от нее взгляда, а затем повернулся и медленно пошел через гостиную к своему кабинету. Закрылась дверь. Выстрел раздался мгновением позже. Я смотрел на Конни Мизелль. При звуке выстрела она улыбнулась.

Глава двадцать восьмая

Синкфилд первым ворвался в кабинет. За ним последовал я, следом за мной – Конни Мизелль. Эймс сидел за столом. Голова была откинута назад под странным углом. Он стрелял в себя через рот. Какое-то месиво…

Библия лежала на столе, та самая полая Библия. Она была открыта, но пистолета в ней больше не было. Я обошел стол. Пистолет лежал на ковре, недалеко от безжизненной правой руки Эймса. Он был 32 калибра, с коротким барабаном. Кольт с перламутровой рукояткой. «Подделка под перламутр», – машинально отметил я.

Синкфилд подошел к Конни Мизелль и начал склоняться к ней, и наклонялся до тех пор, пока его лицо не оказалось в считанных сантиметрах от ее.

– Что ты ему сказала?! – прокричал он. Он явно с трудом владел собой. Я видел, как желваки ходили на его лице ходуном. Он понизил голос до грубого, терзающего слух скрежета:

– Что ты ему сказала такого, что он пошел сюда и сделал это над собой? Что ты ему сказала?!

Конни Мизелль улыбнулась ему в лицо. Вытянув руку, она прикоснулась к его лицу возле левого уха. Провела пальцем вниз по его челюстям и легонько похлопала по подбородку.

– Аккуратнее в выборе тона, милок-лейтенант! Ты сейчас говоришь с двадцатью миллионами долларов. Двадцать миллионов долларов не любят, когда на них кричат.

– Что ты ему сказала? – сказал Синкфилд. Точнее, почти прошептал слова.

– А ты неужели не знаешь? – спросил я.

Он взглянул на меня.

– Нет, не знаю. Я не знаю, что такое она могла ему сказать, чтобы он вошел сюда, засунул себе в рот дуло и нажал на курок! Нет, я этого не понимаю. Он уже всё, был готов ехать с нами в отдел по обвинению в убийстве. Он признался, что убил того парня в Лос-Анджелесе. Вот тут вот сидел и признался, когда ты ему рассказал, что из-за него убили его жену и дочь. Но его это не особо взволновало. Так, может, чуть-чуть, но не сильно. А она шепнула ему на ухо два слова, и он вскинулся, пришел сюда и застрелился! И ты спрашиваешь меня, знаю ли я, почему! А я признаю, что не знаю, почему!!

– Он мог бы принять все остальное, – сказал я. – Мог все принять, потому что те люди умерли, чтобы он оставался на свободе, а не в тюрьме. Его дочь, его жена. Они умерли из-за него, наверно, это его волновало, но не настолько, чтобы он из-за этого что-то предпринимал. Он ведь даже мог жить с женщиной, которая его шантажировала. Почему нет? С ее внешностью это было не так уж тяжело. Во всяком случае, для меня это было бы не так уж тяжко. Да и для тебя тоже, не так ли, Синкфилд?

Он медленно покачал головой.

– Да, – сказал он, вдруг охрипнув. – Для меня это было бы не слишком тяжело.

– А что, ты думаешь, я ему сказала? – спросила Конни Мизелль. Она мне улыбалась. Это была та самая улыбка, которая была на ее совершенном лице в момент выстрела.

– Вы сказали ему правду, – сказал я. – А он не смог ее принять и убил себя. Вы сказали ему, что вы – его дочь.

– Господи! – воскликнул Синкфилд.

– Видишь, – сказал я. – Даже тебя проняло!

– Я – не его дочь, – сказала Конни Мизелль.

– Несомненно, вы! – сказал я. – Вы родились в мае 1946 года. Это как раз спустя девять месяцев после его веселого времяпрепровождения вместе с вашей матушкой в августе 1945-го.

– Моя мама, – произнесла Конни Мизелль с расстановкой, – могла перетрахаться с шестью десятками парней в августе того года.

– Могла бы, но нет.

– Откуда вы знаете?

Я пожал плечами.

– Ниоткуда.

– Моим отцом был Френк Мизелль.

– Не-а, – сказал я. – Френк был стерилен. У него даже письмо было с подтверждением сего факта. И, кроме того, он, видимо, не встречался твоей мамой до той поры, как тебе уже исполнилось три или четыре года от роду.

Синкфилд уставился на Конни Мизелль.

– Ты приберегала это напоследок, верно? – спросил он. – То есть вы это откладывали на черный день. Ты и Дейн. А так – ты бы продолжала шантажировать его, спать с ним, убивать его семью. А уже под занавес вручается ЭТО – последний тычок, когда он уже на самом-самом краю… Тот факт, что он трахал свою дочь.

– Вы арестуете меня, лейтенант? – сказала она и опять улыбнулась.

Он покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Я ВАС не арестую. Как вы сказали, вы теперь – двадцать миллионов баксов, а я не дурак, чтобы арестовывать двадцать миллионов. От этого не будет никакого прока. У нас нет никаких улик. У нас, черт подери, не осталось никаких свидетелей. Все мертвы. Так что не собираюсь я тебя арестовывать.

– Ого! По-моему, я что-то чую, – сказала она. – По-моему, я чую что-то очень большое – что-то, похожее на сделку?

Синкфилд кивнул.

– Да, у них есть свой особый запах, так ведь?

Конни Мизелль снова улыбнулась.

– Сколько, милый? Сколько у тебя на уме?

– Половина, – сказал он. – Что скажешь насчет половины?

Она пожала плечами.

– Это будет около пяти миллионов. После всех налогов и адвокатов, останется порядка десяти миллионов. Половина – это по пять миллионов на каждого.

– И еще кое-что, что тебе надо бросить на бочку, – сказал он.

– Что же?

– Ты, – сказал Синкфилд. – Я… это… хочу иметь тебя… под рукой, потому что ты, знаешь, наверное, лучшая б…, которую я когда-либо знал в своей жизни.

Она опять улыбнулась.

– Когда мы заключим сделку, дорогой. Все, что ты хочешь! Но есть одна маленькая проблема…

– Какая?

– Мистер Лукас здесь. Что мы будем делать с мистером Лукасом?

Синкфилд тоже оказался не мастер по-ковбойски лихо выхватывать оружие. Но тем не менее вдруг и в его руке оказался револьвер.

– Лукас… – протянул он. – Ну, я думаю, мы избавимся от Лукаса.

Он направил револьвер на меня.

– А может, сделаем по-умному, придумаем что-нибудь, как Дейн? Как насчет еще одного убийства-самоубийства? Самоубийство у нас уже есть.

Он посмотрел на Конни Мизелль.

– А мы будем чем-то вроде свидетелей, а, как тебе?

– Да, – сказала она. – Да, я предполагала, что мы будем свидетели… что-то в этом роде.

– Иди и подними пистолет, вон, на полу, – сказал он. – Подцепи его карандашом и подай мне.

Конни взяла, как было велено, со стола карандаш, нагнулась и достала из-под стола валявшийся там 32-й калибр, после чего передала его Синкфилду. Он взял его в левую руку, которая оказалась замотана в носовой платок. Свою собственную пушку он засунул за ремень, потом переложил 32-й калибр в правую руку. Пистолет оставался обмотанным носовым платком.

– Ничего личного, Лукас, – сказал он. – Никакой неприязни!

– С твоей стороны – может быть, – сказал я.

– Никогда не думал, что я стану настолько богат и так легко, – сказал он.

Рот Конни Мизелль приоткрылся, дыхание стало более частым. Она почти задыхалась.

– Прикончи его, дорогой, – шептала она. – Убей его. Убей его сейчас!

– Хорошо, – сказал Синкфилд и нажал на спуск.

Он выстрелил в Конни Мизелль три раза. Он был очень хороший стрелок. Один выстрел пришелся в сердце, два других – в лицо. Когда она падала на пол, она уже больше не была хорошенькой.

Синкфилд подошел к тому месту, где она лежала, и посмотрел вниз, на нее.

– Знаешь что? – спросил он.

– Что?

– Пожалуй, я ее действительно любил.

Я нашел стул и сел. Меня била дрожь. Руки, ноги, голова – все ходило ходуном. Синкфилд посмотрел на меня.

– Ты трясешься, – сказал он.

– Я знаю. Ничего не могу с этим поделать.

Он обошел вокруг стола, стал на колени, взял при помощи платка 32-й калибр и прижал мертвую правую руку Эймса к его рукоятке, а затем дал ему упасть на ковер.

– Да они все равно не будут очень уж беспокоиться по поводу отпечатков, – сказал он.

– А что ты собираешься делать сейчас? – спросил я.

– Это от тебя зависит, – сказал он. – Ты со мной или нет? Знаешь, она ведь в самом деле хотела, чтоб я тебя убил.

– Я знаю.

– И она ведь уже почувствовала себя миллионершей, – сказал он. – С двадцатью-то миллионами! А?

– Наверно, – сказал я.

– Хм… Тебе это не понравилось?

– Нет, – сказал я. – Совсем не понравилось.

– Чтобы быть со мной заодно, тебе не обязательно должно все нравится.

– Я знаю, – сказал я.

– Ну?

– Хорошо, – сказал я. – Я буду заодно.

Глава двадцать девятая

Следующее письмо с непроставленной датой было обнаружено лейтенантом Девидом Синкфилдом среди вещей Констанции Джин Мизелль. Он нашел его свернутым в трубочку внутри полой трубки, на которой висела занавеска для душа.

«Дорогая Конни:

К тому времени, как ты получишь это письмо, я уже умру и меня похоронят, и я только хочу, чтоб ты знала, что я люблю тебя и хотела бы, чтобы я могла больше сделать для тебя, но я сделала только то, что смогла в силу обстоятельств.

Ты, должно быть, удивишься, найдя в этой посылке пистолет. Ну, этот пистолет у меня уже долгое время, он появился еще до твоего рождения. Я всегда хранила его в этой полой Библии. Я однажды увидела полую Библию в комиксе, и мне показалось, что это очень хорошее место для того, чтобы хранить что-нибудь.

Да, этим пистолетом пользовались я и еще один мужчина, о котором ты никогда не слышала, чтобы он сделал что-нибудь ужасное или дурное. 14 августа 1945 года мы ограбили винную лавку и убили ее хозяина. Или, точнее, тот мужчина, с кем я была. Мы оба были ужасно пьяные, потому что мы праздновали конец войны, а у нас кончились деньги и спиртное, поэтому мы и решили пойти и взять что-нибудь, а в итоге произошло то, о чем я тебе уже рассказала. Вот в этой старой вырезке вся история.

А теперь у меня для тебя сюрприз! Имя того мужчины – сенатор Роберт Ф. Эймс. Он в Вашингтоне сенатор Соединенных Штатов от Индианы. Еще он из Демократов, но это уже ерунда. А еще он очень богатый!!! Или его жена. Я о нем и его жене читала в газетах и журналах, а несколько раз я даже видела его по телевизору.

А вот тебе мой настоящий сюрприз. Роберт Эймс – это твой настоящий папа. Разве это не кое-что? Ты наверняка сможешь придумать способ использовать этот маленький клочок правды. Я знаю, что я бы смогла, будь я на твоем месте. Бог знает, сколько раз я сама пыталась придумать какой-нибудь способ, как бы, к примеру, заставить его дать мне немного денег, но никогда не могла сообразить, как можно было бы сделать это так, чтобы при этом самой не нарваться на неприятности.

Вот, лапочка, и все об этом. Это все, что я могу тебе оставить, но я не хотела уходить, не оставив тебе хоть что-нибудь. Будь умницей и хорошей девочкой. А если все ж не сможешь быть умницей – будь по крайней мере осторожной.

Люблю тебя и целую!

Гвен».