Текст книги "Невеста Чернобородого (сборник)"

Автор книги: Рональд Делдерфилд

Соавторы: Джереми Прайс,Пьер Мак Орлан,Артур Конан Дойль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

Глава 5

Когда Тич вернулся на Тортугу, он первым делом отыскал среди портовых кабаков и прочих веселых заведений пиратской столицы всех членов своей команды. Он возглавил их в быстром и внезапном налете на «Ночное Облачко», с которого снял восемь его кулеврин[59]59
  Кулеврина – тяжелое гладкоствольное орудие, применявшееся в 16 – 17 в. в.


[Закрыть] для перевооружения «Ройял Джеймса». Будучи достаточно предусмотрительным, чтобы захватить с собой голову покойного капитана Флая в качестве своеобразного свидетельства, что он имеет определенные права на подобные действия, Тич не встретил особо серьезной оппозиции.

Покончив с этим, Тич во главе своих людей торжественно вступил в Кайону, чтобы отпраздновать наконец успешное завершение своего фантастического рейда. Празднование продолжалось целых два дня, во время которых Тич пребывал на берегу, ни разу не удосужившись поинтересоваться состоянием здоровья Анны.

В Кайоне он узнал, что «Мщение» вообще не появлялся в водах Тортуги, хотя кое–кого из его команды видели здесь среди экипажей других буканьерских судов. Капитан Ричардс, опытный моряк и талантливый мореход, блестяще доказал, что он был непроходимо туп и беспомощен в роли пиратского вожака. Имея в своем распоряжении все Карибское море, полностью отданное на его милость, он на вооруженном до зубов грозном «Мщении» сумел взять всего лишь несколько жалких призов. На судне началось брожение, и даже раздавались голоса, требовавшие его смещения. Но боясь, что это может быть воспринято, как мятеж против Черной Бороды, – на что не решились бы даже самые отчаянные пираты, – многие предпочли просто при удобном случае сбежать с корабля и присоединяться к другим буканьерским компаниям. Последние сведения о «Мщении» сводились к тому, что он с неполной командой на борту был посажен на мель своим потерявшим лицо капитаном у Зазубренных Островов[60]60
  о–ва Хументос.


[Закрыть] неподалеку от Флориды под предлогом кренгования – длительного процесса сцарапывания ракушек и морских водорослей с киля и подводной части корабля.

Тич воспринял эту новость безразлично. Он не был особенно удивлен. Его выбор не зря пал на капитана Ричардса, когда он решал, кому предоставить власть над разношерстной бандой своенравных пиратов на время своего отсутствия. Он знал, что Ричардс начисто лишен честолюбия, и что вряд ли в его голову придет вздорная мысль, будто он сможет командовать «Мщением» лучше, чем Тич. Не в большей степени также огорчила Тича значительная потеря людей команды. Чем меньше претендентов на дележ добычи, тем большая доля серебряных слитков останется для него самого!

За двое суток непрерывного дебоша Тич успел вдоволь насытиться всеми сомнительными удовольствиями, которые могла предоставить ему Кайона. Правда, выбор был не очень–то обширным, поскольку главный город и порт Тортуги, если не считать роскошного губернаторского дворца, представлял собой скопище грубых строений и хижин, покрытых пальмовыми листьями, населенных искателями приключений, трапперами, мулатами, карточными шулерами, кабацкими девками, матросами, оставшимися на берегу, и просто темными личностями без определенных занятий. Со всех сторон город окружала буйная зелень тропических джунглей, начинавшихся прямо у его стен. Воздав щедрую дань гостеприимству достойных жителей Кайоны, капитан Тич направил бушприт «Ройял Джеймса»в открытое море, имея на борту едва ли с дюжину человек команды. Курс лежал к восточному побережью Флориды на соединение с «Мщением», чтобы какой–нибудь предприимчивый буканьер не успел опередить его и не увел корабль у него из–под носа.

«Мщение королевы Анны» был уже снова на плаву, когда Тич явился за ним на Зазубренные Острова. Но это уже больше не был тот великолепный боевой корабль, который знаменитый пират оставил на попечение Ричардса. Всякое подобие дисциплины на борту исчезло бесследно. Грозные некогда пушки были настолько запущены, что многие из них представляли большую опасность для самих капониров, чем для врага, стволы их вместо уксусного раствора промывались прямо забортной водой, из–за чего орудия покрылись пятнами окислов, а большинство запальных отверстий заросли ржавчиной. Из порохового погреба несло сыростью и отвратительным зловонием – вообще во всех помещениях стоял устойчивый запах разложения, гнили и мокрой плесени, которая в Карибском море быстро поражает любой корабль, если своевременно не заботиться о надлежащей вентиляции подпалубных помещений. Паруса были сложены кое–как, непросушенными и влажными от морской воды, и теперь их вряд ли стоило даже разворачивать. Тараканы вызывающе шевелили усами на внутренних переборках и хрустели под ногами на полу кают. Муравьи и термиты выели лысые проплешины на драгоценных коврах Тича. Пустые бочонки из–под рома и гниющие объедки усыпали палубу. Капитан Ричардс с остатками команды даже пальцем не шевельнули, чтобы исправить положение. Напротив, они, казалось, ожидали поощрения за усердие в разведении свинарника на корабле.

Как ни странно, Тич почти не проявил признаков гнева при виде разрушения своего флагманского корабля. Причина заключалась в том, что это обстоятельство помогло ему решить одну важную проблему.

После победы над королевским фрегатом «Скарборо» командование таким громоздким судном, как «Мщение», с командой, превышавшей две сотни человек, стало иметь больше отрицательных сторон, чем преимуществ. Огромная пестрая толпа полупьяных головорезов требовала постоянных усилий для поддержания надлежащего порядка и дисциплины на борту, богатых призов и неизменной удачи в сражениях. Непредвиденные обстоятельства помогли Тичу припрятать ценный груз серебряных слитков в таком месте, о котором кроме него знали только четыре человека. При «честном дележе» ему пришлось бы ограбить еще не менее сорока испанских галеонов, чтобы довести свою законную долю в добыче до тех размеров, какими он обладал теперь.

Таким образом, перед Тичем встала дилемма: либо оставить себе все сокровище, обманув своих прежних соратников и обведя их вокруг пальца прежде, чем те успеют опомниться, либо честно разделить добычу среди тех, кто доверил ему свою жизнь и судьбу, кто сражался рядом плечом к плечу и делил с ним все тяготы многотрудной и опасной жизни пирата. Это был выбор между алчностью и долгом, между властью и авторитетом с одной стороны и соблазном единоличного обладания несметными сокровищами с другой. Собственно говоря, это была проблема, которая рано или поздно возникала перед любым удачливым пиратским вожаком, и редко кто из них решал ее не в свою пользу. Тич тоже недолго терзался сомнениями: ведь кроме собственной выгоды никаких других достойных внимания аргументов для него просто не существовало.

– Что ж, парень, – сказал он капитану Ричардсу. – Ты сделал все, на что был способен. Переноси теперь свои пожитки на «Ройял. Джеймс»и принимай его под свою команду. А мы тем временем поищем парочку–другую подходящих призов, чтобы пообтереть немного плесень с команды, а то они у тебя все закисли, как сухари, вымокшие в трюмной водичке! Да, вот еще: там, во второй каюте, ты найдешь девицу – прикажи–ка перетащить ее сюда на борт!

…От этой красотки тоже следовало отделаться. Никто еще до сих пор, а тем более девчонка, не держал его в руках так, как держала она, зная точные координаты места, где он зарыл свои сокровища. До сих пор у нее еще был защитник – ее брат, единственный ученый врач и хирург, которого когда–либо имели пираты и которого вряд ли когда–либо будут иметь. Теперь никто больше не стоял у него на пути…

Тич потянулся к фляге с ромом. Он знал уже, как поступит с Анной Блайт. И, конечно, с Хендсом, Гиббонсом и Гринсидом тоже – если только сумеет до них добраться…

Прошло больше недели, прежде чем Анна нашла в себе достаточно сил, чтобы самостоятельно встать с постели. Хотя ее во время болезни перенесли со шлюпа на барк, Тич ни разу не заглянул к ней и не поинтересовался ее здоровьем. Том Гринсид, который по–своему привязался к ней благодаря совместно пережитым опасностям и приключениям, приносил ей похлебку и копченую говядину, матросские сухари, размоченные в подслащенной патокой воде, и овсяные лепешки, смазанные свиным жиром, причем все эти деликатесы он выманивал у Танти–повара якобы для себя.

Оправившись настолько, чтобы суметь без посторонней помощи выйти на палубу, Анна увидела, что «Мщение», глубоко зарываясь в волны, медленно переваливается на тяжелой зыби под холодным хмурым небом. Нескончаемое лето синего Карибского моря и удушливый зной тропиков казались здесь, в прохладных широтах севернее тридцатого градуса, чем–то нереальным и призрачным, как волшебный сон. Связки соленой выпотрошенной камбалы вялились на вантах. Несколько пиратов у бульварка отвернулись от наблюдения за далеким, едва различимым побережьем Америки и с молчаливым любопытством уставились на Анну. Большинство из них видели ее только мельком, еще на Антигуа. Но те, кто плавал с Анной на «Ройял Джеймсе», так упорно распространяли фантастические слухи о ее умении обращаться во шпагой и пистолетом, что, в конце концов, сами поверили в эти небылицы так же твердо, как и их слушатели в матросском кубрике и портовых кабаках. Анна, сама того не подозревая, уже превратилась среди них в живую легенду.

Дул легкий бриз, но воздух был прохладным, и Анна с наслаждением ощущала, как он освежает ее щеки и лоб. Берег Америки казался угрюмой и безжизненной пустошью с темной полоской соснового леса на горизонте. Ни дымка, ни строения, ни живого существа, ни клочка вспаханной земли, – ничто не оживляло этого унылого безлюдья.

Анна оставалась на палубе больше часа, надеясь увидеться с Тичем, но его нигде не было видно. Озябнув, она удрученно сошла вниз. Постепенно она начала понимать, что Тич попросту избегает ее. Мать она потеряла давно, отец был казнен, Мэдж умерла, Лори убит… Корабль стал для нее плавучей тюрьмой: ни одного близкого человека, ни одного участливого лица или ободряющей улыбки. Даже то благосклонное покровительство, которое Тич когда–то оказывал ей, теперь исчезло бесследно… И все же Тич был для нее всем, что у нее оставалось – единственной надеждой на поддержку и защиту, единственной живой душой, от которой она могла ожидать хоть каплю доброты и участья. Надеждой, основанной на том, что ей удастся затронуть в его душе какие–нибудь струнки жалости и сочувствия… Это была слабая и обреченная на крушение надежда, почти потонувшая в страхе, что вместо того он просто швырнет ее своим матросам на потеху. Пока Анна болела, Тич отобрал у нее оба серебряных пистолета и осыпанный драгоценными камнями клинок, которые когда–то подарил…

Анна посмотрела в зеркало и ужаснулась тому, что увидела. Щеки ее ввалились и потеряли прежнюю живую окраску, губы были болезненно бледными. Никакие ухищрения косметики не в состоянии были исправить тот ущерб, который болезнь нанесла ее некогда свежему и цветущему лицу. Анна провела много времени перед зеркалом, устало расчесывая свои длинные волосы, стараясь вернуть им здоровый блеск, и тщетно натирая щеки рассолом, чтобы придать им румянец. Затем она выпила немного бренди с водой – смешную дозу по сравнению с той, что совсем недавно не оказывала на нее сколько–нибудь заметного эффекта, – но даже и этот ничтожный глоток заставил все в ее голове поплыть кругом. Анна в отчаянии бросилась в постель и разрыдалась, не в силах совладать с собой, хотя и понимала, что это нанесет еще больший ущерб ее внешности.

Освежающий сон избавил наконец измученную девушку от ее печальных дум, и, проснувшись, Анна почувствовала себя бодрее. Она решила во что бы то ни стало повидаться с Тичем и поговорить с ним начистоту, ибо это было лучше, чем неопределенное тревожное ожидание.

Черная Борода в одиночестве трудолюбиво потел над записями в корабельном журнале. Он с безразличным видом покосился на Анну, когда та вошла к нему в каюту.

– А–а! – проворчал он. – Никак, уже выздоровела?

– Да, благодарю вас… – Анна пыталась улыбнуться, но что–то во взгляде пиратского вожака наполнило ее сердце холодком, и слова получились тусклыми и невыразительными.

– Где мы сейчас плывем? – спросила Анна о первом, что пришло ей на ум, лишь бы нарушить воцарившееся тягостное молчание.

– Побережье Северной Каролины, – буркнул Тич и снова вернулся к своей титанической борьбе с пером и чернилами.

Анна нервным движением поправила волосы, ощутив ладонью их ломкость, безжизненность и сухость.

– Вы на меня сердитесь, капитан? – наивно спросила она.

Тич передернул плечами, что в равной степени могло означать как отрицание, так и утверждение. Анна заметила, что он опять начал отращивать бороду. Она решилась на последнюю попытку в тщетной надежде вернуть себе его расположение:

– Чем я перед вами провинилась? Я ведь не виновата, что они захватили меня – я дралась до последнего, как могла…

– Дралась! Разрази меня гром, если я в этом хоть капельку сомневаюсь! Хороша была драка, клянусь Сатаной, – пятеро дюжих верзил против одной девчонки! – Тич снова ожил, что было очевидно, ибо он весь покраснел от ярости. – И чем же закончилась эта драка? Ха! Тем, что ты меня предала! Разболтала им, где спрятаны мои сокровища! Все выболтала, как трусливая трясогузка! Так что же, если кто–нибудь набросится на тебя в следующий раз, ты и ему разболтаешь, где капитан Черная Борода прячет свои сокровища, да?

Это было настолько несправедливо, что глаза Анны наполнились злыми слезами.

– Это неправда! Я сказала им про отмель только для того, чтобы они поскорее убрались со шлюпа! Тогда мы с Лори могли бы что–нибудь придумать…

Тич был глух к ее объяснениям, но упоминание о Лори заставило его поднять голову:

– Вот как? – зловеще прорычал он. – Придумать? Мы оставили твоего проклятого братца с бочонком пороха на бушприте. Ему не нужно было ничего придумывать, а только пустить в него пулю. Но он этого не сделал. Почему? По–моему, ответ здесь может быть только такой: либо он решил стакнуться с Флаем, чтобы разделить сокровище, поскольку его доля – да и твоя тоже – пошла за борт, либо он был настолько пьян, что его захватили прежде, чем он успел выстрелить. И тогда ты, видя, что он мертв, продала меня с потрохами, чтобы спасти собственную шкуру!

– Но послушайте – неужели вы не можете понять? Я ни за что в жизни не предала бы вас! – Губы Анны скривились в отчаянии, горе ее было слишком велико, чтобы думать о хитростях и уловках женского обаяния. – Ведь вы… Ведь я собиралась стать вашей женой…

– Моей женой! – взревел Тич. – Моей шестнадцатой женой, если я не ошибаюсь в подсчетах! У меня они были всех типов и цветов, а ты была бы самой нудной и назойливой из всей кучи!.. Жена! А что такое – жена? Еще одна девка из тех, которыми я мог бы набить целый трюм!

Потрясение от всего услышанного стерло последние краски с лица Анны. Никогда до сих пор Тич не говорил с ней таким тоном. Он же продолжал хмуро глядеть на несчастную девушку, невозмутимо вытирая кончик пера.

– Моей женой! – кривя губы в насмешливой и злой гримасе, иронически цедил он. – И как же ты представляла себе нашу супружескую жизнь? Маленький домик, куча сопливых ублюдков – так, что ли? И меня, верного мужа, привязанного к твоему переднику до тех пор, пока борода не поседеет? Так вот что я скажу тебе, моя козочка: мне надоело с тобой возиться! А теперь – отцепляйка от меня свои абордажные крючья и отваливай!

Анна гордо выпрямилась.

– Высадите меня на берег! – холодно проговорила она. – Или убейте меня – мне все равно. Все это время я пыталась отыскать в вас хорошие, благородные черты, капитан Тич. А вы оказались просто грубым скотом» Не смелым мужчиной, ведущим войну со всем миром, – просто скотом. Что ж, кончайте со мной! Убейте меня или высадите где–нибудь на берег. Больше мне вам нечего сказать.

Тич схватил флягу с ромом:

– Ладно, я высажу тебя на берег! Именно это я и собирался сделать!

Он со смаком отхлебнул порядочный глоток и громко рыгнул, как бы символизируя этим возвращение к своим прежним привычкам.

В сохранившихся отрывках корабельного журнала «Мщения королевы Анны» можно обнаружить запись, в которой говорится, что в день 17 августа 1718 года некая Анна Блайт «предстала перед судом в составе: капитан Эдвард Тич, мастер–канонир Харрет Гиббонс, капитан Хендс, милорды Томас Миллер и Джон Тимберхэд, квартирмейстер, – по обвинению в трусости и предательстве. Обвиняемая ничего не сказала в свою защиту, поэтому она в тот же день была приговорена к отчуждению[61]61
  Отчуждение – распространенная мера наказания среди буканьеров, заключавшаяся в высадке на пустынный берег необитаемого острова провинившегося члена команды.


[Закрыть] согласно Статье Третьей Хартии Берегового Братства…».

После завершения издевательской процедуры «суда», когда Анну под охраной отвели в ее каюту, Израэль Хендс отозвал Тича в сторону:

– Капитан, – сказал он, – зачем нам высаживать эту девчонку на берег? К чему лишние хлопоты? Бросим ее нашим парням, да и дело с концом! Даже высадить ее на бикхед было бы куда проще!

Часто, чтобы избавить себя от хлопот настоящего «отчуждения» путем высадки на необитаемый остров (который, кстати, и не всегда оказывался под рукой), команды буканьеров применяли более простую и доступную ее разновидность: «отчуждение на бикхеде». Эта процедура заключалась в том, что осужденного заковывали в цепи и помещали на бикхед – узкую площадку у основания бушприта, – предоставляя ему там возможность по собственному усмотрению выбирать, когда свалиться за борт – раньше или позже, – причем это зависело исключительно от мужества и выносливости осужденного.

– Иззи, ты умный парень, – ответил Тич, широко ухмыляясь. – Но не такой умный, как я, иначе капитаном был бы ты, а я ходил бы у тебя в помощниках! Наплевать мне на девчонку; не в ней сейчас дело. Высадив ее на остров, я сумею избавиться еще от кое–какого бесполезного балласта на борту, в чем ты скоро убедишься!

Следующие два дня Тич посвятил поискам подходящего места для «отчуждения»и, наконец, остановил свой выбор на пустынном островке, расположенном в нескольких лигах[62]62
  Лига (морск.) – мера длины, равная приблизительно 5, 56 км .


[Закрыть] мористее бухты Топселя, где имелся всего один шанс из тысячи на то, что какое–нибудь случайное судно пройдет достаточно близко, чтобы заметить здесь человека.

Островок был почти полностью лишен растительности: несколько кустиков колючей травы, пучок хилого кустарника, да пара низкорослых сосен с мертвыми верхушками, искривленные и скрюченные непрерывными ветрами. Питьевой воды здесь не было; осужденный мог рассчитывать только на те запасы, которые он возьмет с собой.

Тич отлично знал побережье Северной Каролины. Цепочка мелких островов с разбросанными между ними песчаными отмелями тянулась вдоль него, образуя чуть ли не вторую береговую линию. Острова были необитаемы, если не считать морских птиц, и представляли собой немалую опасность для мореплавания, потому что во время прилива многие отмели покрывались водой. Проходившие мимо торговые суда предусмотрительно старались держаться подальше от этого гибельного лабиринта и редко появлялись здесь, кроме хорошо промаркированных буями и вешками фарватеров, которые вели к Брансуику и Баттауну. В самом начале своего приватирства Тич облюбовал эти места для стоянок и укрытия, поскольку ему было известно, что здешние мелководные проливы считаются устьями рек и речными протоками и, следовательно, обладают с одобрения губернатора Северной Каролины иммунитетом к морским законам, карающим за пиратство. Островки отвечали также всем необходимым условиям для высадки провинившихся на берег, чем Тич и пользовался неоднократно.

Однако, «отчуждение» было не из тех наказаний, которые легко налагались любой компанией буканьеров, ибо оно требовало соблюдения определенного ритуала и носило характер чуть ли не религиозной церемонии. Можно было подвергнуть человека килеванию, заковать его в кандалы, распять на шканцах для порки, и если он, случалось, помирал во время экзекуции, то это расценивалось просто как несчастный случай. Капитан буканьеров мог собственноручно пристрелить или проткнуть шпагой члена команды, который проявил неповиновение или вызвал его недовольство – особенно во время битвы, – и об этом капитане стали бы судить, в худшем случае, как о чересчур горячем и быстром на руку. Но намеренно отклониться от курса, иногда даже на день или два, отыскать подходящий пустынный остров, бросить якорь, снарядить баркас, переправить приговоренного на берег и оставить его здесь наблюдать в безнадежном отчаянии, как бывшие его друзья и товарищи гребут обратно, поднимают якорь, распускают паруса и неотвратимо уплывают прочь, – это было рассчитанным, заранее продуманным действием, которое не могло быть совершено под горячую руку, и которое неизменно производило сильное впечатление на каждого человека на борту.

Когда якорь пошел вниз и команда поняла, что они достигли места высадки, между пиратами возникло брожение и недовольство. Некоторые не понимали, почему Анну не отдали им на бак, другие ревниво ворчали, что из–за какой–то девчонки устраивается полная церемония «отчуждения»– финал хоть и незавидный, но которого удостаивался далеко не всякий.

Анну вывели на палубу и оттолкнули к носовым шпигатам. На лице ее не было ни кровинки, словно оно было вылеплено из воска. Она все еще не понимала, что ее ожидает, и особенно не тревожилась, поскольку совершенно не представляла себе сущность «отчуждения», в результате которого ее ждала верная гибель. Гринсид успокаивал ее, объясняя, что по пиратским законам «отчужденному» оставляют на берегу запас воды и пищи на три дня, полную норму рома и заряженный пистолет. После стольких кровавых сцен, свидетельницей которых Анна была за несколько месяцев совместного плавания с Черной Бородой, это показалось ей чуть ли не актом милосердия. Она была счастлива уж тем, что Тич не отдал ее на потеху команде, что в ее представлении явилось бы куда более ужасным концом.

Наконец, баркас был подготовлен и спущен на воду, и вся команда высыпала наверх, чтобы наблюдать за экзекуцией. Тич стоял рядом с осужденной. С минуту он, казалось, колебался, ища нужных слов для прощального напутствия, затем шагнул вперед и, заключив Анну в объятия, отвесил ей долгий поцелуй. Возбужденные пираты, которые по случаю предстоящего необычного спектакля до грани отупения накачались ромом, сначала остолбенели, затем громкими воплями выразили свое одобрение и восторг. Некоторые из них, отпуская грубые шуточки, столпились вокруг Тича, подбадривая его на очередные действия, но он так же резко оттолкнул Анну от себя. Девушка, словно затравленный зверек, растерянно озиралась по сторонам, не зная, куда деваться от смущения, красная от стыда и полуобезумевшая от горя.

– Ребята! – Тич, казалось, даже не повысил голос, но, тем не менее, его расслышали все в окружающей толчее и сумятице. – Кое–кто из вас обижался на меня за то, что я держу девчонку только для себя одного. Но пусть меня проглотит Сатана, если я не привык к честной дележке! Так что те, которые думают, будто я поступил с ними нечестно, могут отправиться сейчас вместе с нашей юной корабельной подружкой на берег, чтобы привести дела в соответствие со справедливостью, как посчитают нужным! Мы простоим здесь до сумерек…

Дикий рев многочисленных глоток послышался в ответ на слова Тича. Шумная толпа оживленно бросилась к баркасу. Голос Тича гремел над расходившейся буйной пиратской ватагой:

– Можете захватить с собой добрый бочонок рому и немного поразмяться на берегу! Но оружия не брать – я не хочу, чтобы кто–нибудь из моих славных парней поцарапался в этой веселой забаве!

Кое–кто из старых пиратов, словно смущенные выражением глубокого страдания, отразившегося в глазах у Анны, отступили на задний план. Это возбудило подозрение в других, менее остальных разгоряченных ромом и предстоящим развлечением, и они тоже повременили присоединиться к орущей компании, недоумевая, почему жалкие всхлипывания какой–то девчонки вызвали такую нерешительность у старых и огрубевших ветеранов. И все же, когда баркас отчалил от борта, в него набилось порядочно желающих приятно провести время на берегу. Вместе с Анной их было шестнадцать человек.

Остров находился на расстоянии кабельтова от барка, который из–за мелководья не мог подойти поближе. Тяжелый перегруженный баркас двигался медленно, толчками, точно пьяный, и несколько раз зачерпнул бортом воды, потому что развеселившиеся пираты из озорства раскачивали его из стороны в сторону. Когда, наконец, оживленная компания высыпала на берег, баркас накренился, и бочонок с ромом вывалился в воду. Многие даже не заметили этого, и только благодаря усилиям нескольких более здравомыслящих пиратов бочонок был спасен. Его с криками и хохотом выкатили на берег.

Пьяная орава обступила Анну, которая теряя сознание от ужаса беспомощно пятилась от наседавших на нее раскрасневшихся и осатанелых рож. Грубые руки со всех сторон тянулись к ней, хватали ее, рвали на ней платье, вскоре превратившееся в жалкие лохмотья. Еще немного – и сознание покинуло бы несчастную, но тут звучный грохот орудийного выстрела внезапно раскатился над песчаным побережьем, заставив вздрогнуть обезумевшую толпу пьяных насильников. Пираты замерли и, обернувшись, увидели обширный клуб белого дыма, расплывающийся у борта барка. Десятифунтовое чугунное ядро, выпущенное из пушки–базилиска, врезалось в баркас и, прежде чем люди на берегу успели сообразить, что случилось, второе ядро снова ударило в утлое суденышко, разбив его вдребезги. Обломки баркаса, словно стая перепуганных птиц, с визгом разлетелись по сторонам, усеяв щепками песчаный берег.

Добив баркас для пущей уверенности третьим выстрелом, Харрет Гиббонс, осклабившись, обернулся к Черной Бороде, ожидая одобрения; тот мрачно кивнул ему и, взобравшись на стеньгу, крикнул оставшимся на берегу людям:

– Э–гей, мои козлятки! У вас есть ром, и есть девица – чего же вам больше нужно? Веселитесь хорошенько, и – счастливо оставаться!

Его громкий хохот донесся до берега, перекрывая шум прибоя.

Только теперь многим стало понятно, почему столько пиратов отказались от поездки на остров: большинство из тех, кто остался на борту барка, были избранными людьми Тича, которые вместе с ним участвовали в захвате испанского галеона. Ни он, ни они не желали делить сокровище с остальными.

До туго соображающих, лишенных вожака людей на острове не сразу дошел весь смысл случившегося. Они тупо глядели на удалявшийся барк, и их недоуменные тревожные стенания вскоре выросли в завывающий хор смятения и отчаяния. Мысли Анны вихрем проносились в ее голове, обгоняя друг друга. Изменившаяся ситуация снова вернула ей самообладание, и она с большим хладнокровием готова была встретить очередную атаку пиратов, которая не заставила себя долго ждать.

– А что, ребята, – заявил один из наиболее философски настроенных «отчужденных». – У нас действительно есть ром, да и девчонка никуда не делась. Может, это какая–нибудь шутка Черной Бороды? Чего нам ломать головы над этим? Давайте–ка лучше займемся тем, что у нас есть, а там посмотрим!

– Эй вы, послушайте! – перебила его Анна. – Хотите, я объясню вам, почему вас бросили здесь, на берегу?

Пираты столпились вокруг нее, жадно ловя каждое ее слово, то и дело перебивая ее возгласами ярости и негодования, когда она рассказала им о сокровищах испанского галеона. Лица у всех потемнели от гнева.

– Я помогала ему зарывать сокровища, – продолжала Анна. – И если мы отсюда выберемся, я смогу провести вас туда. Никто из людей Тича не знает, где находится это место, а я знаю!

– Но как же мы, по–твоему, выберемся отсюда? – послышались вопросы со всех сторон.

– Есть один шанс, – ответила Анна. – Но сперва пусть каждый из вас поклянется могилой своей матери, что не причинит мне ни малейшего зла!

Протрезвевшие пираты переглянулись, потрясенные неожиданным финалом своей веселой забавы.

– Я даю эту клятву, – сказал один. – Да, да, охотно даю, ради одной только надежды снова взглянуть в гнусные зенки Черной Бороды! И ради шанса натянуть ему нос и добраться до сокровищ! Вот тебе мое слово, Анна Блайт!

После того, как каждый принес требуемую клятву, Анна сказала:

– Том Гринсид… Может, кто–нибудь из вас помнит, как он ухаживал за мной, когда я болела?

Кое–кто из пиратов утвердительно кивнул.

– Так вот: он влюбился в меня по уши! И поклялся, что сегодня или завтра, как только Чернобородый станет где–нибудь на якорь, он улизнет с барка на яле и вернется сюда за мной!

Том Гринсид действительно обещал ей это. Впрочем, его уверения вряд ли следовало принимать всерьез, ибо продиктованы они были скорее жалостью и состраданием, чем твердыми намерениями. Том Гринсид был потрясен жестоким приговором Тича и старался хоть немного ободрить и утешить несчастную девушку. Анна отлично понимала, что Гринсид никогда не решится предать Черную Бороду, перед которым он преклонялся и которого боготворил со всем пылом своей еще не успевшей огрубеть юной души. И все же теперь, вспомнив об этом, Анна получила крохотную надежду удержаться. Когда она с большей убежденностью, чем этого заслуживала ее надежда, передала пиратам уверения Гринсида, они поверили в них, потому что ни во что другое им верить не оставалось.

– Гринсид не мореход, – с сомнением произнес один из пиратов. – На расстоянии четырех–пяти лиг открытого моря ему никогда не найти нас!

– Я знаю, как подать ему сигнал, – уверенно возразила Анна. – Если поджечь эти сухие сосны, то огонь будет виден достаточно далеко, чтобы держать на него курс!

Это была первая мысль, которая пришла ей в голову, когда она впервые увидела остров.

Действительно, при помощи пороха и намоченной в роме ветоши развести огонь было бы несложно. Но оказалось, что в спешке они забыли захватить с собой пистолет, наличие которого требовали суровые правила мрачного ритуала «отчуждения». Не было пистолетов также и у пиратов: подчиняясь приказу Черной Бороды, они оставили все оружие на борту «Мщения». Тем не менее, трое из них, порывшись в карманах своих рваных штанов, обнаружили кремень и огниво. Они были моряками, а значит – мастерами на все руки. Получив слабый шанс на спасение, они все свои усилия направили на его реализацию. Приготовили факелы из сорванных веток, травы и тряпок и вымочили их в роме, расчистили место на песке с подветренной стороны под сухой сосной и сложили здесь весь горючий материал. Однако подавать какие–либо сигналы сегодня пираты не рискнули из опасения, что Черная Борода крейсирует где–нибудь поблизости и сможет их увидеть. Одну из сосен решено было поджечь завтра ночью, а вторую – на следующую ночь. Таким образом, в перспективе у пиратов было три ночи: три ночи холода, голода и страха. Три ночи отчаяния и надежды. Три ночи ожиданий и молитв для Анны…