Текст книги "Невеста Чернобородого (сборник)"

Автор книги: Рональд Делдерфилд

Соавторы: Джереми Прайс,Пьер Мак Орлан,Артур Конан Дойль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

Лори первым добежал до двери. Сначала у него было преимущество по крайней мере в том, что он был на ступень трезвее остальных. Но затем его оттеснила толпа возбужденных пиратов, которые, зная свое судно, как собственные пять пальцев, не задумывались над тем, каким путем удобнее добраться до провизионной кладовой.

Тич, не спеша, пронзил шпагой тело Захи и так же неторопливо извлек ее из раны. Несмотря на это, он все же был одним из первых, добравшихся до узкого трапа в провизионку. Двое здоровенных головорезов застряли в проходе как раз перед ним, не желая уступить друг другу дорогу и преградив путь для остальных. Тич своим огромным сапогом толкнул их так, что оба кубарем скатились по крутым ступеням трапа. Он невозмутимо прошагал по их извивающимся телам; пираты с визгом и улюлюканьем последовали за ним. Не тревога за Анну, не чувство жалости к ней заставляли пиратов мчаться сломя голову, сшибая друг друга с ног и не обращая внимания на толчки и зуботычины. Любая инициатива кого–нибудь из команды неизменно вызывала в них стадное чувство подражания и то бессмысленное соперничество, которое порой побуждало их садиться в кружок и жечь на медной жаровне серу и мокрую пеньку, с единственной целью установить, кто из них сможет дольше выдержать пребывание в едком дыму.

Приближающаяся толпа горланивших пиратов устроила такой тарарам, что Гринзейлу сгоряча показалось, будто корабль подвергся нападению неприятеля.

– Прячься! Быстрее! – в суетливой спешке крикнул он Анне, которая, оцепенев от ужаса, лежала на спине на куче мешков и глядела на него, словно в трансе. Потеряв от страха всякий интерес к своей беззащитной жертве, Гринзейл заметался по тесной кладовке, сорвал тяжелую крышку с огромной бочки из–под патоки и сунул в нее руку. Убедившись, что бочка пуста по крайней мере настолько, насколько он в состоянии был дотянуться, Гринзейл, не мешкая, нырнул в нее головой вперед.

Испуганный голос пирата помог Анне немного прийти в себя. Она села на своем странном ложе, с трудом соображая, где она и что с ней, и в это время Тич с дюжиной молодцов ворвался в кладовую.

– Что за черт! – заорал Тич. Он огляделся, готовый к любой опасности, и, вероятно, услышал какое–то царапанье или движение внутри бочки, так как схватил фонарь и заглянул в нее. Внезапно вся его массивная фигура затряслась от хохота:

– Ба! Да это Гринзейл – он нырнул в лохань с патокой! И тонет в ней, клянусь Сатаной!

Быстрый в решениях – как и всегда в случае опасности – Тич сообразил, что если он попытается выудить из бочки своего попавшего в беду матроса, то скорее всего затолкает его еще глубже в густую лоснящуюся коричневую жидкость, поближе к смерти. Не долго думая, он выхватил у ближайшего пирата широкий тесак, стукнув его владельца, пытавшегося было возражать, рукоятью по голове, чтобы не терять время на споры, и принялся тяжелым лезвием сбивать обручи с бочки. То, что за одну и ту же провинность он убил одного человека и спасает от смерти другого, не показалось Тичу нелепым, поскольку Захи его рассердил, а приключение Гринзейла он нашел комичным и забавным.

Мощные удары, следовавшие один за другим, заставляли бочку прыгать и сотрясаться. Густые струи патоки брызнули из щелей между клепками. Затем обручи слетели, и бочка развалилась, словно разрезанное на дольки яблоко. При виде Гринзейла пираты завопили от восторга, и пока блестящая пирамида темной густой жидкости медленно оседала вокруг него, они прыгали и бесновались, словно радуясь тому, что их товарищ попал в такое неудобное положение. Тич трясся от хохота.

– Шланги сюда! – орал он. – Четыре матроса на помпу! Пусть дьявол поджарит мой огузок, если мы не должны смыть сироп с этого красавчика!

По мере того как в кладовую набивалось все больше людей с фонарями, пираты заметили Анну, съежившуюся среди мешков. Немедленно десяток рук ухватили ее и вытолкнули прямо в центр замешательства. Лори, пытавшегося было вырвать ее у них, оттерли локтями в сторону. Другие боролись за право быть поближе к Гринзейлу, который, ослепленный патокой, беспомощно стоял посреди толпы, ловя воздух широко раскрытым ртом, кашляя, сопя и отплевываясь. Те, кто не мог пробиться к центру буйного веселья, разрывали мешки с мукой, переворачивали чаны с патокой или карабкались повыше, чтобы опорожнить мешки с рисом или картофелем на головы теснившейся толпы. Вскоре полсотни хохочущих, орущих и стонущих буканьеров барахтались в липкой коричневой массе с Анной, Гринзейлом и Лори в самой середине.

Танти появился в дверях и в диком ужасе заорал при виде всего этого столпотворения. Подобно многим людям его типа, он был аккуратен и щепетилен, как пчела. Он тут же принялся раздавать тумаки направо и налево, и даже пустил в ход свой нож для очистки овощей, однако никто не обращал на него ни малейшего внимания.

Наконец, толкаясь и хохоча, пираты покинули разгромленную баталерку, таща за собой Анну, Гринзейла, Лори и Танти, оставляя на палубе липкие отпечатки босых ног, измазанных в патоке, муке и рисе. Так они протопали по кормовому проходу и поднялись вверх по трапу на полуют, где и появились перед ошеломленными взорами остальной команды, имея вид скорее кошмарных чудовищ, состряпанных из растаявшего пряника, чем человеческих существ.

На палубе во всю заработали отливные помпы с брезентовыми шлангами, и потоки теплой заборной воды хлынули на веселящуюся хохочущую толпу.

Тич, сохраняя личное достоинство, сумел остаться чистым во всей этой кутерьме. Пираты хватали друг друга, толкались, боролись, стараясь подставить соседа под потоки воды из шлангов, фыркали, отплевывались, тогда как те, кто не присутствовал при кульминационном акте спектакля, хохотали, рычали и визжали в пьяном восторге. Затем, из чистой дурашливости, атмосфера веселья внезапно обернулась драмой. Некий мулат, голый по пояс, затесался в толпу и, схватив Анну сзади за волосы, потащил ее за собой. Лори вырвался из рук добродушно боровшихся с ним пиратов и со сдавленным криком ярости ударил мулата кулаком в лицо. Тот мгновенно выхватил нож – и одновременно с этим над палубой грохнул пистолетный выстрел, яркой вспышкой свернув в темноте сгустившихся сумерек. Мулат, скорчившись от боли, схватился за раздробленную руку.

– Ну нет, ребята! – сказал Тич, убирая дымящийся пистолет. – Мы не можем позволить себе ни с того, ни с сего снова остаться без доктора – верно?

Анна вырвалась из толпы и, дрожа, прижалась к кормовому люку. Толпа угрожающе заворчала. Тич повысил голос до крика:

– Утопиться мне на этом месте, ребята – мы идем к Сен–Китсу![44]44
  Сен–Катис – один из группы Малых Антильских (т. наз. Наветренных) островов, отделяющих с востока Карибское море от Атлантического океана.


[Закрыть] Много рома, много женщин–и ни одного военного корабля во всем Карибском море, после того, как мы потопили «Скарборо»! Зачем же нам сейчас перерезать друг другу глотки из–за полуутопленной маленькой карамельки на палочке? Убери ее вниз, Блайт! Забирай свою сестру, парень, прежде чем кто–нибудь примется слизывать с нее патоку!

Хохот разрядил появившиеся было опасные настроения, и команда начала расходиться, усталая и веселая.

Некоторое время спустя в. судовом журнале «Мщения королевы Анны» дневные происшествия были должным образом записаны собственным изменчивым почерком капитана Эдварда Тича:

«Сего дня принял на борт от Боннета хирурга и девицу и поставил их на довольствие. Сего дня заметил» Скарборо»– обвел дураков вокруг пальца – поставил девицу у штурвала, а вся команда попряталась. Сосунки клюнули на приманку и поперли глазеть на чудо. Я держался с подветренной стороны и всыпал им полный заряд из крупных и мелких орудий, из носовых и всем бортом. Не то, чтобы сразу, но все–таки потопил. Из команды потерял девять человек, и сверх того еще девять орали так, как вроде бы были ранены серьезно. Потом возникла чертовски забавная кутерьма в провизионной кладовке. Подстрелил мулата – он проявил плохие манеры по отношению к девице посреди всей компании, а также собственноручно заколол канонира Захи Лонга. Потом все взялись за выпивку и легли на курс к Сент–Китсу «.

Даже для Черной Бороды это был весьма хлопотливый день.

Часть Вторая

Глава 1

В бархатной темноте, с кое–как закрепленными парусами, свободно развевающимися на мачтах подобно небрежно накинутому платью, » Мщение королевы Анны» легко несся сквозь ночь по направлению к Сен–Китсу. Приказав штурвальному держаться курса, весьма приблизительно проложенного по звездам, Израэль Хендс предоставил остальной команде заниматься всем, чем ей заблагорассудится. Это было продиктовано чистым благоразумием, а не просто беспечностью или отсутствием дисциплины, ибо Хендс сознавал, что после такой победы даже матрос, добровольно вызвавшийся стоять на руле, будет мертвецки пьян еще до рассвета, и никто не мог гарантировать, что марсовые не свалятся с салинга[45]45
  Салинг – решетчатая площадка при соединении стеньг с брам–стеньгами (второго и третьего колена мачты).


[Закрыть], забывшись в пьяном сне на своем качающемся насесте. Таковы уж они были по натуре. Человек, сочетавший опасности и бесшабашную разгульную жизнь пирата с нормальным риском и трудностями профессии моряка, обычно становился немного ненормальным; во всяком случае, у него в значительной степени притуплялся естественный инстинкт самосохранения.

И все же, хотя пиратский корабль плыл по пустынному ночному океану без сигнальных огней, без вахтенных и впередсмотрящих, с небрежно поставленными парусами и с полупьяным рулевым у штурвала, он сейчас находился в большей безопасности, чем когда–либо. Теперь на всем пространстве Карибского моря не было ни одного вооруженного судна, которое могло бы потягаться с пиратом в открытом бою. Словно сознавая это, «Мщение» спокойно резал форштевнем поверхность моря, безмятежно переваливаясь на волне и оставляя за кормой светящийся след, подобно гигантскому плугу, вспахивающему россыпи зеленого жемчуга.

Палуба все еще сохраняла дневное тепло, и команда разлеглась на ней живописными беспорядочными группами, каждая из которых концентрировалась вокруг бочонка с густым и черным ромом. Люди ели, пили и развлекались, как умели. Одни, столпившись вокруг музыканта, извлекавшего из скрипки плаксивые, царапающие ухо и душу мелодии о страданиях моряка, утирали с бородатых и обветренных щек слезы сентиментальной жалости к самим себе, хриплыми голосами хором подхватывая припев. Другие, кого дневные опасности и драки не смогли насытить до предела, с риском для жизни повисали над бортом корабля с факелами в руках, пытаясь загарпунить светящихся зеленоватым призрачным светом тунцов и сарганов, которые всплывали на поверхность моря, привлеченные красными отблесками пылающей и брызжущей искрами просмоленной пакли факелов.

В капитанской каюте на корме, восседая в любимом плетеном кресле из тростника, капитан Тич играл в кости со своими ближайшими помощниками и друзьями. Это были пожилые буканьеры, аристократы среди профессиональных грабителей и убийц, чье мастерство, сила или громкая слава позволяли им по пиратскому обычаю требовать к себе обращения:»лорд такой–то» или «лорд сякой–то», и брать себе дополнительную долю при дележе любой добычи. Тич был вдребезги пьян, но не терял контроля над собой и над окружающим. Груды золотых луидоров и дукатов с зубчатыми краями валялись на неприбранном столе. Как и все, к кому богатство приходит без труда и нечестным путем, пираты были фанатичными игроками.

– Куда опять пропала эта проклятая девчонка? – неожиданно спросил Тич.

– Она в лазарете, ухаживает за ранеными и помогает убирать беспорядок, который там натворил доктор, – сообщил Израэль Хендс.

– Вот как, черт побери! – Тич даже потряс головой, помогая себе переварить эту удивительную информацию. Сам он никогда и не пытался проявить какую–нибудь заботу о раненых товарищах, разве что только заносил их имена в бортовой журнал, чтобы впоследствии не возникало споров и кривотолков при дележе и выплате специальных премий за ранения и увечья. Законы пиратов, которые буканьеры чтили с почти комическим благоговением, устанавливали, что за потерю глаза или одной из конечностей потерпевший получает до тысячи дукатов компенсации, и сотню дукатов за потерю фаланги пальца. Ранения тела и внутренних органов не признавались достойными внимания, ибо считалось, что пират, чей желудок не в состоянии переварить мушкетную пулю или осколок гранаты – не пират, а нечто вроде симулянта.

– Ну и как – понравилась девица тем двум парням, или, нет? – спустя некоторое время снова спросил Тич.

– Гринзейл говорит, что они не успели приняться за нее как следует…

– Хо! – с обновленным интересом пьяно осклабился Тич. – Так вот как обстоят дела? Значит, она все еще невеста?

Компания за столом оживилась, зная странную слабость своего вожака. Рожденный во грехе и выросший без семьи, бездомный подкидыш Тич был чрезвычайно щепетилен в вопросах матримониальных и брачных церемоний.

– Которой же будет эта новенькая по счету? – спросил Гиббонс. – Пятнадцатой, или уже шестнадцатой миссис Тич, а?

Тич бросил на него сердитый взгляд.

– Я ведь венчался с ними в церкви, разве не так? – свирепо спросил он. Правду сказать, он и сам удивлялся этой своей слабости в такой же степени, в какой она забавляла остальных. – Я не желаю, чтобы хоть один из моих сыновей не знал, кто его отец! Пятнадцать жен, или пятьдесят – какая разница, если все оформлено честь по чести, как этого требует Библия?

Он схватил флягу с ромом и добрым глотком восстановил утраченное душевное равновесие.

– А что вы подарите ей на свадьбу, капитан? – усмешка на расплывшейся физиономии Гиббонса была льстивой и заискивающей. Он чувствовал, что его дерзость едва не зашла слишком далеко.

Тич обнажил в широкой ухмылке два ряда пожелтевших от табака зубов.

– Себя! – после небольшой паузы заявил он. – И этого достаточно, я полагаю!

Новый взрыв хохота последовал за этим заявлением, потому что успехи Тича в этой области уже превратились в веселую, хоть и несколько фривольную легенду.

– Да, да! – повторял Тич, довольный своей шуткой. – Я подарю ей самое лучшее, что у меня имеется – самого себя!

И он, запустив пятерню в бочонок со съедобными моллюсками, с удовольствием отправил себе в рот целую пригоршню.

В ярком свете солнечного утра, зеленоватом от многочисленных бликов, отраженных со сверкающей спокойной поверхности океана, Анна украдкой пробиралась по кормовому трапу к каюте Черной Бороды. Ей было необходимо раздобыть себе приличную одежду. Повсюду в проходах и на палубе барка в живописных позах валялись спящие пираты, наполняя воздух густым храпом и не менее густым винным перегаром. Анна старалась ступать осторожно, на цыпочках, боясь разбудить кого–нибудь из них. Она отлично понимала, что это было бы не менее опасно, чем попасть в лапы к молодому игривому и неуклюжему медведю.

Анна чувствовала себя удивительно бодрой и свежей, несмотря на долгие часы, проведенные среди стонов и мук в гнетущей и одуряющей атмосфере госпитального отсека. Лори искусно управлялся с ранеными, оперируя их с грубой профессиональной уверенностью. Кровь, нечистоты, тяжелый запах искалеченных, изломанных болью тел не вызывали у Анны отвращения, ибо она всецело была поглощена трагедией, разыгрывавшейся перед ней на тускло освещенной фонарем сцене. Руки ее покрылись синяками от судорожных пожатий пожилых и бородатых мужчин, окликавших ее на пороге смерти, называя матерью, дочерью или именем девушки, которая когда–то была им дорога. Лишенные обычной наглости и самоуверенности в свои последние минуты, умирающие пираты неожиданно оказывались застенчивыми, робкими и до странности одинокими людьми. Они изо всех сил старались вспомнить забытые молитвы, словно литания была паролем, который они должны были произнести, прежде чем войти в распахнувшиеся перед ним ворота смерти.

Анна осторожно подняла защелку на двери каюты Тича. Черная Борода спал на своей огромной кровати, шумно дыша, с лицом, покрытым крупными каплями пота. Он был полностью одет, и даже в сапогах; на полу, под его бессильно свисавшей с кровати рукой, лежала груда золотых монет. Очевидно, сон одолел его, когда он подсчитывал свой выигрыш, словно ребенок, захвативший с собой в постель любимую игрушку. Анна с минуту смотрела на него, припоминая многочисленные шрамы, покрывавшие его тело. Теперь она понимала, какими ужасными ранами были они когда–то. Она поймала себя на мысли о том, будет ли он также молиться и вспоминать забытые имена, когда придет его черед умирать…

Тич с глубоким стоном повернулся в постели. Монеты под его рукой рассыпались, звеня, но этот звук не разбудил его. Анна тихонько проскользнула в гардеробную, осторожно прикрыв за собой дверь.

Теперь она спокойно могла выбрать себе подходящий костюм, и здесь, среди такого разнообразия богатых материй, это было поистине восхитительным занятием, поскольку давало пищу самой изощренной фантазии. Тем не менее, Анна решила свести до минимума свой женский облик. В одном из сундуков, наиболее разукрашенном орнаментом и принадлежавшем некогда, очевидно, какому–нибудь испанскому гранду, она нашла пару черных сатиновых бриджей, достаточно плотных, чтобы быть теплыми. Ей все еще трудно было свыкнуться с тем, что каждый новый день здесь, в благодатном климате тропического моря, хоть и рождается прохладным, как в Шотландии, вскоре неизменно наполняется дрожащим ослепительно–золотым зноем.

Она выбрала себе шелковую рубашку, в изобилии украшенную кружевами, и излишнюю длину подола отрезала коротким мадагаскарским кинжалом, блестевшим вдоль лезвия серебряной насечкой.

Анна одевалась медленно, наслаждаясь роскошью мягкой чистой одежды. Она зачесала волосы назад одним из сломанных гребней Тича, предварительно очистив его от черных жирных волос, жестких, словно стальные пружинки. Завершив прическу подходящей по цвету лентой, Анна отмерила кусок приглянувшегося ей зеленого шелка на кушак и уже собралась отрезать его своим острым серебристым кинжалом, как в это время дверь распахнулась, и на пороге выросла фигура Тича.

– Эй, возьми–ка мой нож! – крикнул он. – Держи!

Он бросил нож с кажущейся небрежностью, но лезвие с тупым стуком уверенно вонзилось в рулон шелка у самой руки Анны.

– Благодарю вас, у меня есть свой, – невозмутимо ответила девушка.

– Ах, вот как? – Тич был разочарован, как мальчик, которому не удалось напугать или смутить ее. Он вошел в маленькую каюту и, положив руки на плечи Анны, принялся поворачивать ее перед собой.

– О, бриджи! Очень разумно. Пусть меня заплюет дьявол, девочка, если мы не сделаем из тебя толкового пирата!

На губах Анны заиграла озорная усмешка.

– А знаете, ведь я уже была пираткой! – сказала она. Озадаченный вид капитана окончательно развеселил ее:

– Мы, бывало, играли в пиратов в саду старого Маккензи, нашего соседа, – пояснила Анна. – Мы брали на абордаж его яблони, которые были испанскими галеонами и поэтому подлежали разграблению. Я была капитаном Киддом, а моя подружка Флора – капитаном Генри Мейнерингом.

– И случалось вам попадать в плен? – с лукавой усмешкой в глазах поинтересовался Тич.

– О, ему долго не удавалось нас захватить! Но однажды он со своими собаками застал нас на дереве и предъявил ультиматум: либо он задаст нам трепку, либо пожалуется родителям. Нам пришлось согласиться на первый вариант, потому что отец Флоры был священником в Лористауне…

Этот маленький комический случай ужасно развеселил Тича:

– Ваш сосед был ловкий пройдоха! Ей–богу, он знал, какую сделку вам предлагает! Клянусь Сатаной, несколько Румяных яблочек – слишком дешевая цена за право отшлепать пару розовых девичьих задков! И давно это случилось?

Лицо Анны залилось румянцем:

– Это было прошлым летом…

– Надо бы поглядеть, не осталось ли там синяков! – снова захохотал Тич. Он явно собирался использовать до конца выгодную ситуацию. – Так, значит, вы непрочь и своровать по мелочам, если что где плохо лежит, да?

– Это было вовсе не воровство! – возмущенно вспыхнула Анна. – То–есть, конечно… Я хочу сказать, что мы никогда не считали это воровством. Таким, как… Ну, как…

– Как то, которым занимаюсь я, например? – добродушно прищурясь, подхватил Тич. – Так ведь и это тоже не воровство. Воровство – низкое, подлое занятие, пригодное только для трусов. Мы же воюем, голубушка, – а война, несомненно, достаточно мужественная профессия!

– Война?

– Конечно! – воскликнул Тич. – Война тех, у кого ничего нет, против тех, кто имеет все! На своем корабле – я король, и я нахожусь в состоянии войны со всем миром, как и любой король, если он того пожелает! Каждый честный пират из берегового братства скажет тебе то же самое. Причем это не пустая выдумка и не отговорка для успокоения совести, – нет, это чистая правда, как мы ее понимаем! Вздумается, например, английскому королю затеять войну – и тогда всякое честное судно, которое только держится на плаву, становится либо буканьером, либо призом, в зависимости от того, кто из них покрепче или посмелее. Но наступает мир – и храбрым парням приходится снова превращаться в ничто, подыхать с голоду или жрать вонючую солонину за нищенскую плату, на которую не проживет даже огородное пугало! Те, кто рискует жизнью во время войны, убивая или погибая, отправляясь на дно ко всем чертям или захватывая призы во имя его величества короля, – да, да, и теряя при этом также руки и ноги! – вдруг становятся негодяями, совершая то же самое для себя! А ведь прежде считалось, что они делают святое дело. Значит, для короля можно и грабить, и убивать, а для себя самого – нет? Ну, тогда я – король! И я благословляю своих подданных на ратные подвиги!

Анна наконец завязала свой шелковый кушак вокруг талии и оглянулась в поисках зеркала, чтобы полюбоваться достигнутым эффектом.

– Эти парни, – продолжал Тич, показывая жестом, что он имеет в виду своих пьяных головорезов, – все были честными моряками. Ни один из них не ушел в море с тем, чтобы стать пиратом. Но в море приходится работать до седьмого пота и кровавых мозолей, чтобы набить мошну какого–нибудь жирного бристольского купца, которого стошнит, если он увидит мясного червя в своей бороде, но который считает, что для матроса и такая жратва – слишком большая роскошь! Потом начинается война, и парня заставляют сражаться, – а ведь это тоже профессия, ремесло, которому обучаются с трудом и риском. И, выучившись этому ремеслу – неужели же человек должен оставить его, потому что где–то какой–то напыщенный индюк вздумает подписать бумажку о мире? А?

– Да, да, конечно, – рассеянно ответила Анна. – То–есть, я хочу сказать – нет…

Она сделала несколько шагов по каюте и с огорчением заметила, что ее новые сатиновые бриджи слишком тесно обтягивают бедра. Пожалуй, их нужно будет потом распустить в швах, потому что материал превосходный, и жаль от них отказываться. Анна с удовольствием провела по бриджам рукой. «Как кожица на сливе», – подумала она про себя, а вслух сказала:

– Наверное, у вас не найдется иголки с ниткой, капитан?

– Что? Иголки с ниткой? – Тич подошел поближе и со странной кривой усмешкой поглядел на Анну сверху вниз. – Ах ты, маленький храбрый бесенок! Значит, ты взаправду решила обосноваться здесь со своей корзинкой для рукоделия? Выходит, ты и впрямь ничего не боишься, а?

Он грубо притянул ее к себе:

– Ну–ка, посмотрим, насколько я прав! Посмотрим, посмотрим…

Почувствовав его силу, Анна непроизвольно охнула. Тело капитана было твердым, как дерево. Когда он прижал ее к переборке, ей вдруг вспомнилось, как однажды в детстве одна из отцовских лохматых лоулендских рабочих лошадей прижала ее к стенке стойла. Ей даже показалось, будто она снова ощущает твердый лошадиный бок и шершавую колючую гриву. Отец, придя тогда ей на помощь, сказал, не повышая голоса: «Стой спокойно, Анна, не дай ей почувствовать, что ты испугалась. Стой спокойно…» Теперь, попав в лапы Тича, Анна вспомнила этот совет и не делала никаких попыток освободиться.

Тич, казалось, чувствовал себя на вершине блаженства:

– Знаешь ли что, козочка? Когда мы завтра придем в Сен–Китс, я на тебе женюсь! Что ты на это скажешь, а?

Анна ощущала острый мускусный запах его разгоряченного тела, жар которого проникал даже сквозь пропотевшую во время сна рубаху. Она ничего не ответила.

– Я спрашиваю: что ты на это скажешь?

Он встряхнул ее так, что Анне стало больно от железных пальцев, впившихся в ее плечи.

– Если вы… дадите мне возможность… я вам отвечу, – с трудом проговорила она, почти задыхаясь. С минуту Тич еще держал ее, явно обескураженный, но затем медленно ослабил объятия.

– Что ж, я вам отвечу, – повторила Анна, оправляя свой смятый костюм. – Во–первых, я не уверена, что вполне доверяю вам, капитан Тич, потому что вы уже дали мне несколько обещаний, выполнения которых я до сих пор жду. Кроме того, если бы я даже и была склонна выйти замуж за джентльмена… э–э… вашего звания и ранга, то об этом не спрашивают в подобной манере. Отсюда я полагаю, что это, должно быть, своеобразная шутка, а я, к сожалению, слишком тупа, чтобы понять ее!

– Джентльмена моего звания и ранга? – подхватил Тич те ее слова, которые больше всего его заинтересовали. – Это я–то – джентльмен со званием и рангом? И какого же ранга джентльменом я, по–твоему, являюсь?

У Анны чуть было не вырвалось, что она вообще не считает его джентльменом; но он даже отступил от нее на шаг, и на лице его отразилось такое уморительное желание поскорее услышать ответ, что она сочла неблагоразумным отказываться от столь многообещающего начала игры.

– Ну… – неуверенно протянула она. – По званию вы, скорее всего, капитан…

– Клянусь богом, это так! – самодовольно рявкнул Тич. – И я ношу это звание по праву, поскольку таковым и являюсь!

– В таком случае, хотя я и не помню, имеется ли в табеле о рангах упоминание о пиратском корабле, но в книге этикета говорится вполне ясно, что при распределении мест за столом, а также во время приемов или представлений, капитан военного судна – даже иностранного – имеет преимущества перед полковником и младшим сыном эрла или барона, а на борту собственного судна у него преимущество перед всеми, кроме членов королевской семьи и Министра Короны. Я довольно много времени провела за изучением подобного рода вещей в пансионате мисс Хукер.

– Ах, вот как?

– Да, капитан Тич, и я очень удивлена тем, что джентльмен вашего положения ведет себя так, как вы вели себя утром и ведете себя сейчас!

Анна, следуя наставлениям мисс Хукер, невольно подражала также ее тону. Опешивший капитан ошеломленно заморгал глазами, но затем его физиономия начала медленно расплываться в улыбке:

– Эй, эй – погоди–ка минутку! Ты, кажется, собираешься читать мне нотации? Не торопись, голубушка! Я не какой–нибудь модный щелкопер, – я мужчина, в чем ты скоро убедишься! И у тебя не будет нянек, чтобы прикладывать примочки к синякам, когда я тебе это продемонстрирую!

– Воистину, капитан Тич, вам должно быть стыдно говорить со мной таким тоном! У нас в Шотландии есть предводители кланов, которые спят на земле со своими людьми и едят простую, грубую пищу. Однако это благородные люди и джентльмены чести. И хотя они так же, как и вы, завоевали свои титулы в бою, ведя своих людей к победам, они никогда не посмеют нарушить обещания, данного ими леди!

– Возможно, – пожал плечами Тич. – Ты лучше скажи–ка, что это за обещание, о котором ты мне все уши прожужжала, словно пчела?

– Вы обещали, – холодно ответила Анна, – что дадите мне два пистолета и научите с ними обращаться, чтобы я могла защитить себя от тех из вашей команды, кто не является джентль… ну, кто будет плохо себя вести по отношению ко мне. Не думаю, чтобы я смогла по–настоящему убить человека, но напугать его…

– Однако, ты сделала чертовски удачную попытку прострелить мне башку! – улыбнулся Тич. Анна покраснела:

– Я тогда очень испугалась… – виновато проговорила она. – Но ведь вы же сами потом убили человека, который покушался на мою честь. Мне сказал об этом Лори. Конечно, это ужасно, но… Мой отец, например, тоже убил нескольких человек в споре, касавшемся вопросов чести, а Лори заколол по крайней мере двух джентльменов на Дуэли… Я хотела сказать, что очень сожалею о случившемся, капитан, и в то же время глубоко признательна вам за то, что вы рисковали жизнью, защищая мою честь. Я думаю, что это был благородный поступок, хотя и надеюсь, что вам больше не придется его повторить!

Тич, который уже совершенно позабыл о Захи Лонге, должен был напрячь мозги, чтобы сообразить, о чем, черт побери, толкует эта девчонка.

– А–а, – протянул он, с трудом пытаясь подавать усмешку. – Да, конечно, это было чертовски благородно с моей стороны! Так ты говоришь, за столом я должен занимать такое место, словно я почище графа, да?

Это сообщение было для него поистине ошеломляющей новостью.

– Младшего сына эрла, капитан Тич!

– Черт побери! А я даже и не подозревал об этом!

Тич был не единственным среди пиратов, кого одолевали честолюбивые стремления казаться лучшими, чем они были на самом деле. Серьезность, с которой старшие по званию и положению буканьеры именовали себя «лордами», тщеславие, которое заставляло их выцарапывать грубые подобия гербов на рукоятках своего оружия, тот факт, что не было в мире ни одного пиратского капитана, который не изобрел бы собственного флага для украшения мачт своего судна, – все это явственно свидетельствовало о том, что каждый из них (хотя в большинстве своем все они были безродными отщепенцами) тешил себя иллюзиями, будто он в той или иной степени принадлежит к аристократам, будучи незаслуженно забытым и обойденным судьбой.

– Скажи–ка, а может ли это дать мне право носить титул и иметь собственный герб, если я, предположим, переберусь в Лондон, и меня до той поры не повесят? – заинтересованно спросил Тич. Что ж, ничего плохого не было в том, чтобы знать о подобных вещах, хотя, конечно, трудно было ожидать, что они когда–нибудь осуществятся.

– Любой джентльмен со званием и положением может быть удостоен дворянского титула и права на ношение собственного герба, капитан Тич!

– Разрази меня гром! – сказал потрясенный Тич. – Чтоб меня смыло за борт через кормовой клюз!

Он подошел к кровати и тяжело опустился на нее.

– Надеюсь, вы не сочтете за грубость, капитан, если я напомню вам о пистолетах?

– Что? Ах, да – пистолеты! Конечно же, ты получишь пистолеты, поскольку я дал тебе слово джентльмена. У тебя будут два маленьких хорошеньких пистолета с серебряными рукоятками, которые не стыдно носить и королю! Слишком малы для мужских ладоней, но убивают они достаточно ловко. В синем бархатном ящичке на полке в… нет, лучше я сам достану их для тебя!

Он исчез в кладовой с сокровищами и через некоторое время вернулся с великолепной маленькой синей шкатулкой, отделанной золотым орнаментом в испанском стиле.