Текст книги "Алакет из рода Быка"

Автор книги: Роман Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава XIV
Хуннский каган Чжи-чжи. Алакет и Тудаменгу

В живописной зеленой долине, между двух горных хребтов у истоков полноводного Орхона, расположилась обширная ставка хуннского кагана. Вокруг паслись стада лошадей, овец, верблюдов. Виднелись войлочные кибитки. Стан кагана окружен мощным земляным валом и каменными надолбами. Ставка поражала многолюдством. В центре, среди множества кибиток воинов и старейшин, сиял, ослепляя глаза, затканный цветами шелковый шатер кагана. Перед ним ярким пламенем горели костры, священный огонь которых должен был отгонять злых духов от жилища повелителя державы Хунну.

В шатре, на раззолоченном и украшенном дорогими каменьями троне, восседал коренастый, приземистый и тучный человек лет шестидесяти, одетый в просторный шелковый халат. Трое слуг держали над ним большие зонты. Это был правитель хуннов – Чжи-чжи-каган. [35]35
  Чжи-чжи(Хутуус). – Хуннский каган (56–33 годы до новой эры). Долгое время вел междоусобную войну за власть со своим братом Ойханом.


[Закрыть]По обе стороны трона стояли старейшины знатнейших родов, сзади расположилась дружина телохранителей в железной броне и остроконечных шлемах. Напротив трона сидел, поджав под себя ноги, шаман Абохай. Коричневое, сморщенное лицо его, похожее на печеное яблоко, украшали редкие седые усы.

Пучки ярких лент и разноцветных перьев свисали с шапки на лоб и клочковатые брови шамана. Абохай ближайший советник кагана. Они встретились впервые, когда еще безвестный Чжи-чжи жил среди сородичей, мечтая о славе предков, но не смея приблизиться к ставке, где сидел на троне каганов грозный Уянь-Гюйди. [36]36
  Уянь-Гюйди. – Хуннский каган 60–58 годов до новой эры. Пытался в борьбе с сепаратистскими стремлениями хуннских князей и старейшин укрепить единство распадающейся державы массовыми преследованиями и казнями непокорных вельмож. Погиб в результате восстания, поднятого против него хуннской знатью.


[Закрыть]

Безжалостно расправлялся Уянь-Гюйди с каждым, кто противился его воле или кого он считал своим соперником. Тяжелая рука правителя пришлась не по нраву вельможам. Собственные братья кагана поднялись против него в союзе с недовольными князьями. Вознесенный волной мятежа, вступил на трон, перешагнув через труп прежнего кагана, новый правитель – Ойхан. При нем Чжи-чжи стал восточным чжуки-князем, заняв второе после Ойхана место в государстве. Но и осторожное правление Ойхана не привело к спокойствию. Четверо князей в разных местах державы хуннов объявили себя каганами. Пять каганов боролись за власть в стране.

В это смутное время восточный чжуки-князь не вступил в ряды друзей кагана. Не примкнул он и к ойхановым врагам. Он притаился, словно тигр в камышах, и выжидал.

– Наше время еще не пришло, – говорил князю Абохай.

– Но скоро придет! – отвечал уверенно князь.

Четверо князей пали в борьбе с Ойханом. С поредевшим и усталым войском правитель вернулся в ставку на Орхон. Дружина его стала подобна богатырю, одолевшему в неравном бою врагов, но истекающему кровью от тяжелых ран. Достаточно одного удара, чтобы повергнуть его. И Чжи-чжи нанес этот удар. Не имея сил сопротивляться, Ойхан бежал на юг с частью орды. Чжи-чжи был упоен успехами. Никогда, казалось ему, власть кагана не была так сильна, как сейчас. Никто более не в силах грозить владыке хуннов.

Пылкий и порывистый Узун-Дугай сложил голову в боях с Ойханом, а сам Ойхан, которого не спасли от свержения его осторожность и предусмотрительность, скитался где-то в далеких южных пустынях.

– Пришло время, – говорил вельможам каган, – решить судьбу моего недостойного брата. Великое небо благословило меня повелевать всеми странами, на кои когда-либо ступало копыто хуннского коня, и возродить наше былое могущество!

Готовьте дружины. Пройдя черными песками, мы обрушимся на жалкие остатки войск Ойхана и либо захватим его, либо совсем изгоним из наших степей…

– Не забудь, отец, – заметил рослый и широкоплечий сын кагана Гюйюйлишу, [37]37
  Гюйюйлишу. – Сын Чжи-чжи-кагана, носил титул Западного великого предводителя.


[Закрыть]– что на севере от нас остаются непокорные племена кыргызов и динлинов. Семь лет назад они пытались посадить на трон Узун-Дугая, а ныне снова наточили стрелы и только и ждут, когда мы повернемся к ним спиной.

– Кыргызы, динлины! – гневно воскликнул каган. – Да что же это за вечное зло для нас? Придешь с войском в землю кыргызов – динлины ощетиниваются оружием. Обрушишься на Динлин – кыргызы готовят удар тебе в спину! Сколько раз ходили прежние каганы против динлинов! Опустошали их землю, жгли селения, облагали данью, делали своими рабами! Проходило несколько десятков лет, и снова орды динлинов угрожали Орхону!

– Ну что ж, – заметил шаман, – ведь они одной крови с нами, хотя и ниже по рождению.

– Как? – воскликнул Гюйюйлишу. – Эти дети волка одной крови с нашими славными предками?

– Да, я тоже слышал об этом, – подтвердил Чжи-чжи, – расскажи нам, что знаешь об этом, Премудрый.

– Ну, слушайте, – начал, помолчав Абохай. – В давние времена у одного кагана родились две дочери необыкновенной красоты. Многие князья и старейшины добивались получить их себе в жены. Но каган сказал: «Могу ли отдать человеку такую красоту? Я подарю их небу». Итак, он велел построить в северной стороне роскошный терем и поселил там дочерей. Через некоторое время мать пожелала взять их обратно, но каган сказал: «Еще не пришло время». Вскоре после этого старый волк стал сторожить дочерей кагана. Он вырыл себе нору под теремом и вечерами долго выл, подняв морду к месяцу. Тогда младшая дочь сказала: «Отец поселил нас здесь, желая предоставить небу, а ныне пришел волк. Я сойду к нему. Может быть, его приход имеет счастливое предзнаменование». Старшая дочь кагана пришла в ужас: «Что ты задумала, сестра? Это животное! Не срами родителей!» Но та не послушала. Она вышла к волку. От них-то и родились предки динлинов. Поэтому когда динлины поют песни, то воют подобно своему мохнатому пращуру, и мы зовем их детьми волка.

Абохай кончил рассказ. Некоторое время все трое молчали. Но вот Чжи-чжи встрепенулся:

– Все это весьма поучительно, что ты поведал нам, Премудрый, но дело сейчас не в этом. Я думаю о том, как обезвредить это змеиное гнездо на севере моих владений?..

Маленькие глазки шамана словно угольки сверкнули из-под бровей:

– Я дам тебе совет, каган! Но ты должен быть решителен. Опасен союз динлинов с кыргызами. Может стать опасным и Ойхан. Иные из твоих врагов перебегают к нему. Послать часть войск на север значит ослабить ставку. Я предлагаю другое. Возьми всю орду. Присоедини к ней войска покоренных тобою племен и брось все это в землю кыргызов. Оставь и сам ставку на Орхоне. Разрушь и уничтожь все вокруг и перенеси свое местопребывание на север. Пусть Ойхан, если он вздумает явиться сюда, застанет на Орхоне пустыню. Он не в силах будет сразу продолжать путь на север. А ты наводни своими войсками кочевья кыргызов, наполни их пастбища своим скотом и утверди там свою ставку. Они вынуждены будут оставить свою землю. Но куда они пойдут? На западе лежат владения исседонов, которые хотя и ненавидят тебя, но дрожат перед твоим славным и грозным именем. На востоке от них – земли подвластных тебе племен. У них останется один путь – на север, в горы, к их союзникам – динлинам. А когда двое равных и свободных оказываются вместе на одной земле, то ни один не отдаст добром другому мест своих поселений, кочевий или пастбищ. И тогда между динлинами и кыргызами вспыхнет вражда. А когда сердца их до краев наполнятся злобой и местью, ты предоставишь им истреблять друг друга, с отборными дружинами бросишься на юг и нанесешь удар презренному Ойхану. Действуй так, каган, и ты возвысишься, как никто!

Каган просиял.

– Воистину, – воскликнул он, глядя на Абохая, – ты недаром носишь свое прозвище – Премудрый!

Горячее степное солнце жарким дыханием опалило землю. Далекие синеватые горы, казалось, плыли в дрожащих струях воздуха. Густые высокие травы тронула желтизна, и они никли к земле словно войско, скошенное стрелами врагов. Легкий ветерок с юга обжигал лицо и нес серую пыль, которая хрустела на зубах. По равнине рассыпались отряды всадников в шерстяных и кожаных халатах. Среди остроконечных шапок и непокрытых голов с развевающимися волосами выделялись железные и медные шлемы военачальников. Солнце высекало искры из лезвий коротких прямых мечей и наконечников копий. Среди воинов можно сразу различить стройных, черноглазых кыргызов, с деревянными и костяными защитными пластинами на груди и плечах, широкоскулых массивных ухуаньцев – их было немного, – высоких белокурых динлинов, которые держали в руках вместо мечей свое излюбленное оружие – клевцы на длинных рукоятях.

На невысокой возвышенности, под значком на длинном шесте с бронзовым изображением изогнувшегося в прыжке барса восседал на белом коне стройный широкоплечий военачальник с волнистой русой бородой. Он еще молод, но серьезный и строгий взгляд выдавал недюжинный ум. Его окружали несколько всадников. Один из них, молодой кыргыз, с ног до головы покрыт пылью. Лоснящиеся от пота бока его коня тяжело вздымаются.

– Начальник, – говорил юноша прерывающимся голосом, – стан кагана в трех переходах от нас. А передовые отряды его будут здесь раньше, чем солнце начнет клониться к закату. Мы столкнулись с ними за ближними холмами!

– Удалось ли тебе узнать, – спросил молодого воина один из полководцев, пожилой ухуанец с рябым лицом, – кто ведет передовые отряды хуннов?

– Удалось, почтенный Гюйлухой. Во главе их стоит старейшина Тудаменгу, и число всадников его немногим более, чем у нас.

– Будь осторожен, Алакет, – обратился к русобородому военачальнику одноглазый старик кыргыз, – Тудаменгу – старая лиса, знает много военных хитростей. Ведь я сражался бок о бок с ним в войсках покойного Дугая…

– Кюль-Сэнгир прав, – поддержал старика третий военачальник средних лет, голубоглазый динлин на вороном коне, – да ты, Алакет, и сам хорошо знаешь, что, если Тудаменгу упорно бьется лицом к лицу с врагом, это значит, что часть войска его уже двинулась в обход, чтобы ударить в спину. А если его хунны начали отступать, жди, что где-нибудь в овраге преследователей караулит засада!

Алакет задумался. Но вот он поднял глаза, обвел взглядом военачальников, и они замерли в седлах, ожидая приказаний.

– Тудаменгу хитер, – сказал Алакет, – но мы должны оказаться хитрее. Войско его немногим более нашего. Устроит ли он засаду или попытается нанести удар в спину, он должен будет разделить войско на две части, каждая из которых будет слабее наших неделеных сил. Мы поставим в центре отряды твоих динлинов, Бандыр, – обратился Алакет к военачальнику на вороном коне, – а кыргызы Кюль-Сэнгира займут правое и левое крыло. Когда Тудаменгу вступит в бой, вы должны начать медленное отступление, но ни в коем случае не обращаться в бегство и не расстраивать своих рядов. При этом центр должен податься назад больше, чем крылья.

Когда хунны достаточно втянутся в мешок и расстроят свои ряды, твои воины, Кюль-Сэнгир, ударят на них с боков и постараются охватить их и сзади. Твои ухуаньцы, Гюйлухой, станут во второй линии наших войск. А во все стороны ты вышлешь дозорных. Если они заметят идущую на нас вторую часть войска хуннов, то ты оторвешься от наших главных сил, постараешься внезапно напасть на этих хуннов и задержать их до тех пор, пока мы не заставим Тудаменгу отступить, хотя бы на время. Тогда мы поможем тебе. Если вторая часть войска хуннов не появится, ты в решительный момент поможешь Кюль-Сэнгиру окружить и уничтожить главные силы Тудаменгу… И да помогут вам духи предков!

Войско хуннов быстрой рысью двигалось по степи. Лес копий щетинился над головами всадников на низеньких косматых конях. Далеко впереди, на холмах, черными пятнышками маячили передовые разъезды. В центре войска, окруженный телохранителями в шлемах и пластинчатых панцирях, покачивался в седле Тудаменгу. Седоватые усы старейшины свисали по обеим сторонам квадратного подбородка. Карие с желтизной, как у дикой кошки, глаза зорко следили за степью. Среди полководцев Чжи-чжи Тудаменгу считался едва ли не лучшим. Судьба связала его с новым каганом еще во времена правления Ойхана. Когда положение Узун-Дугая – неудачливого претендента на хуннский престол – пошатнулось, его вельможи стали перебегать в лагерь Ойхана. Но Тудаменгу сохранил верность слову. После кровопролитной битвы, в которой войска союзников Дугая потерпели сокрушительный разгром, а князя обезглавили, Тудаменгу ушел на север и снова начал собирать силы для борьбы с Ойханом. Тогда-то в его лагере и появился шаман Абохай.

– Князь Чжи-чжи не одобряет действий брата, – говорил шаман, – Узун-Дугай был достоин занять престол каганов. Чжи-чжи хочет наказать братоубийцу – Ойхана. Все, кто любит справедливость, идут сейчас под боевые значки Чжи-чжи. А такой прославленный полководец, как ты, почтенный Тудаменгу, конечно, по праву займет самое почетное место в его шатре!

И Тудаменгу привел к шатру Чжи-чжи остатки дугаевых войск, усилив и без того достаточно могущественного восточного чжуки-князя.

В то время как обрывки этих картин прошлого проносились в седой голове старого вельможи, желтоватые глаза его продолжали зорко скользить по степи и гребням холмов. И вот он увидел, как от черных пятнышек разъездов стали отделяться едва заметные точки, двигавшиеся по направлению к войску. Вскоре они выросли, и теперь можно было разглядеть фигурки всадников, мчавшихся во весь опор. Мелькнула мысль: «Враг близко…» Старейшина придержал коня.

– Позвать начальников отрядов! – приказал он телохранителям.

И военачальники собрались: старые и молодые, стройные и коренастые. Глаза их горели храбростью хищников и жаждой добычи. Старый Тудаменгу любил этот блеск в глазах своих воинов.

– Скоро начнется бой, – обратился старейшина к собравшимся, – помните, что мы должны завлечь противника в засаду. После первой же схватки сделайте вид, что вы ошеломлены ударом, поворачивайте коней и уходите в степь… И да поможет вам счастливая звезда непобедимого Чжи-чжи-кагана!

Войско перевалило через холм. И глазам хуннов открылась обширная равнина, на которой вдали вытянулось несколькими длинными линиями войско кыргызов. Тревожный холодок тронул сердца хуннских всадников. Наверное, тот самый, что шевельнулся в этот миг в душе Бандыра, Гюйлухоя и молодых кыргызских воинов. Руки напряглись, сжимая оружие, сузились зоркие глаза. Стрелы легли на тугие основы луков.

Хунны взяли копья наперевес и, оглашая степь раскатами боевых возгласов, помчались вниз на равнину навстречу кыргызам.

Вот стали видны застывшие суровые лица воинов Алт-бега. Запели первые стрелы. Рухнул на всем скаку на землю раненый хуннский конь, подмяв под себя седока. Второй хунн, пораженный стрелой в живот, с гримасой мучения скорчился в седле.

Юношу кыргыза стрела поразила в горло. Лицо его покрылось мертвенной синевой, на губах показалась кровь. Судорожно сжав стрелу руками, он повалился навзничь на круп коня…

Воины сошлись вплотную. Над головами взвились мечи и клевцы. Лязг железа, ржание коней, проклятия сражающихся, стоны раненых. Но вот Тудаменгу, вертевшийся на коне среди своих телохранителей в задних рядах войска, взмахнул рукой. Надрывно завыли рога, и хунны, повернув коней, помчались назад, к холмам, поворачиваясь в седлах, чтобы послать на скаку пернатую стрелу. Но, к удивлению Тудаменгу, кыргызы не бросились преследовать врага. Подобрав раненых, они отодвинулись и вновь остановились, как-будто ожидая чего-то.

– Повторить натиск! – решил Тудаменгу. – Надо узнать, что надумали военачальники Алт-бега.

И снова всадники на косматых конях, разгоряченные боем, опьяненные кровью, понеслись навстречу кыргызам. Тудаменгу видел с холма, как под натиском хуннской конницы дрогнул центр войска Алт-бега, как за ним начали отодвигаться назад и оба крыла. Отступление тюльбарийцев не было похоже на стремительное бегство, когда хотят заманить противника в западню. В действиях кыргызов чувствовалась какая-то нерешительность. Казалось, они не хотят оставить равнину без боя, но боятся перейти в наступление. Мелькнула мысль: «Все племена кыргызов сбиты хуннами со своих мест. Неудивительно, если после этого страх сковал сердца воинов Алт-бега! А страх перед противником – верный залог поражения».

И Тудаменгу воскликнул:

– Эй, гонцы! Скачите к отрядам, и пусть усилят натиск.

Бой затягивался. Тудаменгу с неудовольствием видел, что отступавшие тюльбарийцы сохраняют стройность своих рядов, тогда как преследующие их хунны расстроили ряды. Он видел, что, тесня центр кыргызов, хунны оставили с обоих боков от себя значительные массы вражеской конницы.

В сердце старейшины закралась тревога: «Ведь если кыргызы опомнятся, они ударами с крыльев сомнут потерявших строй хуннских всадников! Надо смять их, рассеять по степи, уничтожить немедленно!».

И Тудаменгу решил довершить разгром тюльбарийцев силами окружавшего его отборного отряда телохранителей. Вновь завыли рога, заухали боевые бубны. Припав к шеям коней, сверкая на солнце броней, телохранители кинулись в сражение. В первой шеренге мчался, размахивая мечом, сам Тудаменгу. Мгновение – и бронированная масса телохранителей влилась в ряды сражающихся. Под сокрушительным натиском дрогнул центр войска кыргызов. Но тут же Тудаменгу услышал, как с обеих сторон от него раздался торжествующий клич врагов, и воины обоих крыльев хуннского войска, смятые внезапным ударом, заметались по степи. «Так вот где ловушка!»

– Назад! – истошным голосом заорал Тудаменгу. Но раньше, чем рога донесли его приказ до слуха всадников, из-за обоих крыльев Алт-беговой дружины вырвались конные массы ухуаньцев, до этой минуты не принимавшие участия в бою, и понеслись наперерез отступающим хуннам. Бой разгорелся с новой силой. Кыргызов вдохновляла копившаяся веками ненависть против угнетателей; хунны бились с храбростью отчаяния. Но перевес был явно на стороне тюльбарийцев. Справа к Тудаменгу пробивался на могучем коне рябой ухуанец с огромной булавой, от одного удара которой всадники замертво валились с коней. Навстречу ему кинулся богатырь телохранитель с боевым топором в руках. Противники закружились один возле другого, нанося и отражая удары. Но вот ухуанец со всего размаху опустил булаву на шлем телохранителя. Шлем сплющился, как блин, а хунн вывалился из седла, зацепившись ногой за стремя, и конь поволок его по полю.

Тут к ухуаньцу внезапно рванулся другой телохранитель. Ухуанец не ждал нападения с этой стороны и получил от меча противника глубокую рану в бок. Но затем его загородили от взгляда Тудаменгу трое динлинов…

Алакету было ясно, что положение хуннов безнадежно, но он видел и то, как отчаянно они сражаются. Он подумал: «Уничтожение хуннского войска будет стоить многих жизней… Мы ослабим себя и можем потерпеть поражение от второй части дружины Тудаменгу».

– Прекратить бой! – бросил Алакет окружавшим его телохранителям. Еще раз раскатился над полем звук рогов. Кыргызы отступили, не разрывая кольца, и опустили оружие.

Из тюльбарийских рядов выехал динлин на вороном коне и прокричал звонким голосом, выпятив грудь:

– Эй, хунны! Скажите Тудаменгу, что глава войска, почтенный Алакет, желает говорить с ним!

Сердце Тудаменгу дрогнуло. Алакет! До этой минуты старейшине так и не удалось узнать, кто же был его противником. Алакет! Боевая гордость племени тюльбари, легенды о подвигах которого рассказывали в кыргызских кочевьях, городах исседонов и ухуаньских селениях, который еще безусым юнцом сражался в армии Узун-Дугая под началом Алт-бега. Если бы только старейшина знал, кто стоит во главе кыргызского войска! Тогда его осторожность возросла бы во сто крат…

Тудаменгу тронул повод коня и в сопровождении двух военачальников и нескольких телохранителей двинулся между рядами угрюмых хуннов навстречу Алакету. Грудь старейшины обнажена, чтобы по татуировке было ясно кыргызам, кто глава хуннского войска.

Алакет, тоже обнаженный по пояс, ждал Тудаменгу перед рядами кыргызов. На груди тюльбарийского полководца в сплетении красных и черных узоров выступал круг, украшенный с двух сторон изображением бычьих рогов и орлиных крыльев. В центре круга над динлинским тигром храбрости красовался изогнувшийся в прыжке тюльбарийский барс. Тудаменгу подумал: «А что если сейчас, укрывшись за спинами телохранителей, пустить стрелу в эту обнаженную грудь?» И тут его воображению представилась лавина тюльбарийцев, обрушившихся на полууничтоженное войско хуннов, десятки лезвий, направленных в грудь ему – старейшине Тудаменгу… «Нет, рано еще». Наверное, это знает и Алакет. Поэтому он так непринужденно сидит в седле, спокойно поглядывая на хуннских воинов.

– Приветствую почтенного Тудаменгу, отважного хуннского полководца! – склонил голову Алакет, и старейшине этот поклон показался самым ядовитым издевательством.

– Приветствую славного Алакета, достойнейшего из тюльбарийцев! – проворчал он в усы.

– Воины кыргызы и хунны, – продолжал Алакет, – показали себя в этом бою достойными противниками. Они сражались как подобает мужам. Но владыке неба было угодно, чтобы хунны оказались в петле, и петля эта рано или поздно затянется на вашей шее.

Алакет взглянул на хуннских военачальников и встретил их хмурые взгляды.

Тудаменгу мрачно разглядывал копыта коня своего противника.

– Я предлагаю иное, – сказал Алакет. – Пусть Тудаменгу даст клятву, что не поднимет оружия против кыргызов до следующего восхода солнца, и мы даруем его воинам жизнь и свободу. Мы не снимем скальпов с убитых хуннов и не подвергнем их бесчестью. Оставшиеся в живых могут похоронить их по обычаю. Как военную добычу я требую у вас лишь одежду убитых нами хуннов и ваших коней. Чжи-чжи, – тут Алакет криво усмехнулся, – явился к нам со всей ордой. Табуны его многочисленны, и хунны не обеднеют от потери нескольких сотен скакунов, а нам они понадобятся, чтобы увезти раненых в ближние кочевья… Если Тудаменгу согласен, пусть служители духов скрепят взаимную клятву, если нет, доведем бой до конца!

Тудаменгу взглянул на военачальников. В их настороженных лицах, в тревожных глазах он прочел ответ, который сам склонен был дать этому проклятому Алакету. Почетное перемирие вместо полного уничтожения! Но гнев кагана? Что ж, для Чжи-чжи поднять руку на Тудаменгу – значит оттолкнуть бывших сторонников Узун-Дугая, значит ослабить себя и усилить своего врага Ойхана. Правда, в порыве ярости каган способен на любое безрассудство. Но он, Тудаменгу, не настолько глуп, чтобы прийти в шатер Чжи-чжи сразу после боя. Нет. Он останется среди своих воинов и переждет, пока каган перебесится и снова сможет трезво смотреть на вещи…

– Я согласен, – отрывисто произнес Тудаменгу.

И вот воины обеих сторон расступились, и навстречу друг другу выехали увешанные бронзовыми дисками и разноцветными лентами хуннский шаман и кыргызский жрец. Став друг против друга, они воздели руки к небу и заунывными голосами начали произносить заклинания…

Совершен обряд принесения клятвы. Кыргызы отогнали в сторону табун хуннских коней. Но что это? Тюльбарийцы, срывая с себя халаты, тут же облачаются в одежду убитых хуннов. Воины вскочили на коней. Часть их, сопровождая привязанных к седлам тяжело раненных сородичей, двинулись на запад, а войско Алакета, подняв облако пыли, направилось на юго-восток к холмам, откуда пришел Тудаменгу и где осталась в засаде вторая часть хуннской дружины. Глава хуннов отвернулся. Он-то с самого начала переговоров понял, что его хитрость разгадана Алакетом. Засаде грозит смертельная опасность, а здесь воины лишены коней и не могут предупредить своих.

«Что ж, – подумал Тудаменгу, – ведь моя жизнь для державы Хунну имеет больше цены, чем жизнь того щенка, который оставлен в засаде. Он не заменит меня во главе войск кагана, а я вновь приду сюда с дружиной, которая отомстит и за этот позор, и за смерть воинов в засаде… Если бы я дал приказ возобновить бой, собственные военачальники могли взбунтоваться против меня. Ведь они шли за добычей, а не на смерть».

За холмами, там, где равнина, словно рассеченная ударами меча, изрезана оврагами, притаилась засада. Оседланные кони, изредка позвякивая сбруей, щипали траву. Воины, сидя отдельными группами с поджатыми под себя ногами или на корточках, вполголоса обменивались отрывистыми фразами. Всех утомило непрерывное ожидание. На вершинах холмов залегли в высокой траве дозорные, которые внимательно следили за степью. Начальник засады, стройный черноусый Цокто-Муюн, нетерпеливо разъезжал на низкорослом рыжем коньке между воинами. Солнце давно склонилось к закату, и отсутствие вестей с поля битвы начало тревожить молодого военачальника. Может быть, Тудаменгу попал в беду? Может быть, выслать разъезд, узнать, что случилось?

И едва эта мысль пришла в голову Цокто-Муюну, как с вершины холма раздался свист суслика. Ему отозвался второй, зловещий волчий вой пронесся по оврагу. «Подают знак», – подумал Муюн. Соскочив с седла, он ползком поднялся на вершину холма. В желто-зеленом море увядающих трав он увидел быстро приближающуюся массу всадников. «Они!»

Цокто-Муюн взглянул вниз, в овраг. Его воины приготовились. Разделившись по отрядам, они залегли, уложив возле себя прекрасно выученных коней.

Все ближе несущиеся по степи всадники. Теперь можно различить хуннских воинов в одеждах из звериных шкур мехом наружу, сверкающую броню телохранителей. Но, великие духи! Как поредело войско Тудаменгу. Здесь нет и половины тех, кто утром ушел со старейшиной. Видно, недаром тревожился Цокто-Муюн. Но и кыргызов немного. Значит, и им пришлось нелегко. Тем лучше!

Пестрая лента всадников извивается между холмами. Цокто-Муюн видит, как хунны, обернувшись в седлах, пускают стрелы в преследователей. Вот один из кыргызов, взмахнув руками, опрокинулся на круп коня, другой – припал к шее скакуна, бессильно свесив руки…

Последние кыргызы промчались мимо холма, на вершине которого, затаив дыхание, залег начальник засады. И тогда по холмам и оврагам разнесся торжествующий клич: «Хун-ну! Хун-ну! Чжи-чжи!» Лавина хуннских воинов покатилась со склонов и обрушилась на спину кыргызам. Но что это? Кыргызы внезапно, как по команде, повернули коней навстречу воинам Цокто-Муюна, нисколько не заботясь о тех, кого только что преследовали. А дальше начались чудеса. Поникшие в седлах «мертвые» кыргызы внезапно «воскресали». Их примеру последовали «мертвецы» из «войска Тудаменгу».

И все вместе, оглашая долину воинственными возгласами, бросились на ошеломленных воинов засады. И тут Цокто-Муюн вдруг увидел, как под хуннской шапкой из рысьего меха мелькнуло оскаленное лицо, выкрашенное боевыми красками племени тюльбари. Он понял все. Войска Тудаменгу больше нет! Гибель неизбежна. Растерявшиеся хунны оборонялись вяло и после короткого боя были рассеяны по степи.

Цокто-Муюн увидел нескольких вражеских всадников, которые мчались к нему с копьями наперевес. Острия направлены на него. А где-то в глубине сознания в кроваво-красной дымке вставало перекошенное яростью лицо кагана. Казалось, слышится звериный вопль Чжи-чжи: «Содрать шкуру с этой свиньи, не умеющей бить свиней!»

А тюльбарийцы все ближе. Что принесет следующий миг? Смерть от руки врага? Или, может быть, плен, рабство, долгие годы невольничьей жизни, жгучего позора? Цокто-Муюн обнажил кинжал. «О великие предки, примите душу мою!» И резким движением вонзил себе в горло широкое лезвие…

А над полем боя плыл торжествующий победный клич воинов Алакета.