Текст книги "Враждебная тайга (СИ)"

Автор книги: Роман Шалагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Пролог

Независимый искатель истины должен отдавать себе точный отчет во всех мельчайших деталях исследуемого вопроса и не должен пугаться ее, какой бы она ни предстала ему.

Папюс

Пролог.

Ты, Небо в высях, сеешь страх,

Пусть те, кто злое совершил,

За Зло несут ответ.

Ши Цзин

1212 год. Юго-Восточная Сибирь, верховья Онона…

I

Это был не просто крик – это был душераздирающий вопль. Он прокатился среди немых серых камней, достиг апогея и прервался на высшей ноте. Ночная серая тайга, голые острые скалы, осенний ветер, мрак, иссиня-черное небо без звезд – все это неприязненной массой кишело и жило собственной жизнью, чуждой и отпугивающей.

Крик повторился, но на этот раз его не оборвали, а заглушили мерно-монотонным гулом барабанов. Выдубленные шкуры, натянутые до отказа, гулко отдавали свои бухающие звуки в пространство под ударами каменных молотов. В этих звуках чудилось нечто неясное, несущее все, что угодно, кроме хорошего.

Гул нарастал, вовлекая тьму в начавшееся действо, где-то вдалеке угрюмо завыл волк. Внезапно все стихло, и обрадованный промозглый ветер стал яростно трепать сосны и свистеть в проломах скал. И тут кто-то из всех сил ударил в барабан, в тот же миг вспыхнули десятки огней, озарив неясным мерцающим светом естественный амфитеатр, созданный природой.

Крошащиеся, с глубокими трещинами, неприветливые скалы громоздились с четырех сторон, и только в одном месте узкая пробоина размыкала это каменное кольцо. Длинноствольные сосны, чахлые и кривые, росли всюду, где имелась хоть крупица бедной таежной почвы, производя впечатление, что произрастают прямо из камней. Сверху все это напоминало базальтовый венец, случайно оброненный в бескрайней глуши.

Ветер сделал последнюю попытку погасить трепещущие огоньки факелов, но барабаны выдали еще серию гулких ударов, и слабенькие фитили, повинуясь не видимым в темноте людям, погрузились в кучи сухостоя, сваленные правильным кругом. Пламя с треском взметнулось вверх, а барабаны принялись отстукивать свой нагнетающий беспокойство мотив.

Теперь уже можно было различить фигуры людей, собравшихся в этом неприветливом месте. Их было ровно тридцать, по трое у каждого костра. В «тройку» входили воин, младший шаман и хранитель огня. Воины все, как на подбор, рослые, мускулистые, с каменными лицами и отсутствующим взглядом, облаченные в шкуры тигров. На шее их красовались амулеты из зубов и когтей хищников, волосы забраны и заплетены в мелкие косички, в левой руке щит, в правой копье с каменным наконечником.

Младший шаман должен был неустанно бить в барабан, не сбиваясь с такта, что было довольно нелегко. Скакать у барабана в волчьей шкуре и лисьей шапке, ударяя увесистыми палками, на ветре и холоде не улыбалось никому, но только так можно было в далеком будущем стать старшим шаманом, а может, и верховным жрецом.

Хранители огня – древние седые старцы, автоматически-меланхоличными движениями костлявых рук совали сучья в костер. Их бесцветные глаза бегали в глазницах, если огонь слабел и мерно отражали красный блеск, если пламя взметалось ввысь. Подобное поведение объяснялось просто, если огонь гас, то хранителя тут же убивали, поэтому старцы пеклись о костре более, чем о другом.

И вдруг тьма раздалась, распалась на части, укрылась в тайге, заползла в расщелины и неровности земли – это полновластная хозяйка ночи, ослепительно белая круглая Луна выплыла из-за туч. Она висела очень низко, едва ли не касаясь верхушек деревьев, поражая своими непривычно большими размерами.

Впрочем, собравшихся это совсем не удивляло, каждый был занят своим делом. Луна лучше всякого прожектора освещала место действия, но костры по-прежнему полыхали так же ярко. В центре круга теперь находились трое в звериных шкурах с бубнами в руках. То были старшие шаманы.

Молча, они взирали на костры, на скалы и более всего на Луну. Переглянувшись между собой, шаманы кивнули сами себе и разом ударили в бубны. Чем быстрее били бубны, тем сильнее им вторили барабаны, а троица закрутилась в танце, более напоминавшим адскую пляску, периодически один из них выкрикивал что-то непонятное низким гортанным голосом.

Ни один из присутствующих не смел ни шевельнуться, ни дыхнуть посильнее, ибо ни один звук не должен помешать шаману в общении с духами посредством танца, за ослушание – страшная смерть.

Пляска достигла апогея, распалившиеся шаманы уже не замечали ничего, их отсутствующие глаза отражали блеск огня. Вдруг один замер в неестественной позе, взгляд его освободился от неземного дурмана и тут же устремился на Луну, которая стала еще больше и ближе к земле, окрасившись в червленое золото. Шаман рухнул на колени и, воздев руки к небу, крикнул:

– Пора! Ведите великого!

Под гул барабанов двое других старших шаманов удалились в тень скалы, появившись спустя минуту со старцем, ведя его под руки. У центра амфитеатра старик, облаченный в шкуру медведя, увешанный амулетами, с огромным бубном, оттолкнул поводырей, глянул на Луну, вынул из-за пазухи закопченную кость, рухнул на колени и, бормоча заклинания, принялся чертить круг на песке.

Замкнув его, он поднялся и забил в свой бубен, затянув сиплым старческим голосом заунывный жуткий мотив, а после пошла пляска, хаотичная, конвульсивная, с дикими воплями. Старик вопил, стонал, скакал и прыгал, как сумасшедший, бил в бубен, но ни разу не переступил черту.

Танец начался и так же внезапно завершился, шаман дышал ровно и спокойно, будто и не было четверть часовой вакханалии, исполненной непонятным, но устрашающим зловещим смыслом. Верховный жрец поднял левую руку и все рухнули на колени, чтобы выслушать волю высших сил.

– Духи очень, очень разгневаны. Они не хотят помочь нам в войне против злого народа, пришедшего из бескрайних монгольских степей … Нам придется принести в жертву невинную кровь, только она сможет помочь нам! – тут жрец обернулся к старшим шаманам, – Вы знаете, что надо делать, спешите, обряд должен быть совершен сегодня, завтра будет поздно…

– Мы поняли тебя, о Великий! – склонив низко косматые головы гулким эхом отозвались шаманы.

II

Осенняя ледяная ночь по-прежнему властвовала над землей, тайга все так же шумела на пронизывающем ветру; красивая, полная, золотистая Луна по-прежнему освещала все те же скалы, полыхающие костры и тех же людей. Но место действия претерпело одно существенное изменение – в самом центре амфитеатра, где недавно исполнял свой танец верховный жрец, лежал ослепительно белый, абсолютно гладкий валун.

Свет костров и Луны заставляли переливаться его неестественным блеском, пугающим, но завораживающим. И вновь в привычном ритме забили бубны старших шаманов. Начавших свою пляску, и опять они под руки привели верховного жреца, а тот начертил свой круг, но танцевать не стал.

Он рухнул на землю, долго бормотал заклинания, перебирая свои амулеты и талисманы. С каждым словом, произнесенным шаманом, Луна все более и более наливалась золотом. Неожиданно жрец вскочил, воздел руки к небу и хрипло закричал:

– Мы – дети твои вопрошаем тебя, сколько? Дай нам знак!

Над тайгой повисла полнейшая тишина, даже ветер – хозяин поздней осени – и тот утих. И вот среди этой мертвой безмолвности раздался отчетливый вой волка. Звук взлетел ввысь, разрезав мерзлый воздух, и опять повисла тишина, но вот вой повторился и еще, и еще, и еще… Когда ночь обрела прежние звуки, а ветер принялся восстанавливать свою былую власть, шаман вытянул свою костлявую руку и зловеще захрипел:

– Вы слышали? Семь раз выл волк, значит, семь невинных душ потребовали от нас силы неба. Так исполним волю небес, вечных, как сама земля!

Лающее эхо подхватило и обезобразило эти слова, но и его заглушили барабаны, подхватившие зловеще – заунывный ритм. Под эту какофонию старшие шаманы вынесли из глубины скал охапку веток, огромный чан с водой и каменный топор.

Под пение младших шаманов старшие разожгли огромный костер. Верховный жрец подошел к нему, снял с пояса мешочек с какими-то кореньями и порошками, он сыпал их в огонь, шепча слова на непонятном языке. При каждом взмахе его руки пламя взлетало вверх и злобно трещало.

Сосредоточенный жрец подошел к чану, вынул новые снадобья и, так же бормоча, принялся сыпать их в воду. Наконец, он добрался до топора, осмотрел его, извлек из рукава каменный скребок, нацарапал им что-то на рукоятке. В третий раз он упал на землю, очертил круг и под пение всех присутствующих (молчали только воины) исполнил пляску, во время которой демонично потрясывал своим орудием.

Танец завершился, началась последняя часть действа. Младшие шаманы забили в барабаны, старшие принялись трясти бубнами, верховный жрец взмахнул топором, и воины, отделившись от костров, удалились в тень.

Вскоре они появились не одни, а в сопровождении семерых девушек. Всем им едва ли было семнадцать, все смуглые, кареглазые, темноволосые, в одинаковых одеждах. Шаман еще раз взмахнул топором, и все стихло.

– О силы небес, боги земли, духи огня, воды и воздуха! Я – слуга ваш вечный, род и племя мое – верные слуги ваши – приносим вам в жертву эту невинную кровь, чтоб вы ниспослали вашим детям победу в борьбе с пришлыми врагами. Усмирите гнев свой и даруйте победу, если враг истребит нас, то кто будет исполнять вашу волю и беречь вашу веру? – кричал в пустоту верховный жрец, а эхо коверкало его слова по своей прихоти.

Вдали завыл волк, жрец взмахнул топором, и опять забили бубны, барабаны, потянулась бесконечная песня. Воины подтолкнули первую девушку к старшим шаманам, те сняли с нее одежду и усадили перед чаном на колени, верховный жрец погрузил топор в воду и обрызгал избранницу, говоря:

– Мать-вода, смой все с этого тела и злое, и доброе.

Старшие шаманы подхватили девушку и подвели к огню, несмотря на жар, исходивший от него, молодое упругое тело дрожало от пронизывающего холода.

– Духи огня! – воскликнул шаман, – Очистите это тело от злых духов и порчи!

Пламя, словно повинуясь старику, колыхнулось. Теперь верховный жрец сам взял жертву за руку, подвел к валуну. Забили барабаны и ту же смолкли, шаман коснулся топором камня и застыл в ожидании. Завыл волк, совсем близко, казалось, прямо за скалой.

Он затих, а через секунду дымящаяся темно-вишневая кровь обильно обагрила полированную поверхность камня, волчий вой отдавал насыщенной злобой. К верховному жрецу уже подводили вторую жертву, время торопило – обряд требовалось повторить еще шесть раз.

III

Весть, принесенная гонцом, была ужасной – дикие кочевники южных степей, именовавшие себя монголами, не просто разбили общеплеменное войско, а фактически истребили его поголовно. Окровавленный, изодранный, изрубленный гонец на загнанном взмыленном коне сбивчиво и отрешёно коротко рассказал о причинах поражения.

Сначала монголы ложным отступлением выманили под засадный удар всех всадников, затем окружили и перебили их поголовно. Остатки объединённого войска племён Онона мужественно встретили степняков, но в неравной схватке все погибли.

– Где вожди? Где старейшины родов? – вопрошал побледневший верховный жрец.

– Нет никого – все погибли, – захлебываясь кровавой пеной, простонал гонец, – Мне и еще десяти воинам удалось пробиться в тайгу…

– Где монголы? Сколько их? – продолжал расспрос жрец.

– Это случилось прошлой ночью у Черных камней, – задыхался гонец, – А монголов – тьма, на одного нашего воина – двадцать врагов вышло, а ночью в их стане сотни костров горят. Торопись, о великий, их кони быстры, как ветер, они беспощадны, как стая волков…

Воин испустил дух, устремив остекленелый взгляд в хмурое небо, а весть, которую он принес, распространилась по стойбищу с быстротой пожара. Женщины завыли, оплакивая погибших сыновей, отцов и мужей. Неистово рвали они волосы в преддверии грядущих больших несчастий.

Верховный жрец был сражен страшными новостями, но не потерял головы. У него были десять верных воинов, преданные шаманы и хранители огня, остались старики, дети, женщины, а главное – осталась вера, которую он должен сохранить любой ценой. Он уведет свой народ в тайгу, спрячет его и возродит, сил хватит…

Тайга наполнилась адскими криками – это авангард монголов обнаружил стойбище. Навстречу врагу вышли все, кто был способен держать оружие. Жрец, видя, как погибли последние защитники, удалился в свою юрту. Кочевники, потеряв два десятка воинов, принялись грабить и убивать, мстя за своих павших.

Все награбленное свалили в одну большую кучу и, старший нойон[1] великого хана отобрал десятую часть для своего господина. Так же поступили и с пленными, предварительно перебив всех старых и больных. Когда доля великого хана была свалена на повозки, простые воины принялись делить положенную им добычу между собой.

Громкий оклик сотника заставил их оставить это занятие и оглянуться. Плешивый загорелый монгол молча указал рукой на юрту верховного жреца, которую победители заметили только теперь.

Один из чужеземцев выхватил меч и ворвался внутрь. Его взгляду предстал сидевший перед тлеющим очагом старик, перебирающий четки. Воин скользнул взором по сторонам: чучела животных, птиц, рога, котлы, сосуды, коренья, пучки трав – ничего ценного для поживы.

Монгол криво ухмыльнулся и поднял меч, чтобы зарубить старца, но тот вдруг поднял глаза. Полумрак юрты наполнился желтым свечением, исходившим от них. Монгол не мог оторваться от этого гипнотического взгляда и, почувствовав, что страх заполз в его душу, попытался сделать шаг назад.

Однако окаменевшие ноги не послушались и тогда его товарищи услыхали крик. Долгий и звуконеподражаемый, жуткий и душераздирающий. Монголы бросили дележку добычи и с кривыми саблями бросились на помощь товарищу. Спустя минуту, они выволокли жреца и мертвого товарища.

Старик был равнодушно беспечен, а вот мертвый соплеменник их являл собой неприятное зрелище – скрюченное тело, как у паралитика, багрово-синее лицо и совершенно седые волосы, ран или увечий нигде не было видно.

Сотник отдал приказ убить старика, но за спиной его раздался крик, монголы обернулись. Перед ними на черном гнедом жеребце восседал могучий всадник в позолоченных изрубленных латах и помятом шлеме.

– Забыли ясу[2] великого Темучжина[3]? – грозно спросил он, и монголы сначала оцепенели, а после рухнули на колени. – Чингисхан запрещает издеваться над чужой верой, а вы разве не видите, что этот старик – шаман? Всякого, кто посмеет его тронуть и этим нарушить ясу великого Темучжина, я казню лютой смертью! Как тебя зовут, старик? – обратился всадник к шаману.

– Последние восемьдесят зим мой народ звал меня Великим, другого имени я не помню, – глухо отозвался жрец.

– Великим я зову одного лишь Чингисхана, – ответил всадник, – Я бы отпустил тебя, но ты повинен в гибели моего воина, пусть тебя судит мой владыка Тэмучжин. Я – тысячник Чингисхана, мое имя – Джебе, а ты – мой пленник, – Тут тысячник обернулся к своим людям и властно повелел, – Мы возвращаемся, а это стойбище сжечь, так Чингисхан карает непокорных!..

IV

Когда Джебе, старый жрец и пять монгольских воинов приблизились к ставке Чингисхана ровно на сто шагов, сотник нукеров[4] приказал остановиться. Дальше тысячник пошел один, навстречу ему выставили частокол копий. Джебе снял с шеи цепь с золотым четырехугольником, показал его сотнику и беспрепятственно шагнул между юртами.

Через полчаса он вернулся, что-то бросил нукерам, те кивнули, подошли к жрецу, завязали ему глаза и, слегка подтыкивая копьями, погнали вперед. Долго они шли среди многочисленных юрт, где жили мурзы великого хана, его лучшие полководцы, жены, рабыни и наложницы, шаманы, предсказатели и прочие любимцы. Наконец процессия остановилась перед огромным войлочным шатром.

Джебе резко крикнул на сопровождавших воинов, и те удалились, старика окружили нукеры, охранявшие покои великого хана. Тысячник что-то им объяснял, беспрестанно тыча в лицо золотой пластиной, украшенной изображением тигра. Пластина эта называлась пайцза. Она давала беспрепятственный пропуск своему обладателю к великому хану.

Когда все формальности доступа на аудиенцию к Чингисхану были улажены, Джебе подвел пленного жреца к площадке, где на каменных жертвенниках горели огни. Тут же сидели самые опытные и авторитетные монгольские шаманы, периодически бившие в бубны и трещотки.

– Пройди между огней, очистись от злых мыслей и помыслов, чтобы болезни и порча не коснулась священной обители Чингисхана! – торжественно произнес Джебе.

Старый жрец без всякой боязни подошел к жертвенникам, протянул к огню руки и что-то зашептал, пламя, взметнувшись, заискрилось. Бившие в бубны шаманы только охнули, а старик прошел между кострами, которые располагались так близко, что огонь непременно должен был опалить его.

Однако вместо этого некогда грозное и всепожирающее ненасытное пламя стелилось у ног жреца, словно лаская их. Монгольские шаманы завыли молитвенные обереги и заклинания, чтобы уберечься от злых чар чужеземного колдуна, обладавшего столь мощной потусторонней силой.

– Почему мне не развяжут глаза? – поинтересовался жрец, удовлетворенный смятением своих коллег.

– Наш великий шаман Бэкхл велел так с тобой поступить, – отвечал Джебе, – Чтобы твои духи не причинили моему повелителю какого-либо зла или несчастий!

Тут старика подхватили под руки двое здоровенных ханских телохранителей и бесцеремонно впихнули в шатер. Жреца усадили на колени. Два личных ханских стражника держали его за плечи, а третий с обнаженной саблей стоял за спиной. Он был готов по малейшему сигналу своего повелителя или при малейшем неповиновении пленника отрубить невольнику седую голову.

Жрец этого не мог видеть, но чувствовал, что великий хан сидел впереди него на возвышении. По левую руку от Чингисхана восседали два его прославленных военачальника – Тохучар и Субедай-багатур. По правую руку от хана сидел шаман Бэкхл.

Старый жрец так же почуял, что за троном хана спрятались трое отборных телохранителей – тургаудов, готовых в любую секунду изрубить всех, на кого укажет их господин. Жрец безошибочно угадал, что в стенах шатра и на его крыше притаились лучники – лучшие монгольские стрелки, бьющие без промаха наугад.

– Кланяйся, собака, великому хану! – рявкнул Тохучар.

– Я кланяюсь только своим богам! – гордо ответил жрец.

– И кто же твои боги? – спросил Чингисхан.

– Я не назову тебе их имен, – сказал шаман, – Потому что вера моя держится на тайне.

– Не хочешь – не говори, – улыбнулся хан, – Если мне это будет нужно, ты все скажешь под пыткой. Лучше скажи, зачем и как ты убил моего воина?

– Твой воин был силен телом, но слаб духом – это сгубило его, – был ответ.

– Лжешь! – выкрикнул Бэкхл. – Джебе нам рассказывал, что превратил его в старика!

– Это не я, – тихо произнес жрец.

– А кто? – вскочил шаман монголов и ударил в бубен, отгоняя злых духов.

– Страх, – хрипло пояснил старик, – Его собственный страх, он поддался ему и умер.

– Я верю и не верю тебе, – теребя бородку, размышлял вслух Чингисхан, – Ты – великий колдун, если не врешь, но ты должен доказать мне это, иначе умрешь, как безродный пес. Смерть за смерть – такой у меня обычай.

– Я могу открыть твое будущее и прошлое, – предложил жрец, – Но для этого я должен видеть твои глаза или коснуться тебя.

– Да знаешь ли ты, – вскипел хан, – Что коснуться моих ног губами – это великая милость, которой я удостаиваю не всякого правителя! – немного успокоившись, Тэмучжин добавил, – Развязать твои глаза я не могу, мой шаман запретил это.

– Я уже вижу твое прошлое, – примирительно сказал жрец, – И вижу ясно.

– И что же ты видишь? – прошипел Бэкхл.

– Тебе пятьдесят четыре весны, – растягивая слова, старый жрец впадал в транс, – Твой отец – вождь, он умер, когда ты справил тринадцатую весну. Твой народ возмутился, ты усмирил его… Я вижу котлы, много больших котлов, в них кричат люди, много людей – они твои враги. Их сварили заживо! Я вижу тебя в колодках – ты бы две зимы в плену. Ты бежал, возглавил свой народ, стал завоевателем, а потом нанял бродячего шамана – вот его, – сухой палец безошибочно указал в сторону Бэкхла, – За золото он сказал, что ты посланец богов и тебя избрали великим ханом…

– Лжешь! – исступленно заорал монгольский шаман, и всем присутствующим стало ясно, что старик сказал правду.

Чингисхан улыбнулся:

– Многое из твоих слов – правда, но ты мог узнать это от других, скажи-ка лучше о моем будущем. Сколько я проживу?

– От этой осени еще четырнадцать зим и лет.

– Этого нельзя проверить, – заявил Бэкхл.

– Придет четырнадцатая осень, и вы увидите, что я был прав! – оправдался жрец.

– Клянусь небесами и великой степью, – воскликнул великий хан, – Ты мне нравишься, старик, но ты убил моего воина, и я еще не решил твою судьбу.

Чингисхан махнул рукой, и жреца поволокли прочь, связали и бросили в какую-то юрту.

V

Ночью старика разбудили, развязали и молча погнали не известно куда, так и не снимая повязки с глаз. Опять пришлось пройти очищение огнем, опять жреца впихнули в шатер, усадили на колени, а сзади встал воин с обнаженным мечом – все было, как накануне. Однако в самом шатре, кроме великого хана и верных ему тургаудов, не было никого.

– Я знал, что ты еще позовешь меня, – начал первым разговор верховный жрец.

– Может, ты знаешь, зачем? – грозно поинтересовался Чингисхан, и тургауды дружно схватились за рукоятки мечей.

– Знаю, – спокойный жрец олицетворял собой бесстрастного идола, – Ты – великий воин, слава твоя бессмертна, но сам ты – смертен, потому жаждешь получить бессмертие любой ценой.

Чингисхан был поражен, ведь старик прочел его самую сокровенную тайну.

– Ты и правда великий шаман, – прошептал он, – Ответь мне и честно, есть ли такое снадобье, дарующее бессмертие?

– Оно существует, – после долгих раздумий вымолвил старик, – Но о нем знают немногие посвященные в тайну вечной жизни.

– И ты один из них, – предположил хан.

Старик промолчал.

– Я предлагаю тебе обмен, – продолжил повелитель монголов леденящим тоном, – Ты даешь мне тайну бессмертия, я сохраню тебе жизнь и отпущу.

– У меня другое условие, – заявил старик.

Великий хан побледнел, засверкал почерневшими глазами, вскочил с трона, выхватив позолоченную персидскую саблю, украшенную драгоценными камнями, то же самое сделали тургауды.

– Да кто ты такой, – орал в гневе хан, – Чтобы ставить условия мне – самому Чингису!..

– Мои условия такие, – будто не замечая буйства хана, говорил жрец, – Ты отпускаешь меня, мой народ, что пленил этой полной луной и обязуешься не трогать наших стойбищ, а я открою тебе великую тайну…

– Да ты, собака, и впрямь ополоумел, – рычал в исступлении Чингисхан, – Я проучу тебя, глупый старик! Я отрублю тебе голову и брошу ее диким псам, а тело твое оставлю в степи на растерзание воронью!

– Не делай этого, хан, – взмолился жрец, – Моя гибель не даст тебе ничего, ты…

– Довольно! – Чингисхан уже не контролировал себя и, топая ногами, заорал на тургаудов, – Делайте, как я велел!..

Монголы, уже опасаясь за свою жизнь, схватили упирающегося старика и выволокли наружу. Жрец умудрился сорвать повязку с глаз и глянул молительно на небо, но оно было темным и пустым, наступил первый день новолуния. Теперь уже никто и ничто не могли помешать исполнению приказа Чингисхана…

Спустя два часа после казни жреца Чингисхан опомнился, но было уже поздно. Бессмертие само падало ему в руки, но гнев взял верх, и старик унес свою тайну в мир, откуда нет возврата. Впрочем, не в правилах великого хана было опускать руки даже в тупиковых ситуациях.

Он вызвал к себе Джебе и отдал приказ взять сотню лучших воинов с запасными конями. Когда тысячник удалился, Тэмучжин призвал к себе сонника своих тургаудов Коргэя, поручив ему отыскать любые сведения о жреце и его деяниях, связанных с секретом бессмертия.

В случае успеха сотника ждала неслыханная награда – полный шлем золотых монет и титул нойона. Коргэй, облобызав сапоги хана и пообещав ему перевернуть всю тайгу, удалился. Уже на рассвете сотня воинов Джебе и двадцать отборных тургаудов отправились на восток.

VI

Джебе без труда отыскал дорогу к стойбищу, но там его ждало разочарование – Коргэй именем Чингисхана велел с сотней оставаться на месте, ожидая его возвращения. Тысячник безропотно подчинился. Однако ему была не по душе эта непонятная миссия, а картина выжженного селения со смердящими трупами и терзающими их хищниками наводила на него смутную тревогу.

Тревога все более усиливалась по мере начинающегося захода солнца, она быстро передалась на всю сотню. Бесстрашные воины чувствовали себя крайне напряженно и неуютно, сереющая тайга просто источала неприязнь и враждебность. Джебе, пытаясь стряхнуть с себя это наваждение, приказал разбить стан и разжечь костры, а когда спустился вечер, велел выставить посты. Но какое-то чутье подсказало ему, что отнюдь не человека нужно опасаться…

Ночь сгущалась, а от Коргэя не было никаких вестей. Таежные сосны гудели и качались на ветру, словно негодуя на непрошенных гостей, монголы безотчетно группами жались к огням. Бросая тревожные взгляды вокруг, лошади беспрестанно фыркали, водили ушами, вставали на дыбы, а ведь степные скакуны приучались не реагировать на присутствие волков.

Джебе был вынужден то и дело ободрять своих «неустрашимых» и частенько осматривать посты. Даже самые храбрейшие не могли скрыть от своего командира беспричинный и безотчетный, все нарастающий страх, которым было пропитано все вокруг.

Донесся далекий крик, потом еще один, едва различимый сквозь шелест листьев и деревьев. Все, кто был на поляне, разом вскочили, выхватив оружие, но все было тихо. Крик повторился. На это раз гораздо ближе и отчетливее.

– Все ко мне! – скомандовал Джебе. – Встать в круг!

Сотня монголов быстро выстроила круг за кострами. Теперь они оставались в тени, а пространство впереди освещалось колыханием огня. Крик послышался вновь, воины вскинули щиты и выставили вперед копья. Так, не смыкая глаз, на ногах с оружием в руках, в постоянном напряжении они простояли до рассвета.

С восходом солнца все переживания и ночные страхи рассеялись, осталась лишь хмурая осенняя тайга. С наступлением утра беды не кончились, монголы остались без лошадей – две сотни лучших степных жеребцов лежали околевшими там, где их настигла смерть.

Все животные застыли в странных позах, будто их поразил внезапный спазм, мышцы закаменели в напряженном состоянии, глаза выпучились и остекленели. Но самое необычное было в том, что все две сотни лошадей неясно от чего стали совершенно седыми.

Многое повидали воины хана за время своих походов в разные земли, но седых лошадей не встречал ни один из них. Все, у кого были с собой защитные амулеты, тут же вцепились в них при виде устрашающего зрелища, а те, кто знал защитные заговоры, начал бормотать их вслух.

– Как же мы вернемся обратно без наших коней, – спросил кто-то с неприкрытой тревогой.

– На ногах, – угрюмо отрезал Джебе, – Но о возвращении не может быть речи, пока не отыщем Когрэя.

Немое молчание быстро сменилось открытым роптанием:

– Это место проклято! Нужно убираться отсюда, пока с нами не случилось то же, что и с лошадьми.

Джебе оказался один против панически испуганной толпы, но природная храбрость не дала ему спасовать:

– Вы кто: трусливые мулы или воины великого Чингиса? Он дал нам приказ сопровождать своих тургаудов и сюда, и обратно, если мы вернемся без них, то нас неминуемо покарают смертью, как трусов.

– Пусть нас казнят самой лютой смертью, – выступил вперед один из воинов, – Это лучше, чем остаться здесь и сдохнуть страшной смертью.

Это уже был открытый бунт, если монголы, привыкшие беспрекословно подчиняться, нагло перечат своему начальнику – это бунт. Но Джебе и тут не растерялся, великий хан всегда жесточайше подавлял неповиновение. Еще в тринадцать лет, после смерти отца, Тэмучжину пришлось подавлять сопротивление своего народа. Он подавил мятеж, залив его кровью, а всех зачинщиков бунта сварил живьем в котлах.

Непокорным – смерть, таков закон Чингисхана, и Джебе всегда следовал ему. Тысячник без раздумий вынул меч и отсек голову наглецу, в повисшей тишине отчетливо было слышно, как она откатилась в сторону.

– Так будет с каждым, кто посмеет мне перечить, – перешел в наступление Джебе, – А теперь все за мной, мы отыщем тургаудов, и я обещаю, что забуду этот разговор…

Сотня все дальше и дальше углублялась в тайгу, а следов так и не обнаружили. Джебе видел, что его люди ведут поиски с явной неохотой, тревожно озираясь и сбиваясь в кучу. Его возмущало малодушие подчиненных, но изменить он ничего не мог.

В полдень, когда холодное солнце выплыло из-за облаков и немного взбодрило участников поиска, Джебе разбил сотню на десятки, чтобы повысить эффективность предприятия. Но и это ничего не дало, через полчаса все десятки опять сбились в одну группу, шагая вперед без всякого энтузиазма.

Солнце уже было в зените, когда обнаружили первый труп. Воин с копьем в руке на корточках прислонился спиной к лиственнице, все мышцы в напряжении, лицо перекошено, губы превратились в звериный оскал, глаза выражали ужас. Джебе протиснулся сквозь столпившихся воинов, молча окинул взором покойника, шагнул вперед и острием сабли сбросил с него шлем.

Все ахнули – мертвец был абсолютно седым. И все вчерашние страхи ожили вновь, монголы выхватили оружие и сгрудились, вращая глазами во все стороны. Джебе понимал: уже никакие угрозы не заставят его воинов двинуться дальше. Ему пришлось дать приказ возвращаться, но не прежней тропой, а наперерез.

Степняки мигом просветлели и направились обратно в пять раз быстрее, чем шли до этого. Через пару сотен метров они нашли тела остальных тургаудов. В одиночку и группами, с оружием и без, под поваленными пнями и деревьями – все восемнадцать храбрейших телохранителей лежали мертвыми.

Все, как один, седые, скрюченные, с перекошенными лицами, с открытыми глазами, наполненными ужасом. Без сомнения, тургауды бежали, панически спасаясь от чего-то или кого-то, но оно безжалостно настигло их и убило. Не обнаружили только Коргэя, однако, в печальной участи его никто не сомневался.

Уже к вечеру нашил и сотника тургаудов, он был еще жив, но уже в предагональном состоянии. Коргэй, которому едва исполнилось тридцать, выглядел дряхлым стариком, поседевшие его глаза заволоклись предсмертной пеленой, а запекшиеся губы бессвязно повторяли:

– Скорее назад… Прочь отсюда… Белый шаман погубит всех, прочь от этих проклятых мест…

На высоте этих прерывистых фраз он издал громкий вздох и затих навсегда. Монголы, уже не отдавая себе отчета в своих действиях, побежали прочь от этого леса, а солнце клонилось к горизонту – короткий октябрьский день близился к концу. Это подстегивало беглецов, но тайга, темневшая поминутно, была слишком большой…