Текст книги "Пуля для штрафника"

Автор книги: Роман Кожухаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

XV

А здесь волчата и сами вплотную к своей работе приступили. В роте подъем, все только глаза спросонья продирают, а стрелков в расположении уже и след простыл. С утра пораньше, до рассвета на берег ушли. Все равно что на рыбалку. После захода солнца обратно возвращаются, а у каждого на прикладах – по нескольку зарубок.

– Ну что, как рыбалка? – спросил обоих Вольф вечером в землянке, после их возвращения. Еще один волк, только чуть постарше[4]4
  Вольф (нем.) – волк.


[Закрыть].

Рудольф не выдерживает и хвастается – у него пять зарубок В этот момент прорвалось через его вечно угрюмое выражение лица что-то мальчишеское, радостное. Только от этой радости на его мальчишески-старческом личике Отто стало не по себе. Ведь радовался он по поводу нескольких дырок в нескольких головах вражеских солдат. Вольфганг свою угрюмость сохраняет и радости товарища не разделяет. Возможно, потому, что на его прикладе на одну зарубку меньше.

Гитлерюгенды подчиняются напрямую командиру батальона. О результатах докладывают лично майору Кёниге. И кормежка у них отдельная. После возвращения идут к полевой кухне, и Кох наваливает им в котелки горячей каши с тушеным мясом. Элита, мать их…

А спустя час русские начинают массированный обстрел немецких позиций из минометов. Бьют наугад, в основном по артиллеристам. Видно, что разведку правобережных позиций еще толком не провели. Да и по селу, наверное, боятся попасть. Это майор Кёниге сообразил позиции батальона поближе к крестьянским домам расположить. Что-то вроде защитного щита.

Но русские, переведя дух, снова принимаются за обстрел. Теперь они огонь минометов уже скорректировали. Мины ложатся все ближе к немецким траншеям и наконец накрывают их. Отто понимает, в чем дело.

– Чего-то они сегодня никак не уймутся… – тревожно заметил Арнольд.

– И правда, чего это они сегодня, а, Арни? Может, сплаваешь на тот берег, спросишь у Ивана?… – хихикнув, ткнул его в плечо Вольф. А сам тоже прислушивается. По лицу видно, что ему страшно еще побольше Арнольда.

– Может, ты лучше сам?… – перебил его Хаген. Не то чтобы он решил вступиться за Арни, просто надоел ему этот Вольф с его шуточками. Отто сопроводил свои слова таким многообещающим взглядом, что Вольф сразу заткнулся.

– Я тебе скажу, Арни, чего они не уймутся… – обернувшись к австрийцу, доброжелательно произнес Хаген. – Ты видел зарубки на прикладах волчат? Наших снайперов-молокососов?…

– Ну, видел… – неуверенно ответил Арни и глянул на солдат, сидевших по соседству. Те переглянулись и непонимающе пожали плечами.

– То-то… – невесело произнес Хаген. – В этих зарубках все дело…

– Отто, не томи… при чем тут зарубки?… – с нескрываемым любопытством спросил Вольф. В его голосе явно прозвучали заискивающие нотки.

– Очень просто… Волчата наши вышли на охоту. Только наши двое перебили девятерых русских. Если судить по их прикладам. У меня нет оснований не доверять этим зверенышам. Чему-чему, а не врать старшим их в Гитлерюгенде научили… А теперь приплюсуйте к девяти трупам еще десяток, плюс тех, кого накрыло прицельными артобстрелами соседского дивизиона. Вы думаете, русские – дураки и не поймут, откуда вдруг у наших орудий взялись такие прицельные глазки? Ничто так не злит солдата в окопе, как мысль о том, что он постоянно на прицеле у снайпера. Так что привыкайте к веселенькой жизни. Думаю, с сегодняшнего дня нашей спокойной жизни пришел конец…

– Да, Хаген по полочкам все разложил… – восхищенно откликнулся Арнольд. Ему согласно закивали остальные испытуемые.

XVI

Арни – самый возрастной испытуемый в отделении. Несмотря на возраст, авторитет среди сослуживцев у него самый низенький. Как раз в пору его росту и комплекции. Все его называют запросто – Арни. И если нужно узнать, когда подвезут кухню, или отправить в деревню за съестным или за крестьянским вином, первый кандидат в гонцы – это Арни. Он терпеливо сносил издевки и послушно выполнял даваемые ему поручения. Делал он это с тем большей охотой, чем меньше это поручение было связано с войной.

Отто не раз встречал на передовой таких людей. Грязь, кровь, смерть – обычное, повседневное дело на фронте. Все это становилось повседневной нормой для подавляющего большинства участников круглосуточной мясорубки. Как говорится, ног не замочишь – не напьешься. Но только не для этих, не от мира сего.

До войны Арни жил в Вене, работал в театре гардеробщиком. Никакого южного акцента у него не было, и сам он говорил, что чистокровный немец. По рассказам самого Арнольда, родился и детство он провел в Баварии, но потом его родители перебрались в Вену. Но все равно все считали его австрийцем.

Бывало, как раздобудут штрафники в селе вина и выпьют вечером пару кружек, начинают Арни допытывать:

– Эй, Арни, а правда, что у вас, австрийцев, мужья предоставляют своих жен во временное пользование? Из чистого, так сказать, гостеприимства и деликатности?

– Позвольте уточнить, что я не австриец… – покраснев, как рак, принимался доказывать Арни.

– Ну как же… Ты же у нас – сама деликатность…

Не то чтобы Арни был пацифистом или как-то выражал свой протест против войны. Просто само его существо, его поведение и образ мыслей не принимали войну и все, что с ней было связано. В окопе, под обстрелом, в землянке – везде он вел себя так, будто бы находился возле театральной вешалки, галантно принимая манто из рук светских дам. На передовой Арни по полной отгребал издевки и шуточки, а то и тычки с затрещинами.

После жестоких боев на реке Ингулец и под Одессой 500-й батальон был совершенно обескровлен. На правый берег Днестра остатки штрафников спешно перебросили в начале марта и сразу же заставили возводить укрепления. Заготовку древесины в прибрежном буковом лесу, рытье траншей и окопов, строительство блиндажей, пулеметных гнезд и дотов – все «пятисотые» должны были делать своими руками.

Работали с утра до ночи, рук не хватало. Но все равно Отто и его оставшиеся в живых товарищи были довольны. Строить – это совсем не то что стрелять. К тому же с кормежкой проблем не было. Снабжение наладили достаточно толково, одновременно обеспечивая продовольствием и штрафников, и расположившийся на левом фланге артиллерийский дивизион. Причем, как успели выяснить испытуемые, никаких различий между ними и артиллеристами в содержимом и количестве армейских пайков не делалось. По всему выходило, что командование наконец-то решило дать 500-му небольшую передышку.

Когда в батальон пригнали пополнение, особо ситуация не улучшилась. Среди новобранцев проштрафившихся солдат вермахта набралось всего несколько человек, основную массу составляли уголовники, то, что сумели наскрести по самым замшелым углам немецких тюрем. Ни воевать, ни строить они особо не стремились. С оружием они толком обращаться так и не научились, зато ложками орудовали за десятерых.

XVII

Эту ситуацию взялся кардинально изменить обер-лейтенант Лотар. Отсутствие командирского голоса он с лихвой заменял рукоприкладством, которое применял по поводу и без повода. В отношении «стариков», относительно давно находившихся в роте, он еще как-то сдерживался. Правда, таких по пальцам можно было пересчитать. Вот он и заскучал в отсутствии объектов приложения своей недюжинной силы. Зато, когда прибыли новички, обер-лейтенант словно ожил.

Каждый вечер, перед положенным ужином, он устраивал занятия по строевой и огневой подготовке. Упор делал на новобранцев, гоняя уголовную шушеру до седьмого пота. При этом в отношении нерадивых применял как зуботычины, затрещины и пинки, так и более утонченные виды наказаний, как, например, «застынь в полуприсяде» или «застынь на отжиме в упоре лежа». Причем, как правило, время для «застывших» не регламентировалось. Как только изнемогший испытуемый разгибался или падал наземь, следовало наказание в виде двух-трех ударов сапогом (или кулаком – в зависимости от местоположения испытуемого).

Новобранцы за глаза кляли ротного на чем свет стоит и угрюмо копили против него злобу. Глядя на изгаления Лотара, Отто невольно вспоминал пережитое в «команде вознесения» и в штрафном лагере Лапландии. Занятия ротного казались детской забавой по сравнению с тем, что творили конвоиры. Расстрелы голодных арестантов, избиения до смерти без суда и следствия, пытки и издевательства вроде «занятий на перекладине», когда на турнике попросту вешали каждого четвертого для устрашения остальных – и без того забитых и запуганных. И главная, нескончаемая пытка – выморочные, ватные объятия нескончаемого голода. Теперь это казалось Отто страшным сном.

Вспомнив о голодухе штрафного лагеря, Хаген невольно потянулся к припрятанному в кармане куску хлеба. Вольф заметил его движение.

– Эх, пора нам в роту возвращаться. Жрать охота, – громко произнес он. Будто мысли читал.

– Тише ты, – одернул его Хаген. – Сейчас накормят тебя… русской свинцовой свининой.

Вольф махнул своей почерневшей от грязи рукой.

– Нету здесь никого. Зря только глину месим, – зло произнес он. – И замерз я к чертовой бабушке… Руки вон задубели… Сыро тут… сквозь шинель пробирает…

– Да у тебя на ладонях грязищи столько… – подначил его Отто. – Перчатки не нужны…

Вольф оглядел свои ладони.

– На свои бы посмотрел, – устало огрызнулся он. – Сколько можно ползать по этому чертову берегу?

XVIII

Они прочесали всю линию обрывов метров на пятьсот вниз по реке. Никаких следов оставшихся в живых русских они не обнаружили. Отто и сам уже хотел вернуться поближе к кухне. Но внутренняя тревога продолжала еле слышно плескаться где-то в самой глубине его проголодавшегося нутра. Кто знает, может, это и было то самое шестое чувство? Как бы оно ни называлось, но эта способность сильно развилась у него на передовой. Такую же особенность Отто замечал и у других солдат.

Когда ты каждый день, каждую ночь, непрерывно балансируешь на грани между жизнью и смертью, ты невольно учишься предугадывать, предчувствовать приближение того, что грозит тебе с той стороны черты.

– Слышишь, уже и бой стих… – Вольф поднял вверх указательный палец, прислушиваясь. Действительно, над гулкой поверхностью реки раздавались только отдававшие долгим эхом редкие обрывки звонких пулеметных очередей да одиночные трескучие винтовочные выстрелы.

– Бой закончился… – твердил Вольф. – Только мы, как два идиота, шастаем по берегу в поисках шальной пули. А то еще, чего доброго, свой же дозор уложит. Они тут прочесывают еще как… Не-е, надо возвращаться. Так и доложим Писклявому, что, мол, нет никого. К правому берегу, мол, русские причалили только в мертвом виде.

Отто колебался, медленно пережевывая кусочек ржаного хлеба.

– Слышал? – вдруг встрепенулся он. Всплеск воды и треск сломанной ветки раздались совершенно отчетливо. Отто настороженно приподнял карабин.

Вольф хихикнул:

– Ну, ты даешь. Тебе от голода уже мерещиться начинает… Пошли лучше в расположение. А то каши нам ни черта не останется. Это ты-то у нас такой запасливый, хлебушек с собой носишь…

Вольф панибратски хлопнул Хагена по плечу.

– Отто, это правда, что ты в штрафном лагере был?

– Меньше будешь знать, глядишь – и до вечера доживешь… – сухо откликнулся Хаген, стряхивая руку Вольфа с плеча. – Руки мыть надо…

Несколько секунд Хаген настороженно вслушивался. Кроме шума потянувшего вдруг с реки, пронизывающего, сырого ветра и далеких выстрелов, никакие звуки до него не доносились. Начинало темнеть. Теперь уже точно здесь, кроме пули в башку, ловить нечего. Хаген повернул и направился в сторону роты. Вольф обрадовался такому маневру, как ребенок.

– Вот это правильно, – оживленно затараторил он. – Так сколько можно мерзнуть тут, без жратвы. А руки… я помою! Вот хоть сейчас!

Вольф вскинул кверху обе свои чумазые ладошки и засеменил вниз по обрыву, с трудом балансируя на резко осыпающемся откосе.

– Куда!… А ну, назад!… – сдавленным голосом захрипел Отто.

Было поздно. Гулкий выстрел хлестнул по бурливой водной глади. Вольф осел вниз и стал наклоняться к воде, как будто ничего не произошло и он попросту хочет вымыть руки. Но он продолжал медленно оседать, пока не бултыхнулся в воду с головой.

Отто машинально кинулся к воде по осыпающейся глине обрыва. Он ухватил Вольфа за мокрую шинель и потянул на себя что есть силы. Тело убитого показалось Отто неподъемным. Одежда Вольфа вмиг набухла, как будто на него навесили свинцовые слитки. Ледяная вода обжигала ладони штрафника. Она цепко держала свою добычу и не собиралась с ней расставаться.

В этот момент Отто отчетливо услышал металлический звук передернутого затвора.

– Хенде хох! – раздалось за спиной Хагена. В бритый затылок, под самой кепкой, уперлось что-то металлическое, безжалостное. Дуло ствола обожгло таким же ледяным холодом.

Глава 3.
ПОД ОБСТРЕЛОМ

I

Гулкие, в самую глубь проникающие взрывы сотрясали землю. Дрожь земли шевелила гильзу с фитилем на крышке ящика из-под снарядов. Шевелились бревна, уложенные в три наката, просыпая мокрый песчаник на головы бойцов. Дрожь передавалась всем укрывшимся в блиндаже, рождая в глубине необъяснимую тревогу и дурные предчувствия. Как будто угодили они в брюхо огромного черного змея, а тот ворочается и все не может никак улечься.

Казалось, все: следующий 120-миллиметровый придется в аккурат по блиндажу. И тогда к чертовой матери размажет по стенкам содержимое этого защитного сооружения, которое без сна и отдыха аникинцы возводили всю прошлую ночь. Хотя, как любит повторять командир, – чему быть, того не миновать. И уж к чему-чему, а к тревоге и дурным предчувствиям на передовой все привыкшие.

По крайней мере, никто не дергался в испуге, как замполит. Явился к ним, уже в который раз, с приказом от комбата, а тут как раз начался обстрел. Вот и сидит лейтенантик, белый как смерть, при каждом взрыве голову в плечи вжимает и толком два слова связать не может.

– Плотно укладывают, сволочи… – философски заметил Бондарь, отряхивая с телогрейки и шапки-ушанки кусочки глины. – Того и гляди…

– Типун тебе на язык, Богдан Николаич… – отозвался Аникин. Он сразу уловил, куда Бондарь гнет. Хочет еще больше страху на замполита нагнать. Хотя и без того положение серьезное.

– А шо, товарищ командир… – не унимался сержант. – Вчера в третьей роте фашисты воронку из блиндажа сотворили. Пять человек – насмерть…

– В третьей роте тоже должны были думать… – откликнулся Аникин. – Кто ж при свете дня на берегу позиции обустраивает.

Тут, не утерпев, в разговор влез Зайченко.

– Говорят, товарищ командир, что у них там снайперы работают. Заодно и артиллерию свою наводят на наши позиции по-черному…

– Говорят… – передразнил Аникин. – Тебе бы только сплетни собирать. Ты у нас и по селу, небось, информацию собрал? А, Зайченко?… Опять, небось, возле штаба Нину высматривал?

Тот не ответил, виновато умолкнув. Осадил его Аникин скорее в воспитательных целях. В конце концов, не чистить же опять физиономию этому несмышленому. Да и замполит еще этот сидит, выпучив очи. Лучше при нем лишнего не болтать. А ведь по существу Зайченко был прав. К артиллеристам фрицевским вроде как попривыкли. А тут новая напасть. Все чаще находили бойцов пули, которые шальными никак не назовешь. Пошел за водой – бац! – упал с дырочкой в затылке. Или траншею копал – упал с дыркой в сердце. А дырочки пчелки делали, которые из-за реки летели.

А тут и старые знакомые – тяжелая артиллерия немцев – вдруг ожили. Били с того берега почти без передышки, и все точнее и точнее. Из-за возросших за последние дни потерь командование даже приказало отодвинуть позиции подальше от берега Днестра, ближе к селу.

Впрочем, Аникину отдельного приказа дожидаться не надо было. Место под блиндаж сам выбирал, чтоб с того берега не просматривалось. Да и возводить его, несмотря на протесты личного состава, заставил солдат ночью. После кровавой переправы штрафников фашисты совсем озверели. Днем покоя не давали ни на минуту. Вот и сдвинули процесс на ночное время. Береженого Бог бережет.

II

– Да, товарищ лейтенант… вы с приказом пришли? – обратился Аникин к замполиту так, будто начисто о нем забыл и вот только что вспомнил. – Так вы можете не стесняться и приказ комбата озвучить…

– Я не стесняюсь, – сдавленно прошипел замполит. Худое, мертвенно-бледное его личико, похожее на лисью мордочку, перекривилось. Злость, густо перемешанная с испугом, звучала в его шепоте. Резко вскочив, срывающимся голосом замполит выговорил:

– Приказано готовиться вашему отделению к переправе. Следом за штрафниками пойдете… Завтра, к вечеру, форсируете Днестр. Аникин, явиться сегодня к комбату в 20.00. Все ясно?

Не дождавшись ответа, замполит откинул на выходе брезентовый полог и решительно выбрался наружу. Как будто проглотил его черный зев сырой апрельской ночи. И не подавился.

В землянке повисла тишина. Каждый, казалось, выжидал: вот, сейчас начнут говорить. Не он, а кто-то другой прервет это томительное молчание. Но желающих не находилось. Все сидели, как в рот воды набрав. Уставились в пламя, коптившее в бревенчатый потолок из сплющенной гильзы от снаряда сорокапятки. Будто впервые видели как какое-то чудо это творение рук гвардии сержанта Бондаря. Вслед за уходом лейтенанта разом прекратились и разрывы. Дуракам всегда везет.

Зайченко, как всегда, не выдержал первым.

– Вот тебе, бабушка, и едрен батон… – тяжело вздохнув, проговорил он. – Выходит, зря мы бревнышки катали, логово себе обустраивали.

– Ишь, выискался обустройщик… – хмыкнув, заметил Попов. – Кому бревнышки катать, а тебе – языком махать. И где тебя носило, пока мы тут горбатились? Смотри, как он логово обустраивал…

– Надо где… – с самодовольным видом парировал Зайченко. – Разведчик должен своим непосредственным делом заниматься. Вот я и разведывал тут, окрестности…

– Ну и чё разведал? – зацепился за разговор Попов. – Нору, что ль, искал?

– Какую нору? – непонимающе переспросил солдат.

– Как какую?… – Попов оглядел освещенные тусклым светом лица сидевших разведчиков. – Заячью нору Ты ж сам говоришь – мы тут логово обустраивали. Зайцы же в логове не живут. Вам нору подавай. Вот был бы ты, к примеру, Волков или там Тигрищенко…

– Ну, ты, Алеша Попович… – насупившись, проговорил Зайченко.

– Ну все … хорош… – сердито оборвал спорщиков Аникин. Хмурое выражение лица командира новоиспеченной разведгруппы стало еще мрачнее. – И без того кошки скребут, а тут еще вы… зоопарк устроили, – произнес Андрей. – Думали бы лучше, как нам через реку перебираться. Приказ-то внятно все слышали? После штрафной роты плавсредств у нас не осталось. Значит, самим плоты сколачивать потребуется. Как солнце выйдет, по селу рейд предпримем. Искать все, что на воде держится…

– Эх, товарищ командир… – мечтательно произнес Бондарь. – Нам бы лодки, как под Виноградным Садом…

– Ну, ты, не каркай, – одернул бойца Евменов. Он один, по старшинству, мог позволить себе такой оборот речи в отношении Бондаря. – Под Виноградным тем… много чего еще было, акромя лодок… Так что нам не надо-ть, чтоб как «под Виноградным Садом»… Упаси Бог от такого, чтоб еще раз.

III

За сутки до наступления на Николаев батальон форсировал Южный Буг. Ночью, на гребных лодках. Тогда взвод Демьяненко, куда входило и отделение Аникина, одним из первых зацепился за правый берег. Переправлялись по широкому сектору, стараясь обхватить тремя отделениями чуть не всю береговую зону села. Отделение Фролова доплыло первым. Некоторым удалось с ходу прорваться в село через оборонительные позиции фашистов. Бой на плацдарме и на улицах села шел всю ночь.

Именно там, утром, на выходе из Виноградного Сада, Бондарь сбил из своего пулемета «Мессершмитт», за что был представлен комбатом к ордену Красной Звезды.

– Перед переправой через Южный Буг некоторые, помнится, тоже так охали: «Все, мол, войне крышка… Глядите вон, Виноградный Сад на том берегу…» – также мрачно произнес Аникин. Он все не мог прийти в себя после только что озвученного приказа замполита. Он-то рассчитывал, что им дадут несколько дней передышки. А тут, оказывается, опять переправа, опять вгрызаться в правобережный плацдарм и держаться, теряя товарищей. Еще слишком свежа была память о переправе через Южный Буг под Виноградным Садом. Держать плацдарм на береговом пятачке, у самой кромки села, до прихода основных сил, взводу пришлось почти сутки. А потом еще были бои за освобождение самого села.

Андрей почему-то вспомнил Костю Фролова. Балагур, неунывающий весельчак и большой любитель выпивки, он прошел в командирах первого отделения их взвода от самого Днепропетровска. С Аникиным осушили они не одну кружку – и фронтовых «наркомовских», и горилки, которой потчевали их радушные хозяйки затерянных в донецких степях хуторов, и старого виноградного вина, припасенного жителями освобожденного Запорожья. До виноградного вина Костя был особо охоч.

– Ну и названьице… Виноградный Сад! – приговаривал он без остановки, когда они готовились к форсированию реки,– Нечто не попьем винца в таком селе?

И все восхищенно причмокивал губами. Как будто уже распробовал стакан перебродившего виноградного сока.

– Не говори «гоп», не переплывши… – утихомиривал его Бондарь, деловито законопачивая лодку. – Нахлебаться всегда успеется…