Текст книги "Пуля для штрафника"

Автор книги: Роман Кожухаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

XIV

В окнах лазарета тускло горел свет. «Не спят еще», – почему-то обрадовался Аникин. Зайдя во двор, он осторожно постучал в оконце хаты. Мелькнула тень, потом в освещенном проеме показалось лицо в аккуратной белой косынке. Это была Нина. У Андрея кольнуло в сердце. Косынка и красный крестик, вышитый на крахмальной белизне спереди, напомнили ему о Лере, о ее белом теле, таком родном и таком мертвом там, среди других трупов – медсестер и врачей, пациентов, бывших ранеными растерзанного, разбомбленного и расстрелянного фашистскими «лаптежниками» госпиталя.

Нина открыла дверь. Увидев его, она вспыхнула и отвела глаза. И Аникин вдруг почему-то засмущался, замялся на пороге.

– Проходите, товарищ старшина, – торопливо пригласила она. А сама открыла дверь шире и стоит на пороге, как бы приглашая его войти. От этого движения застегнутый на все пуговицы халат ее натянулся, выпятив округлые, накрахмаленные выпуклости грудей.

– Смотри, замерзнешь, – все еще не преодолев смущения, проговорил Андрей. Ему пришлось входить боком, лицом к Нине. Глаза их встретились. На этот раз она уже глаз не отводила. Какие-то неясные, шаловливые искорки мерцали в ее бархатных, бездонно-карих глазах.

– По такой-то погоде? – игриво произнесла она и рассмеялась, показав белые, блеснувшие в полумгле, зубы. – Шутить изволите, товарищ старшина. Вы бы знали, какие у нас под Красноярском морозы бывают…

Она рассмеялась еще пуще. Аникинское лицо овеяло свежим дыханием, будто из самой глубины цветущего сиреневого куста. И разве девичья глубина не то же самое, что цветущий сиреневый куст?

Он ощутил исходивший от нее аромат юности. Тот самый, который ощущался в воздухе. Тот, о котором говорил Зайченко. Аромат весны…

– Да уж, какие тут шутки, Нина… – взяв себя в руки, тихо произнес Аникин уже в сенях. – Видишь, как наших гавриков-то скрутило. Что там разведчики?

Девушка прикрыла дверь, но не торопилась проходить следом за ним внутрь.

XV

– Перестыли оба, – степенно проговорила она, поправляя на голове косынку. – У Байрамова температура. Ангину, видать, схватил. А с Зайченко хуже. В полк его отправлять надо. Спиртом их растерла. Но пальцы он похоже что отморозил… Держался, говорит, за бревно. Они и окоченели. Переохладился сильно. Воспаление началось, бредит…

– Я это, еще зашел узнать… насчет спирта. Сивун сказал, что у тебя спирт остался. Комбат распорядился выдать разведчикам премиальные граммы.

– Сивун? Сволочь он. У него этого спирта… Он у местных самогонку выменивает на консервы и хлеб…– с ненавистью произнесла Нина.

Лицо ее изменилось. Окаменело будто. Андрей еще не видел санинструктора такой обозленной.

– Да, – проговорил Аникин.

– И с бабами спит… за продукты… – зло добавила Нина. – Сама видела, как он водил одну в амбар. А потом она – домой, с буханкой хлеба за пазухой.

– Гнида! – вымолвил Андрей. – А комбат что? Не знает?…

– Да оба они… Вот уже где у меня сидят. – Нина ладонью провела ватерлинию по своей нежной шее. Последние слова она произнесла неожиданно жалобно, со слезами в голосе. Как будто бы делилась с близким человеком наболевшим.

– Тут ведь от бабы всем одного надо… С комбатом живу. Так и эта гнида еще пристает. Зажмет в темном углу и шепчет в ухо своим вонючим ртом: «Давай, так сказать, полюбовно сойдемся, но чтобы капитан не знал ничего»…

Андрей заметил в неярком свете керосинки, как тоненькая голубенькая венка пульсирует у нее под самым подбородком. Ему вдруг нестерпимо захотелось поцеловать эту жилку и ее пахнущие сиреневым цветом губы. Всем одного надо… Права ты, Нина. Ты выстрадала эту правду.

Она умолкла, и Андрей не говорил ни слова. И вдруг Нина порывисто прижалась к нему и обхватила шею Андрея руками. Она ничего не говорила, крепко-крепко вжимая свою щеку ему в грудь. Столько отчаяния и просьбы было в этом порывистом движении, что Андрей так и замер на месте, боясь дохнуть и шевельнуться.

– Ты чего, дуреха?! – наконец дрогнувшим голосом, тихо спросил он.

– Молчи, молчи, – также тихо, но неожиданно властно, по-бабьи, проговорила она. – Когда ты говоришь, я не слышу, как бьется твое сердце.

– Ты чего творишь? – опять спросил Андрей и взял ее за предплечья. Они показались ему нежными-нежными. Она нетерпеливо подняла и прижала свои пальчики к его губам, словно бы запрещая ему говорить.

– Что я творю? – переспросила она, и в голосе проросли те неясные шаловливые зернышки, что искрились в ее зрачках. – Влюбилась я… вот что…

Сказав это, она вдруг прижала свои теплые губы к его губам. И вся, натянув, как струнку, свое молодое, зовущее тело, безоглядно прижалась к Андрею.

Долю секунды губы его были сомкнуты, а потом распахнулись навстречу необоримому потоку цветущего благоухания. Их губы сходились и размыкались, чтобы снова впиться друг в друга с еще большей страстью. В этих промежутках, переполняемая желанием, будто прибывающим из неведомых родников вешним соком, она шептала, как в забытьи:

– Влюбилась… влюбилась… люблю… да, возьми меня… бери… бери…

XVI

В блиндаже все беспробудно спали. На подходе, в траншее старшину встретил Попов. Часовой не спал и среагировал как полагалось.

– Стой, кто идет? А, это вы, товарищ старшина…

Попов, подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, как мог, боролся с всепроникающим холодом предутреннего, сырого тумана.

– Доложи обстановку, – откликнулся Аникин. Несмотря на бессонную ночь, спать совсем не хотелось.

– А я уже стал беспокоиться… – обрадованно тараторил Попов. – Мало ли, думаю. Вас все нет и нет. Может, хлебнули медицинского, а потом заплутали, в темноте-то… Тут околеть в два счета можно. Евмен сказал, что вы в лазарет за спиртом пошли.

– Много болтал накануне твой Евмен. По трезвому делу слова из него клещами не вытянешь. А как примет на грудь, так остановить нельзя. Весь свой доблестный боевой путь рассказывает.

– Так это, товарищ командир, – многозначительно поинтересовался Попов. – Спиртику-то удалось хлебнуть? А?

– Не твоего ума дело, – беззлобно приструнил любопытного Аникин. – Ты вон лучше за рекой наблюдай. А то нахлебаешься вместо спиртика водички днестровской… Вынырнет шпион фашистский и утащит тебя на дно.

– Не, товарищ командир, – весело ответил Попов. – Пусть уж тогда лучше русалка какая… На русалку я согласный.

– Ишь ты, сказочник. Какие нынче русалки, нынче холодно. Они только по лету, небось, шастают.

– Ну а если спиртику для сугреву то и холод не страшен…

– Попов, а в ухо для сугреву не хошь? Я тебе быстро щас организую… Чтоб поменьше болтал. Следи за рекой!

– Слушаюсь, товарищ командир. Я же так, товарищ старшина… для шутейного разговора.

– Попов, – угрожающе повторил Аникин.

Солдат вытянулся во фрунт и прижал к себе винтовку.

– Есть следить за рекой, товарищ старшина!

– Так-то вот, – удовлетворенно заключил Аникин и направился в блиндаж.

XVII

Чуть свет по роте объявили общее построение. Хотя с трудом можно было назвать светом серую хмарь, обозначившую начало нового дня. Пока отделения собрались за дамбой, начал моросить мелкий дождь. Демьяненко всех торопил, хотя и так вроде все успевали. Аникинские даже успели привести себя в порядок в смысле «рыльно-мыльного» направления – умыться и побриться.

– Дождя нам и не хватало, – тоскливо произнес Фадеев, невысокий солдат из аникинского отделения, которого за мучнисто-белое лицо и русые волосы прозвали в роте Пельменем.

– А чем тебе дождь не угодил, Пельмень? Боишься, что тесто размокнет? – под дружный хохот подначил его Попов.

– И так холодно, – обидчиво буркнул в ответ Фадеев. – А тут еще за шиворот льет…

– Знамо дело… в теплом блиндаже сидеть дуже гарно, – ответил Бондарь. – Да тильки по такой хмарной погоде летуны не шастают. А то выгляни солнышко, разогнали бы твою тоску-печаль в два счета бомбовозы фашистские.

– Что, Богдан Николаич, небось, сам-то скучаешь без немецких асов в небе? – с готовностью хмыкнул Попов.

– Малеха есть, – иронично согласился Бондарь. – Зробил бы парочку «мессеров» из своего «дегтяря» заместо завтраку.

Между тем взводный подгонял строй чуть ли не под линейку, то и дело повышая голос.

– Чего это он суетится?… – недовольно бурчал Евменов. Он явно не выспался и теперь был зол на весь мир. А тут как раз и взводный нарисовался как воплощение этого мирового зла.

– Известно чего, Евмен… – тут же вполголоса прокомментировал Попов. – Старшого летеху хочет до зарезу получить. Вот и выслуживается перед начальством.

– И откуда ты все это знаешь, Попов?

– Евмен, тебе ли спрашивать. Ты только из разведки… должбн кумекать, что такое сбор информации.

XVIII

По роте объявили приказ о подготовке к переправе. Началась раздача топоров и пил тем подразделениям, которые незамедлительно отправлялись на лесозаготовки в прилегающие к Незавертайловке сады и лесополосу. Ротный объявил и о том, что в село прибывает инженерно-саперный расчет, личный состав которого будет распределен среди взводов. Спецы из числа саперов будут помогать в подготовке переправочных средств, а также проведут инструктаж по работе с щупами и миноискателями. Из полковой разведки поступила информация, что немцы обложили боковые подступы к своим позициям минными полями.

В числе других лесозаготовщиков оказалось и отделение Аникина.

– Вот еще не хватало. Еще и курсы откроют, учить будут, – раздался чей-то недовольный голос.

– Заткнись, дурья башка! – пресек недовольство Андрей. – В подмогу нам людей присылают. Тут слушать и каждое слово ловить надо. Научат тебя, несмышленыша, как шкуру тебе свою сберечь, чтобы ты с седого Днестра не к рыбам на корм ушел, а к мамке с папкой.

– Молчи, дубина, и делай что говорят, – поддержали командира еще голоса. – А то будешь, как те штрафники, река им пухом.

Лесозаготовщиков тут же направили в обоз, за инструментарием. Получилось ко времени, потому что немцы начали обстрел прибрежных позиций. Несколько снарядов разорвались и неподалеку от построения роты. Перебежав дорогу аникинским, бегом понесли солдата из первого взвода. Лицо его было белым, как вымазанная известкой стена сельской хаты, а из развороченной осколком раны на бедре обильно капала кровь.

– Вовремя мы наряд на бревна получили… – по пути заметил Евменов, оглядываясь на взрывы, один за другим выраставшие около самого берега.

В обозе бойцов снабжали необходимым пиляще-рубящим инвентарем, а также выдавали сухой паек – по полбуханки черного солдатского хлеба и по консервной банке на троих. Сунув Аникину в руки топор, начхоз не преминул ухмыльнуться ему в лицо.

– Ну, чё, старшина, повезло, так сказать, со спиртиком? Или для тебя не нашлось в аптечке санинструктора ничего горячительного?

– А это не твое, так сказать, дело, старшина… – перекинув в руках полученный только что топор, веско и зло ответил ему Андрей. С опаской глянув на нетерпеливо танцующее в руках Аникина топорище, начхоз торопливо пробурчал, идя на попятный:

– Ладно, ладно, в бутылку не лезь… Из-за бабы еще рубиться удумал… Для лесозаготовок вон силушку побереги…

– Ты за мои силушки не беспокойся, старшина… – спокойно ответил Аникин и многозначительно добавил, почесав лезвием себе щеку: – И тоже… береги себя. А то бывает: против бабы – герой, а против мужского разговора – сопля соплей…

– Следующий! Следующий! – ничего Аникину не ответив, нервно закричал начхоз.

XIX

Время после построения полетело как-то быстро. Отделение поставили на череду тополей, которые росли ровнехоньким рядом вдоль некогда колхозного поля.

– Ишь, как вымахали… – завороженно, будто смакую предстоящую работу, проговорил Бондарь. – Аж рубить жалко.

– Ничего, Богдан Николаич, фашистов прогоним, колхозники новые тополя посадят… – заметил Попов.

– И то верно, – кивнул Бондарь. – Хоть что-то здравое от тебя услышал, Попов. Ну, взялись за гуж…

Аникинцы включились в работу со смаком, даже с наслаждением, в аккурат, как в пословице: лес рубят – щепки летят. Только не было в этих словах для солдат никакого второго смысла. Щепки так и летели во все стороны. Работа на лесозаготовках кипела. Топоры только и мелькали вверх-вниз, сплошным перестуком накладываясь на непрерывное «вжик-вжик» двух двуручных пил. Не часто на фронте удавалось приобщиться к мирному делу, до которого стосковались у всех руки. И вот уже никто не замечал ни дождя, насквозь промочившего шинели и полушубки, ни раскисшей грязи, в которой прочно увязали сапоги.

– Осторожно, берегись! – зычный окрик Бондаря расчистил от работающих место падения очередного дерева. И вот оно с шумом и треском, перекрывающим гул канонады, рухнуло в мокрую, мягкую, как перина, заждавшуюся хозяйских рук землю.

За рухнувшее дерево тут же брались топоры, стесывая сучья и ветки. Бондарь, методично, одним ударом оттяпывая толстенные суки, то и дело останавливался, принимаясь счищать налипавший на сапоги жирный, как черное масло, чернозем.

– Ну и землица, – не переставая, восхищался он. – Чистое сливочное – землица! Тут, небось, палку воткни, и плодоносить начнет.

– Богдан Николаич, ты лучше с бабой попробуй. Оно надежнее выходит. Насчет плодоношения.

– Ну, Попов, я тебе щас язык-то обкорнаю, – среди дружного хохота грозил Бондарь обухом языкатому остряку. – Заместо бревна пойдешь. Ты же у нас не тонешь. Ротный сказал использовать все подручные средства. А ты же у нас из того материала, который не тонет…

Топор в руках Аникина так и мелькал. Он чувствовал, как руки стосковались по мирному труду. Можно даже было представить, что бревна эти они заготавливали для какой-нибудь постройки. Хотя, конечно, в России избу или клуб из тополя никто строить не будет.

XX

Спал Андрей не больше часа. Но никакой усталости не ощущалось. Наоборот, что-то совершенно другое, похожее на опьянение, кружило ему голову, бурлило в жилах, будто молодое вино. Хотя никакого спирта он не пил, ни перед сном, ни тем более сейчас.

Нина… Он, в мокром полушубке махавший топором как заведенный, был здесь, сейчас, под хмурым низким небом. А мысли его – там, в тесной комнатенке, примыкавшей к большой «каса маре»[7]7
  Каса маре (молд.) – самая большая комната в крестьянских домах Приднестровья. В ней принимали гостей. То же, что и горница в русской избе.


[Закрыть], которую приспособили под батальонный лазарет. Андрей предлагал уйти куда-нибудь на сторону, приютиться у кого-то из местных. Но Нина неожиданно воспротивилась.

– Здесь раненые, – убеждающе шептал он.

– Раненые спят, – непреклонно отвечала она в ответ, касаясь его лица ладонями.

– Кто-то наверняка не спит.

– Ну и что?! Не их дело.

Андрей, беспокоясь больше за Нину, был удивлен ее реакцией. Он, уже ощущая, что теряет власть над своей выдержкой, предпринял последнюю попытку вразумить девушку.

– Нина, понимаешь, комбат… если узнает…

– Ну и пусть! – с неожиданной отчаянной бесшабашностью прошептала она. – Пусть узнает.

Горячая волна, вызванная жаркими, страстными поцелуями Нины, накрыла его с головой. Уже ни на что не обращая внимания, он, приподняв, обхватил ее и так, в охапке, осторожно отнес в ее комнатку.

«Люблю… люблю… по любви хочу…» – все шептала Нина, пока они, спеша урвать у войны секунды жизни, торопливо расстегивали пуговицы своих гимнастерок и скидывали в темноте свою одежду прямо на пол. Старая пружинная кровать Нины, пахнущая свежестью простыней, предательски заскрипела, и Андрей, подхватив налившееся тяжестью женственной красоты тело девушки, бережно опустился с ней прямо на пол, на брошенный посреди комнатушки полушубок

Они осыпали друг друга поцелуями, и она продолжала шептать, а потом уже не могла говорить, борясь с неодолимым желанием отозваться несдержанным стоном на каждое движение его сильного, ритмично напиравшего тела. Темнота и ласки Нины, ощущаемые на ощупь, впитываемые подсознанием, добавляли Андрею пьянящего ощущения полета и кружения, заставляли напрочь забыть, что кругом война и они – в самом эпицентре смертельного урагана, забыть, что и где с ним происходит и кто он такой. Забыть… забыть… забыть…

А потом они лежали на полушубке, постепенно, по капельке, обретая испарившееся вместе с росой любовного пота сознание, выплывая по чуть-чуть, потихонечку, из этого забытья.

Они опять возвращались в здесь и сейчас, где были артобстрелы и смерть, подготовка к переправе, где были комбат и начхоз. Где была война… Но еле уловимый запах цветущей сирени продолжал преследовать Андрея. Не отпускал он и здесь, среди стойкого, не перебиваемого даже стылым дождем запаха спиленной древесины.

XXI

Стволы, обтесав и распилив надвое, в несколько подходов отнесли к берегу. Аникина и других командиров тут же вызвали в командный пункт батальона. Туда уже прибыли передовые подразделения саперного полка.

В суматохе, передвижениях большого количества людей ощущалось, что затевается что-то серьезное. Видимо, ощущение это, минуя широкую водную преграду, по воздуху передалось немцам. Они стали еще сильнее обстреливать береговые позиции и дальние подступы к селу. К артиллерии добавились минометы. Какой-то новый, неясный гул вкрался в звуковую картину канонады с правого берега.

– Самоходки… Похоже на «Фердинанды», – прислушавшись, произнес один из саперов. На лице его, запачканном брызгами грязи, ясно прочитывалась сильная усталость. Он словно бы угадал мысли Аникина.

– Ох, и трудно пробирались, – проговорил он с обреченным безразличием в голосе. – Дороги развезло. Телеги с барахлом нашим понтонным еле тащились. Думал, совсем увязнем. Эх, жаль, шанцевый инструмент отстал. Теперь до ночи ждать придется. Вместе с остальными частями, видать, прибудут.

– С остальными? – настороженно переспросил Аникин.

– Ну да, вся рокада в сторону села вашего… как, бишь, оно называется?

– Незавертайловка.

– Ага, Незавертайловка, забываю все время. Так вот, – продолжил сапер. – Техники и людей – сюда немерено движется. Пехота, минометчики, артиллерия.

Андрей ничего не сказал. Если то, что говорил сапер, правда, то в самом ближайшем времени следовало ожидать тут серьезной заварухи. Неужто будут форсировать крупными силами? Внутри отчего-то вдруг родилось ощущение светлой надежды. Выходит, не одни они полезут через реку, не бросят их, как обреченную горстку штрафников, на съедение волкам фашистским… Хотя никакой официальной информации на этот счет не было, услышанное от сапера будто тяжелую колоду сняло с Андреевых плеч. Эх, семи смертям не бывать, а помирать не страшно, когда ты не сам по себе, а часть мощного железного кулака, который крушит неприступные фашистские бошки.

XXII

Андрей так обрадовался, что не сразу расслышал вопрос сапера. Тот спрашивал про наличие оставшихся от противника трофейных переправочных средств. Узнав, что таковых попросту не осталось, сапер совсем приуныл. Но уже через секунду, тряхнув головой – будто пытаясь отогнать от себя и кислые мысли, и неодолимое желание выспаться, – сапер неунывающе спросил:

– А с древесиной что?

– Заготавливаем, – подтвердил Аникин. – Бревна из лесопосадки, доски и прочее, что на плаву, местные жители предоставляют.

– Вот! Другой разговор, – совсем развеселился сапер. – Мы из бревнышек такие переправочные сварганим. Фриц обо…ся от зависти…

Аникин и другие, стоявшие в ожидании выхода комбата, невольно рассмеялись словцу сапера.

– Да уж… – в тон саперу продолжил Андрей. – Эти гады отличаются недержанием. Только пока по части мин, снарядов и прочего стального дерьма…

– Это мы уже заметили, – вздохнув, произнес сапер. – Кстати… – приложив к шапке-ушанке руку, он представился. – Замкомвзвода инженерно-строительного отряда саперной роты, старший сержант Сергей Бойченко. Можно просто – Серега…

– Старшина Аникин, командир разведотделения третьего взвода второй роты… Можно – Андрей, – отрекомендовался Аникин.

Тут стали подвозить отставшие поначалу телеги с инженерно-саперными приспособлениями. На нескольких были вытянутые сигарообразные цистерны или баллоны.

– Это основа для плотов. Как поплавки используются, – пояснил старший сержант. – Секция одна, из них собранная, – до взвода может переправить. А если их составить, плавучий мост получается. Технику можно перегонять.

XXIII

После ускоренного совещания спецов-инженеров распределили по подразделениям батальона. В третий взвод второй роты попал старший сержант Бойченко.

– Ба, знакомые все лица! – воскликнул он, придя к кромке берега, куда солдаты из третьего взвода, в том числе и аникинцы, переносили бревна с места их заготовки.

– Эх, тебе бы поспать полчасика, старший сержант, – с участием сказал саперу Аникин.

Тот только отмахнулся рукой и изобразил на усталом лице подобие бодрости и оптимизма.

– Некогда нынче. На том берегу выспимся, – браво, по-солдатски ответил он и незамедлительно приступил к своим обязанностям.

Под руководством бойцы формировали конструкцию из баллонов, потом крепили ее в одно целое. Сапер, используя в руководстве метод «Делай, как я», сам непосредственно участвовал во всех этапах инженерии переправочного средства, причем, несмотря на усталость и усиливавшийся обстрел со стороны правого берега, делал это с шуточками и прибаутками.

Наверное, и поэтому работа спорилась, и уже не позже, чем через час, к поплавочной основе стали крепить бревенчатую часть. Здесь в ход пошли тросы, веревки и даже банка огромных гвоздей, которые обухами топоров, с подачи сапера, экономно загоняли в округлые бока бревен в самых важных – «сцепочных», как выражался Бойченко, – местах.

Задолго до обеда переправочное средство было готово.

– Эх, теперь главное, чтобы гады своими снарядами его не распатронили, – говорил Серега Бойченко, с любовь и вниманием оглядывая готовый плот. Как будто это была его любимая яхта для увеселительных прогулок.

– Сколько раз такое бывало. Трудишься, делаешь. И только последний трос увязал… Ба-бах!

Снарядом в щепки. И вся работа – коту под хвост. Да еще вдобавок парочку ребят – на тот свет… А то и еще хуже. Когда погрузится на плот толпа народу, отчалит от берега, а по ней фашист из всех видов шмалит. А потом – ба-бах! Прямое попадание.

Аникин подошел к старшему сержанту и дернул его за рукав.

– Серега… ты это, придержал бы свои воспоминания. Оно, понятное дело, у каждого есть что вспомнить…

Бойченко устало выдохнул и спросил:

– Старшина, ты с какого времени на фронте?

– Я с сорок второго, с весны. А зачем тебе?

– Да так… вопрос снимается, – уважительно, снова стряхивая усталость, ответил сапер.

– Ты пойми, Серега… Этим парням скоро на этих поплавках на ту сторону плыть, – рассудительно пояснил Аникин. – Сам видишь, фашист старается. А что будет, как форсировать полезем? Вряд ли прогулка обещает быть увеселительной.

– Похоже на то, старшина… – понимающе кивнул сапер. – Ладно, ладно, я все понял. Но ты, старшина, если с сорок второго лямку тянешь, лучше меня понимаешь, что говори не говори, а чему быть, того не миновать… И если суждено будет мине фашистской в этот…

– Старший сержант! – с настойчивыми, жесткими нотками в голосе окликнул Аникин. – Мы вроде как договорились. Это мы с тобой понимаем, а есть народ совсем необстрелянный.

– Ладно, ладно… – торопливо согласился сапер.

Он дружелюбно, в шутку поднял руки – мол, сдается, и показал жестом, что закрывает рот на замок.