355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роман Кожухаров » Штрафники не кричали «Ура!» » Текст книги (страница 13)
Штрафники не кричали «Ура!»
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 20:18

Текст книги "Штрафники не кричали «Ура!»"


Автор книги: Роман Кожухаров


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

II

Передышку для батальона командиры решили устроить прямо посреди степи.

Новички тут же повалились на холодную землю. Большинство попросту выдохлись. Хаген и Ульман и в самом деле смотрелись в своем отделении как бывалые инструкторы среди пришедшего в учебку молодняка.

Унтер совсем недоволен тем обстоятельством, что они расположились в открытой степи.

– Хотя бы добрели до какой-нибудь балки. Или овражек нашли. На небе ни облачка… – ворчит он юном бывалого вояки. – Сейчас налетят русские истребители и приготовят из нас рагу. Тогда-то испытуемый Хаген угомонит, наконец, свой разыгравшийся аппетит.

– Герр унтер-офицер… – отозвался один из испытуемых. – Как же он сожрет это рагу, если оно из него будет приготовлено.

Остряк – новичок из партии уголовников. Зовут его Генрихом. Ноги у него разбиты в кровь. Но он не унывает. Корчит рожи и охает, но чересчур картинно, так что поневоле смешит лежащих и сидящих рядом.

– Можешь не сомневаться, дубина!… Сожрет и не подавится… И знаешь почему? – оборвал его унтер. – Я спрашиваю, знаешь почему?!…

Новичок уже не рад, что встрял в монолог командира. Но теперь ему деваться некуда, и он вынужденно отвечает:

– Никак нет, герр унтер-офицер…

– Да потому, что испытуемый Хаген в «пятисотом» – чуть подольше тебя, остолопина. Он выжил на Лысой Горе и вернулся из ночной разведки боем в котловане. Да и до «пятисотого» кое-что видел… Не так ли, Отто?…

Унтер обратился напрямую к Хагену. Тот молча, подобравшись, сидел на своем вещмешке. Понимая, что вопрос командира отделения нельзя оставлять без ответа, он кивнул. Но так же сдержанно и молча. Для него стало открытием, что в батальоне он является достаточно известной личностью.

Унтер, похоже, всерьез увлекся воспитательным моментом:

– Ты попал в «пятисотый», дубина… Это элитная часть для настоящих воинов. От того, что они в чем-то оступились, великая Германия только выигрывает. Потому что такие парни, как Хаген, как Ульман, хотят доказать: то, что с ними произошло, – это роковая случайность. И они доказывают это, не жалея своей жизни. Ты понимаешь, о чем я говорю, остолопина?… Как тебя зовут, испытуемый?…

– Генрих Граабе, герр унтер-офицер… Только…

– Молчать!… – унтер вдруг перешел на рык. – Никаких «только»!… Ты даже не умеешь правильно обуть сапоги, испытуемый Граабе. Тюремная плесень разъела твои мозги…

Унтер сплюнул возле себя и ткнул пальцем в Отто:

– Вот он… он доказал, что под каской у него имеется не только котелок… В нем есть еще кое-что, похожее на мозги. То самое, чего нет у тебя… Поэтому, именно поэтому из тебя русские сделают рагу, а из него – нет… Теперь ты понял, испытуемый Граабе?…

– Так точно, герр унтер-офицер!

III

До заката им надо было отмахать почти тридцать километров. Но команды становиться на марш все не поступало. Унтер чертыхался без передышки.

– Они что, заночевать решили в этом чертовом поле?… – ворчал он.

Многие из новичков беспомощно лежали на земле, точь-в-точь как Генрих Граабе. Растерли ноги в кровь и теперь стонали, что шагу ступить не смогут.

– Эти недоноски совершенно не приспособлены к фронту, – с матерной бранью ругался вслух унтер. – Такими темпами мы к концу марша будем иметь не боеспособное подразделение, а сборище калек. Чему вас учили ваши чертовы капралы?!

Впрочем, унтер прекрасно знал, что этих новобранцев-штрафников ничему не учили. Попросту не успели. В этой партии проштрафившихся солдат, прошедших передовую, можно было пересчитать по пальцам. Основой костяк составляли уголовники из нескольких тюрем восточных земель рейха. Их, что называется, сняли с нар, наспех обмундировали, заодно успев показать несколько приемов обращения с оружием. В такой же судорожной толкотне будущих «пятисотых» погрузили в вагоны и отправили на Восточный фронт. На южное направление. Именно здесь, в выстуженных холодными ночами донецких степях, с каждым днем становилось все жарче.

Унтер ходил сейчас по этой самой степи и чувствовал, как земля горит у него под ногами. Приступ бешенства закипал в нем. Его бесило то, что он знал, и беспомощный вид этих растянувшихся на земле, будь они трижды прокляты, новоиспеченных «пятисотых».

Одного из штрафников, тоже новичка, товарища Генриха, угораздило в этот самый момент обратиться к унтеру с вопросом:

– Герр унтер-офицер, нельзя ли сходить к фельдшеру? Нога…

Он не успел договорить, что произошло в походе с его несчастной ногой. Сбитый ударом в челюсть, он упал прямо на сидящих и лежащих товарищей.

Скопившаяся за несколько бессонных ночей злость прорвалась наружу. Унтер принялся щедро раздавать тумаки и пинки направо и налево.

– Никчемные свиньи!… Вы только и умеете, что резать друг дружку и насиловать беззащитных девок… А как с вами воевать?!…

Новички только беспомощно стонали и ойкали в ответ.

Ситуация наверняка вышла бы из-под контроля. Унтер мог запросто прибить или укокошить из своего «вальтера» парочку штрафников. Но обстановку разрядил вестовой. Он примчался от герр майора и вызвал унтера к комбату. Всех ротных и командиров отделений собирали на походное совещание.

В конце концов командир отделения поручил Отто попытаться раздобыть у фельдфебеля какую-нибудь заживляющую мазь.

– Да… Хаген! – окликнул унтер, уже удаляясь.

Судя по тону, он уже взял себя в руки.

– Спросите Корна про еду, – унтер приостановился. – Может быть, в обозе завалялся сухой паек для третьего отделения…

IV

Хагену напоминать об этом не стоило. Мысль о кормежке проснулась в нем сразу, как только он услышал приказ унтера. Что касается сухого пайка, единственный, кто владеет в батальоне самой достоверной информацией на этот счет, это, без сомнения, фельдфебель Корн.

– Герр унтер-офицер, разрешите сопровождать Хагена… – вдогонку обратился к унтеру Ульман.

У него тоже подводило от голода живот.

– Разрешаю… Только не шляйтесь где попало… В любой момент можем опять выступить…

Корн сразу узнал обоих.

– Вы еще живы, вояки? – спросил он, докуривая сигарету. Даже было похоже, что он обрадовался. Отто предположил это по голосу. Широкое, мясистое лицо фельдфебеля скрывали ароматные клубы сизого никотина.

– Так точно, герр фельдфебель! – отрапортовал Хаген. Надо вести себя так, как подобает настоящему «пятисотому».

– Да, наш «пятисотый» превратился в сборище всякого отребья… – с досадой выдохнул Корн вместе с очередной порцией дыма.

– А вы молодцы, парни… – проговорив это, фельдфебель протянул Хагену тлеющий окурок. – Вы вели себя верно, вытаскивая из-под огня вашего лейтенанта. Он – настоящий герой…

– Так точно, герр фельдфебель, – вставил свои пфенниги Ульман.

– Он не хотел, чтобы его отправляли в тыл. Хотел продолжать воевать в «пятисотом»… – продолжал разглагольствовать Корн.

Тем временем Отто сделал несколько жадных затяжек и передал никотиновый фитиль Гансу.

Фельдфебель был явно предрасположен порассуждать. Хаген с Ульманом внимали ему, затаив дыхание. Они олицетворяли собой в этот миг само терпение. Глядишь, расположение духа Корна и обернется для них чем-нибудь съестным.

Никакой мази фельдфебель не дает.

– У меня тут не фельдшерская… – недовольно бубнит он. – Пусть эти недоноски лечатся сами. Посоветуйте им помочиться на мозоли. Хе-хе… в момент заживает…

Зато Корн выдает им несколько кульков с галетами и четыре банки консервов. Они плоские, с ладонь величиной.

– По-моему, рыбные, – комментирует фельдфебель. – Хотя черт его знает… Проверите сами. Знаю одно – жрать это можно…

V

Уже по пути назад Хаген и Ганс принимаются грызть галеты. Они твердые, как камень. Ульман отпускает смачное ругательство.

– Черт… Чуть зуба не лишился…

– Их, наверное, еще в сорок первом сварганили…

– Ага, для победного ужина в Москве… Черт… все-таки треснул.

Ульман сунул в рот грязные пальцы и достал что-то белое, размером с горошину Это была половинка зуба.

Хаген тоже уже успел наглядно убедиться в бронебойной прочности фельдфебельских галет. Однако постепенно слюни делали свое дело. Миллиметр за миллиметром галета размягчалась, отправляя соленые крохи в желудок.

– В воде надо бы их размочить.

– А если еще вскипятить…

Обсуждая рецептуру, они вернулись к своим. Третье отделение тут же сошлось, а точнее, сползлось в кружок. В его центре Хаген и Ульман. Вернее, консервные плошки и галеты, которые они выложили на расстеленный кем-то кусок материи. Появление съестного вызвало в отделении оживленный и шумный галдеж.

– Я надеюсь, это не чьи-то потные портянки? – громко заметил Отто, раскладывая бумажные кули.

– Не, это чисто выстиранное…

– Эрнст, это твой носовой платок? Тот самый, которым махала тебе Гертруда, провожая на фронт?

– Нет, это панталоны твоей пышки Энн. Разве она не подарила их тебе? Чтобы было чем подтереть юшку, которая сейчас потечет из твоего расквашенного пятачка…

– А что за бумага у этого печенья? Можно взять? На курево… – нетерпеливо произнес кто-то.

– Она слишком плотная. И вощеная. На курево не сгодится.

– Руки убери от стола…

– Во-во, возьми эту бумагу, чтобы подтирать. Только не для носа… И смотри, не поцарапай те уста, которые выдают у тебя такой оглушительный баварский акцент…

– Ты сейчас выдашь у меня акцент…

VI

Ульман одну за другой открывал консервы. Они в самом деле оказались с сардинами. Хаген, как главный по дележу еды, распределил рыбки и галеты на каждого. Плюс порция унтер-офицера. Вышло по две рыбки и по пять галет на испытуемого. Кто-то принялся размачивать их в котелке, а кто-то грыз так, всухомятку. Всеобщий интерес вызвали опустошенные консервные банки. В них осталось пахнущее рыбьим жиром масло.

Испытуемые принялись обмакивать в него обгрызанные черствые галеты и припасенные куски хлеба. Количество маканий тоже было строго регламентировано – каждый имел право на два, не более. Тут же нашлись хитрецы, которые опускали в банку хлебный мякиш пошире, стараясь выбрать за раз побольше масла.

Увлеченные процессом, штрафники не сразу уловили далекий гул. Он возник неожиданно. Тут же появилась взмыленная, залитая потом физиономия запыхавшегося унтера. Он, видимо, возвращался бегом.

– Герр унтер-офицер… ваши галеты и сардины!… – доложил Хаген.

– Самолеты! Самолеты!… Сейчас нас накроют… Рассредоточиться в поле и замереть. Пережидаем…

Гул уже вызрел до басового утробного рокота. Непонятно, откуда они приближались. Вначале Отто показалось, что со стороны русских – с востока. Потом гул словно переместился севернее. Наконец, он заполнил все небо. Такой густой, широкий и низкий рев могли создать несколько машин. Возможно, это два или три звена бомбардировщиков. К тому же их наверняка прикрывают истребители. Если батальон заметят в поле, от «пятисотых» действительно ничего не останется.

Этот звук, казалось, имеет свой вес – непомерный, будто свинцом наливающийся. Чем ближе он становился, тем сильнее он давил на мозги, на руки, на все тело. Как будто многотонную плиту опускало на тебя небо, синее и заполненное до краев этим, страшным как смерть, звуком.

Отто сделал усилие, чтобы приподнять голову и оглядеться. Ужас и страх застыли на лицах тех из новичков, кто оказался рядом с ним. Никто не находил в себе смелости посмотреть наверх. Да, унтер здорово их напугал.

Отто заметил черные точки. Они проступили в синеве небосклона на северо-западе. Странно. Они летели со стороны своих. Неужели это Люфтваффе? Или русские отбомбились и теперь возвращались домой.

Теперь уже можно было различить всю связку. В неровной цепи, по центру, – четыре бомбардировщика. Чуть позади, по бокам, – две пары истребителей. Они шли на достаточно низкой высоте прямо на батальон.

– Всем лежать! Никто не шевелится! – приказы командиров разносились над головами вжимавшихся в землю солдат и тут же захлебывались, придавленные ревом моторов.

VII

Отто все внимательнее вглядывался в их плоские силуэты. Черт побери, неужели он, бывший зенитчик, не отличит русские машины от немецких «юнкерсов»? Он уже издалека разглядел у четырех из шести машин торчащие шасси. Их нельзя было спутать ни с кем другим.

– Хаген, пригнись. Черт, не шевелиться…

– Герр командир, это наши… Наши «штуки»[3]3
  «Штука» – немецкое название пикирующего бомбардировщика Юнкерс Ю-87.


[Закрыть]

– Какая разница, шайзе… – хрипел, уткнувшись в землю, унтер.

Они прошли прямо над распластанными по степи «пятисотыми». Четыре пузатых бомбовоза и две пары изящных и хищных «мессеров». Отто показалось, что он кишками ощущает, как гудят стальные моторы Люфтваффе. Самолеты пролетели, как на параде, удалившись на юго-восток.

– На нашу цель… Не иначе, будут готовить для нас почву…

Унтер-офицер Байер произнес это, глядя вслед удаляющимся машинам. Он отряхивался как ни в чем не бывало.

– Эй, третье отделение! Подымайте ваши задницы. Да поскорее. Сейчас же выступаем.

– Выходит, зря мы валялись брюхом в землю, – отозвался Генрих. Морщась и охая, он тем не менее поднялся на ноги одним из первых.

– Это же были свои, герр унтер-офицер… – не отставал он.

Унтер не стал на этот раз выказывать свои воспитательные навыки. Он ответил просто:

– Запомни, сынок, что на фронте ты ничего не делаешь зря, если ты делаешь это, чтобы сберечь свою гребаную, ни пфеннинга не стоящую жизнь. Запомнил? То-то же…

Байер ткнул рукой, сжимающей «шмайсер», вслед улетевшим самолетам.

– Они разбираться не будут… – процедил он. – Пройдут пару раз очередями, и уже не важно будет, свои пули тебя порвали на кусочки или чужие… Спроси вот его…

Он перевел свою указывающую руку на Отто.

– Спроси вот… испытуемого Хагена или Ульмана, чья артиллерия накрыла нас позапрошлой ночью. А?… Они расскажут тебе…

– Унтер-офицер Байер!…

Окрик застал унтера врасплох. Офицер вырос за его спиной словно из-под земли. Унтер повернулся на каблуках и вытянулся во фрунт.

– Я, герр лейтенант! – прокричал он, что есть мочи.

– Вы много рассуждаете о непозволительных вещах. А солдаты еще не готовы к маршу! Вы пойдете под трибунал!…

Отто даже не знал, как зовут этого худощавого лейтенанта с желчным лицом. Наверное, он прибыл с новой партией, для пополнения штаба батальона. Шинель была на нем новехонькая, точно только от портного. Но к ворсу уже прицепились ошметки пожухлой травы. Значит, тоже успел поваляться. Он орал на унтера, как на мальчишку. А тот только играл желваками, и глаза его сощуривались все уже.

– Что вы так на меня смотрите? Хотите дырку просверлить в моем лице? – еще больше нажимал лейтенант. – Может, вы хотите мне что-то возразить? Отвечайте, унтер-офицер, когда вас спрашивает старший по званию!…

– Никак нет, герр лейтенант… – унтер цедит каждое слово сквозь зубы. Кажется, еще секунда, и он взорвется. Попросту схватит лейтенанта за его тощее горло и будет душить, пока не сделает начатое. Но руки его по-прежнему остаются по швам. Лейтенант злорадно улыбается ему прямо в лицо.

– Я вам покажу, что такое железный закон дисциплины, унтер. Вы и ваше отделение будете находиться под моим неусыпным контролем. Вам ясно? Не слышу!…

– Так точно, герр лейтенант!

VIII

Команды строиться звонко разносились по степи в удалявшемся самолетном гуле. Неожиданно другой звук разорвал безоблачное осеннее небо. Далекий, но явственно слышный рев донесся оттуда, куда несколько минут назад ушли бомбардировщики вместе с «мессершмиттами». Похоже, что «юнкерсы» вышли на цель и принялись за работу.

Отто еще со времен службы в зенитных войсках хорошо усвоил, как ревут сирены пикирующего бомбардировщика. Они входили в оснащение «штуки». Сирену летчики включали после того, как, набрав положенную высоту, срывались в пике, выходя на намеченную цель.

Такую бомбежку Отто своими глазами видел в начале войны, на границе с Литвой. Они стремительно наступали. Их зенитный расчет вместе с взводом мотопехоты оторвался от полка. Они несколько часов блуждали по окрестным дорогам, заполненным беженцами. Попадались даже группки русских солдат. Они понуро брели прямо по дороге, как будто не понимая, что происходит вокруг. Они не обращали на русских внимания. Только Гельмут, его товарищ по зенитному расчету, пару раз принимался палить по русским, так, чтобы пули летели над головами. Он кричал: «Рус Иван, сдавайся!» Его стрельба и крики вызывали у остальных приступы хохота. Особенно они разошлись, когда Гельмут все же попал в одного русского.

Отто вдруг поймал себя на мысли, что он будто вспоминает эпизод не из своей, а из чьей-то чужой жизни. Да, тогда, летом сорок первого, им было очень весело… Они неожиданно выскочили на этот чертов железнодорожный переезд. Метрах в пятистах впереди – товарные составы, заполненные людьми, техникой. Казалось, ничто не сможет распутать это хаотическое нагромождение техники и вагонов. Но оно появилось. Оно превратило сотни мечущихся людей в остолбеневших от ужаса жертв. Сначала сирена. Как будто трубный глас архангела расколол небо, возвещая о конце света.

Действовало безотказно. Кровь стыла в жилах у тех, кому суждено было погибнуть спустя какие-то секунды. Еще бы, каково тебе будет, когда с неба на тебя валится многотонная махина, нафаршированная бомбами.

«Юнкерсы» не заставили себя ждать. Они буквально вывалились из брюха высоких туч, жуткие ангелы смерти. Вот о чем думал Вагнер, создавая свой «Полет валькирий»! Ужас был в том, с какой раскованностью и свободой эти ревущие создания падают носами вниз, выпустив свои хищные лапы. Особенно устрашающий вид придавали эти не заправленные внутрь шасси. Казалось, они хотят обрушиться на обреченных всей своей массой.

Но внезапно, почти у самой земли, метрах в пятистах над железнодорожным узлом, машины резко выравнивались. В какой-то миг они зависали в мертвой точке. Именно сейчас летчик отжимал кнопку сброса бомб. Самолет задирал нос, и, одновременно, сотни килограммов мертвого бомбового веса сыпались из-под крыльев и бомболюка. Опорожненная, облегченная машина набирала высоту, а снизу, будто вдогонку ей, из огня и дыма летели кверху части человеческих тел, вагонных досок, искореженных шпал и колес.

Вслед за первой машиной тут же пикировала вторая, потом третья, четвертая… «Юнкерсы» работали над целью пятнадцать минут. За это время они полностью распутали транспортный узел, но на свой манер. Там, где толпились сотни людей, спустя четверть часа чернело выжженное пространство, мертвое месиво, в которое превратился железнодорожный переезд.

IX

– Теперь в этой чертовой степи мы точно не заблудимся… – оживленно сказал Ульман и кивнул Отто в сторону бомбежки. Батальон двигался как раз в этом направлении. Все заметно приободрились. Даже те, кто еле ковылял в хвосте колонны, подтянулись. Командование расщедрилось и решило оказать «пятисотым» поддержку с воздуха.

– Это они пытаются как-то загладить вину за ночной обстрел… – недовольно бурчит унтер. Командир отделения был одним из тех, кого не радовала круговерть, затеянная впереди «юнкерсами». Но у него и у новичков причины недовольства совсем отличались. Те стонали, что идти еще слишком далеко и они не могут шагу ступить. Но после того, как Байер на привале отвесил некоторым из них увесистых тумаков, они скулили втихаря, как бы про себя, и продолжали шкрябать сапогами по степной целине.

Унтер, по всему, болезненно перенес столкновение с лейтенантом.

Он все бурчал себе под нос, не обращая внимания на приближающийся грохот бомбежки:

– Он, видите ли, берет нас под неусыпный контроль. Штабная крыса… – Злость кипела в унтере, не остывая. – Где был его контроль позавчерашней ночью, когда нас крыла снарядами собственная артиллерия? Сволочь… Ничего, еще посмотрим, чей железный закон окажется сильнее…

Действительно, Ульман оказался прав. Работа пикирующих бомбардировщиков стала своеобразным ориентиром для батальона. Выступая на марш, арьергард колонны скорректировал движение, так как выяснилось, что «пятисотые» забрались правее нужного маршрута. Это и немудрено. Дозоры, как и все остальные, двигались наобум, по азимуту и приблизительной карте.

Никаких видимых целей не просматривалось. Бугристая степь во весь окоём, да безоблачное небо над головой. В такой обстановке легко было сбиться с пути и дать несколько лишних километров. Так что авиация появилась как нельзя вовремя.

Еще одна четверка «юнкерсов» проследовала над батальоном. Как будто хищные птицы слетались к месту, где дозорные стаи обнаружили какую-то падаль.

Далеко впереди в воздух поднялись черные столбы дыма, все на марше невольно еще прибавили шаг.

Безветренная студеная сушь создавала все условия, чтобы столбы эти, жирные и блестящие от пламени, становились все выше и выше. Казалось, они упирались в самую верхушку небесного потолка.

Отто разглядел, как оттуда, с самой вышины, срываются вниз маленькие точки. Даже не верилось, что именно эти лапчатые букашки издают такой жуткий вой, сотрясающий всю степь от горизонта до горизонта. Потом на земле расцветали новые черно-красные цветы, и следом до ушей добирался раскатистый грохот. Бомбежка не прекращалась уже минут двадцать.

Граабе совсем приободрился. Он словно забыл о своих стертых в кровь пятках. Все его внимание было приковано к страшной и потрясающей картине авиаудара. С каждым шагом она становилась все крупнее. Уже проглядывались горящие здания поселка. Он оказался достаточно растянутым в ширину. Россыпью малюсеньких квадратиков белели по бокам уцелевшие постройки.

– Э, так нам уже работы там не останется, – весело и одновременно восторженно произнес он. – Летчики сравняют эти самые Кривцы с землей…

– Не беспокойся… Для тебя специально приберегут пару десятков озверелых русских, – резонно заметил Ульман.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю