Текст книги "Штрафники не кричали «Ура!»"

Автор книги: Роман Кожухаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

III

Легкую противотанковую 45-мм пушку, запросто именуемую в войсках «сорокапяткой», они обнаружили как раз там, где им указал бегун-артиллерист. Здесь, прямо из осиновых зарослей, начинался овраг, постепенно набиравший крутизну и глубину. У начала его, почти невидимая со стороны степи, укрылась за бруствером «сорокапятка». Естественно образовавшуюся стенку умело довели до состояния траншейной. Укрытие сделано настолько удачно, что щитовое прикрытие только-только торчит над оврагом, вместе с орудийным стволом.

Возле «сорокапятки» деловито и быстро орудовал боец. Он был в одной гимнастерке, в нескольких местах оборванной и обгоревшей. На спине пятно ожога обнажало багрово-красную субстанцию живого открытого мяса. Но этот, сновавший возле лафета пушки, словно отлаженный механизм, не замечал ни раны, ни холода. Дальше, метрах в трех ниже по склону оврага, лежал труп. Он был накрыт шинелью, из-под которой выглядывали одетая в сапог нога и развороченный обрубок второй ноги с торчащими обломками костей голени.

Артиллерист справлялся один за всех. Вот он выхватывает из ящика небольшой снаряд. Ящик тут же, под рукой, возле выставленной станины. Ловким, до филигранной четкости отработанным движением снаряд послан в канал ствола. «Клац!» – затвор закрыт. Припав к прицелу, артиллерист несколько секунд затрачивает на наведение. Ствол послушно двигается немного влево, всего в нескольких сантиметрах над краем оврага. «Ба-бах!…» Артиллерист даже не вздрогнул от грохота выстрела.

– Эй, Аникин! – окликнул Кармелюк. Как-то осторожно окликнул, в полшепота.

– Да, товарищ старшина.

– Чертовщина какая-то… Или мне мерещится?… Слышь, али нет?…

– Нет, не мерещится… Тоже слышу, – также в полшепота отозвался Андрей и добавил, не скрывая восхищения: – Ну, дает артиллерист!…

«Свистит, и гремит, и грохочет кругом Гром пушек, шипенье снаря-адов!…»

Низкий бас все четче доносился со стороны «сорокапятки». Нестройное, но зычное пение вдруг замирает. На доли секунды артиллерист застывает, припав к прицелу. В этот момент кажется, что он – неотделимая часть орудийного устройства. Результата ждет. Невысокий, но плотный, округлый сноп земли вырастает метрах в четырехстах впереди. Снаряд ложится по левую сторону от танка. Взрыв зафиксирован, и тут же раздается:

«И стал наш бесстрашный и гордый «Варяг» Подобен кромешному аду…»

Все движения повторяются в той же последовательности, в том же ритме и с той же невозмутимой деловитостью.

– Во дает артиллерия, – проговаривает старшина. – «Варяга» жарит!…

Немецкая машина уверенно движется прямиком на позицию «сорокапятки». Левее и сзади от первого, метрах в двадцати, движется второй танк. За ними, вразброс, торчали три намертво застывшие машины. Две из них горели, причем из одной валил густой черный дым. Третья была цела, но повернута боком. Видимо, артиллеристам удалось перебить гусеницу.

Пушка подбитого танка стреляет, но она повернута вправо и явно бьет по какой-то другой огневой точке. Вслед за этим и первая машина на ходу посылает ответный выстрел. Он целит прямо в «сорокапятку». Аникин и Кармелюк успевают заметить, как артиллерист отпрыгивает в сторону, на глубину оврага. Они находятся прямо на линии огня танкового орудия. Андрею кажется, что фашистский стрелок-наводчик выцеливал прямо в него.

– Ложись, чертова бабушка… – хрипит Кармелюк. Аникин скатился вниз, по невысокому склону, к началу оврага. Взрывная волна лишь чуть-чуть, на излете, подбросила его, сыпанув в спину горстью земляных ошметков. Снаряд прошел выше артиллерийского расчета, саданув по осиннику, чуть левее того места, откуда они выбрались.

– Товарищ старшина, как вы?… – приподнявшись, спросил Андрей. Он сплевывал кусочки грязных листьев. Хапанул вместе с землицей, когда физиономией прокатился.

– Как хлеб в смальце… – откликнулся Кармелюк.

– А насчет «Фердинандов» бегун наш нафантазировал… – произнес Андрей.

– Вижу, не слепой. Сам удрал, кролик хренов. А после напридумывал… И про товарища своего, им оставленного, ничего не сказал, – старшина несколько секунд приходил в себя, поднявшись и сидя прямо на палой листве. Было видно, что ему экстренный спуск к оврагу дался нелегко.

– Известное дело, со страху, когда полные штаны наложишь, – рассуждал Кармелюк. Точно время оттягивал, собирая силы для следующего рывка. – Так, известное дело, средний танк «Фердинандом» покажется. Однако и эти гуси хорошо откормлены. Гляди-ка, садят не иначе как 50-миллиметровыми.

– И пулеметы у них, гадов, – по две штуки на каждого! – Андрей вдруг подскочил к Кармелюку: – Так вы ранены, товарищ старшина!

Кармелюк оглядел свой рукав. Ткань шинели на предплечье набухала багровым пятном. Осколок чиркнул по касательной, разодрав и сукно, и руку.

– Ерунда… царапина… – отмахнулся Кармелюк.

Но Аникин, не слушая его, проворно расстегнул шинель. Оторвав от нательной рубахи кусок материи и ее сложив вчетверо, он обрызгал ее из фляги и затолкал через рукав к ране.

– Эх… умеючи ты, Аникин, справляешься, – кивнул старшина. – А про живую воду в фляге – считай, что я не видел… Ладно…

Впереди уже клацал затвором артиллерист. Он, скорее всего, даже не заметил их появления.

– Эй, браток, подмога пришла!… – дружелюбно окликнул на расстоянии Кармелюк. Но артиллерист никак не отреагировал. Он припал к прицелу, выверяя очередной выстрел.

– Не слышит… – произнес Андрей, машинально на бегу отряхиваясь.

– Видать, от стрельбы ухи совсем высадило. Или контузия… – запыхавшимся голосом предположил старшина, стараясь не отставать от Андрея.

IV

Их появление не вызвало у артиллериста ни капли удивления. Вообще никаких эмоций.

– Сержант Зюзин! – крикнул он. Белки глаз казались снежно-белыми на фоне его лица – потного, перепачканного грязью и копотью. Артиллерист действительно ничего не слышал.

– Лейтенанта снарядом убило! – тем же рапортующим криком доложил сержант. Он жестом показал на ящик – Подавай…

Кармелюк молча вытащил из ящика снаряд и подал его сержанту. Тот сразу же отправил снаряд в канал ствола и, защелкнув затвор, принялся выцеливать. Взрыв накрыл их неожиданно. На этот раз немецкий снаряд лег ближе. Их хорошенько присыпало землей. Пригнувшись, Андрей почувствовал толчок в левую лопатку. Знакомое ощущение. Боли не было, но Андрей по опыту знал, что боль при ранении приходит с опозданием, позже, чем пуля или осколок. Неужели его ранило? Он дотянулся правой рукой до лопатки и вытащил из шинели осиновую щепку. Расколотая взрывом, она пробила шинель острым, словно копье, концом и застряла в сукне. Он отбросил щепку и нащупал пальцем дырку в шинели. «Чертова бабушка… – с каким-то отчаянным азартом подумал Аникин. – Еще не хватало осиновый кол получить. Точно ведьмак какой…»

Сержант только на миг, на время взрыва, прильнул к своей пушке. Только-только переждав взрывную волну, засыпанный землей, он ответил выстрелом своей «сорокапятки». Пушка дернулась, как живая. Двинувшаяся при откате станина чуть не сбила Аникина с ног. Сержант откинул затвор. Стреляная гильза, дымясь, выскочила наружу.

– Бронебойные не берут! – сержант кричал прямо Кармелюку в лицо, пока тот подавал очередной снаряд. – Подкалиберные нужны!… Мы все в расход пустили. Две машины зажгли… убёг за подкалиберными. Ящик снарядов. У Могилевича выпросить надумали… Второй расчет на том конце оврага стоит. Держатся пока…

На миг сержант Зюзин замер, вслушиваясь в грохочущую канонаду. Над самым щитовым прикрытием свистели пули. То и дело они попадали в сталь, звонко и жутко выщелкивая. Это работали танковые пулеметы.

Чумазое лицо сержанта вдруг вытянулось, стало каким-то жалким и растерянным.

– Слышь, братишки… А я не слышу ничего. Неужто тишина такая?… Ась? Что говоришь?…

Старшина пытался докричаться до него. Про снаряды подкалиберные спрашивал. Только сейчас Аникин заметил две тонкие струйки крови, стекавшие из ушей сержанта. Кровь уже запеклась, и ее почти не было видно на покрытой копотью коже сержанта.

– Да… – тяжело выдохнул Кармелюк, сплевывая на усыпавшие землю стреляные гильзы. – Здорово сержанта шибануло. Барабанные, видать, перепонки начисто лопнули.

V

– Заряжа-ай! – команда сержанта Зюзина перекрыла гул канонады.

Старшина уже в готовности держал перед собой очередной бронебойный.

Произведя выстрел и хмыкнув, сержант вновь на секунду замер, отирая пот со лба.

– Да, едрить ее налево… снарядики-то у нас выходят понемножечку… Червенко должен был притарабанить ящик. Да только убили Червенку. Пулемет танковый прицепился к нему. Вел вдоль оврага. Убили Червенку… Вон он… лежит, родимый…

Сержант указал по флангу в правую сторону. Под прикрытием стального орудийного щита Аникин и Кармелюк вгляделись в направление, указанное Зюзиным. Убитого было хорошо видно. Он лежал в метрах пятидесяти по прямой, в пожухлой стерне изрытого воронками поля. Как раз там, где овраг резко забирал вправо.

– Он, вишь, к Могилевичу по оврагу добирался. А там крюк – метров четыреста. Так, вишь, решил на обратной дороге срезать. Напрямки отправился. А фрицам – как на ладони. Да еще с ящиком. Много ты уползешь… Ладно… Заряжай!…

Зычный крик Зюзина словно толкнул Андрея вперед. Перехватив винтовку, он кинулся по кромке оврага, пригибаясь, съезжая вниз вместе с сыпучей землей и снова карабкаясь кверху.

– Куда, куда?… – услышал он окрик Кармелюка.

– Снаряды, товарищ старшина!… Я мигом… – на бегу отозвался Андрей.

– Дурак, прихлопнут тебя. Там как на ладони все, насквозь…

Последних слов Андрей уже не слышал. Спасительный овражный отвес забирал вправо. Ему надо было выбираться наружу, под пули фашистских пулеметов.

Аникин выглянул из-за кромки. Танки отсюда казались еще ближе. До ближайшего, по которому бил из своей «сорокапятки» сержант, оставалось не больше трехсот метров. До убитого – метров пятнадцать. Отсюда его было хорошо видно. Андрей четко видел его руку, намертво сжавшую деревянную ручку снарядного ящика.

Они не сразу увидят его. Пока сообразят, пока начнут палить… Может быть, он успеет добраться до ящика. Но ведь еще нужно будет ползти обратно…

VI

Откуда-то, из самой глубины его памяти, вдруг всплыли слова. Он был совсем маленьким… бабушка стояла в углу, перед картинкой. Тем самым, таинственным и странным изображением. Эта картинка была большим страхом маленького Андрюши. Тусклая, потемневшая от времени и от того – страшная. И еще: она была одета в железную одежду. Как кольчуга богатыря или броня танка. От этого она казалась маленькому Андрею еще более зловещей.

К тому же папа почему-то очень ругался с бабушкой из-за этой картинки. Маленький Андрюша не понимал почему, но невольно подражал отцу – герою-красноармейцу, прошедшему Гражданскую войну. Наверняка у отца были причины для недовольства этой картинкой. И еще… Он боялся оставаться в комнате с этой картинкой наедине. Она всегда была темная и страшная. Они ютились в комнате поселкового барака всей семьей. Родители, бабушка, старшая сестра Оля и он. Угол был темный даже в солнечный день. А вечером, когда зажигали керосинку, темнота в углу сгущалась и дрожала от фитиля лампы, ужасная и живая. Но тот вечер… Андрей запомнил его на всю жизнь. Родителей не было дома и сестры. Они ушли в клуб, а его оставили с бабушкой. И он никак не мог с этим смириться и плакал, горько и безутешно. И бабушка баюкала его, баюкала, пока он не заснул. А потом он проснулся. Его разбудили слова. «Господи, Иисусе Христе и Сыне Боже, помилуй меня грешную…» А потом опять. Это был бабушкин голос. Он открыл глаза и увидел… Это была картинка. Та самая, но… совсем другая. Она горела и сияла, она светилась огнем. Сияющая женщина, в сверкающем платье, в сверкающих волосах, держала сверкающего мальчика. Ее лицо… оно было совсем не страшное. Оно было доброе. Оно было такое доброе и светлое, как у мамы, когда она наклонялась поцеловать его и сказать ему на ночь спокойной ночи.

Все это промелькнуло в голове Андрея, пока его губы, будто бы помимо его воли, шептали вслух: «Господи Иисусе Христе и Сыне Боже, помилуй меня грешного…»

VII

Сапоги проваливались в осыпающуюся по склону почву. Вскинув и уперев винтовку в край оврага, Андрей выжал свое тело, которое показалось неимоверно тяжелым, вверх, как на перекладине. «Они не сразу сообразят…» – твердил он, по-пластунски, метр за метром, подминая под свой живот каждую пядь стылой октябрьской степи. Он весь превратился в обернутый в гимнастерку и шинель клубок мяса и мышц, который карабкался по изрытой снарядами стерне. Ему во что бы то ни стало надо добраться до этого чертова ящика. «А может, они его совсем не заметят? – привязалась к нему шальная мысль. – Им сейчас явно не до тебя. Весь огонь вызвал на себя артиллерист. Он точно, как канонир с крейсера «Варяг»…»

Пулеметная очередь прошила воздух, на излете подняв фонтан из песка и глины в метре от него. «Ну вот, а ты уже начал беспокоиться… Нет, про тебя никто не забыл…» Над головой, справа и слева, свистели пули. Андрей уже ничего не разбирал. Хрипя и рыча, он лез вперёд как можно быстрее.

Ящик возник перед ним как-то неожиданно, вдруг. Чуть носом в него не уткнулся. Труп солдата пролежал здесь уже несколько часов и успел задубеть. Пальцы бойца, сжимавшие рукоятку, окоченели. Они были холодны, как лед, и тверды, как патроны от крупнокалиберного пулемета. Того самого, что бьет по нему без передышки. Похоже даже, что не один крупнокалиберный всерьез занят его никчемной боевой единицей. Слишком плотно обступила его пелена из пуль и делается все плотнее. Вот-вот совьется на нем свинцовым бантиком…

«Прости, братишка, прости», – твердили губы Андрея, пока его нож отжимал и отламывал от рукоятки мертвые пальцы, один за другим. Несколько раз убитый вздрогнул. Принимал на себя пули, предназначенные для Аникина. Уже мертвый, продолжал спасать незнакомого товарища. Но Андрея каждый раз обдавало холодным потом, словно мертвец неведомым образом ощущал надругательство над своими пальцами и выказывал резкое недовольство.

Но вот ящик освобожден. Тяжелый, делающийся тяжелее с каждым новым метром, он все время грозит выскользнуть из ладони ползущего Андрея. Просто ручка, прибитая сбоку, слишком широка в обхвате и мокрая от крови. Аникина всего лихорадит. Ему кажется, что ящик ведет себя так специально. Словно хочет во что бы то ни стало вернуться к своему настоящему хозяину. Андрей хрипит и рычит, это как-то помогает ему сдержаться, не вскочить на ноги и не броситься бежать куда-нибудь, на все четыре стороны. На верную смерть.

VIII

Он приходит в себя на дне оврага. Первые мгновения ему кажется, что он уже умер. Потом постепенно понимает, что он жив. Его несколько раз сильно садануло ящиком, вместе с которым он скатывался по склону оврага. Болели скула, живот и левая нога. Но какие это все мелочи… Господи… Он жив… Жив!…

Лихорадочное наваждение, которое охватило его там, в прошитой пулеметами степи, как-то разом отступило. Некогда ему тут разлеживаться. Его ждут сержант и Кармелюк. Как они там? Держатся? Ответом на немой вопрос Аникину был выстрел. Его звук долетел сюда с левой стороны. Оттуда, где на самом острие овражного клина располагалась «сорокапятка».

Боль в ноге все-таки давала о себе знать нешуточно. Припадая на ногу, Андрей потащил снаряды по дну оврага. Здесь все заросло лопухами и репейником. Идти мешал круто набиравший высоту подъем. Ноги запутывались в слежавшихся, непролазных клубах перекати-поля. Их тут было огромное количество. Наверное, надуло степными ветрами.

Нахватавшись репейных колючек, Андрей выбрался на склон. Хотя идти было и неудобно, но намного проще, чем по репейным джунглям. И левая не так сильно болела.

Вдруг Андрей услышал песню. Старшины и артиллериста еще не было видно. Но оттуда, из-за отвесного края оврага, все явственней раздавалось:

 
«Наверх вы, товарищи,
Все по местам, последний парад наступа-ает!…
Врагу не сдаё-отся наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!…»
 

Ящик все сильнее тянул Аникина обратно, на дно оврага. Он вдруг почувствовал страшную усталость. Нога болела все сильнее. Силы уходили вместе с нарастанием этой боли. Шинель и винтовка вдруг обрели неимоверную тяжесть. Пот едко щипал глаза, градом катил со щек. Но у него не было ни сил, ни возможности обтереть лицо. Одна рука сжимала винтовку, другой он тащил тяжелющий ящик, пропахивая им, словно плугом, борозду на склоне.

В глазах уачало темнеть. Андрей явственно ощутил, что, если он скатится обратно вниз, сил дотащить боеприпасы у него не останется.

Там, впереди, пушечные выстрелы прекратились. Заработал ППШ старшины Кармелюка. Наверное, снаряды закончились. С новой силой, на два голоса, там, возле «сорокапятки», затянули второй куплет «Варяга».

Пели по-настоящему, по-мужски, басисто и протяжно, всю душу вкладывая. Это была любимая песня отца. Андреев отец пел ее так же, низким голосом, после бани сидя с матерью, с собравшимися в пятницу попариться свояками. Ящик тащил его туда, на дно оврага, а Андрей тащил его вперед, как будто по залитой кровью, охваченной огнем палубе.

 
«Все вымпелы вьются и цепи звенят,
Наверх якоря поднима-ают…»
«Наверх… якоря…»
 

И Аникин старался подняться на несколько шагов выше.

 
«Готовьтеся к бою!
Орудия в ряд
На солнце зловеще сверка-ают!…»
 

Он сам не заметил, как его голос вступил третьим в этот хор.

IX

– Гляди, сержант, Аникин снаряды прет. Ух, молодчина! А мы уж думали, тебя того, располосовали фрицы… – Голос старшины доносился откуда-то издалека. Так казалось Андрею. Он звучал гулко, будто раздавался в стреляной гильзе. И Кармелюк и артиллерист возникли возле него совершенно неожиданно. Артиллерист подхватил ящик и побежал к пушке.

– Подкалиберные!… – он радовался снарядам, как ребенок – новогоднему подарку.

– Эх, сейчас фрицам вжарим! – не унимался он, вскрывая и отдирая с помощью ножа крышку ящика. Освободившись от груза, тело Аникина на миг потеряло равновесие. Старшина железной хваткой ухватил и удержал его за руку выше локтя.

– Э, да ты, ранен, браток! – выговорил он. – Куда тебя? Иди ты… нога вся в кровище! И как ты дошкандыбанил с ящиком этим? Ну, идем, идем к пушке…

Теперь уже настала очередь старшины делать Андрею перевязку. Здесь опять, в качестве дезинфицирующего средства, пригодилась фляжка рядового Аникина. Рана оказалась терпимой. Пуля прошла навылет, задев икроножную мышцу. Кость, скорее всего, была цела. Перед перевязкой старшина аккуратно и экономно обработал спиртом рану с обеих сторон.

– На, сделай глоток, полегчает. А дальше, дай бог выбраться нам из этой перестрелки, Зинка тебя быстро починит.

Зина была батальонным санинструктором и предметом воздыханий личного состава всех трех стрелковых рот, включая прикомандированных саперов и артиллерийские расчеты. Как нередко водилось, санинструктор в плане «личного фронта» находился в исключительном подчинении командира батальона. Посему и воздыханиями в отношении милой и заботливой Зинаиды бойцам приходилось довольствоваться исключительно платоническими. Иных, кроме майора Михайлина, от природы дородные формы Зиночки (которые не смог одолеть даже скудный прифронтовой рацион) посещали только в коротких, но беспокойных снах. Теперь, после гибели комбата, для многих затеплилась надежда воспользоваться кратковременным вдовством командировой фронтовой жены.

– Гляди, Зюзин, Аникину ногу как продырявило! – что есть силы крикнул старшина. Зюзин обернулся и махнул им рукой. Он только что заслал снаряд в канал ствола.

– Ага!… – откликнулся он. – Щас, ребята, они у нас прикурят! На полную катушку!…

Водка действительно ободрила Андрея. И этот выстрел, приведший в движение всю «сорокапятку», вместе с лафетом и станиной.

– Ух, родимые!… – отпрянув от прицела, Зюзин повернулся к ним. Белые белки его сияли, как снег на солнце.

– Горит, горит, проклятый!…

– Ух ты… – Кармелюк приник к прорези в орудийном щите. – Жарится! Как сковородка в кромешном аду! Ты лежи, Андрей, лежи, силенок набирайся…

Он подбежал к ящику, который принес Андрей, и достал еще один снаряд.

– Давай, сержант, заряжай свою горлицу потуже. Щас мы фрица расколошматим… А он, вишь, Аникин, слышит, только чуть-чуть…

Старшина пояснял на ходу:

– Надо громче кричать. Тогда слышит. Кое-что… Но это ничего. Восстановится. Главное, слух есть. Плохо, когда полная тишь. Тогда, говорят, ничего уже не поможет. Прощай, как говорится, консерватория и филармония.

– Ага… – вновь наводил сержант Зюзин. – Щас ты у нас, гадина ползучая, за лейтенанта огребешь подкалиберного! Получай!…