Текст книги "Штрафники не кричали «Ура!»"

Автор книги: Роман Кожухаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Роман Кожухаров.
Штрафники не кричали «Ура!»

Глава 1.
НА ЛЫСОЙ ГОРЕ

I

Рота Паульберга снялась с позиций последней. Лейтенант, выпускник Наполы, с самого момента своего появления в роте выказал себя примерным выпускником элитной школы младших офицеров Вермахта. Он даже умудрился дважды провести с ротой строевые занятия. Правда, это было еще до Лысой Горы, но на передовой, практически под носом у русских. Те, удивленные такой наглостью, даже прекратили непрерывные артиллерийские и пулеметные обстрелы третьей роты. Видать, пялились в свои бинокли, как Паульберг, срывая почти мальчишеский голос, кричит: «Выше ногу!» Но в деле ротный оказался молодцом. За спины не прятался и с ходу показал, что полигоны Наполы он исползал не зря. Линию обороны организовал толково, используя все мало-мальские бугорки и ямки местности, чем даже заслужил похвалу герр майора. Во время атак русских вся эта практическая наука немало поработала в пользу обороны третьей роты. Вот только отступать грамотно, да еще в кромешной темноте, в элитных школах Вермахта не учат…

Когда Отто услышал приказ об отступлении, он не подал виду. Только крепче стиснул зубы. Теперь, когда он стал хорошо питаться и десна немного отошли от цинги, он мог позволить себе такую роскошь – поскрипеть зубами. Многие в батальоне хотели продолжать драться. Слишком дорогую цену батальон заплатил за эту высоту. Измотанные бесконечными атаками, но не сдавшиеся, штрафники всю свою злость заочно вымещали на «доблестных» союзниках-турках. «Комрады по оружию, мать их» – так зло цедил сквозь зубы обер-фельдфебель. И вот как снег на голову, как шальной снаряд в траншею, приказ «Отступать!» – непонятный и глупый, как и все на этой трижды проклятой войне.

Нашлись такие среди испытуемых, кто не хотел покидать позиции. И это несмотря на то, что за три дня непрерывных боев здесь уже полегла почти половина батальона. Одна из тех гримас войны, которые уже достаточно повидал Отто. Вывих сознания, недоступный пониманию нормального рассудка. Казалось бы: высота Лысой Горы – опаснейший участок немецкого рубежа обороны, батальон послан сюда на верную гибель. Чем быстрее отсюда уберешься, тем больше шансов продлить свои дни пребывания в этом аду. Но… те, кто остался в живых в этих траншеях, словно уже составляют с мертвецами одно целое. Они будто не могут и не в состоянии разъединиться. Они уже не разбирают, где жизнь, где смерть, потому что здесь всюду – ад. Все их существо охвачено только одним – убить врага, того, кто наступает, отбить следующую атаку.

Хотя была еще одна причина… Шульц напрямую связывал это с прибывшим перед самым штурмом Лысой Горы пополнением. Они, мол, и притащили на хвосте свежие новости. Об этом как бы не говорилось. Разговоры на эту тему в батальоне приравнивались к рассуждениям о победоносной мощи Вермахта, одним словом, были запрещены. Но как-то разом и вдруг все прознали, что якобы заявлениям о помиловании дадут ход. Причем в массовом порядке.

Неизвестно, откуда взялись эти слухи. Но распространились они по батальону молниеносно. К командирам рот вмиг выстроились очереди претендентов на помилование. Здесь стояли и те, кто впервые решил попытать солдатское счастье, и те, чьи заявления по несколько недель лежали в штабной канцелярии, ожидая своей участи. Ведь именно ротный давал ход этой заветной для каждого штрафника процедуре.

II

Они выдвинулись в хвосте батальона. Первая рота, усиленная моторизованными артиллерийскими установками, значительно прибавила. Вторая рота – за ними. Если бы держаться за ними, отставания можно было избежать. Но этот-то момент ротный и упустил. Он приказал остановиться и ждать подводы. Коноводы завозились со своими телегами.

Понять лейтенанта можно: ведь роту кормить надо и мерзнуть в этих чертовых донбасских степях никому не хочется. Октябрьские ночи становились такими холодными, что солдаты натягивали на себя все подряд из обозных запасов теплых вещей. Да только этой ночкой мерзнуть не придется. Отто почувствовал это всем своим солдатским нутром, когда кромешная тьма впереди озарилась огненными вспышками. Один за другим ухнули взрывы. Это дозорный, секрет, высланный вперед лейтенантом, напоролся на русских. Нельзя было останавливаться ни в коем случае. По пятам за ними гнались русские, и впереди были русские. Теперь они были повсюду

Стрельба началась как-то сразу. Беспорядочный треск и грохот обрушились на голову маршевой колонны. Дозорный секрет первой роты напоролся на русских, а те спросонья ударили из всего наличного. Ротный только успел отдать приказание рассредоточиться в цепь. Снопы трассеров дырявили непроглядную темноту. Казалось, что очереди повсюду вокруг. Отто казалось, что пулеметы грохочут возле самого уха. Звуки выстрелов стремительно распространялись в промозглом сыром воздухе. Крик лейтенанта Паульберга раздался где-то слева.

– А, черт, за мной!… – зло зарычал Шульц. Он шел в колонне рядом с Отто, когда все началось. Шульц и еще несколько солдат бросились к лейтенанту Отто тоже, скорее по инерции, побежал за ними.

Кромешная тьма непрерывно озарялась гулкими огневыми вспышками. Отто отвечал на них очередями своего «шмайсера». Вскоре ошметки темноты, изрешеченные световыми пунктирами трассеров, пламенем взрывов, превратились в странное и жуткое месиво из звуков и прыгающего, точно пляшущего света. Это только добавляло паники и сумятицы в действия роты. Никто толком не мог понять, откуда бьют русские, и русские ли это вообще. Только через несколько минут выяснилось, что с левого фланга их обстреливает собственный арьергард второй роты. Они заблудились и ушли слишком вправо. Крики командиров отделения и ротного едва различались в этой неразберихе. Отто залег возле какого-то кустарника с голыми ветвями. Его «шмайсер», поначалу поддавшийся панической истерике происходящего вокруг, теперь экономно выслеживал то и дело загоравшиеся левее огневые точки. Именно там находились русские. По крайней мере так выходило из криков обер-фельдфебеля Барневица. Даже его луженая глотка не могла пересилить этой смертельной ночной какофонии, срывалась и сипела.

III

Всего минут десять, не больше. Примерно столько понадобилось батальону, чтобы понять: русские сомкнули кольцо и отступать некуда. Это была общая картина, доступная комбату и его штабу. Но здесь, на участке искромсанной в кровь третьей роты, каждый искал свое объяснение неудачной попытки ночного прорыва, стоившей стольких жизней.

Шульц во всем обвинял лейтенанта. Они почти на ощупь карабкались назад, а он, не переставая, на чем свет костил командира роты Паульберга. Чертов обоз… Из-за него пришлось вернуться. Видно, суждено им всем усыпать костями эту проклятую Лысую Гору. Чертыхания Шульца непрерывно раздавались в темноте, среди сопения, кашля и тяжелого дыхания вымотанного маршем и боем отделения. Отто шел молча. Дрожь еще сотрясала его руки и ноги, но постепенно он успокаивался. В конце концов, он тоже не хотел оставлять Лысую Гору. И, скорее всего, лейтенант Паульберг тут совсем ни при чем. Ведь он попросту выполняет приказ герр майора. А тому наверняка приказ отступать передали из дивизии. И, само собой, проводя разведку боем. И не все ли равно, погибнут они от русских пуль или от очередей своих же «пятисотых» штрафных из второй роты. В штрафном лагере в Лапландии товарищи Отто гибли как мухи, но никаких русских там и в помине не было в радиусе тысячи километров. Их убивали свои же, черт побери, живодеры. К тому же в своих действиях они руководствовались исключительно инструкциями и приказами, а от себя добавляли совсем немного романтики. Так, самую малость. Так что в этой войне нет виноватых. В том, что здесь происходит, нет ни логики, ни рассудка. Какая логика может быть в действиях сошедшей с ума уродливой стервы? Выходит так, черт побери…

– Все из-за этого чертова обоза. Разве не так, Отто? – продолжал бубнить Шульц. – Если бы лейтенант не приказал ждать обоз, мы бы успели проскочить русских. Ты слышишь, Отто? Или тебя контузило? Эй…

– Да заткнись ты… – раздалось слева, почти возле самого уха Отто. Прозвучало почти шепотом, но так угрожающе, что Шульц, как по команде, сразу заткнулся. Так успокоить мог только обер-фельдфебель Барневиц. Он прибыл вместе с новым ротным, и в первый же день все в роте поняли, что с ним лучше не ссориться. Солдаты из охранения, выставленного ротным возле Лысой Горы, привели троих местных. Те шли с поднятыми руками. Старший охранения, громила Хайгрубер, доложил обер-фельдфебелю, что русские сами вышли на них, говорят, что местные, что не хотят больше работать в колхозе, а хотят работать на Германию. Обер-фельдфебель переспросил Хайгрубера: «Не хотят работать в колхозе?» Вывел потом этих троих русских на самый край траншеи. Он велел им повернуться лицом к траншее и еще раз спросил:

– Rus Ivan niht will arbaiten ab kolhoz?

– He… не… – мотали головами испуганные русские. Совсем жалкий был вид у них. Они стояли с поднятыми кверху, заскорузлыми руками. Их головы тряслись, их белые лица пытались повернуться, но вдруг останавливались и не оборачивались. Они очень боялись оглянуться и увидеть обер-фельдфебеля. А потом головы их, одна за другой, нырнули вперед, дернув все тело следом, в траншею. Точно молотком в затылок. Это фельдфебель пистолет свой в них разрядил. Методично так, в одного, второго, третьего… А потом в кобуру его – раз… запросто так, отточенным движением. И говорит: «Иваны не хотели в колхозе работать… Исполнилось желание иванов…» Серьезно так сказал, без тени улыбочки. И посмотрел на всех, кто вокруг стоял, мол, все ли его правильно поняли. Что ж, его прекрасно поняли. До самого отбоя в роте разговоров почти не слышно было. Даже уставной персонал и тот охоту к шуточкам потерял.

Но сейчас Отто внутренне соглашался с обер-фельдфебелем. Нытье Шульца, его нескончаемые причитания выводили из себя. Что толку теперь тратить силы на пустую говорильню. И так ясно, что их дело плохо. И это стало ясно еще тогда, когда русские поперли в атаку. Они решили во что бы то ни стало отбить высоту возле Лысой Горы. Что ж, им это удалось. Но только не с первой попытки. И даже не с десятой… До сих пор никто в роте не мог понять, почему они отступили. Приказ пришел из дивизии. Солдаты, выкарабкиваясь из траншей, изрытых бесконечными обстрелами русской артиллерии, не сдерживали досады, остервенело материли соседей-пехотинцев, обзывая их «слабаками» и «беглой дивизией».

Все, включая «уставной персонал» и младших офицеров, были уверены, что спешное отступление затеяно из-за пехотной дивизии. На стыке с левым флангом 500-го испытательного батальона, в местном колхозе, расположился турецкий батальон, входивший в состав дивизии. Их не спасло даже то, что позиции были усилены расчетом пулеметчиков и артиллеристов. Внезапная танковая атака русских сделала свое дело. Целый взвод турок бросил свой рубеж обороны, оголив фланг штрафников. Вклинившись в образовавшуюся брешь, русские создали угрозу полного окружения испытательного батальона, насмерть вцепившегося в стратегически важную высоту Лысой Горы.

Не зря обер-фельдфебель называл дивизию, к которой был прикомандирован испытательный батальон, мусорным сбродом. Действительно, по слухам, доходившим из штаба, в егерской дивизии было полно неарийских подразделений. У села Мирное развернули румынский кавалерийский полк, а с левого боку от штрафников, на рубеже обороны, окопался турецкий батальон. Говорили даже о грузинской роте, котфрой якобы командовал бывший лейтенант Красной Армии. Барневиц не скрывал своей ненависти к этим соратникам по оружию. Эта тема не давала ему покоя. В траншеях на Лысой Горе то и дело можно было услышать его озлобленное бормотание:

– Вояки… Да самая паршивая овца из нашего 500-го доблестнее их всех, вместе взятых….

Он заводил сам себя, слово за словом, будто подкидывая полено за поленом в топку своей злобы.

– Немцев, истинных арийцев, за несерьезную глупость отправляют в штрафники, – не унимался обер-фельдфебель. – Но они дерутся как львы.

А эти – трусливый сброд. При первой же серьезной атаке они обсираются и показывают свои загаженные спины… Но все равно они – солдаты полноценной стрелковой части Вермахта…

Злоба Барневица объяснялась еще и тем, что сам он рассчитывал попасть на передовую в составе обычной строевой части, а угодил в 500-й. Здесь, даже если ты уставной персонал, ты – «в смертниках». Неделя, в течение которой бои шли почти круглосуточно, выкашивая роту по отделению в сутки, наверняка убедила обер-фельдфебеля, что «пятисотых» на фронте называли смертниками не ради красивого словца…

IV

И вот приказ: «Оставить позиции». Оборону высоты должны были поддержать с воздуха. Удерживая Лысую Гору, испытательный батальон за трое суток отбил восемнадцать атак, и ни одного бомбардировщика Люфтваффе не появилось в хмуром октябрьском небе, заполненном серой мглой и копотью. Издали черный дым казался жирным и лоснящимся. Клубы поднимались от русских танков. Восемь подбитых машин горели по дуге. Она замыкала с востока подступы к высоте почти в полное кольцо. «Полумесяц… – злобно шипел Барневиц. – Иваны снюхались с турками. Они не зря берут нас не в кольцо, а в полумесяц…»

В роте никто не спал уже третьи сутки. Оставшиеся в живых после очередного артобстрела пытались углубить траншею, которую почти сровняло с бруствером. Части егерской дивизии должны были прийти на помощь штрафникам и усилить левый фланг обороны высоты, как раз там, где располагалась рота Паульберга. Речь шла о мусульманском батальоне. Однако этой помощи штрафники не дождались. Не успел затихнуть гул разрывов тяжелых стопятидесятимиллиметровых снарядов, как русские повалили в атаку.

Вчера их попытки наступлений поддерживали танковые расчеты, но теперь пехоту поддерживала одна лишь артиллерия. Видать, негусто танков перебросили им в подмогу. Все они остались на поле боя. Необстрелянные, необкатанные, зеленые еще экипажи. Отто сразу понял это по тому, как они вели себя в атаке. Пёрли напролом, сильно вырывались вперед, не дожидаясь прикрытия пехоты. А те залегли под огнем батальонных пулеметов.

Один МГ был придан роте Паульберга. Ротный умело расположил его на выступе левого фланга, приказав соорудить два гнезда в десяти метрах друг от друга. Несколько часов, под артобстрелом, взвод Отто рыл траншею между этими гнездами. По замыслу лейтенанта пулеметный расчет должен был бы все время менять позицию, не давая пристреляться пушкам противника.

Задумка Паульберга удалась. На их фланге наступали три машины, два средних и один тяжелый, неповоротливый, но мощный русский КВ. Танки издали лупили по пулеметчикам, но всякий раз тем удавалось переместиться на запасную позицию. Этот челночный бег здорово выручил роту. Экипажи противника в суматохе наступления не могли засечь сразу обе точки и бить по обеим.

Пехота русских лежала, словно гвоздями прибитая к холрдной донской земле. Их попытки подняться в атаку захлебывались одна за другой. Отто сам видел, как очередь раскроила голову одному из вражеских командиров. Хайгрубер говорил, что это русский комиссар. «Красный комиссар пытался поднять своих солдат в атаку. Он действительно стал красным…» – щерился Хайгрубер почерневшим от копоти ртом. Шульц с готовностью засмеялся. Он как мог старался заручиться поддержкой здоровяка из уставного персонала. Хайгрубер опять задвигал губами и ощерился еще шире. Его веселила дурацкая шуточка собственного изобретения.

Отто скорее прочитал по губам, чем услышал то, что кричал Хайгрубер. В голове еще стоял оглушительный гул взрывов. Словно колокол, в голову Отто звеняще били выстрелы русских танков. Ему было совсем не до смеха.

Начало атаки впечаталось в его сознание, как картинка со страницы школьного учебника. Такая картинка надолго засядет у тебя в голове, если ты зубрил чертов учебник всю ночь. Фигурка русского вдруг выскочила там, внизу, из мертвенно-серого хаоса. Тоже вся серая, обернутая грязной шинелью, она составляла с серой землей одно целое. А потом вдруг картинка раскрасилась красным. Пули вошли прямиком в кричащий рот комиссара, и его голову разорвало. Словно невидимая иголка проткнула надутую вишню, и она лопнула красной кляксой. Этот русский погиб, но сделал свое дело. Приданный роте МГ в тот самый миг, как назло, замолчал. То ли заклинило у них что-то, или расчет производил перезарядку ленты, но только в непрерывной работе пулеметчиков наступила пауза. Словно, раскроив голову красного командира, пулемет на какой-то миг насытился вражескими смертями.

Противник тут же воспользовался передышкой. Сразу из нескольких укрытий – из-за бугорков, из ям и воронок – на их позиции с ходу, веером расправляясь в цепь, бросились русские. Их крики то пропадали в гуле боя, то вновь выныривали на поверхность каши из смертоносных звуков. Видимо, их всерьез завела смерть своего комиссара. Рядом с Отто, в траншее, находились и штрафники, и солдаты из уставного персонала. За дни, проведенные на Лысой Горе, различия между ними окончательно стерлись. Здесь, на этой пологой возвышенности, изрытой траншеями, вспаханной вражеской артиллерией и минометами, они почувствовали себя одним целым – солдатами «пятисотого» батальона. Да, черт возьми, их подразделение действительно нечто особое, ведь именно им командование поручает такое, что другим строевым частям просто не по зубам. Они, черт побери, действительно особые – элитная часть.

V

Произошло чудо. Одно из тех маленьких чудес, которые без счета совершаются для тех, кто все еще остается живым на этой войне. Русские не успели занять на высоте позиции, оставленные батальоном. Отступление «пятисотых» получилось для них слишком неожиданным. Или они приняли эти перемещения за очередной обманный маневр немецких штрафников. Русские упустили вернейший шанс занять Лысую Гору без боя.

Видимо, противник сообразил, что к чему, только под утро, когда испытуемые, уставной персонал и господа офицеры – горстка солдат, оставшихся от особого «пятисотого», – уже разбрелись по своим, обжитым за трое суток, местам. Штрафникам пришлось изрядно растянуться по траншеям, а командирам – на ходу менять дислокацию своих подчиненных, придумывать новые оборонительные огневые точки. Ведь только за минувшую ночь батальон не досчитался почти трети бойцов.

Русские открыли огонь почти сразу после того, как побледнел горизонт за ближайшим перелеском. На этот раз продолжительной артиллерийской подготовки не было. То ли противнику не хватало боеприпасов. Или слишком велика была злость и досада за упущенную возможность, и красным командирам не терпелось в бою выместить свою злость. Почти сразу русские поперли в атаку.

Линия обороны одновременно, как по команде, открыла огонь по атакующим. Отто палил вместе со всеми. Огонь из винтовок и автоматов достигал цели. То один, то другой в цепи наступающих вдруг замирал, словно натолкнувшись на невидимую стену.

Этой стеной была ударная сила встречной пули. Но все равно, наступающих было слишком много.

В поддержку атаки вступили танки. Вначале они словно раздумывали: начинать наступление или нет. Но успешное начало броска пехотинцев словно убедило танкистов. Две машины – средние танки русских, – с диагональным промежутком метров в двадцать, двигались прямо на траншею, где находился Отто. Вот они уже обогнали атакующую цепь своей пехоты. Пехотинцам приходилось несладко. Наступать требовалось в гору, первые секунды прилива сил, вызванные остервенелым воодушевлением, сменились отчаянной злобой. Эта злоба застыла на лицах, которые Отто вылавливал в прицел своего «шмайсера». Он стрелял одиночными. На таком расстоянии автомат был не так эффективен. Другое дело – ближний бой. Скорее всего, не избежать и рукопашной.

Расстояние между ними и русскими пехотинцами сократилось уже до трехсот метров. Искаженные выражения запачканных копотью и грязью лиц наступающих уже стали хорошо видны. Танки, поливая позиции роты из своих пулеметных бойниц, приближались еще стремительнее. Наступающие начали сбиваться в группы в фарватере машин. Они делали это скорее поневоле, инстинктивно искали укрытия. Броня танков становилась стальным заслоном, оберегающим их от немецких пуль. Они пытались спрятаться от возросшей на подступах к высоте плотности огня.

Хайгрубер, находившийся в цепи обороны третьим по счету от Отто, хрипло выругался.

– Что же там, черт их дери, с пулеметчиками?… – добавил он вслух. – Неужели русские их накрыли?…

Над окопом раздался голос обер-фельдфебеля:

– Приготовить гранаты. К бою – оборонительные!… – кричал он чуть не в ухо каждому, двигаясь по траншее.

– Готовимся к рукопашной!… – подбадривал он, встряхивая каждого, не разбирая в этот момент, где штрафники, а где – уставные.

Стальной стук, тяжелый и мертвенный, неожиданно воскрес из хаоса звуков. Словно вынырнул безнадежно утопший, из самой пучины. В этот миг методичное – точно рельса о рельсу, быстро и зло – звяканье показалось Отто и его товарищам самой сладкой мелодией. Это вновь заработал МГ ротного пулеметного расчета.

Наступающие оказались заложниками своих движущихся укрытий. Позиции батальона были расположены клинообразно, траншеи соединялись под углом. На переднем острие многоугольной линии обороны высоты находились пулеметчики. Танк русских передвигался, словно рыбацкая лодка в шторм – то нырял пушкой вниз, то задирался так, что показывалось днище. Он почти не маневрировал, не сбавлял скорость, отчего машину подбрасывало на буграх и на выходе из ям и воронок. Вдруг он взял влево, прямо на траншею, где находились Отто и его товарищи. Пехотинцы, бежавшие за машиной, вмиг оказались без своей бронированной защиты. Они, стараясь успеть за танком, вышли на правый фланг пулеметного расчета.

У пулеметчиков развернуть свой МГ в сторону русских заняло долю секунды. Очередь, расчерченная трассерами, вошла в группу наступавших. Место для них оказалось очень неудачное. Так называемая «мертвая зона», метрах в двухстах пятидесяти от позиций, мало затронутая снарядами и бомбежкой. Ни воронок, ни ям почти не было, и спрятаться русским было негде.

Кто-то из них успел упасть и по-пластунски полз, пытаясь укрыться в малейшем углублении в земле. Кто-то по инерции бежал вперед. Куски плоти, с кровью и клочьями, вырванными из шинелей, вылетали из них, словно пух из разорванной подушки. Пули методично находили их, и бегущих, и падающих. Затаившихся или попросту мертвых, лежащих ничком на земле, очередь продолжала кромсать, мешая все в серо-бурую массу

Одному из солдат, в шинели на вырост, очередь прошила плечо. Отто видел, как его руку оторвало от ключицы вместе с серым сукном рукава. Именно вырвало, как будто капризный ребенок покалечил своего игрушечного солдатика. Он и был похож на игрушечного – маленький, с темно-коричневой лысой головой, без пилотки и каски. Он с застывшим от боли лицом пробежал еще несколько шагов. Из его дымящегося плеча торчала кость. Она была ослепительно белая, и именно такая, какие рисуют на пиратском флаге – с двумя округлыми набалдашниками на конце. Он упал, точно споткнулся, и несколько секунд истошно кричал так, что крик его перекрывал звуки боя, и все эти секунды, пока он не затих, Отто видел, как кость ковыряет и роет землю, словно палка-копалка.