Текст книги "Последний Воин Духа (СИ)"
Автор книги: Роман Орлов
Жанры:
Исторические приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– Ну ты, мать, и замудрила! – и Джон оглядел Эмили с нескрываемым удивлением, смешанным с уважением.
– Во-во! – заулыбался наконец Уилл, обращаясь к Джону. – Я думаю, шанс есть у всех. Но кто мог измениться, тот уже заявил об этом на площади. И новых чудесных превращений не будет! Но ты же, Джон, словно не видишь очевидного; мы оба мечтатели, но я – реалист, а ты... похоже, теперь ты вообразил, что твой Рибчестер – рассадник новых шекспиров и байронов? То-то бы Могли удивился, узнай он, что он теперь не просто новый Байрон, который нынче о хлебе насущном и бутылках и думать забыл, а ещё и планетами Солнечной Системы управляет не отходя от кассы, с площади то бишь, да ещё прямо перед этой долбаной мэрией! – и Уилл, знакомо заухав, победоносно ткнул пальцем в тёмное пятно, слегка вырисовывающееся на фоне черного сгустка небес.
– Уилл, да я вовсе не считаю, что теперь тут только копни, и рибчестерские поэты затмят многовековую славу всех прочих мировых трубадуров свободы. Да и кое-где ты неверно изволил меня понять. Я никогда не говорил, что все теперь будут стихи писать. Обществу, к сожалению, всё ещё нужны представили... не очень творческих профессий. И их натуры вряд ли стремятся каждую ночь к звёздам или непроходимым девственным лесам Амазонии. К тому же, кроме пресловутых стихов есть и многие другие искусства. Но самое главное – вот что. Мне тяжело, но я верю – и по-другому я не умею – верю, что каждый человек способен измениться. Пусть не сейчас, пусть через тысячу, десять тысяч лет. И вот тогда уже не нужны будут, отпадут как атавизмы представители тех самых профессий. Все те, кто в порядке, не терпящем ни малейших возражений, приказывают одним что делать, а на других идут войной. Все те, кто выпускает бесчисленные тонны мусора, которым забиты все наши дома и головы; те, кто печётся лишь о том, чтобы люди с молоком матери впитывали важность накопления этого самого мусора. Но человек способен измениться! И не важно, за полвека до своей смерти, или в последний свой день и час. Если в это не верить, то вообще грош цена тогда собраниям Союза, журналам, выставкам, нашим бесчисленным разговорам, всему мировому искусству и... снегу вокруг.
– Давайте оставим пока Могли с его виршами, а также перспективы развития человечества в отдалённом будущем, – примирительно произнёс Пол, подливая всем в опустевшие за разговором чаши. – Вернёмся всё же на землю. Меня сейчас беспокоит вопрос – что делать с нашими сумасшедшими? С женщиной этой, ну, которая всё про Царствие Божие, Судный День, да грехи вещает? Она ж вроде раньше нормальной была. Изменилась, только не в ту сторону, о которой так жарко Джон вещал. А то, как бы она за беднягой Джошем не последовала. И чего-нибудь ещё не натворила. Такие настроения очень заразны, знаете ли, особенно в такие суровые времена как сейчас.
– Вряд ли мы в силах что-то предпринять, когда безумие тонкими нитями прошило разум человека; но должно не терять надежду, – сказал Джон и после небольшой заминки продолжил. – Я, может, сейчас слишком пафосно скажу, и это прозвучит, опять же, субъективно и касается лишь малого числа людей, – медленно проговорил он, – но скажу именно то, что чувствую... что явственно ощущаю с самого Нового Года. Я, в отличие от той женщины с улицы Тополей, весьма далёк от сумасшествия, напротив, я понимаю, что, возможно, сошёл бы с ума, если бы ничего этого не произошло. И сейчас я осознаю, что лишь тогда жив человек, когда может приносить какую-то реальную пользу другим, жить во имя других людей... Пусть для того, чтобы понять это и начать что-то делать, даже нужно было оказаться в этом зыбучем капкане.
Посмотрите наверх – на эти наспех сколоченные доски, куски арматуры, обветшалые крыши домов с рассевшейся под снегом черепицей... И под этим убожеством, под этим броским примером человеческой ничтожности перед лицом сил, которые невозможно, казалось бы, превозмочь, – человек возвеличился! Ему вдруг стало больше некуда спешить, не надо бежать ни на работу, ни к заветному сериалу в девять вечера! Былые условности теряют очертания, тают на глазах, по площади ходят поэты и провозглашают стихи. Это ли безумие? Или возрождение рода человеческого? Не это ли шанс начать жизнь заново, с эпохи Возрождения, умышленно выпав из подгнившего гнезда технократической цивилизации, пожравшей за века своего существования всё истинно живое?
– О, да, Джон! – воскликнул просиявший Уилл. – Прекрасно сказано. А мы с тобой мелочимся – всё о себе, да что было бы, если бы Могли, не Могли... И я продолжу речь, с твоего позволения, друг мой!
И сбежавшие, самовольно выпавшие птенцы – из тех, кто выжил – начинают расправлять быстро растущие крылья, дерзновенно попирать старые законы и впитывать всё богатство мира самостоятельно, эмпирически. Не те объедки, которыми бы их пичкали в омертвелых гнездовьях обществоведения; но свежие, девственные истины, гроздьями свисающие с запрещенных до поры древ мудрости, растущих на поверку повсюду, куда ни кинь взор. Закоснелые, конформистские учебники прошлого сгорают в алой заре поднимающейся Эры Людей Духа. Раскрепощённый, свободный мозг фиксирует мир таким, какой он есть, без надуманных ярлыков и штампов. А сколько открытий можно совершить заново! А сколько старинных, интересных вещей достаётся из пыли чердаков сознания, и вещи эти внезапно обретают новую жизнь! Жаждущие света и знаний головы стремятся не поскорее убить ещё один день за бесконечным сериалом или в офисе, а познать, сблизиться с природой, не обзывая её некой бездушной силой, но всё более осознавая себя её частью. Понятие цивилизации навсегда трансформируется; и если старая цивилизация уничтожала всё индивидуальное, то новая лишь подчёркивает личность в каждом человеке. Люди соскакивают с искусственного, бесконечно ускоряющегося поезда времени, освобождаются от давления большинства, пуще всего на свете боящегося не быть как это самое большинство. И пусть мы закрыты от неба и мира в рукотворных катакомбах, мы способны познавать мир даже в маленькой комнате в полном одиночестве, ибо ты и мир и есть одно и то же...
Тут сама собой образовалась пауза, Джон и Уилл выговорились и теперь несколько удивленно и торжественно смотрели друг на друга.
– Что творится... кажется, я всё это уже слышал краем уха в 60-е, когда был молод, – пробормотал еле слышно Пол. – Эпоха цветов, что ли, возвращается?..
А Эмили, явно переполнившись услышанным, с каким-то ироническим, болезненным состраданием погладила Джона по голове:
– Беееедненький! Это ж сколько философии зазря поразвели. А надо-то было всего лишь меня вовремя встретить. Ну – второй раз в жизни, детство-то не считаем.
– Мы о самом... самом, а ты издеваешься, да? – как-то и с горечью и одновременно с усмешкой спросил Джон подругу.
– Нет, Джон! – отвечала Эмили вполне серьезно. – Здесь только что сошлись на мнении, что есть те, для кого катастрофа была духовным катализатором, и те, для кого катастрофа – это просто катастрофа. Так вот есть ещё и те, которые неторных путей не ищут, но это те, которые умеют быть счастливыми в любых обстоятельствах. Да, ты странно на меня сейчас смотришь. Ты ведь не ищешь лёгких путей и очевидных решений, ты считаешь, что счастье просто так – это крайне попсово, недостойно воина духа. Джон, дорогой, ты просто никогда не умел быть счастливым! Не умел, или не хотел. И счастье тебе представляется исключительно как людское желание обладать материальными вещами, или другими людьми, или властью над этими людьми. У тебя само понятие счастья ассоциируется с чем-то весьма приземлённым, и ты намеренно выбрал себе стезю страдальца. Но в таком воззрении виноват не мир вокруг, каким бы он ни был, – добавила Эмили и неопределенно обвела рукой темнеющие очертания белых гор.
Всё находится вот в этой замечательной голове! – Эмили встала, обняла "кладезь мудрости" Джона и поцеловала его в темечко. – Да-да! Здесь и печаль, и радость, – Эмили любовно огладила немытые джоновы волосы, – и смысл, и его отсутствие одновременно. Здесь всё!
– Ну, ты даёшь!.. – Джон обалдело уставился на оратора-конкурента в женском обличье. – Может и снег мне только мерещится? Значит, ты теперь предлагаешь мне возлюбить кого-нибудь всей душой, – вот, например, тебя, – и сразу стать счастливым, и нежданно-негаданно осчастливить сим потрясающим фактом всё прогрессивно мыслящее человечество... в лице могучей кучки новых рибчестерских поэтов и снегокопов?
– Какой же ты дурак, честное слово! – немного обиделась Эмили, и покачала головой. Но через пару секунд уже мучительно улыбнулась. Джон во что-то верит, но и у неё есть своя вера, и она на всё пойдёт, чтобы...
– Ну, будет вам, ребята! – примирительно пробасил Уилл. – Пойдёмте-ка снова плясать-шаманить. Мне кажется, сегодня это у нас лучше всего получается!
– Точно, – добавил Пол. – А поговорить мы всегда успеем!
Освобождение
После «философского вечера» на площади с Уиллом, Полом и Эмили Джон, не особенно отдавая себе в этом отчёта, стал искать уединения. Всё чаще он под разными предлогами уходил от Эмили на башню, чтобы побыть там в полном одиночестве. Тихо перебирая струны, охватывал он задумчивым взглядом снежные шапки в лесу и бормотал себе под нос какие-то обрывки фраз: «ныряю с головой в снежный сугроб, и сосны приветственно покачивают ветвями...», «обжигающая радость поглощает всё...» Так, спонтанно, и родилась у него мелодия «Купание в заснеженном лесу где-то на краю земли...». Но нелегко на сердце было у молодого охранителя города в те дни. И причиной тому, как явственно ощущал Джон, и был тот самый длительный «разговор четверых».
"Столь многое было сказано в тот вечер, – размышлял Джон, стоя у проёма башни и выпуская сигаретный дым. – А в конце наговорили кучу красивых слов, какую-то утопию выстроили. Может, конечно, всё оно и так... но в иных условиях, в иное время. А то – новая эра настаёт, эпоха возрождения... да кто я такой вообще? Масштаб моей личности вовсе не соответствует внедрению каких-то революционных новшеств в жизнь целого города. Это ж мировым полководцем нужно быть, вселенским патриархом, чтоб новую эпоху зачинать и вести всех. Такие люди, верно говорят, раз в сто лет рождаются. Может, Эмили и права в том, что как только тётя Дженни приедет, я снова начну бегать на импровизированные пикнички. Конечно, рядом с ней так хорошо: и речи такие светлые, и пирожки такие вкусные, и поддержат тебя всегда, и даже нальют! Хотя, похоже, ничего уже не будет. Если даже вернутся они с дядей Чарльзом, то, наверное, совсем другими. Или возвратятся, а города-то уже и вовсе не будет. Так что сейчас пока Уилл прав. Главное-то – выжить. Но после всех этих громогласных ниспровержений косных порядков... что изменилось? Лучше бы мы снег так могли ниспровергнуть – одними словами! Снег..."
Блуждающий взгляд Джона выхватил некие тёмные точки за лесом, отдаляющиеся по полю куда-то на северо-запад. Они, казалось, вели прямиком к огромному солнечному диску, закатывающемуся в эти минуты за край земной тверди. Погода стояла ясная, и окрестности далеко просматривались; хотя уже и покрытые сереющими ложбинками и продолговатыми тенями, отбрасываемыми верхушками заснеженных елей и дубов, растущих в лесу.
В этот момент Джона посетило странное ощущение утраты связи с реальностью. Он всё понимал и осязал, но не мог никуда сдвинуться, не был в состоянии крикнуть. И не мог оторвать свой расфокусировавшийся взгляд от тех тёмных пятен, убегающих вдаль по полю. Джон, сдвинув брови и нахмурив лоб, насилу посмотрел невидящими глазами на перила, где у него лежал листок с карандашом. Окоченевшие пальцы, сами не понимая, что делают, медленно взяли карандаш. На бумаге строчка за строчкой стали появляться корявые, словно с болью написанные строки. Они кричали, потому что сам Джон уже не мог говорить. Они разжигали пламя, потому что Джон уже сжёг весь свой запас... Они...
Лопата споткнулась о мёрзлую почву
Бумажный голубь погряз во вселенском водовороте
В тихом омуте замечательных и атмосферных явлений
Огромное солнце застыло у края горизонта
Убегающий след от салазок на мартовском насте
Еловые ветви сдирали кожу
Корни плелись вокруг ног
Навсегда заточённый в бескрайних кладовых солнца
Погребённый где-то под Копями царя Соломона
Наследный владелец несметных богатств
Король государства из одного человека
Затерявшийся среди апрельских снегов невостребованной реальности
Майские ветры взрывали лицо...
А весна не придёт
В таком состоянии Эмили, забеспокоившаяся долгим отсутствием друга, и нашла Джона. Он всё смотрел в никуда расширившимися зрачками; от заходящего солнца на видимой поверхности земли к этому времени осталась уже небольшая светлая полоска, а всё небо вокруг было залито кроваво-красным заревом.
– Что с тобой, Джон? Какой ужас, ты не замёрз? – запричитала Эмили, растирая руками совершенно холодные джоновы ладони.
Джон несколько раз пытался раскрыть рот, губы его дёрнулись, но он так ничего и не вымолвил.
– Пойдём скорее вниз, там чай горячий, – участливо проговорила Эмили и увела впавшего в транс друга вниз, прихватив и его листок с накарябанными на нём откровениями. У камина Джон потихоньку отогрелся и с благодарностью взглянул на Эмили. Та лишь улыбнулась ему несколько укоризненно, вложив в мимику лица известную долю нравоучений.
Сложно сказать, прошёл ли день с той поры, или неделя, но какая-то часть вечности определённо утекла в кладовые пространства. Над городом висела беспокойная ночь. Джон ворочался, ненадолго проваливаясь в едва колышимое видениями забытьё, которое вскоре вдребезги разбивалось о скалы реальности. Тогда Джон открывал глаза, таращился на притихшее пламя в камине, вставал и подбрасывал туда поленья. Под тёплой шкурой рядом тихонько посапывала Эмили.
Сон никак не возвращался, и Джон выбрался на балкон покурить. В этот глухой ночной час было ни зги не видать. Но пахло на улице как-то особенно; и совсем не похоже на студёный воздух, обычно вбираемый лёгкими, привычно отдающимися слабым покалыванием. Он пах чем-то другим. И совсем не обжигал внутри. Было в нём какое-то пронзительное, но давно забытое настроение, ощущение чего-то, давно утерянного. Джон докурил и пошёл спать, глаза слипались, мысли путались.
– Что же могло так пахнуть? – наконец засыпая, спросил себя Джон. – Что-то промозглое, сырое... Будто ветерок приносит в лицо ощущение тёплых капель далёкого ещё грозового облака. Джон ухнул в черноту и до утра больше не видел никаких картинок.
Но вот рассвело, и останки уходящей ночи мягко подхватили сознание Джона. Они понесли его над белыми равнинами безмолвия; прокатили над темнеющим следом полозьев и мягко вкатили в заспанный бездыханный лес; кружась над верхушками древ, Джон терял скорость, круг за кругом снижался и всё силился что-то различить на однообразной сыпучей поверхности. Она напоминала густой мазок акварели в школьном альбоме по рисованию. Удивительно, но можно было даже потрогать эту шероховатость, и ощущение снега пропадало; казалось, вся земля была покрыта этой альбомной бумагой... Падая, Джон сломал большую еловую ветвь и провалился вместе с ней в глубину, пробив со странным скрежетом ноздреватую, невыносимо белую акварельную бумагу; ещё секунда, и он станет тонуть в многометровом слое снега, беспомощно пытаясь в крике разлепить навсегда слипшиеся заиндевелые губы, и снег, убаюкивая, примет его в своё бездонное лоно безвозвратно и совершенно безвозмездно...
Но вот в стекающем по стенкам чертогов восприятия остатке сна уже городская площадь, и он один стоит в центре. Невыносимая пустота и близость конца давят и сковывают его уже физически, не дают свободно вздохнуть. В глубине черепа под сводами полушарий начинает нарастать многоголосый гул, который переходит в страшный треск рушащейся крыши. Устремляются вниз жестяные листы, ломаные доски, куски арматуры. Джон переводит взгляд вверх, и за миг до того, как прорвавшаяся, наконец, снежная лавина накрывает его, он видит кусочек голубого неба.
– А-а-а-а-а! – закричал он и, дёрнувшись, разлепил глаза.
– Что такое? – мгновенно проснулась и Эмили, с испугу сразу отбросив шкуру.
Джон диковато озирался, приходя в себя. Пламя в камине, никем не поддерживаемое, подъев все оставленные хозяевами припасы, ушло на покой. Но было тепло и совсем не душно. Ребята посмотрели в сторону балкона.
– Не понимаю, – глухо процедил Джон, – балкон я что ли ночью не закрыл? Но совсем не холодно.
Они выбрались на лоджию – и не поверили своим глазам. Повсюду вокруг снег сильно просел, съёжился; виднелись многочисленные подтёки, обнажились верхушки высоких заборов. Наконец, они посмотрели прямо перед собой. Вот что явило миру такой треск, вмиг разбудивший почивавших радетелей возрождения. Значительная часть крыши дома Пола провалилась, и в том месте зиял тёмный провал, куда ссыпались оставшиеся наверху сугробы; туда же текла уже заметная струйка воды, собиравшаяся на других участках, находящихся выше пролома.
– Джон! – не своим голосом, срывающимся на шёпот, произнесла Эмили.
Но Джон смотрел на всё это взором, в котором смешались удивление, горечь и восторг, и снова, как и вечером, не мог ничего вымолвить. Но на сей раз не из-за внезапного транса, а лишь по причине своего весьма ярко выраженного меланхолического характера.
– Джон, – позвала Эмили уже смелее и подёргала его за рукав рубашки. – Джон, это то, что я думаю, или нам снится?
– Это... – начал Джон, но договорить не успел.
– Это то, что ты думаешь, дорогая наша соседка! – послышался довольный голос Пола, показавшегося на своём балконе напротив.
– Пол! Пол, это ты! – завопил наконец Джон и до боли в пальцах сжал руками поручни перил.
Как будто там мог стоять кто-то другой!
– Да, ребята, вот и она. Весна! – улыбался Пол во весь рот, набивая трубку табачком. – Я, правда, немного подмок, да ещё, едва проснувшись, подумал, что всё, дом на меня рушится – каюк!
– Ура, мы все живы! – возопили в один голос ребята.
И тут только у них полностью открылся ещё один орган осязания мира – слух. Они стали воспринимать звуки, колышущие воздух не только в непосредственной близости от них. Во всём городе, как оказалось, стоял какой-то неясный шум. Где-то вдалеке что-то радостно кричали, но было не разобрать за дальностью; в другой стороне вообще, кажется, слышалась какая-то старая песня с очень знакомым мотивом. Отовсюду неслось шуршание и звук ломающей преграду воды. Оцепенение стало спадать, жизнь возвращалась! И тут как раз Джон услышал сигналы рации и окончательно очнулся. Он подбежал и ответил.
– Ну вот, друг мой! Дождались, – и в трубке раздался такой заразительный смех Уилла, какой Джону ещё ни разу, похоже, не приходилось от того слышать.
– Уилл! Ура! – вопил уже собравшийся с мыслями Джон. – Слушай, слушай внимательно! Сейчас ни в коем случае нельзя по проходам ходить! А то беды не миновать!
– Абсолютно! Так и есть, да. То есть – нет! Я и не собирался, разумеется. Но мы тут не одни такие умные, я и подумать ещё не успел.
– Уилл, может попробуем прокричать по цепочке – от одного дома к другому? У меня тут Пол, через несколько домов от него – Джек Биггли. А у тебя? – импровизировал на ходу Джон и удивлялся, как быстро он начал соображать, когда дошло до дела, уже ставшего ему за последние месяцы привычным, можно даже сказать – обыденным.
– У меня тут Дэнис Гейзер, – отвечал Уилл, – но больше-то и не видать. Нет, не докричимся мы. Но ты пока всё же крикни. И перезвони мне.
Джон выбежал на балкон и передал всё Полу. Тот перебрался на другую сторону дома, и, высунувшись со второго этажа, стал призывно кричать Джеку. Этим утром все поголовно были на ногах, высовывались из окон и даже сидели на крышах. Тем более, что сразу было видно, что ходить по проходам – это самоубийство. Но могли остаться и такие, кто об этом просто не подумает, это ж привычный ко всему Рибчестер...
Джон вызвал Уилла.
– Джон, радуйся! – отвечал почти сразу Уилл.
– Что, на вашей улице сарафанное радио тоже заработало?
– Нет, на нашей не заработало, но на нашей – тоже праздник, если хочешь!
– Уже весну вовсю отмечаете? – усмехнулся Джон.
– Я лодку нашёл и вёсла! – отвечал Уилл. – Такого, небось, даже в хозяйстве леди Арталиэн не водится!
– Да ты что! Здорово, конечно. Но до того, чтоб куда-то на ней идти, похоже, ещё пару дней надо, не меньше. К тому же, мы вообще ничего определенного не можем о погоде сказать. Но будем надеяться, что всё идёт куда надо и обратно уже не повернёт, – весело произнёс Джон.
– Хм, если повернёт, – отвечал неунывающий Уилл, – на коньках будем кататься!
Ох, и волнительные это были деньки – Джон себе просто места не находил! Всё, казалось бы, идёт на поправку: снег тает, воды прибавляется, температура перевалила за десять градусов выше ноля. Но при этом он чувствовал тошнотворную беспомощность – во время снега у них хотя бы было какое-никакое средство коммуникации: туннели. Теперь же – впервые с Нового Года – наступила полная изоляция, кто бы мог подумать! Невозможность в точности знать, что происходит в городе и хоть что-нибудь предпринять выводила Джона из себя, не давала спокойно спать. Уилл периодически сообщал ему новости по рации, но и тот довольствовался сведениями, поступающими к нему лишь из трёх соседних домов по Восточной улице. Оставалось терпеливо пережидать эти длинные, затянутые дни перехода воды из одного состояния в другое, – и это когда только, казалось бы, надежда озарила безнадейное житие и заглянула в окошко!
"...по пояс в воде, – размышлял про себя Джон, – то и дело проваливаясь в тающие наледи, кое-как, наверное, можно пройти, но риск схватить воспаление лёгких, да ещё что-нибудь, вдобавок, застудить сейчас очень велик. А уж про вполне реальную возможность вообще никуда не дойти и не вернуться лучше и вовсе благоразумно промолчать. Надеюсь, ни у кого из наших не родится таких революционных идей и хватит ума переждать пару дней".
Наконец, на третьи сутки Мортон решился добраться до Джона на лодке. "Есть, конечно, опасность сесть на мель, – размышлял он, осторожно отгребая от своего дома. – И что тогда – вообще не ясно. Но это всё же не в воде идти, а по воде... хотя бы сначала, хех! Но ждать больше нельзя". Огибая оставшиеся ещё во множестве заторы, кое-где задевая днищем не растаявший подводный снег и отталкиваясь веслами от земли, Уилл потихоньку добрался до Дома двух А.
Джон сразу воспрянул и воспылал желанием действовать. Эмили так и рвалась составить друзьям компанию, но брать её не хотели ввиду очевидной опасности застрять или пробить дно.
– Я здесь не останусь одна! Вот ещё! – верещала Эмили. – Вдруг, вы там на дно пойдёте щук кормить, а я здесь жди тетю Дженни... до пенсии!
– Да какие щуки, Эмили! Тут карасей-то с роду не было, – укоризненно произнёс Джон и засмеялся. – В общем, так. Мы пока на разведку. Определим, где безопасно можно на лодке пройти и вернёмся за тобой.
Эмили моментально сделала обиженную рожицу и демонстративно отвернулась, – точь-в-точь как маленькая девочка, какой она когда-то и была.
– Джон, надо бы в первую очередь к причалу пробраться, – сказал Уилл, слегка прищурившись, словно на глаз хотел определить сложность пути до искомой точки.
– Да, разумеется. Сейчас нам как воздух необходимы ещё лодки. А ты не помнишь, что там вообще есть, в местном порту?
– Что ты! Я был там только когда "Фрегат Последней Надежды" провожали. А до этого...
– Ага, вот и я. – Тут Джону почему-то вспомнилось, как отец, неумело подлизываясь к нему после очередной родительской взбучки, зазывал его дженкинский музей истории Английского морского флота посмотреть. Эх, как давно!
– А я вот, представьте себе, в порту бывала, – заговорила снова Эмили. – И даже помню, что видела там пару лодочек у пристани.
– Правда? – обрадовался Джон.
– Ну да. Вот только кто знает, что с теми лодками сталось после нашествия из страны холода. Но если они нормальные, факт в том, что понадобится три человека, чтобы вести три посудины. А вас только двое!
– Ладно, – весело сказал Джон вставая и перелезая в лодку, – давай с нами, пропадать, так вместе!
– Ура! Я знала, что ты меня не бросишь!
– Прошу, мадам! – бодро произнёс Уилл, помогая Эмили перешагнуть в качающуюся шаланду. – Берём правее, прямо по курсу непроходимый затор!
Пристань почти уже очистилась от снега. В беспорядке валялись здесь вёдра, канаты, куски резины и совершенно невообразимый, разнообразный сор. Уилл направил лодку к руслу реки, и, выйдя на фарватер, произнес:
– А ну-ка! Сейчас проверим, какая тут рыбёшка водится!
Он осторожно стал опускать весло в воду, держа его вертикально и пытаясь таким методом измерить глубину. Но дна Уилл так и не нащупал.
– Ишь ты! По крайней мере, метра два уже тут.
Люди вгляделись в мутную воду, пробуя разглядеть лёд вод водой. Но ничего не было видно. По всему городу, в том числе и по обнажившейся реке в великом множестве плавали предметы – от кусков ткани до досок и щепок. Все трое наблюдали, как река медленно несёт этот невообразимый бисерный ковёр из мусора на юг. Переведя взгляд в противоположную сторону, люди увидели, что многое приносится сюда течением с верховьев реки Риббл.
– Вон сколько всего из Дженкинса, – заметил Уилл. – У них там всё ж городок побольше нашего, авось, и моторки на ходу остались. Может, они нам и кораблик сподобятся прислать заместо голубя?
– Бумажный разве что, – улыбнулся Джон, всматриваясь с безмятежные воды.
– Нам самим туда пока что не доплыть: пятнадцать километров на вёслах против течения и сплошного мусора.
– Да если по очереди грести, с отдыхом, наверное, добрались бы. Но наших-то мы не можем оставить даже без лодок! В Дженкинсе должны же о нас помнить, у них и возможностей больше, чтобы сюда добраться.
– Веский аргумент. ещё несколько дней подождём, но после этого уж хочешь не хочешь, придётся плыть.
Джон молча кивнул в знак согласия.
– А что ж будет, когда ещё потеплеет? – задалась вопросом Эмили. – Ведь тогда вода ещё и грязной станет!
Уилл с Джоном, сразу же подумав об одном и том же, в сильном волнении уставились друг на друга.
– Эмили, ты молодец! – быстро проговорил Уилл. – Мы ещё успеем подготовиться.
– К чему? – не поняла выражения Эмили, но видя серьезные лица друзей, несколько напряглась. – Опять какая-нибудь гадость намечается?
– Да нет, – ответил Джон. – Про грязную воду ты вспомнила очень даже вовремя. Нужно срочно запасать всем питьевую воду, пока снег ещё есть. А то получится из огня да в полымя: из великих снегов спаслись, а помрём от жажды, будучи окружёнными целым морем!
Уилл в это время обеспокоенно крутил головой в разные стороны и наконец радостно закричал:
– Лодки! Я, кажется, вижу вон там лодки! – и он налёг на вёсла.
Память Эмили не подвела. В неприметном местечке на пристани, под чуть скривившимся козырьком спокойно ждали своей очереди две перевёрнутые вверх дном лодочки. Вёсла были аккуратно сложены рядом с ними. Зачалившись, речники быстро осмотрели плавсредства и нашли их пригодными для навигации.
– Теперь осталось лишь проверить их на воде, – сказал Джон.
Не ко всем домам было просто подобраться – кое-где пришлось ещё расчищать путь вёслами и отталкиваться от дна длинными шестами. К вечеру Уилл, Джон, Эмили и помогавшие им Пол, Риз и Джек Биггли сильно утомились. Но теперь хоть можно было немного успокоиться. В самую первую очередь убедились в том, что все обитатели города живы, и от наводнения сильно никто не пострадал, чего нельзя было сказать о жилищах горожан. Почти все они подмокли снизу, но некоторые – ещё и сверху. Дом Пола Монтгомери был далеко не единственный, где частично обрушилась крыша. Но практически все частные строения в городе имели чердаки, и там, где под огромной массой мокрого снега возникали проломы кровли, проваливающуюся вовнутрь тяжесть принимали на себя добротные перекрытия жилых этажей, разрушить которые было не так-то просто даже полугодовому слежавшемуся снегу.
Первые дни воды все пережидали дома, и по проходам, к счастью, в этот раз никто не дерзнул пройти. Ну, то есть – почти никто. Но – обошлось. Риз Уолпастон, плотник с улицы Тополей, к вечеру первого дня «великой оттепели» надел болотные сапоги и решил всё же пробраться по туннелю на площадь. Его дом находится в стороне от домов других оставшихся жителей его улицы, поэтому он никак не мог различить, что ему пытались прокричать издалека.
– А то так тихой сапой и помереть можно, мало ли, там все уже уплывают из города! – рассказывал Риз, когда "ледоколы" добрались и до него. – Вот я и решил всё выяснить самостоятельно, а не ждать... у этой большой лужи погоды. Воды было уже по колено, и я осторожно продолжал двигаться по проходу дальше, внимательно осматривая своды и проверяя рукой их прочность. – Он вдруг нервно засмеялся. – Как тогда Джош сказал, "так и будем ходить, постоянно похлопывая по потолку, как будто там муха сидит", ха!.. Эхм, да, бедняга Джош... – Риз горестно вздохнул и, помолчав, продолжал.
– Вдруг, смотрю, пламя свечи выхватило впереди завал – правый прут крепления сводов ушёл глубоко вниз, жестяные листы в этом месте накренились почти мне по пояс, оставалась лишь узкая полоска воздуха между водой и опасно нависшим сводом. Обидно, сами ведь эти туннели строили! Поэтому поначалу я хотел было...
– Риз, чёрт возьми! – не выдержал Уилл. – Нам только не хватало...
– Да я быстро передумал! Ведь в потолке между листами образовалась дыра, в которую сверху просачивалась уже ощутимая струйка. – Риз снова невесело вздохнул. – Поймите и меня тоже. Нужно было на месте решать – идти или оставаться. И я ведь сразу понял, пойти – можно последовать за беднягой Джеком с Восточной улицы. Не пойти – остаться на своём одиноком островке суши... кто знает, на сколько?
– Ничего, всё уже позади, Риз! – ободряюще улыбнулся Джон и положил тому руку на плечо. – Да, воды много, но стоять вечно она тут не будет.
А вообще, – продолжил он, доставая сигаретку и состроив смешную физиономию, давая, тем самым, выход накопившемуся моральному напряжению, – по весне ведь, что ни год, вода всегда разливается, ну а этот год и подавно всем годам год, всем вёснам весна, всем водам – не разлей вода!
– Ну и болтун! – встрепенулась Эмили. – То слова не вытянешь, то нате, пожалуйста. – Риз, ну, пора нам и дальше инспекцию проводить. Ты жди нас завтра, каждый день навещать будем, пока по земле не станет возможным передвигаться своим ходом.
Все остальные в городе терпеливо выжидали, не делая никаких опасных передвижений. Даже Нэнси – женщина, вещавшая про Судный День – уже не выглядела столь мрачной и радостно приветствовала Уилла, Джона и Эмили, приплывших её проведать. На улице Эмили – Ривер Стрит – тоже всё было в порядке. Там больше всех радовалась Лора, жена Кевина. В обычной жизни она, чувственная и импульсивная женщина, у которой каждая эмоция тут же отражается на лице, сейчас так просто не находила себе места: обнимала то Джона, то Эмили, то с чувством брала за руку Уилла и со слезами счастья приговаривала:
