Текст книги "Последний Воин Духа (СИ)"

Автор книги: Роман Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Я готов написать окончательный вариант прямо сейчас, – твёрдо сказал Джон, вдохновившийся речью предводительницы Совета. – Могу ли я попросить перо и бумагу?

Вся эта сцена вызвала одобрение участников, проявившееся в зависимости от темперамента каждого. На этом первая часть собрания закончилась.

Слова у Джона ложились на бумагу чётко, не отставая от уверенной поступи вдохновения. Наконец, когда последнее предложение осело на своё место, Джон бегло осмотрел своё творение и отложил перо. Нет, он не перечитывал полностью, он просто окинул взором красивые ровные строчки. На сей раз сомнений не было – он знал, что не напишет лучше и никакой правки не нужно. Этот текст уже возымел свою собственную силу, не зависящую ни от чего. Джон протянул лист леди Арталиэн. Та приняла его, вложила в черновик журнала и сказала:

– Ну вот и закончены труды наши суетные над первым номером.

– И труды эти были не напрасны, – возгласил Уолтер. – Я добавлю туда пару своих стихов, и журнал приобретёт законченность формы!

Все обратили взоры на Уолтера.

– Вся гармония вселенной, понимаешь, в одном маленьком журнальчике, – продолжил он несколько неуверенно и вдруг покраснел.

Раздался взрыв всеобщего хохота.

– Сын! – наставительно заметил дядя Чарльз, – наша новая надежда ещё не вышла из печати, а ты уже делаешь из неё посмешище.

– Ну да, ну да! – заорал Уолтер вне себя. – На задней обложке приписать: "Чувак, ты врубаешься? Если нет, то ты никогда не думал о том, чтобы снова открыть журнал на первой странице. Повторение – мать учения!"

– Ты лучше врубись в это... чувак! – и когда Уолтер поднял голову, то увидел леди Арталиэн с таким огромным пирогом, что у него захватило дух. Пирог поместили на стол. Он как раз умещался туда, оставалось лишь место для чайных чашечек.

– Мы с Анной испекли этот скромный пирог по случаю окончания работы над нашим журналом. Угощайтесь!

В центре пирога возвышалась та самая фигура с обложки в белоснежных одеяниях, а по краю вкруг была выложена кремом надпись: "Litera scripta manet".

– Что здесь написано? Это рекомендации к употреблению, условия хранения, срок годности, состав, вредные добавки, кем и когда произведено?.. – спросил Уолтер и невинно заулыбался.

– Здесь написано, – Арталиэн подняла бровь и многозначительно посмотрела на Джона. – "То что писано пером, не вырубить топором".

Джон понял, что сказанное удивительным образом относится к только что написанному им пером (да, пером, а не шариковой ручкой!), с благодарностью кивнул леди Арталиэн и принялся за уже вызвавший брожение умов пирог.

Уолтер тоже отчаянно набивал рот и бормотал:

– Ммм... в жизни не пробовал ничего подобного!

– Славный, славный пудинг! – довольно и сытно ухмылялся дядя Чарльз.

– На здоровье! Мы старались для вас! – леди Арталиэн обходила стол, подливая всем чаю. Она остановилась сзади Уолтера, и, опустив ладони ему на плечи, добавила: – Недавно я получила письмо от моего дедушки, графа Хорнсбари.

Уолтер развернул голову и через плечо посмотрел вверх на говорившую.

– О, это хорошие новости! Как здоровье старого, почтенного графа?

– Он предоставляет всем нам шанс узнать это самим, воочию!

– Нам? – почти одновременно вскричали трое мужчин, хотя первым порвал финишную ленточку молчаливого чавканья голос дяди Чарльза. Он и продолжил.

– Арталиэн, да ты представляешь, что он про меня скажет? Нет, я...

– Чарльз, мой родич граф нынче немного не тот, кем был во времена былые. Я и пример моей жизни заставили его пересмотреть взгляды на некоторые вещи.

– Арталиэн, но я явно не отношусь к этим "вещам". Я без родословной, простой английский парень, манерам из высшего общества меня никто не обучал... Что он скажет, когда узнает, что мы вместе?

– Граф прекрасно осведомлён о моей нынешней жизни. И даже не только о моей, – она подмигнула всем. – Он приглашает в гости всех находящихся в зале.

– Как скоро граф желает видеть нас? – спросил Джон.

– Так скоро, как мы будем готовы тронуться в путь.

Ночной поезд мчался быстро, оставляя за собой невидимые километры пути. Тёмными птицами мелькали ветви деревьев в лунном свете. Временами Джону казалось, что он бежит по лесу, а где-то в вышине, продираясь сквозь кроны, настигает его луна, опутывая его ноги и землю вокруг сетями, рассыпая их мягкое серебро повсюду...

– Джон! – послышался еле различимый голос с соседней полки. С ним в купе был Уолтер, они занимали два верхних места. Тётя Дженни, дядя Чарльз и Анна ехали в соседнем купе. – Джон, ты не спишь?

– Нет... я бегу. – Глаза Джона были широко раскрыты во мраке. – Продираюсь чрез непроходимую чащобу, ноги погружаются в вязкую топь, луна настигает меня... и начинается снежный буран. Мне не успеть до спасительных берегов. – Равномерный голос Джона становился всё тише, пока совсем не утонул в темноте.

– А мне кажется, – сказал Уолтер, – что за окном всё как в калейдоскопе. Мелькает вся моя жизнь. События сменяются так быстро, что я не успеваю ухватиться ни за одно из них. Вот моя встреча в лесу с Анной. А вот образ моей матери, скудно нарисованный мне отцом.

Голос Джона вновь всплыл из небытия и перебил его:

– Знаешь... мы тонем. Пучина этого мира вбирает нас всё сильнее. Я выбегаю на бескрайнее поле, вязкие лесные топи позади. Но красное солнце садится, ещё можно успеть добежать до него. Я вижу цепочку следов на хрупком мартовском насте. Они ведут к солнцу, но теряются вдали размытыми пятнами. Темнеет. Мне никогда не успеть.

Мрак купе заполнило беззвучие. Лишь стук колёс отмерял равными ударами сердца бесполезные километры жизненного пути, от станции к станции, какие-то крупные, другие – не очень, а где и вовсе без остановок. Тук-тук, тук-тук.

– Она придёт, Джон! Я чувствую её дыхание рядом, вокруг и внутри меня. Грядёт её неумолимая поступь, и обновлённый мир ликует вместе с нами. Весна наступит, Джон! Она на нашей стороне. По-другому просто не может быть! Я вижу как смываются её потоками бутафорские постройки, как поднимаются из-под асфальта примятые побеги свободы; я слышу как бьют колокола, – не ненависти, но радости, ибо не с кем будет воевать – люди просыпаются по всей земле.

– Весна человечества не придёт, Уолтер. Этот путь проложён мёртвыми и мёртвые хранят его. Весна не придёт.

– Так всё сходится! Вспомни, кому должны подчиниться мёртвые?!

– К чему это?..

– Ты переутомлён, давай подремлем, друг мой.

– Ведь завтра на рассвете снова в бой... – это были последние слова Джона перед сном, но ещё ему почудилось, что Уолтер сказал совсем тихо:

– Так веди нас на этот бой!

В соседнем купе царило оживление. Арталиэн разливала вино по бокалам:

– Чарльз! Прошу тебя, не беспокойся так о том, как ты предстанешь перед моим достославным родичем. Уверена, что он воспримет тебя адекватно. Слава богу, люди меняются со временем, и не все из них – в худшую сторону.

– Хорошо, я почти готов предстать пред графом! Ну что же, – он поднял свой бокал, – за успех нашего предприятия!

Не сказать, что вино в ту ночь лилось рекой, но весёлый смех и голоса не умолкали ещё довольно долго.

– Бабушка как-то рассказывала мне, – говорила Арталиэн, вновь наполняя бокалы, – когда она была маленькой, часто убегала из дому предаться раздолью свежести в окрестных лугах. Луга те были дикие, поросшие травой, но кое-где располагались пастбища. Однажды бабушка, в силу неуёмного детского любопытства, подобралась слишком близко к коровам и стала наблюдать. – Арталиэн пригубила вино. – Но, на её беду, это заметил бойкий молодой бычок, находившийся неподалёку. – Арталиэн вдруг рассмеялась и задорно посмотрела на Чарльза. – Бычок этот видимо заменял пастуха в тот день, ибо за стадом никто не смотрел!

– Надо же, я этого не знала! – воскликнула Анна. – Что же дальше?

– Дальше наша будущая уважаемая графиня – а в ту пору просто маленькая чрезмерно любопытная девочка – испугалась и замахала руками. Я уж точно вам не скажу, то ли красный цвет бабушкиного платьица так не понравился молодому укротителю ковбоев, то ли ему показалось, что какая-то маленькая козявка вызывает его на бой... История этого не сохранила. Но зато достоверно известно, что бык топнул копытом пару раз, словно принимая вызов, порыл землю, грозно посопел, взывая к мести за убитых в испанских корридах бурых и светлых братьев, и бросился на бабушку!

– Ох, господи, боже мой! – дядя Чарльз сделал большой глоток.

– И? – подалась вперёд Анна.

– И бабушка понеслась со всех ног, но укрыться было негде, и разъярённый бык уже вот-вот был готов настигнуть её. – Тут Арталиэн остановилась, сделав точно вымеренную паузу, сузив свои добрые, немного лукавые, улыбающиеся глаза – все так любили её такой! И взмахнула руками. – И вдруг бабушка проваливается в какую-то яму, бык проскакивает сверху и уносится далеко в поле.

– Уф! – выдохнул Чарльз.

– Да, – сказала Арталиэн, подливая всем вина.

– Вот тебе и прабабушка! – Анне тоже полегчало.

– Д-ааа, – Арталиэн снова хитро оглядела всех, и вдруг, чуть не подавившись от хохота, прокричала: – А то бы не было вашей любимой Ар-та-ли-эн... А-но-ри-ме! А-аа... И тебя, моя любимая малышка. – Арталиэн обняла дочь.

Последовал такой шквал необузданного гогота – и тонкого, словно колокольцы, и просто целая канонада басовитого – что даже Уолтер в соседнем купе на пару секунд выпал из своих грёз о вечности и победе. Джон же спал крепким сном. В ту ночь его не беспокоили более дела мирские.

– Мой отец Френсис как-то рассказывал мне, – говорил Чарльз уже чуть хмельно, – вы знаете, он служил моряком в торговом флоте. Как-то, будучи в дальних странствиях в конце 50-х, в открытом море им повстречался странный корабль без опознавательных знаков. Появившись лишь точкой на линии горизонта, он быстро пошёл на сближение. Прежде чем моряки успели разглядеть хоть что-нибудь в свои подзорные трубы, до них донёсся страшный шум со стороны приближающегося корабля. Вскоре этот грохот начал приобретать какие-то узнаваемые ритмические очертания, превратившись, наконец, в громкую, дерзкую музыку.

Вдруг капитан со своего мостика неистово заорал, чуть не выронив подзорную трубу за борт: "Будь я трижды проклят, не сойти мне с этого места или покоиться в пучинах морских тысячу лет, и чтобы ни одна русалка не пришла навестить меня! Это парусник!!!" На корабле поднялся невообразимый гомон, дисциплина была забыта. Все бегали и кричали. Вскоре люди поняли, что дикая музыка – не просто очень громкий шум, а сногсшибательные рок-н-роллы Элвиса! Парусник приблизился уже достаточно близко и кто-то заорал: "Спасайся кто может, абордаж!" И в этот самый момент начинается песня Jailhouse Rock, корабль, взмыв носом в небо, совершает поворот оверштаг, во время которого все видят огромный гарпун, установленный в носовой части. На борту – люди в чёрных повязках, распивающие ром из огромных бутылей старинной формы. Они кричат, машут руками, грозят кулаками, поднимают в вверх бутылки, подбрасывают ружья, улюлюкают! На повернувшемся к ним параллельно корпусе парусника моряки торгового флота видят золотую надпись "Непобедимый Король", а когда глаза их опустились несколько ниже, то в ужасе застыли людские фигуры – на них смотрели из открытых портов жерла двадцати тяжёлых бортовых орудий! Мой отец, к его чести, опомнился первым, и, набрав побольше воздуха, проорал что было мочи перекрывая даже музыку:

– Должно быть у этих корсаров с китобойного судна договор с губернатором Ямайки! – чем вызвал взрыв гогота и криков с пиратского корабля. Оттуда послышались выстрелы в воздух из ружей, корабль уже ложился на другой галс, он удалялся. Тихим призраком ушёл он за горизонт, оставляя за собой эхо стихающей музыки непобедимого короля...

– Вот это история, Чарльз! – Арталиэн была вдохновлена рассказом. – Ты никогда этого не рассказывал.

– Так выпьем же за Короля! – Чарльз поднял полный бокал.

Много ещё было рассказано и выпито в ту ночь. Какие-то из историй Анна слышала, другие – нет, о третьих имела лишь отдалённое представление. Мы расскажем все эти занимательнейшие истории как-нибудь в следующий раз, как только представится подходящий случай.

Наконец, Чарльз сонно прикрыл глаза и сказал, что желает немного подремать, если никто не возражает. Никто и не возражал, впрочем, воздержавшихся тоже не было. Вскоре послышался мерный храп. Арталиэн поднялась, с умилением посмотрела на спящего, потом оглядела себя в зеркало, отразившее сильный румянец на щеках, расчесала волосы, присела за маленький столик напротив Анны и взяла её руки в свои. Верхний свет потушили, теперь лишь редкие фонари за окном и лунные всплески серебра периодически освещали лица во мраке вагона. Опустилась тишина, все невидимые пассажиры поезда уже спали, Чарльз перестал храпеть и только тихонько посапывал. Так ехали они в темноте, мать и дочь, взявшись за руки, не страшась тьмы, парящей над миром, в недрах его и в сердцах людских. Прошло несколько минут. Два лица, два сердца, невидимые, но ощущающиеся в темноте – улыбнулись.

– Скажи, – тихонько встрепенулась Анна, – не зря поезд, мчащийся сквозь мрак, отмеряет столь бесполезные, такие унылые километры пути? Ведь не зря, мама?

– Ах, дочь моя! – Арталиэн обвила двумя руками голову дочери, погладила волосы, поцеловала её, нагнувшись вперёд.

– Ты так редко называешь меня мамой!

Анна безмолвно улыбнулась во тьме, сердце её наполнилось ответной нежностью.

– Любимая Лютиэн! Наша жизнь напоминает это движение. Но поезд всегда может вернуться по тем же рельсам назад, снова радуясь встречному ветру. И дождю, и снегу, и солнцу! Но мы, дочь моя, наделены великим даром не возвращаться каждый раз, но начинать и прокладывать новые пути, бежать узкой тропинкой за новые горизонты! Поверь мне, поезд завидовал бы нам, если бы мог. – Арталиэн глянула во мрак ночи за окном и напевно заговорила совсем тихо:

Как сладок этот предрассветный час

Когда вкусить даруется небесное свеченье

Ещё последний отблеск Ориона не погас

И жёлтый серп луны вершит великое вращенье

В округ цикады в тишине трещат

Им тихо лес волшебный подпевает

А рядом сонно васильки стоят

Их утро потихоньку пробуждает

Головка заснувшей Анны покоилась у Арталиэн на руках, и она осторожно переложила дочь на спальное место, накрыла одеялом и поцеловала, молвив: «Спи сладко, дщерь моя!» Затем взяла свой недопитый бокал, мысленно проникла взором в мир каждого спящего члена Союза, растопила снежинки, кружащиеся во сне Джона, поглядела в окно, не поворачивая головы, вернула взгляд, закрыла глаза и прошептала: «Ну, за тебя, мой светлый Король!»

В окно вагона пробивались яркие утренние лучи солнца, они и пробудили Джона от глубокого сна. Он вспомнил вечер, луну за окном, беспокойный разговор с Уолтером. От всего этого не осталось и следа! Какая же прекрасная пора – утро! Встаёшь, потягиваешься, идёшь умываться и замечаешь как новый день наливается радостной силой. Словно дыханием самой жизни смываются утренним бризом вся вечерняя усталость и кажущаяся безнадёжность, всё видится в светлых тонах!

– А, проснулся наконец! – услышал Джон. Уолтер сидел на столе и болтал ногами. Язык его тоже не соблюдал законы статики:

– Вот подумаешь так – вчера на этом столе стояла бутыль. Я помню её: этикетки, горло, все дела. Бог мой, мы опорожняли её весь вечер. Всю ночь. Пол вечера. Потом ты впал в уныние, а это грех! Вот и спрашивается – зачем придумано вино?

– Ой, Уолтер, какой же ты болтун на публике! Освободи меня от своей эквилибристической риторики, я только проснулся и радуюсь солнцу!

– Эх, Джон, по-моему ты не радуешься, и другим не даёшь этого делать! Как выспался? Пойдём стучаться в двери леди Арталиэн.

Они вышли и постучались в соседнее купе.

– Да, да? – ответил притворно-строгий голос Арталиэн.

– Не здесь ли раздают свежие пончики с полагающейся кружкой эля к ним? Ну или хотя бы молока – за вредность. – Разумеется, это был Уолтер с одним из своих многочисленных в то утро спонтанизмов.

Щёлкнул засов, дверь отворилась и ребята увидели светлую, хорошо убранную комнатку-купе. Занавески приоткрыты, стол чист, постели собраны. Ничто не напоминало о буйной, полной веселья и зажигательного смеха ночи. Лишь дядя Чарльз уныло сидел на своей койке, понуро свесив голову.

– Что, отец, сон этой ночью витал где-то около тебя, но так и не опустился на грудь великана приснуть хоть немного?!

– Всем вновь сошедшим... вновь вошедшим – доброго утра! – И Чарльз встал. – А мне нужно освежиться. – И он вышел посетить душевую.

– Леди Арталиэн! – наконец и Джон улыбнулся. – В этой комнате царят такие чистота и порядок, что пассажирам, едущим в этом купе, давно пора выдавать приз за примерное поведение!

Арталиэн обняла ребят, уголки губ поползли вверх:

– Неужели мы так громко разговаривали вечером?

– О, да! – изобразил Уолтер крайнее сожаление. – Особенно этот, главный освежовывающийся в данный момент. Взрывы идиотского гогота то и дело вторгались на медитативную территорию моего священного сна...

Все прыснули. Анна подошла к Уолтеру, взяла его за руку и спросила:

– Может, всё-таки "освежающийся"? Давайте выпьем чаю.

– Каким вы находите сегодняшнее утро? – спросила Анна.

– Джон нашёл его солнечным, – сказал Уолтер. – Я проснулся немного раньше него.

– А я нахожу сегодняшнее утро прекрасным для посещения моего дедушки. – Арталиэн расставила всем чашки. – Мы скоро прибываем.

Джон и Уолтер инстинктивно пригладили взъерошенные после сна волосы. Уолтер даже поправил несуществующий галстук на шее.

– Ах, ребята! – заулыбалась Арталиэн. – Вы знаете графа только по моим старым рассказам. Но, уверяю вас, вскоре вы будете приятно удивлены.

Тем временем вернулся приободрившийся дядя Чарльз и произнёс:

– Вода – великая стихия! Посмотрите, как она преображает человека!

И действительно, при взгляде на него становилось заметно, как человек, умывшийся утром, меняется буквально за несколько минут. Взор его прояснился, обрёл твёрдость, насупленное лицо теперь выглядело открыто и располагающе, волосы зачёсаны назад.

Арталиэн встретилась с ним взглядом.

– Теперь я вижу, что ты готов к встрече с графом не только внешне! Давайте же выпьем чаю с печеньем, плотно завтракать не советую, – улыбнулась она. Через полчаса наш поезд прибывает.

За разговорами и чаепитием время пролетело быстро и вскоре все ощутили плавное сбавление скорости поезда. Арталиэн поднялась и кивнула всем на вещи, пора было собираться.

На вокзале они погрузились в машину и за полчаса домчали до места назначения. Высадили их у массивных ворот со звонком. Вдоль дороги тянулись высокие ровные стены. С другой её стороны – поля. "Должно быть, здесь хорошо жить, – подумал Джон, – никого вокруг, так тихо. Можно размышлять, гуляя в полях, мечтать в траве на закате, петь в своё удовольствие..." Арталиэн позвонила в звонок, и за забором громко запели колокольчики. Вскоре дверь распахнулась и седой благообразный джентльмен приветствовал их и пригласил вовнутрь.

– Их светлость уже имеют честь ожидать вас, – добавил он.

Перед ними открылся великолепный вид – просторные лужайки с остриженной травой, фонтаны и живописные скульптуры воинов разных эпох. Груды красиво сложенных валунов виднелись тут и там. Между всем этим петляло множество тропинок из утоптанного гравия ("и никакого асфальта", – с удовлетворением отметил Джон). Вдали возвышался величественный замок из древнего камня с потрескавшимися в отдельных местах стенами. Он поражал уже издали. К этому замку и вёл их седовласый господин. Вся компания была серьезна и сохраняла молчание. Арталиэн шла второй в этой процессии, золотом сверкали её волосы на утреннем солнце. Никто не видел выражение её лица в эти мгновения. Оно не было сосредоточенно-серьёзным как у остальных. Но излучало радость, какое-то детское просветление нашло на него. Ведь сейчас она оказалась там, где росла, где провела всё своё детство. Она знала наизусть каждую тропинку и камушек, каждый кустик и фонтан. И через столько лет, проведённых вне этого дома было неважно, как происходило расставание с отчим домом, с детством. Арталиэн казалось, что и всё вокруг так же радуется встрече с ней.

Джон рассматривал статуи, медленно проплывающие мимо них. Вот грозная фигура римского легионера с гребнем, чуть далее – саксонский воин. По другую сторону тропки виднелся русский дружинник с копьём. Все они были выполнены очень натурально и могли бы запросто внушить страх непрошенным гостям и днём и ночью. "Это тебе не разряженные манекены в бутиках, которых можно вмиг порубать вон тем мечом! – подумал Джон". Внимание его привлекла грозная, широкоплечая фигура викинга, стоявшая у самых дверей замка, после небольшой лестницы вверх. Джон шёл вперёд, и фигура эта всё больше занимала его. Кожаные сапоги, круглый деревянный щит, кованный железом, потёртая кольчуга и шлем, полностью закрывавший лицо воина. Он стоял, опираясь на топорище, упёртое древком в пол; в другой руке он держал длинный, в три четверти метра, меч. Какая-то неуловимая для Джона магия была в этом воине. Он устрашал, но и притягивал, было в нём что-то знакомое, родное. Отряд поднялся по ступенькам и Джон встретился глазами с викингом. В этот момент, сотрясая воздух, словно из громкоговорителя, раздался низкий, хриплый металлический голос:

– Мы, кажется, вместе воевали в Нормандии в 1078 году, юный господин?

Глаза не шевелясь глядели в упор на Джона. Все застыли, кто-то ахнул. Сердце Джона сжалось. Вдруг викинг отбросил в разные стороны оружие и поднял шлем. Седая шевелюра, аккуратно остриженная борода и орлиный взгляд с приподнятыми бровями. Викинг заулыбался.

– Добро пожаловать в мои владения, дорогие гости! – огласил он утренний воздух.

Раздался галдёж, вздохи облегчения, седовласый проводник степенно улыбался, а Арталиэн, сделав книксен (чего никто из Союза в её исполнении никогда ранее не видел), бросилась обнимать графа.

– Дедушка!

– Дженни! Малышка, сбежавшая из родового гнезда, – с любовью молвил граф. Они обнялись.

Чарльз поклонился графу. Джон растерянно произнёс: "В Нормандии?.."

Анна подошла к своему прадеду, поцеловала ему руку. Это была их вторая встреча. Уолтер поднял отброшенный графом меч и протянул его ему рукоятью вперёд. Граф принял меч и, крутанув им над головой, вскричал:

– Накрыть на стол! Принять дорогих гостей!

Тут же из двери, в которую так и не вошли наши путники, будучи остановленными стражем-викингом, один за одним начали выходить приветливые слуги. Взяв у отряда вещи, они проводили всех в дом. Другие же начали собирать стол в саду.

Войдя в замок, компания оказалась под высокими сводами. В зале было довольно светло, хотя Джон и не приметил никаких источников освещения кроме стрельчатых окон под потолком. "Неужели и здесь эльфийские хитрости? – удивлённо подумал Джон. – Скорее уж мудрость средневековых строителей!"

– Давайте же знакомиться! Меня зовут Годрик Хорнсбари! – и граф протянул Чарльзу руку.

– Меня зовут Чарльз, ваше сиятельство, – ответил тот смущённо.

– Очень приятно! Прошу вас, без "сиятельств". В молодости я кичился графским титулом, замком, слугами, многими акрами земли, но с возрастом кое-что понял. И не последнюю роль в этом сыграла моя любимая внучка... Арталиэн! – И он громко раскатисто захохотал. – Ты помнишь? – обратился он к ней.

– "Ни одно из этих бесстыжих имён никогда не будет произноситься в моём доме... до тех пор, пока...", – отвечала Арталиэн. Менее, чем за пять прошедших с нашего приезда минут, дорогой дедушка, ты уже успел произнести оба.

– Hornsburys are not so short of memory, young Lady! Ну а вы, юные джентльмены, что же храните молчание подобно Сфинксу? Вот этот вихрастый мальчуган, интересующийся оружием – друг Анны? – и он, подняв бровь, оглядел Уолтера.

– Да, сэр, – поклонился Уолтер. Граф пожал ему руку:

– И тебя прошу: обойдёмся без титулов!

Годрик повернулся к Джону. В одежде викинга он выглядел внушительно и без оружия, а сейчас стоял, уперев руки в бока. Он сказал Джону:

– С тобой я заговорил первым из всех, а знакомлюсь последним. Но это ровно ничего не меняет, – и он протянул Джону руку.

– Граф Годрик, – обратился к нему Джон, пожимая руку, – я вижу некий тайный смысл в фамилии Хорнсбари. Ведь у слова "bury" не одно значение. Таким образом, фамилию можно трактовать как скрытый до поры до времени в засаде рожок, который запоёт в нужный момент и поведёт в бой!

Годрик мгновение крайне серьёзно, оценивающе лицезрел Джона, но потом улыбнулся:

– Я так понимаю, тебя зовут Джон! Ты даже не представился. С порога ударился в философию и предсказания. Я знаю, кто на вас так влияет, – тайные смыслы, туманные предсказания, рожки в засаде. – Это... Арталиэн, вы только посмотрите на неё! – и он прыснул от смеха. – Однако, путники голодны, им нужен отдых. Не отдохнувшие, голодные, они даже забывают представиться, – и граф положил руку на плечо Джона, чтобы тот не подумал, что его всерьёз хотят пристыдить. – Лучший отдых для путника – вкусная еда и мягкая постель. И рожок доброго вина, само собой. Прошу всех к столу!

Выходя, Джон инстинктивно посмотрел на то место, где с ним заговорил викинг. Разумеется, там никого уже не было, хотя Годрик мог запросто попросить одного из слуг повторить фокус с маскированием под статую. "Удивлять – это у Хорнсбари, видимо, семейное! – подумал Джон. – Не самая худшая традиция, надо сказать!"

Невдалеке на лужайке уже был сооружён и накрыт длинный стол под открытым небом. Погода не предвещала осадков. Дул тёплый весенний ветерок. Слуги приносили последние недостающие для графского пира угощения.

– Прошу вас, рассаживайтесь, – и граф широким жестом обвёл стол. Сам он занял место в его главе. Гости расселись. Арталиэн с удовольствием отметила ещё несколько свободных стульев и вопросительно указала на них кивком графу.

– Да, – сказал он, – эти места для других представителей славной фамилии Хорнсбари, а некоторые из этих мест не только для них. Вы же знаете женщин – они никогда не собираются быстро. Поэтому их и не берут на войну, где бы они непременно стали наряжаться даже перед неприятелем! – и он захохотал. – Угощайтесь, подкрепитесь. Времени до вечера у нас достаточно, угощений – тем более. Навязать открытый бой нашему общему противнику – молчанию – поможет вот это замечательное вино. С 1892-го года его запасы хранятся в подвалах замка ("ничего себе там запасы", – подумал Уолтер). Скоро вы ощутите его магию ("Эти Хорнсбари – сами чистая магия", – пришло на ум Джону)!

Граф лично откупорил бутыль, отказавшись от помощи слуг. Чтобы атмосфера была более дружественной и сближающей, Годрик отпустил их отдыхать и сказал, что он прекрасно справится и без них. В случае надобности они будут призваны.

Наконец, когда дворовая челядь скрылась из виду, дверь в замке отворилась, и на пороге появилась седая статная женщина – бабушка Арталиэн. Её украшало нарядное платье (молодым участникам обеда оно показалось слишком строгим), а волосы были аккуратно убраны назад. Когда она подошла к столу, Джон заметил некое родство между ней и Арталиэн.

– Моя супруга Виктория Хорнсбари, – представил вошедшую граф.

Все поздоровались, и даже Джон на сей раз не оплошал. Следом из замка показалась мама Арталиэн Мария и её друг Фрэнк. Когда они подошли, обменялись со всеми приветствиями и расселись за стол, граф поднялся с бокалом в руке и произнёс:

– А теперь, когда все в сборе, и наше ожидание наконец окончено, позвольте поднять скромный тост за знакомство.

Поначалу участники Союза были не очень активны, и уж тем более не высказывали никаких своих радикальных идей вроде продажи замка и организации очередного Live Aid на вырученные средства. Даже Уолтер помалкивал, налегая всё больше на мясо. Стол ломился от угощений. Легче было назвать чего там не было, чем перечислять все расставленные яства и их вкусовые достоинства. Арталиэн занимала место рядом со своей матушкой Марией и вела с ней почтительную беседу. Время разлучило бывших когда-то очень близкими мать и дочь. Теперь они общались просто как хорошие старые знакомые, не видевшиеся целых десять лет. Мария не принимала большого участия в воспитании Арталиэн, так как переехала к Фрэнку ещё когда её дочери не было пяти. Поэтому самыми близкими родственниками для Арталиэн были бабушка с дедушкой.

Граф, восседавший во главе стола, незримо командовал застольем как опытный полководец, бывает, руководит сражением из своего шатра. Несмотря на впечатляющую длину стола, у него была информация обо всём, происходящем в самых удалённых от него уголках пиршества. В нужный момент он произносил пару слов или просто отпускал шутку, и неспешная беседа снова начинала журчать в саду, прервавшись было, как ручеёк, набежавший на запрудившую русло корягу. Граф просто выжидал, пока вино не возымеет своё действие на людей. Чарльз беседовал с Фрэнком, Анна болтала с ребятами, пока что предоставленными самим себе. Ни Чарльз, ни Уолтер не замечали на себе никаких оценивающих взглядов семьи Хорнсбари и радовались этому. Постепенно они освоились и стали чувствовать себя менее скованно. Граф, казалось, только и ждал этого момента.

– Юные джентльмены, и ты, Чарльз! – обратился он к гостям. – До меня дошли слухи о вашей героической осаде крепости в Рибчестере на Новый Год! Говорят, бой был упорным. Но наши храбрые защитницы из рода Хорнсбари отстояли крепость!

– Вы прекрасно осведомлены, граф! – чуть склонил голову Чарльз.

Граф едва заметно кивнул в ответ и продолжил:

– Особенно меня порадовал интерес Джона и Уолтера к старинному, можно даже сказать – древнему оружию. В одиночку броситься с секирой на укреплённую крепость – это достойно восхищения. Именно так, в открытую и воевали бесстрашные воины древности – викинги.

– Благодарю вас, граф, – ответил Джон. – Двойная секира действительно сильно занимала меня и моё воображение. Но она была слишком тяжела для меня – поначалу я даже не мог её поднять. Но крепкий магический напиток из Кольца Всевластья на время удесятерил мои силы...

– И ты, словно грозный нурман, ринулся с секирой в замахе... Ах, да малышка Дженни! Она всё ещё играет в эльфов. Что же подлила она в качестве наполнителя в Кольцо Всевластья? Госпожа Арталиэн, поди ж ты! – и Годрик засмеялся густо, заухал.

Мария вздрогнула при упоминании Кольца Всевластья. Ведь когда-то и она... Когда-то она с маленькой дочерью ездила в гости к самому Профессору, она носила эльфийские одежды. Когда-то. Ей взгрустнулось. Через непродолжительное время после той поездки, она повстречала Фрэнка, обвенчалась с ним с согласия своего отца и уехала из замка Хорнсбари. С тех пор у неё началась совсем другая жизнь. Толкин и мечты были забыты. Она занялась тем, чем занимались её предки на протяжении многих поколений – написанием картин. Погрузилась в мир галерей, выставок, богемных вечеринок, время проходило в неспешных беседах с Фрэнком об искусстве. Всё это имело свои прелести, но исчезла какая-то искра, небывалая, внезапно охватывающая радость от осознания себя живого-живущего, внезапно проснувшегося или разбуженного на дикой лесной поляне, где вокруг только природа и такой прекрасный, чуждый и манящий одновременно мир... С переездом же к Фрэнку жизнь Марии растеряла краски, и хотя их было так много на её холстах – самых разных – былого чувства жизни уже не возникало.