Текст книги "Боярин (СИ)"

Автор книги: Роман Галкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Бесшумно открываю дверь и вижу троих бандитов, стоящих ко мне спиной. Перед ними невысокий мужичок с грозным выражением на морщинистом лице. Черные с проседью волосы всклокочены, в глазах недобрый блеск. За его спиной кровать, на которой поправляет многочисленные одежки заплаканная девчонка, на вид лет шестнадцати-восемнадцати. Толстая рыжая коса наполовину распущена, не рассыпалась совсем лишь благодаря вплетенной голубой ленточке, завязанной на конце маленьким бантиком. В больших зеленых глазах смешались ужас и непонимание случившегося, словно девушка не верит в происходящий с ней кошмар.

– Где Недранец? – завидев меня, зло орет заслоняющий девушку мужик.

Но я уже смотрю на распростертую на полу пожилую женщину. Седые пряди волос залиты кровью. Рот слегка приоткрыт, в открытых глазах словно бы застыла мольба о благоразумии.

Снова перевожу взгляд на бандитов. Трое уже поворачивают головы в мою сторону. Трое… Как три столба у дядьки на дачи. Три ненавистных столба, о которые я не единожды отсушивал руки, не понимая, зачем мне это надо, но не решаясь перечить родственнику.

Перехватываю шест так, будто держу флагшток, и поднимаю, заводя правую руку за правое ухо. Шагаю вперед и следом наношу удар в вершину среднего столба. Конец шеста врезается в висок повернувшего голову бандита. Намеренно неглубоко вкопанный столб падает, и я встаю на его место, перехватив шест так, словно иду в штыковую атаку.

Будь в моей жердине положенные два метра, сейчас предстояло бы развернуть корпус влево и следом крутануть шест, нанося одновременный удар противоположными концами по столбам. Но вовремя соображаю, что полутораметровой палкой обоих противников не достать. Благо они еще не успели сообразить, что происходит, и с недоумением смотрят на меня.

Делаю шаг вправо. Правую ладонь перемещаю к левой, опираю центр шеста на правый локоть, поворачиваю корпус влево, двигаю следом локоть, придавая ускорение шесту и бью под основание черепа ближайшего врага. Он уже летит головой в кровать, а я, толкнув локтем шест дальше, перехватываю его словно двуручный меч, с размаху наношу удар по третьему «столбу». Однако тот успевает присесть и пропустить жердину над головой, одновременно хватаясь за рукоять сабли.

Ослабляю правую ладонь и продергиваю через нее шест, уменьшая крутящуюся лопасть, гася тем самым ускорение. Шагаю навстречу замахивающемуся саблей противнику и, резко протолкнув шест через расслабленную правую ладонь, наношу удар в плавающие ребра. Достаю врага только почти полностью вытолкнув жердину, потому удар получается не очень сильным. Но, похоже, я поймал его на вдохе при замахе саблей, и этого хватило, чтобы парализовать работу легких. Без жалости добиваю ударом по темечку.

Поворачиваюсь к мужику, который, как мне казалось, защищал бедную девушку, и еле успеваю заслониться жердиной от удара саблей. Сделав изрядную зарубку в центре моего боевого шеста, бандит снова вскидывает клинок. Отскакиваю назад, заставляя сделать его шаг следом, и выбрасываю навстречу шест. Однако шустрый мужик уворачивается, хватает левой рукой за конец жердины, а я еле успеваю отдернуть руку. На том месте, где только что была моя ладонь, появляется новая зарубка. Не отводя руку для следующего удара, бандит пытается полоснуть лезвием по моей второй руке, а когда я окончательно отпускаю шест, бросается вперед, целя саблей в горло. Отстраняюсь и падаю, споткнувшись о тело одного из поверженных ранее бандитов. Ухожу кувырком назад, больно ударившись бедром об угол какой-то низенькой табуретки. Этой же табуреткой запускаю противнику в голову. Чернявый опять успевает увернуться, но у меня появляется возможность подняться и перемахнуть через массивный стол.

Все-таки хорошо, что сменил полушубок на более легкий кафтан – в дубленке так не покрутился бы.

Хватаюсь за длинную лавку, намереваясь ею прихлопнуть таки надоевшего мужика. Однако, приподняв ее, понимаю поспешность решения. Сил хватает только на то, чтобы взвалить тяжелую лавку на стол. Противник по ту сторону стола с удивлением смотрит на мои действия, не понимая, для чего я горожу эту баррикаду. Воспользовавшись его удивленим, падаю и, перекатившись под столом, дергаю мужика за обе ноги, стараясь задрать их как можно выше. Оторвавшись от пола, он взмахивает руками, и сабля улетает к противоположной стене. Но далее отмечаю, что падает бандит умело – поджав подбородок к груди и амортизируя ладошками раскинутых в стороны рук.

Продолжая крепко удерживать его ноги, чтобы не дать подняться, лихорадочно соображаю, как выпутаться из сложившейся ситуации.

Неожиданно противник резко поджимает колени к животу. Не удержавшись, падаю на него и, получив удар ступнями в грудь, отлетаю назад под стол. Чернявый, перевернувшись со спины на четвереньки, бросается к отлетевшей сабле. Я ныряю к своей жердине, которая лежит возле мертвой старушки в луже крови, натекшей из пробитой головы. Не сразу решаюсь схватить шест, но, видя, что противник уже поднял саблю, берусь за липкое от крови дерево и поднимаюсь ему навстречу.

– Мамочки, – доносится с кровати слабый голосок.

Мой взгляд останавливается на девушке, жмущейся к бревенчатой стене. Она смотрит на меня полными ужаса глазами, закрыв ладошками рот. Мелькает мысль о том, что непонятно зачем люди в шоковых ситуациях закрывают рот ладошками, словно боятся чего-то неконтролируемого и многоэтажного.

Боковым зрением отмечаю, что чернявый бросается в атаку, заведя клинок для удара со спины, лишая меня возможности своевременно защититься.

Продолжая смотреть в большие зеленые глаза, развожу руки в стороны по жердине, размазывая по ней кровь. Ощутив правой ладонью торец, с силой проталкиваю шест сквозь левую ладонь, определяя направление периферийным зрением.

– Мамочки, – снова произносит сквозь ладошки девушка, когда сабля, выпавшая из безвольной руки, отскакивает от моего предплечья и падает на пол, а бандит с перебитой гортанью заваливается навзничь.

Капелька пота стекает с брови, попадает в глаз и начинает щипаться. Машинально провожу по вспотевшему лицу правой ладошкой, поздно сообразив, что она густо измазана кровью.

– Мамочки, – в очередной раз слышу полный ужаса возглас, когда отнимаю ладошку от лица.

– С тобой все в порядке? – спрашиваю зеленоглазку, понимая абсурдность своего вопроса. Какое тут нафиг «в порядке», когда зарубили отца, проломили голову няньке, а саму чуть не изнасиловали? А тут еще какой-то перепачканный кровью псих с палкой задает дурацкие вопросы… М-да…

– Ты меня не бойся, – снова обращаюсь к девушке. – Я пришел тебя освободить.

За дверью что-то падает, слышатся крики и топот. Поздно соображаю, что можно было запереть дверь, задвинув массивный кованный шпингалет. Однако двое вломившихся спинами вперед хлопцев исправляют мое упущение. Заперев дверь, они затравленно озираются. От вида валяющихся бездыханных тел и меня в кровавой маске нижние челюсти бандитов синхронно опускаются вниз, а брови задираются кверху. Эти двое напоминают персонажей из некогда популярных «Маски-шоу».

– Вы по какому вопросу, хлопцы?

– Мы?

– Вы-вы. А ну, предъявите документы! – грозно бью окровавленным посохом об пол.

– Мамочки, – снова слышу писк за спиной.

– Яки документы? – подозрительно вопрошает один из мужиков, сжимающий в руках окровавленную саблю.

Это ж кого он порубать успел? Кого-то из наших? Или они меж собой собачатся? Второй безоружен. Значит этого с саблей нужно уделать первым.

– Я не понял, гастарбайтер, у тебя что, ксивы с собой нету? – делаю шаг вперед и пытаюсь шестом подбить руку с саблей. Но неудачно.

Бандиты, поняв, что перед ними враг, шустро обходят меня с двух сторон. Безоружный быстро наклоняется и поднимает табуретку, которую я несколько минут назад бросал в его предшественника. Рядом валяется сабля, но мужик почему-то хватает именно табуретку и немедленно кидает в меня. Уворачиваюсь недостаточно быстро, все-таки устал изрядно, и меня довольно чувствительно чиркает по затылку. А метатель табуретки уже схватил саблю.

Понимаю, что потерял из виду второго и наугад колю шестом за спину. Удар попадает в цель – жердина врезается в живот бандиту и тот сдавленно хэкает. Однако одновременно ощущаю хлесткий удар по спине, и от правого плеча по лопатке почти до поясницы будто бы пробежал холодок. Мелькает мысль, что вражина распорол одежду, но особо задумываться некогда, ибо приходится отбиваться от второго бандита. Отмахнувшись шестом, отскакиваю к кровати, чтобы видеть обоих.

Дверь начинает содрогаться от ударов. Слышу голос Федора. Перехватываю жердину за конец и, замахнувшись, бросаюсь на того, кто полоснул меня по спине. Мужик отскакивает, но мне это и надо. Подбегаю к двери, вышибаю шпингалет и пинаю дверь, одновременно выкидывая ставший вдруг невероятно тяжелым шест в сторону бросившегося на меня бандита. Тот отбивается саблей, и жердина выпадает из онемевшей правой руки. По спине течет что-то теплое и неприятное, чую что и джинсы и трусы уже изрядно промокли. Кто-то отстраняет меня, но не могу разобрать кто. В глазах темнеет, в ушах стоит шум – ощущение такое, будто оказался под водой.

– Боярин ранен, – сквозь толщу воды доносится голос гвардейца Савелия.

Неожиданно понимаю, почему мне его имя и голос казались знакомыми. Это ж этот самый Савелий навалился тогда под прибрежными зарослями, когда Алексашка обвинил меня в предательстве, и он же потом всю дорогу отвешивал тумаки, и, в конце концов, приложил так, что я звезданулся лбом оземь, и потерял сознание.

Абсолютно ничего не видя сквозь пелену искрящегося мрака, наклоняюсь, желая нащупать выроненный шест и врезать им по зубам Савелию, и обессилено падаю на пол. Сознание милостиво покидает меня, одарив напоследок мыслью, что весь этот кошмар всего лишь приснился.

8

Даже сквозь закрытые веки проникает яркий свет. Удивительно знакомые звуки. Что же это такое? Ах да, это же шелест полозьев по зимней дороге, перемежающийся с цокотом копыт. Пару дней назад я так же очнулся под такие звуки в санях, которыми правил Алексашка, а рядом с ним сидел Светлейший Князь. Неужели все начинается заново? Может, аппарат этого чеканутого Сэма засунул меня в какую-то временную петлю, и я теперь буду постоянно просыпаться в санях с этими доисторическими персонажами? И буду участвовать в их кровавых разборках, пока меня не убьют?

Убьют?

Меня убили?!

То-то я чувствую себя так хреново… Причем, не так хреново, как с бодуна, а так хреново, как будто умер.

Хотя, если все-таки себя чувствую, да еще и хреново, значит не умер.

Вот сейчас открою глаза и увижу спины князя и его денщика…

Ух ты, какая милашка! Похоже, в этот раз меня забросило в другой мир, гораздо более прекрасный. По крайней мере, ехать в одних санях с этой милой зеленоглазкой куда приятнее, чем с угрюмым бородачом Алексашкой.

Вот только чего же мне так хреново-то? И невыносимо хочется пить. Пытаюсь попросить водички, но из пересохшего горла раздается лишь еле слышное сипение.

– Ой, Федор Савелич, – поворачивается в сторону хода саней зеленоглазка. – Дмитрий Станиславович в себя пришел. Кажется, водицы просит.

Девушка склоняется надо мной. Пытаюсь улыбнуться, но мышцы лица слабо слушаются, и на нем, скорее всего, отображается плаксивый оскал.

Сани останавливаются. Слышатся мужские голоса. Лицо девушки исчезает и вместо него на меня теперь смотрят Федор с князем. Они что-то говорят, но в голове начинает шуметь, и сквозь этот шум доносится лишь неясное «бу-бу-бу».

Кто-то приподнимает мне голову, и я чувствую, как в рот начинает вливаться живительная влага. С жадностью пью, чувствуя, как каждый глоток отдается тянущей болью в правом плече. Утолив жажду, проваливаюсь в забытье.

Прихожу в себя от запаха водки. Почему-то лежу на животе. Лежу на чем-то жестком, застеленном белой материей. Опять мучает жажда. Кто-то проводит чем-то мокрым и ужасно холодным от плеча до низа лопатки, и в этом месте начинает нестерпимо жечь и зудеть.

– Вот и хорошо, вот и чудненько, – раздается надо мной чей-то бас, и я чувствую, как протыкают кожу на плече.

Когда-то, еще в той жизни, решил вставить в форточку на кухне вентилятор. Снял штапик, но стекло выниматься не желало – хоть и болталось свободно, но цеплялось за засохшую замазку. Пришлось спуститься с табуретки за отверткой, которой намеревался соскоблить замазку. И в этот миг стекло вдруг выпало само и, рубанув по плечу, довольно сильно рассекло кожу. Поняв, что сам подобную рану не склею, кое как обмотался эластичным бинтом, который всегда лежал в моей спортивной сумке, и отправился в ближайший травмпункт. И вот тогда так же лежал на животе, а доктор протирал рану каким-то раствором, шипящим мне в ухо, после чего протыкал онемевшую кожу кривой хирургической иглой и щелкал над ухом ножницами.

Но тогда я не обращал внимания на процесс операции, ибо находился под впечатлением выходки молодой медсестрички. Она подкралась сзади, когда доктор только начал промывать рану, резко сдернула с меня трусы и влепила ладошкой по заднице звонкую оплеуху. Я обалдел! И что примечательно, доктор никак на это не отреагировал. Нет, если бы мы с ней были в кабинете одни, то можно было бы расценить выходку, как весьма своеобразную попытку заигрывания. Но при докторе… Я даже предполагал, что это такой прогрессивный способ шоковой анестезии. Не ну, а чего? Вот, к примеру, если бы она передо мной стриптиз танцевала, то наверняка под шумок доктор смог бы мне не только плечо заштопать, но и какой-нибудь аппендицит вместе с гландами вырезать.

Лишь через пару лет узнал от знакомой медички, а вернее увидел, когда пригласил ее к одному неосторожному товарищу, поймавшему «насморк» на свой «пятый элемент», что подобным шлепком просто-напросто вгоняется игла шприца в плоть. М-да, как говорится…

Промелькнувшее воспоминание обрывается новым уколом иглы и зудящим протягиванием через прокол хирургической нити. Б-р-р-р – чувствую, как кожа покрывается мурашками. Об анестезии здесь, похоже, не слышали. Даже о шоковой. А о стерилизации-то хоть слышали? Хотя, водкой же протирали.

Щекоча кожу у основания шеи, скатывается капелька влаги. Скашиваю глаза и вижу расплывшееся по белой материи кровяное пятно.

Дергаюсь от очередного укола.

– Очнулся боярин, – то ли констатирует, то ли спрашивает басок надо мной. – Ефрем, положи бинты и поди доложи воеводе.

Скрипят половицы и, шелохнув неподвижный до этого воздух, отворяется и снова закрывается дверь.

С чего этот местный хирург решил, что я очнулся? И какой еще воевода? Куда меня опять занесло?

Делаю попытку приподнять голову, но от усилия в глазах темнеет, и вновь утыкаюсь лбом в жесткое ложе.

– Лежи-лежи, боярин, – басит сверху, и чья-то тяжелая рука ложится мне на загривок.

– Сильно меня порезали? – кое-как собравшись с силами, задаю волнующий вопрос.

– Пустяковина. Только шкуру рассекли, – успокаивает лекарь, делая очередной узелок. – Плохо то, что кровушки многовато вытекло. Теперь лежать тебе смирно не меньше недели.

Хочу спросить, где Светлейший и остальные, но снова распахивается дверь и в помещение входят, судя по топоту, несколько человек.

– Пришел в себя? – спрашивает кто-то.

– Пришел, – подтверждает лекарь. – Но слаб очень. Ему сейчас даже говорить не след, ибо сил очень мало.

– Ну, так делай все что надо, только чтобы выжил боярин. Очень уж Светлейший Князь о его здоровье беспокоится, – говоривший подходит, наклоняется и заглядывает мне в лицо.

Скосив глаза, вижу упитанное лицо заросшее темно-русой с проседью бородой, и с аккуратно подстриженной челкой.

– Ну, коли слаб и говорить не может, то не буду и я князя без нужды беспокоить. Хоть и наказывал он сообщить, ежели какие новости о здоровье боярина будут, но сообщу, когда проснется.

Из слов бородача понимаю, что князь жив и невредим, и этот факт меня радует, ибо понимаю, что его благорасположение может пригодиться еще не единожды.

– Пить, – прошу, не в состоянии больше терпеть жажду.

– Сейчас, боярин. Потерпи малость. Сейчас перевяжем, и напьешься, – лекарь накладывает мне на лопатку что-то липкое и холодное. После чего, вероятно обращаясь к вошедшему, говорит, – Ты бы, Афанасий Егорыч, распорядился, чтобы водицы с медом намешали для питья больному, ему сейчас пить много надо. Да бульончик куриный пусть сварят. И яблочек чтобы терли ему. Только не загодя, а сразу чтобы ел. Не то руда окислится, а она для крови необходима.

– Ты чего это, Илюха, воеводе указания даешь, аки смерду какому? – возмущенно прерывает наставления новый голос, доселе молчавший. – Нешто место свое забыл?

– Я свое место знаю, боярин, – спокойно басит в ответ местный хирург. – Я лекарь, и в своем деле могу царям распоряжения давать. Вот случится у тебя напасть какая, попробуй тогда возмущаться против лекарских наказов и кому на каком месте быть указывать.

Воевода говорит что-то примирительное обоим, но я не слушаю, ибо пытаюсь вспомнить, где слышал этот надменный голос, который только что наезжал на моего лекаря?

Меня приподнимают и начинают перевязывать. Получаю возможность обозреть помещение, и первым делом бросаю взгляд в сторону говоривших. Однако они уже выходят, и я вижу лишь спины.

– Пить, – снова требую пересохшими губами.

На этот раз просьбу удовлетворяют и подносят к губам ковшик с чистой водой.

Пока пью, появляется мысль о том, что в этом мире меня постоянно преследует жажда. В ту первую ночь на постоялом дворе так же сильно хотелось пить. Вспомнив о той ночи, вспоминаю и где слышал этот голос. Вышел тогда по малой нужде за угол бревенчатого сарая и случайно услышал, как обладатель этого голоса давал указания кому-то, сообщить какому-то князю, мол, Петька (скорее всего, имелся ввиду Светлейший) знает о причастности к заговору каких-то Бельских. В водовороте последующих событий, я об этом сразу и забыл. Да и не собирался вмешиваться в местные княжеско-боярские интриги. Но теперь-то, думаю, лучше сообщить Светлейшему обо всем. А там пусть сам разбирается.

Однако рассказать о таинственном заговорщике не получилось. Когда я очнулся в следующий раз и попросил пить, бородатый мужик поднес к моим губам плошку с медовой водой и крикнул кому-то, чтобы сообщили воеводе.

Вместе с воеводой пришел и Петр Александрович.

Он что-то говорил, но я, в отличии от прошлого пробуждения, чувствовал себя неважно, поэтому лишь тупо пялился на него, не воспринимая большей половины слов. Дошло до меня только, что ему необходимо срочно ехать в столицу, что по пути надо забрать Алексашку, и что со мной он оставляет какого-то старшину. Напоследок князь сжал рукой мое предплечье, пообещал, что мы еще повоюем, и удалился.

Трое суток провалялся в полубредовом состоянии. Передо мной маячили лица бородатого мужика, лекаря и, почему-то, Савелия. Бородатый мужик был кем-то вроде медбрата. Он постоянно находился подле кровати, подавал мне питье и помогал лекарю. Лекаря все, от Воеводы до прислуги, называли просто Ильей, или Илюхой. Лицом он удивительно похож на певца Розенбаума. Если бы не густой бас, то у меня могла бы появиться мысль о знаменитом попаданце. Тем более, что тот по образованию врач. А жаль, что не он. Попросил бы его спеть «Вальс-бостон».

А вот что здесь делает гвардеец, и почему он не сопровождает князя со товарищами – непонятно. Небось, подозрительный Алексашка приставил следить за мной. Ну что ж, будет случай, я этому Савелию припомню все оплеухи. Не, я не злопамятный, но обид не забываю.

А куда, кстати, делся сам Меньшиков? Откуда его собирался забрать Светлейший? Остался в разгромленном имении? Для чего? И как там все сложилось в драке с бандитами? То, что мы победили – понятно. Но хочется узнать подробности. Куда, например делась та зеленоглазая девчонка?

На большинство вопросов дал ответы тот же Савелий после того, как я наконец-то немного оправился и почувствовал в себе силы, достаточные для разговора.

В первую очередь узнал, каким образом удалось освободиться из плена. Все оказалось до неправдоподобного просто. Плененные нами Савин и Чинига отдали приказ своим хлопцам уходить в заброшенное имение и дожидаться там. Чтобы не выглядело слишком подозрительно, оставили шестерых, включая тех, что уже валялись связанными в сарае. После чего одного заманили в сарай и присоединили к пленникам. Второго, что-то заподозрившего, гвардейцы догнали уже на улице и зарубили. На удачу еще двое грелись в это время в избе. Там их и отправили к праотцам без лишних проволочек. Нет ну, я всегда был согласен с кредо, мол, кто с мечом придет и все такое, но все равно, когда вот так, без особых эмоций, словно жуков колорадских…

В усадьбе и вовсе легко справились. Тем более, что половина бандитов спали, и хоть и проснулись из-за поднятого шума, но заскочившие в опочивальню Алексашка со Степаном быстро уложили их обратно, но уже навеки.

Серьезное сопротивление оказали только двое казачков, один из которых позже ранил меня. Они же ухитрились ранить боярина Басманова и Савелия, но несерьезно – боярину слегка полоснули по груди, а Савелия по предплечью. Обоих бандитов зарубили в той же комнате.

Когда рассмотрели еще четыре тела, двое из которых оказались просто оглушены, и их пришлось добить, то подивились, что я один с ними справился. Ну не производил я впечатления воина. Поэтому когда Савелий сообщил о том, что я бросился один на выручку кричащей девушке, никто меня живым увидеть не надеялся. А когда позже успокоившаяся Алена – так оказывается зовут зеленоглазку – рассказала, что я побил вооруженных бандитов простой палкой, меня и вовсе зауважали. Светлейший заявил, что если я так дерусь обычной жердиной, то он не хотел бы сразиться со мной, когда в моих руках будет хороший клинок. А еще и Савелий показал на здоровяка, которого я уделал этой же палкой. Здоровяк кстати тоже очнулся, и ползал по двору на четвереньках, что-то мыча. Меньшиков ради эксперимента приложил его по затылку моей жердиной, но та переломилась-таки в месте, где ее рубанул чернявый, а здоровяку пришлось рубить шею более традиционным оружием.

Трупы хозяина усадьбы и холопов занесли в дом, а трупы бандитов складировали во дворе. Я к тому времени уже перевязанный лежал в беспамятстве на кровати, на которой давеча сидела напуганная девушка.

С рассветом князь отправил Алексашку со Степаном за оставленным привязанным к лавке Евлампием Савиным, отдав им двух, оказавшихся под седлами, лошадок.

Еще четырех лошадей попарно запрягли в сани-розвальни и в возок с мягким диваном.

Меня погрузили в сани, поручив уход Алене, которая держалась на удивление достойно, не истерила и не выла в голос, а лишь изредка всхлипывала, вытирая редкие слезы. За вожжи взялся Федор. В возке поехали Светлейший Князь и Савелий.

К обеду уже были в Осколе. Но вот Меньшиков не появился ни к вечеру, ни к следующему утру, отчего Петр Александрович очень переживал.

Утром воевода крепости послал в имение отряд стрельцов для захоронения погибших. С ними, естественно, поехала и Алена, чтобы проводить в последний путь своего батюшку, а так же няньку, которая была при ней практически с самого Алениного рождения.

Тем же путем в сопровождении казачьей сотни отправились и князь с Федором Басмановым. Светлейший торопился в столицу и попутно намеревался разведать куда канул его верный денщик, и что стало со связанным изменником.

Савелия князь оставил при мне, как я понял в качестве телохранителя.

Что все же случилось с Алексашкой, гвардеец не знал, как не знал, вернулась ли в крепость Алена после похорон отца, или уехала обратно в столицу. Думаю, что, скорее всего, уехала. Иначе навестила бы меня. Ведь я, как-никак, спас ей жизнь. Хотя, кто их этих зеленоглазых знает?

После моих расспросов Савелий проявил неожиданно настойчивое любопытство по поводу того, где и каким образом я научился так фехтовать жердинами. Пришлось поведать, что к нам в монастырь приезжали по обмену опытом два китайских коллеги Джеки Чук и Чуки Гек, и преподали несколько уроков мастерства взамен на наши отечественные многоэтажные заклинания. Естественно гвардеец поинтересовался, мол, что за заклинания такие? Но я вновь сослался на загадочную амнезию, и посоветовал ему не лезть с расспросами, ибо могу непроизвольно вспомнить одно из заклинаний, последствия чего могут быть непредсказуемы. И вообще сие знание является великой государственной тайной, и с какой целью ее пытается выведать Савелий, мне непонятно. Мужик тут же залопотал что-то про свое невежество и глупое любопытство, и я отпустил его с миром, заявив, что устал и желаю отдохнуть.

Через день Яков со своим помощником Прохором меняли мне повязку. Лекарь зачем-то каждый раз нюхал снятые бинты и удовлетворенно кивал, словно по запаху определяя процесс заживления.

По его рекомендации я пил много жидкостей – в основном медовую воду и разбавленное красное вино.

Еще по рекомендации того же Ильи ежедневно Прохор потчевал меня протертой вареной печенью, смешанной с тертыми яблоками. Ужасное блюдо, что по внешнему ввиду, что по запаху. Я и так-то не был особым любителем печени, а после того, как пожил пару месяцев с одной фанаткой блюд из этого органа, то чуть не стал вегетарианцем. Первое время мне в любом куске мяса чудился запах печенки. Но постепенно при помощи хороших вин и свиных шашлыков на ребрышках снова вернулся к нормальному человеческому питанию и даже мог сжевать несколько кусочков жареной печенки. Но то, что увидел в миске, поставленной передо мной Прохором… Если запах жареной печени напоминал мне сгоревший автомобильный ручник, то запах печенки протертой с яблоком напоминал именно то, на что это блюдо походило внешне. Я крайне небрезгливый человек, и благодаря этому, вкупе с заверениями лекаря, что в данной массе содержится залог быстрого выздоровления, ежедневно съедал большую миску пахучего светло-коричневого месива.

Наконец мой организм окреп настолько, что я смог выйти из дома.

В том мире я часто бывал в Осколе, и было любопытно увидеть его в качестве порубежной крепости. Жаль, что никогда не интересовался историей родного края. Помню только, что изначально существовал некий усть-ублинский дозор. Затем, кто-то из государей оценил перспективность этого места и велел поставить крепость. Так как для крепости скрытности не требовалось, то поставили ее не на месте бывшего дозора в устье речки Убля, а на возвышенности у слияния рек Оскол и Осколец.

Невысокое крыльцо выходит на большую площадь, вокруг которой без всякого порядка расположены однотипные рубленые дома в два этажа. Пока я валялся в постели, на дворе значительно потеплело. Снег частично растаял, превратив дороги в неприятное грязное месиво, которое и встретило меня при выходе из дома воеводы. Несколько человек движутся в разных направлениях, хлюпая и чавкая промокшими ногами. Низкое пасмурное небо, давящее сверху серыми тучами дополняет мрачную картину, словно сошедшую с полотна какого-нибудь Репина. Или кто там рисовал суровую Российскую действительность?

Оценив царящее вокруг безобразие, теряю желание прогуляться по крепости. Но и сидеть в доме больше невмоготу. Пересилив себя, ступаю с крыльца в мокрый снег. Почва еще замерзшая, потому грязи особо нет, но после нескольких шагов ботинки промокают, и проникшая в них влага неприятно холодит ноги. В душе закипает злость на местную администрацию в лице воеводы и других командиров. Нет, ну что за разгильдяйство?! Неужели нельзя было вовремя почистить снег? Чем у них тут солдаты в свободное от несения караула время занимаются?

– Савелий, – обращаюсь к чавкающему сзади гвардейцу. – Когда последний раз снег выпадал?

– Дней десять уже как.

– И что, нельзя было его убрать?

– Как это? – вопрошает тот, после долгой минуты раздумья.

Промолчав, зло шагаю через площадь, высоко задирая ноги, чтобы не загребать ботинками снежную кашицу. Миновав какое-то здание, у крыльца которого толпятся солдаты в точно таких же серых кафтанах и войлочных шапках, как у напавших на нас бандитов, останавливаюсь, озираясь по сторонам. Почему-то ожидал, что попаду на улицу, которая куда-нибудь да выведет. Но улиц здесь, похоже, нет. По крайней мере, я не вижу никакого порядка в разбросанных как попало деревянных домах.

За окружающими площадь двухэтажными домами находятся домишки поменьше, крытые в основном соломой. Из труб курится дымок, растворяющийся в низком небе. Вокруг домов нет никаких заборов, огораживающих частную территорию.

В какую же сторону мне прогуляться? Площадь наверняка является центром крепости. В моем мире в центре Оскола есть только одна площадь, что около бывшего ДК «Октябрь», в которую упирается улица Ленина. Но вряд ли это та же самая площадь, ибо от «Октября» начинается резкий спуск по бывшему крепостному валу к Оскольцу и слободе «Ямской». Здесь же никакого спуска не видно. Да и по краю вала должна стоять крепостная стена. Где, кстати, стена?

– Дмитрий Станиславович, рад тебя видеть в добром здравии, – раздается голос воеводы. – А я вот все никак не мог выбрать время, чтобы зайти к тебе для беседы. Надеюсь, сегодня освободиться раньше. Очень уж любопытные истории о тебе поведали Петр Александрович и Федор Савелич. Хотелось бы самолично послушать.

Воевода, вероятно, вышел из того дома, возле которого топчутся солдаты. Рядом с ним какой-то худой человек с крючковатым носом, одетый в долгополую песцовую шубу и высокую меховую шапку.

– Да надоело мне, Афанасий Егорыч, на кровати валяться. Все бока уже отлежал. Решил пройтись, подышать свежим воздухом.

– Нешто в избе воздух не свеж? – прищурил глаз худой, и я сразу узнал по голосу заговорщика с постоялого двора. Странно, но я его там не видел, иначе такого точно не забыл бы. Но голос-то точно тот.

– Где-то мы встречались с тобой, боярин, – решаю уточнить на всякий случай.

– Не видывал я тебя доселе.

– А той ночью, когда на Светлейшего Князя покушались, разве не тебя я встретил во дворе?

Худой вздрагивает и еще сильнее прищуривает полыхнувшие злобой глаза, подтверждая тем самым мои подозрения.

– Не было меня в яме, – восклицает он.

– В какой яме? – не понимаю я.

– Никита Олегович из столицы прибыл аккурат перед вашим появлением. Так что, попутал ты его с кем-то, Дмитрий Станиславович, – разводит руками воевода.

– Да? Ну, значит, точно попутал, – соглашаюсь, не желая раньше времени обострять ситуацию. И, чтобы перевести разговор на другую тему, говорю: – Сыровато у вас тут для прогулки. Наверное заняты все чрезмерно, оттого и снег в крепости не убирается.

– Куда снег не убирается? – не понимает воевода, и тут же советует: – А ты, Дмитрий Станиславович, на стену поднимись. Там хоть и ветрено, зато сухо.