Текст книги "Боярин (СИ)"
Автор книги: Роман Галкин
Жанры:
Боевая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
– Непременно поднимусь, – обещаю воеводе. – Только я ж здесь впервые.
– Так идите к стрелецким воротам, – указывает рукой тот. – Ну, так встретимся вечерком за ужином. А мы, Никита Олегович, пойдем, займемся твоим делом.
Воевода с подозрительным боярином направляются к ближайшей избе, а я, сопровождаемый Савелием, двигаюсь обратно через площадь в указанном направлении. Вскоре сквозь висящую в воздухе сырую мгу начинаю различать высокую деревянную башню, увенчанную четырехскатной крышей, и примыкающие к ней рубленные стены. В основании башни большие ворота, внутренняя створка которых – огромный щит из бревен – поднята на блоках и удерживается двумя толстенными цепями. Наружные створки просто распахнуты. Из любопытства направляюсь в проход между наружными и внутренними воротами. С правой стороны сквозь прямоугольные бойницы на нас смотрят три орудийных жерла. В воротах нет ни единого человека. Лишь вниз по склону удаляется группа всадников, проехавшая перед нами. Порываюсь было спросить сопровождающего меня гвардейца, почему нет охраны в воротах, но сдерживаюсь, не желая выказать какую-нибудь глупость. Вместо этого спрашиваю:
– Наверх-то как подняться?
Мы возвращаемся, и Савелий указывает на двери во внутренней части стены рядом с башней. Через них проходим в помещение, в котором и установлены те три пушки, жерла которых я только что разглядывал. В дальнем темном углу что-то перебирают двое солдат. Глянув на нас, они продолжают заниматься своим делом.
По крутой лестнице, представляющей собой два бревна с врезанными в них ступенями, поднимаемся на следующий этаж. Здесь тоже установлены три пушки. Только две из них направлены в боковые бойницы, смотрящие вдоль стен. Перед средней, более крупной пушкой лежит горка ядер.
– Почему один? – спрашивает у находившегося здесь солдата Савелий.
– Дык, воевода ж распорядился, господин гвардейский старшина, – бодро отвечает тот.
Внимательно осматриваю своего телохранителя и не нахожу никаких отличительных знаков, по которым можно определить звание. Может, солдат просто знаком с Савелием.
– Отчего же так? – решаю тоже проявить озабоченность ситуацией.
– Дык, слободы порушенные отстраивать надо, боярин. Да и ворога далеко отогнали. Но ежели что, вмиг все войско в остроге соберется.
– Ну, хорошо, коли так, – одобрительно киваю и ступаю на лестницу, ведущую выше.
На следующем этаже так же три пушки, но направлены стволами в сторону степи. По бокам открытые проемы, ведущие на стены.
Поднимаемся еще выше и оказываемся на дозорной площадке. Здесь возле единственной пушки, зябко кутаясь в кафтаны, топчутся двое воинов. По периметру примерно по грудь бревенчатое ограждение. Над головой четырехскатная крыша, установленная на восьми столбцах. Метрах в двухстах с обеих сторон возвышаются такие же башни.
– Как служба, молодцы? – изображаю из себя высокий проверяющий чин. Киваю в сторону степи: – Не видно ли чего подозрительного?
– А чего там нонче можно увидеть? – ничуть не смутившись, отвечает тот, что постарше. – Таперича вражина не скоро объявится. Даст Бог, при нашей жизни с энтой стороны больше не припрется.
Немного потоптавшись на пронизывающем сквозняке, спускаюсь с дозорной площадки и выхожу на стену. Стена шириной метра три. С наружной стороны бревенчатый сруб поднимается по грудь. Через каждый шаг в нем проделаны небольшие квадратные бойницы со скошенными наружными краями, вероятно, для увеличения угла обстрела. Над головой односкатный навес, установленный на столбах.
Осматриваю подступы к стене. Сама стена высотой с трехэтажный дом. Далее крутой склон, опускающийся в нечто, напоминающее опоясывающий крепость ров. Сейчас ров замерз и засыпан снегом, но все равно угадывается. Через него к воротам перекинут деревянный мост. Далее еще один мост пересекает русло скованной льдом реки.
– Это река Оскол? – Спрашиваю у Савелия.
Тот утвердительно кивает.
– А это Стрелецкая слобода? – показываю на раскинувшееся внизу селение, и тоже получаю утвердительный ответ.
Примерно представляю, в каком месте города из моего времени нахожусь, но не могу найти ничего знакомого. Да и не удивительно – несколько веков разницы, да и реальность другая. Фантастика, блин…
Не менее трети стрелецких хат разорены – из снега торчат обугленные, лишенные крыш срубы, кое-где сугробы и вовсе скрывают остатки былого жилья.
Однако, несмотря на снежную зиму, порубежники уже восстанавливают свое жилье. Повсюду суетятся люди, подъезжают подводы, груженые бревнами для срубов и стропильным лесом.
От промозглого ветра глаза начинают слезиться. Наваливается ощущение сильной усталости. Вероятно, я еще слаб для подобных экскурсий.
Держась рукой за стенки, спускаюсь вниз. Савелий идет следом, громко сопя прямо в ухо.
– Никак тебе худо, боярин? – спрашивает он, вероятно заметив мое состояние.
– Утомился малость, – признаюсь сопровождающему. – Пойдем-ка до хаты.
Шлепая по угнетающей слякоти, возвращаемся на площадь. Вдруг сзади слышится выстрел, и мою макушку словно бы обжигает огнем. Вскрикнув, падаю в раскисший снег.
Происходящее далее воспринимаю как сквозь пелену – что-то кричит Савелий, разбрызгивая грязное месиво, бегают какие-то люди. Меня подхватывают под мышки и куда-то волокут.
– Чепуховина, – доносится голос лекаря Ильи. – Череп цел. Только кожу содрало, так та нарастет, ежели в следующий раз насмерть не застрелят.
Просыпаюсь, судя по темени за окном, ночью. Около дверей привалившись к бревенчатой стене, спит сидя на лавке Савелий. От его дыхания огонек свечи, стоящей на столике, напоминающем скорее гигантскую табуретку, колышется, наполняя комнату трепещущим тусклым светом.
Сажусь и некоторое время пережидаю приступ головокружения. Ощупываю перевязанную голову. Приходит осознание того, что чудом остался жив.
Но кто же в меня стрелял? И самое главное – почему? На ум приходит только тот неприятный худой боярин. Впрочем, чего гадать, когда можно спросить.
– Эй, Савелий, – громким шепотом зову спящего телохранителя. – Савелий.
– А? – встрепенувшись со сна, восклицает тот. Увидев, что я сижу, говорит: – Лекарь сказал, что тебе вставать пока нельзя, боярин. Горшок под кроватью, ежели нужду чуешь.
Обдумав услышанное, прислушиваюсь к внутренним ощущениям. Удивительно, но чувствую себя не в пример последним дням хорошо. Разве что слегка зудит рана на голове. И хочется есть. Сейчас я с аппетитом замолотил бы даже то неприглядное месиво из протертых морковки и печенки. Но лучше нормального мяса на ребрышках. И чтобы желтая такая разваристая картошечка. А для полного извращения еще мисочку со сметанкой. Такие детали, как ломти свежего белого хлеба и небольшой стожок всяческой зелени, нарисованные расшалившимся воображением, заставляют желудок дико заурчать и обратиться к гвардейцу моим голосом:
– Есть чего-нибудь пожрать? А то кушать очень хочется.
– Так вот же, – Савелий схватил со стола ковшик, – остыло уже. Лекарь наказывал, чтобы ты, боярин, непременно выпил, как проснешься. А то, почитай, скоро сутки не емши.
– Что это? – принюхиваюсь с подозрением, но, уловив аромат куриного бульона, забираю ковшик и с удовольствием глотаю густое варево. Не знаю, что там говорил лекарь, но твердо уверен, что чувство голода свойственно только здоровому организму.
Насытившись, возвращаюсь к тревожным мыслям.
– Надеюсь, того боярина, что в меня стрелял, поймали? – спрашиваю Савелия, откинувшись на подушку.
Гвардеец удивленно смотрит на меня, затем, мотая головой, произносит:
– Не ведаю о ком ты, Дмитрий Станиславович.
– Что значит, о ком? – удивляюсь в свою очередь. – В меня кто стрелял?
– Дык, то ж энтот, из молодых стрельцов. По баловству и недоразумению. Им давеча ружьишки выдали, а обучать недосуг. Вот и бахнул по неосторожности.
– Хренасе, по неосторожности, – восклицаю возмущенно, приподнявшись на локте, – Это что ж получается – я нынче мог глупо сгинуть от шальной пули стрельца-недоучки вместо того, чтобы геройски погибнуть от выстрела предателя боярина?
– Дык, плетей всыпали ужу энтому шалопаю, да в поруб заперли до утра, – словно оправдываясь, пожимает плечами гвардеец. – Дите он еще совсем. Не убивать же его?
М-да. Получается, что никто на меня не покушался. Почему же я не чувствую облегчения от осознания сего факта?
9
Утром чуть свет проснулся от громких голосов за дверью. Показалось, будто бы Савелий препирается с кем-то. Но сон отпустил меня не окончательно, и, повернувшись на другой бок, снова засыпаю.
В следующий раз разбудил помощник лекаря, заявив, что требуется осмотреть и перевязать рану. Занимаясь моей головой, мужик то и дело горестно вздыхает и что-то плаксиво бормочет себе под нос. Я сперва отнес его стенания к серьезности раны и даже расстроился. Однако если рана столь серьезна, то почему ею занимается не сам лекарь? И где мой телохранитель? За последние дни как-то привык, что Савелий всегда находится рядом.
– Слышь, мужик, обращаюсь к бородатому медбрату после того, как тот наложил на мою голову свежую повязку, – А где мой тело… В смысле, где Савелий? Почему его нет на месте? И почему меня не навестил Илья?
Бородач как-то странно посмотрел на меня, и его телячьи глаза неожиданно наполнились влагой, готовой вот-вот прорваться через веки.
– Ох, сгубил лихоимец благодетеля Илью Абрамыча, – проговорил, словно провыл он и, быстро семеня, удалился из комнаты.
Ничего не понимая смотрю на закрывшеюся за мужиком дверь. Что случилось с лекарем? И куда запропастился Савелий? И где мой завтрак?
Обуваюсь и встаю, отыскивая взглядом кувшин с водой и деревянное корытце, над которым гвардеец сливал мне на руки во время умываний. Ополоснув лицо, выхожу из комнаты.
С первого этажа доносятся тревожные голоса, среди которых различаю бас воеводы. Спускаюсь по крутым ступенькам и первым замечаю худого боярина, чей голос похож на тот, что слышал в первую ночь пребывания в этом сумасшедшем мире. Завидев меня, он зло щурится и поджимает верхнюю губу так, что реденькая бороденка смешно выпячивается вперед.
– Ты уж извини, Дмитрий Станиславович, что оставили тебя, болезного, без присмотра, – обращается ко мне воевода. – Да вишь какая беда приключилась. И как только этот злыдень в княжеские гвардейцы затесался? Ну, уж у нас он за все ответит.
– Да что случилось-то, Афанасий Егорыч? – не выдерживаю я.
– Так ты не знаешь ничего! – доходит наконец до воеводы. – Гвардеец-то, что Петр Александрович подле тебя оставил, злыднем оказался. Лекаря Илюху нынче ночью зарезал.
– Как зарезал? – вопрошаю окончательно опешив.
– А это ты у Никиты Олеговича спроси, – кивает воевода на крючконосого. – Кабы не он, неизвестно что еще этот злыдень натворил бы.
Перевожу взгляд на боярина. Тот еще сильнее поджимает бороду и цедит сквозь зубы:
– Окружил себя Светлейший невесть кем. В энтой его гвардии почитай одни воры да проходимцы собрались.
Вот это наезд!
– Может ты, боярин, и меня за проходимца считаешь? – надменно задираю подбородок и пытаюсь выразить взглядом как можно больше негодования таким бесцеремонным наездом на Светлейшего Князя.
– А я и не знаю тебя вовсе, – ничуть не смутившись отвечает тот. – Появился невесть откуда. Может и проходимец.
– Слышь, чувак, ты за базаром-то следи! А то и ответить можно!
– А мне ответа бояться не пристало!
– Полно вам, бояре! – воевода с силой лупит кулаком по столу, отчего пустая деревянная миска, подпрыгнув, падает на пол и по дуге, будто бы обходя грозного хозяина, катится в угол. – Нешто мало забот, что вы еще меж собой свару учинить решили?
Еще раз окинув меня злобным взглядом, худой выходит из дома, нарочито громко топая. Двое дюжих молодцов, чей вид объясняет смелость заезжего боярина, следуют за ним.
– Не рано ли ты встал, Дмитрий Станиславович? – спрашивает воевода. – Может, вернешься в кровать, а я сейчас распоряжусь, чтобы тебе завтрак принесли? А то тут вишь какие дела…
– Погоди, погоди, Афанасий Егорыч. Объясни мне толком, что произошло-то? Не поверю я, чтобы Савелий вот так вот просто взял, да и зарезал лекаря. На кой ему это?
– Да я и сам ничего толком не пойму, – разводит руками хозяин дома. – Но не будет же врать Никита Олегович? Какой ему резон на какого-то гвардейца напраслину возводить?
Далее он поведал о том, как перед рассветом его подняли по требованию столичного боярина, который рассказал, как поздним вечером прогуливался перед сном в сопровождении своих холопов и возле одного из домов разминулся со спешащим куда-то лекарем. Не прошли и несколько шагов, как раздался крик. Обернувшись, увидели убегающего человека и оседающего на землю Илью, в груди которого торчал нож. Несмотря на темноту, и боярину, и холопам удалось разглядеть лицо убийцы. Если холопам он был не знаком, то московский гость сразу понял, что где-то его видел, но не мог вспомнить где.
Отослав одного из холопов разыскать старшину ночной стражи, боярин отправился в отведенный ему дом и всю ночь не мог уснуть, пытаясь вспомнить, где видел убийцу. А когда наконец вспомнил, то поспешил к воеводе. Вызванного за дверь моей комнаты Савелия опознали и холопы, а опознав, набросились и скрутили.
– Вот такая вот непонятная беда приключилась, Дмитрий Станиславович, – закончив рассказ, покачал головой воевода.
Усевшись на лавку и машинально взяв со стола пирог, жую не ощущая вкуса. Либо я параноик, либо горбоносый задумал убрать именно меня, а Савелия устранил лишь как помеху. Собственно, чем я помешал этому столичному боярину? Только тем, что якобы видел его в ту злополучную ночь, когда было совершено покушение на Светлейшего. И дернул меня черт сообщить ему об этом. Тем более, что в действительности я его вовсе не видел, а всего лишь слышал похожий голос. Но теперь-то, судя по его реакции, ясно, что то был именно он.
И что мне теперь делать? Рассказать обо всем воеводе. Но тот, как видно, горбоносому полностью доверяет. А то не дай бог еще окажется с этим Никитой Олеговичем из одной антикняжеской коалиции. Может, сбежать из крепости пока не поздно? А куда? М-да…
Может, попросить воеводу, чтобы дал мне возможность поговорить с Савелием? Нет, не попросить, а потребовать. Ведь судя по тому, как Афанасий ко мне относится, он считает меня лицом особо приближенным к Светлейшему Князю.
– Где находится Савелий? – спрашиваю, дожевав пирог и решительно поднявшись со скамьи. – Мне необходимо лично с ним переговорить. Не верю я, чтобы старшина личной гвардии Светлейшего Князя мог просто так кого-то зарезать. К тому же, дорогой Афанасий Егорыч, я сплю чутко, а потому точно знаю, что ночью Савелий никуда не отлучался.
– Дык, я как раз собирался присутствовать на допросе этого лихоимца, – сообщает воевода, – Ежели ты, Дмитрий Станиславович, сносно себя чувствуешь, то пойдем вместе.
– На каком еще допросе?! – вскрикиваю с возмущенным удивлением. – Кто смеет допрашивать гвардейца без ведома Петра Александрыча? Неужто тебе, Афанасий Егорыч, не дорого свое место? Немедленно распорядись, чтобы усилили охрану гвардейца и никого к нему не допускали до особого княжеского распоряжения. Неужели ты не понимаешь, что ежели этот Савелий действительно окажется врагом, то необходимо будет тщательно и осторожно расследовать, каким образом он оказался в личной гвардии Князя? А ежели все это поклеп, и Савелий не виновен, тогда что? Не заговором ли тут попахивает?
Открыв рот, побледневший воевода таращится на меня и не может сообразить, что ответить. Не даю ему собраться с мыслями и продолжаю наезжать:
– Вчера, значит, в меня якобы по шалости выстрелили, сегодня моего же телохранителя обвиняют в убийстве лекаря, который меня же лечит… А не звенья ли это одной цепи? – спрашиваю, прищурив глаза. – А распорядись-ка, дорогой мой друг, чтобы того охламона стрельца тоже как след охраняли. Пожалуй, я и с ним поговорю чуть попозжа.
Выдохнувшись, обвожу строгим взглядом присутствующих. Кроме продолжающего растеряно молчать воеводы, на меня, испуганно зажав рот руками, смотрит его супруга дородная Глафира Еремеевна. Из-за ее пышного тела выглядывает рыжая дочурка, телесами лишь самую малость уступающая маме. У дверей переминаются с ноги на ногу двое холопов.
Вижу, что Афонасий наконец-то собирается что-то ответить, и опережаю его:
– И об услышанном здесь все присутствующие чтобы молчали до поры, дабы не спугнуть врага, который, быть может, притаился совсем рядом! Считайте это государственной тайной. А потому и ее разглашение будет караться соответственно. Так что, распоряжайся, любезный Афанасий Егорыч. А я сейчас оденусь, и мы с тобой поспешим к арестантам. Может, удастся что прояснить самостоятельно. Тогда, уж будь уверен, Светлейший Князь не обойдет милостью нас обоих. А может, – многозначительно поднимаю палец и уже тише говорю: – А может, и сама юная Императрица удостоит нас похвалы.
Оставив окончательно сбитого с толку воеводу, хватаю со стола пирог и быстро удаляюсь на второй этаж. Оказавшись в своей комнате, быстро поедаю пирог, на этот раз распробовав рыбную начинку, обдумывая походу, что я такого только что наплел. Решаю, что поверил ли мне Афонасий, нет ли, а лучше не давать ему времени на размышления. Хватаю свой многострадальный полушубок и спешу снова вниз.
– Я уже отослал холопов с распоряжением, – встречает меня воевода, и я сдерживаю облегченный вздох – значит поверил. – Может поснедаешь сперва, Дмитрий Станиславович? Негоже с утра непоемши-то.
– Некогда мне чрево набивать, когда государство в опасности, – выдаю напыщенно, но желудок перехватывает контроль над телом, и я, остановившись возле стола, быстро захомячиваю еще один рыбный пирог и опорожняю ковшик горячего еще яблочного компота. Вытерев губы подхваченным со стола рушником, киваю хозяину дома: – Пойдем уже, воевода, пока какой новой беды не случилось.
За ночь на улице подморозило и вчерашняя талая каша застыла труднопроходимыми скользкими кочками. Кое-как ковыляем, с трудом отыскивая безопасное место, чтобы не поскользнуться и не вывихнуть ногу. Назревает желание отчитать воеводу за непростительное разгильдяйство, мол, а вдруг война? Но сдерживаюсь. Все-таки он не просто так на подобной должности стоит. Может не выдержать, да и послать куда подальше.
От расположенного под крепостной стеной длинного бревенчатого здания навстречу нам ковыляют горбоносый со своими холопами. Молодцы поддерживают боярина, однако и сами порой оскальзываются, с трудом удерживаясь на ногах. В голову приходит мысль, что в случае чего для врага подобное препятствие тоже будет не в радость. А привыкшие к подобным, мягко выражаясь, дорогам русские воины пожалуй окажутся даже в более выгодном положении. Возможно, не так уж и неправ был юморист, предположивший, что именно из-за присущих Руси двух бед, она не покорилась ни одному захватчику.
– Пошто меня не пустили допрос лихоимцу чинить?! – возмущенно кричит еще издали горбоносый боярин. – Нешто мы с тобой, воевода, не уговорились заранее?
– Нешто у тебя, боярин, есть право на допрос княжеских гвардейцев? – опережаю с ответом воеводу. – А не покажешь ли удостоверяющую грамотку за подписью Петра Александрыча?
Горбоносый даже топнул ногой от ярости, и непременно упал бы, поскользнувшись, но верные холопы удержали его.
– Нешто у тебя такая грамота имеется? – зло шипит он.
– Моей грамотой являются слова, сказанные воеводе лично Светлейшим Князем! – гордо поднимаю голову, краем глаза косясь на спутника, который в свою очередь удивленно воззрился на меня. Не ну, говорил же ему Светлейший, чтобы он позаботился обо мне? А разве эти слова не означают, что я обличен особым княжеским доверием? Беру воеводу под руку и увлекаю мимо исходящегося в бессильной злобе боярина. – Пойдем, Афонасий Егорыч. Только тебе позволено присутствовать при допросе. Вот только напишешь расписочку о неразглашении на имя Светлейшего Князя.
Окончательно сбитый с толку Афанасий следует за мной, оглядываясь на горбоносого с каким-то извиняющимся выражением на покрасневшем лице, мол, я бы рад, да вишь какие тут дела, и все такое.
В помещении, куда заходим, очень уж жарко натоплено. За столом какой-то красномордый чин, скорее всего начальник стражи, что-то диктует худосочному лопоухому юнцу, скрипящему пером по желтоватому листу бумаги. Увидев нас, красномордый подскакивает и вытянувшись, докладывает воеводе о текущих делах.
– Зря разоблачился, Дмитрий Станиславовичч, – обращает внимание Афанасий на то, что я снял дубленку. – В казематах зябковато будет.
– Нешто ты меня в казематы запереть собираешься? – пытаюсь пошутить, но, заметив взметнувшиеся брови воеводы, поспешно поясняю: – Да шучу я, шучу. Однако думаю, нечего нам по казематам шастать. Пущай Савелия сюда приведут. Допрашивать в комфорте надо, тогда и не пропустишь никакой мелочи.
– Воля твоя, боярин, – кивает тот и отдает соответствующие распоряжения.
– И еще, Афанасий Егорыч, – подхожу и тихо говорю в самое ухо: – Надобно сделать так, чтобы никого кроме нас при допросе не было.
Воевода, почему-то тоже вполголоса, что-то говорит красномордому начальнику стражи. Тот в свою очередь шепчет писарю, предварительно толкнув того в бок, отчего тот мазнул пером по бумаге, оставив неприглядную кляксу.
– Чернила и бумагу оставь, – говорю писарю, видя, что тот заграбастал с собой чернильницу. И в ответ на вопросительный взгляд воеводы развожу руками и поясняю: – Расписочку о неразглашении тебе, воевода, написать все же придется. А заодно и протокол допроса собственной рукой составишь, дабы светлейший узрел твое радение.
Не успевают красномордый с писарем скрыться за дверью, как через противоположный вход вводят Савелия. Двое угрюмых стражников с саблями наголо крепко держат гвардейца за локти. Руки его связаны за спиной, глаза затравленно зыркают по сторонам, борода всклокочена, в волосах желтеют соломинки.
– Напраслину на меня возводят, боярин, – говорит он, заметив меня. – Не убивал я лекаря. Я же подле тебя был все время.
– Можете быть свободны, – киваю на дверь стражникам.
Те непонимающе смотрят, то ли не поняв, что я имею ввиду, то ли соображая, стоит ли мне подчиняться.
– Пошли вон! – переводит на понятный им язык воевода, и мужики споро покидают помещение.
Продолжая играть великого конспиратора, поочередно подхожу ко всем дверям и, резко отворив, выглядываю. Не обнаружив подслушивающих шпионов, возвращаюсь к воеводе и, предложив ему сесть за стол, диктую текст расписки. Видно, что лично скрипеть пером тому доводится нечасто – высунув кончик языка и то и дело вытирая со лба выступающий пот, тот медленно выводит на удивление ровные буквы.
– Так, отлично. Теперь здесь подпись и число, – тычу пальцем в нижний правый край листа. – Ну вот, теперь можно приступить непосредственно к делу.
Беру со стола перочинный, в полном смысле этого слова, ножик и подойдя к гвардейцу перерезаю веревки на его руках.
– Садись, – указываю ножиком на лавку. – Рассказывай.
– Что рассказывать-то, боярин?
– Все рассказывай – где был, чем занимался с того момента, как меня вчера подстрелили, кто может подтвердить.
– Дык, не был я нигде, – растерянно говорит Савелий. – Подле тебя неотлучно находился.
– И ночью никуда не выходил?
– Единожды только и вышел по нужде.
– Кто-то видел, как ты выходил?
– Дочка воеводы Полина Афанасьевна как раз из светелки своей выходила. Она может подтвердить. И еще кто-то из холопов дрова в избу заносил, – с готовностью сообщает Савелий, не понимая, что указывает на нежелательных свидетелей.
Бросаю взгляд на воеводу. Тот внимательно слушает, забыв о своей обязанности вести протокол допроса. Может, оно и к лучшему, что забыл.
Снова обращаюсь к гвардейцу:
– Когда последний раз видел лекаря Илью?
– Лекаря-то? Дык, как он твою голову перебинтовал, Так и ушел. Более не видел я его. И не убивал я…
– Погоди, – поднимаю руку ладонью вперед, осаживая вскочившего арестанта. – Ты с лекарем о чем-либо разговаривал? Может, ссорились или спорили о чем?
– Да о чем же мне с ним спорить, боярин? Он же лекарь, а я солдат.
– Отвечай по существу! – прикрикиваю для порядка на гвардейца.
– Не было промеж нас ни ссоры, ни спора какого. Нешто я буду лекарю перечить? – снова не сдерживается бедолага. – Он как наказал тебе покой обеспечить, да еще сказал, чтобы бульон куриный обязательно сварили – от удара головы помогает, так и ушел.
– То и я слышал, – подает голос воевода, – про бульон-то.
– Так я ж и не видел больше Илью, – Савелий переводит взгляд то на меня, то на воеводу и произносит на этот раз тихим поникшим голосом: – Не убивал я лекаря.
Мне искренне жаль парня. Жаль, несмотря на то, что это он той злополучной ночью под руководством Алексашки накинул мне на голову кафтан и постоянно отвешивал тумаки, пока меня, связанного, вели к князю. И будь на то княжеская воля, снес бы Савелий мою голову сабелькой не задумываясь, а может, и испытал бы даже некое удовлетворение. А мне вот его жаль. Вот такое я дитя цивилизованного века.
– Я тебе верю, Савелий, – кладу руку на плечо гвардейца. В его глазах вспыхивает надежда, но я продолжаю: – Однако моей веры мало. Твою невиновность необходимо доказать.
– Как же доказать-то? – вопрошает воевода.
– Очень просто, – поворачиваюсь к нему. – Необходимо найти настоящего убийцу.
В помещении воцаряется молчание. Лишь гул огня да потрескивание дров в жаркой печке нарушают тишину.
– Как же его найти-то? – на этот раз спрашивает гвардеец.
– А это уже не твоего ума дело. Тебе, не прочитавшему за свою жизнь ни одного трактата древнегреческих детективов Конан Дойля и этого, как его, Дарьяла Донцова, не понять всей тонкости детективной логики, – бросаю взгляд на воеводу и понимаю, что тот тоже не понимает не только детективную логику, но и основную часть сказанных мною слов. Впрочем, как и я сам. И вновь возвращаюсь к Савелию: – Тебе, братец, пока придется посидеть здесь. Тут уж ничего не поделаешь. Ежели тебя отпустить, то истинный убийца сразу насторожится и затаится. Понял? А ты, Афанасий Егорыч, распорядись, чтобы его не связывали и содержали в более достойных условиях. Истинной причины такого послабления не поясняй. Скажи, например, что Савелий обладает какими-нибудь ценными сведениями, а потому должен быть в полном здравии до особого княжеского распоряжения. Ну, или сам что-нибудь придумай более правдоподобное. Не мне же тебя учить, в самом-то деле.
После того, как уводят Савелия, некоторое время меряю шагами комнату, обдумывая дальнейшие действия. Воевода молча сопровождает меня взглядом, вертя в толстых пальцах перо.
– А ты пиши, Афанасий Егорыч, пиши, – киваю ему. – Пиши все как есть. Мол, зарезали лекаря. Что боярин… Как его?
– Залесский Никита.
– Ага. Значит боярин Никита Залесский утверждает, что зарезал лекаря гвардейский старшина… Нет, не так… Утверждает, будто зарезал лекаря старшина личной гвардии Светлейшего Князя Петра Александровича Невского. Пиши, что никаких мотивов для убийства у старшины не прослеживается, а сам он утверждает, что к убийству не причастен. Чего? Мотивы? Ну, повода к убийству у него нет. Понятно? Да, и подпишись, что дознание вел самолично. Не надо мое имя без нужды афишировать. Известность она, уважаемый Афанасий Егорыч, в тайном сыске лишь помеха.
– Дык, оно понятно, – кивает воевода, скрипя пером. – Как говоришь про поводы писать-то?
– Про какие поводы? – не сразу доходит до меня. – А-а. Да пиши уже как знаешь. Главное чтобы суть ясна была. И пусть, пожалуй, приведут того шалопая, что меня давеча подстрелил.
Распахиваю дверь, за которой томится в ожидании начальник стражи, и жестом зазываю его. Получив от воеводы распоряжение насчет непутевого стрельца, тот снова уходит.
Приводят провинившегося. М-да, действительно совсем еще стрельчонок. Лет пятнадцать на вид. Кафтан на нем сидит, как папино пальто. Ему бы еще колпак с помпончиком – и вылитый Пьеро. Пьеро с подбитым глазом. Не Савелий ли приложился?
– И чем же я так не угодил тебе, братец, что ты решил подстрелить меня среди бела дня?
– Не нарочно я, боярин, ей богу не нарочно, – приложив руки к груди, парнишка падает на колени. – Я в ворону целился.
– Нешто я так на ворону похож? Да встань ты. Встать, кому говорю!
– Не похож, – растерянно отвечает тот, поднимаясь. – Кабы энтот под руку не толкнул…
– Не пререкайся, щенок! Не то снова плетей отведаешь! – гаркнул воевода так, что я вздрогнул, а парнишка испуганно ссутулился и вжал голову в плечи.
Открываю рот, сказать воеводе, чтобы не вмешивался, но сдерживаю себя – кто я такой, чтобы указывать командиру порубежной крепости в присутствии его подчиненных? Снова переключаю внимание на юного стрельца:
– Это кто ж тебя под руку толкнул?
– Дык, холоп того боярина, что из столицы наезжает, – бормочет парнишка, боязливо косясь на грозного воеводу.
– Та-ак. Это уже интересней. Ну-ка, давай поподробней, – положив руку на плечо стрельца, усаживаю его на скамью и сам сажусь рядом. – Тебя как зовут, стрелец-молодец?
– Борька.
– А скажи, Борька, как холоп того боярина рядом с тобой оказался?
Парень, словно не понимая, что от него требуется, растерянно переводит взгляд то на воеводу, то на меня, то снова на воеводу.
– Говори, щенок! – снова орет Афанасий.
Стрелец с перепугу попытался подскочить со скамьи, но я удержал его на месте, ухватив за шкирку.
– Он к нам с Еремой загодя подошел, – наконец-то заговорил Борька. – Вот как ты, боярин, с гвардейским старшиной в башню прошел, так тот столичный боярин со своими холопами следом показались. Боярин-то мимо прошел, а один холоп к нам направился. Спросил, не из нового ли мы набора, да попросил ружья посмотреть, показать, как заряжаются. Потом сказал, что меткость нужно следя за летящей птицей нарабатывать. Сам в ворон целиться начал. Потом мы с Еремой стали за ними ружьями водить. А как я стрельнул, дык и сам не пойму. Энтот холоп ружье потянул, а оно и стрельнуло. Я и понять ничего не понял, а он мне в глаз как припечатает, – парнишка потрогал опухшую половину лица и поморщился. – Я наземь и брякнулся. А он кричит, мол, пошто, стервец, в бояр стреляешь? И давай меня сапогами по ребрам охаживать. Я уж думал, забьет насмерть. Ежели б мужики не оттащили его, то и забил бы.
Теперь понимаю, отчего стрелец говорит, будто с силой слова выдавливает, и постоянно локти к бокам жмет. Похоже, ребра у него действительно отбиты. А ведь ему еще и плетей всыпали в наказание. Ну, не будет впредь оружие кому попало в руки давать.
Выпроваживаю парнишку за двери и наказываю ждать.
Ситуация все более проясняется, и все более не нравится. Задумчиво смотрю на воеводу – заодно ли он с этим горбоносым Залесским, или нет? Можно ли ему довериться? И почему он молчит? Будто бы и не сделал никаких выводов из рассказа стрельца.