Текст книги "От революционного восторга к… (СИ)"

Автор книги: Роман Путилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Кстати, насчет популярности, Павел Николаевич. Заклинаю вас держаться подальше от секретаря Распутина, что сейчас находится под следствием Нижней следственной комиссии и сидит в Петропавловской крепости.

– Секретарь Распутина? Симанович? А он то тут при чем? – прокурор неописуемо удивился.

О господине Переверзеве я слышал еще будучи участковым. Понимая, что сбегу со службы в день достижения милицейского стажа в двадцать лет, пусть и на минимальную пенсию, я прикидывая, куда пойти, чтобы нормально зарабатывать во вторую половину своей жизни, я почитывал вопросы для адвокатского экзамена и поучительные истории из жизни столичного адвокатского сообщества. Кроме имен самых известных адвокатов прошлого, я с большим сомнением прочитал, что мой собеседник, в прошлом известный столичный адвокат, будучи министром юстиции имел беседу в казематах Петропавловской крепости с арестованным секретарем Распутина, а потом весь свет столицы обсуждал, что министра юстиции выпустил подследственного за банальную взятку в размере двухсот тысяч рублей.

– Так при чем тут Симанович? – хмурый прокурор желал выяснить подробности.

– Просто по имеющийся у меня оперативной информации оный арестант желает опорочить ваше честное имя. Мотивов его я не знаю, но скоро его выпустят, во всяком случае расследование комиссии к этому идет. И он планирует увязать свое освобождение с, якобы, дачей вам взятки в двести тысяч рублей, о чем высказывал неоднократно намеренья. Больше подробностей рассказать не могу, не потому, что не хочу, просто не знаю. Мой источник не желал высказывать свою заинтересованность в предмете разговора.

Глава 5

Глава пятая.

Апрель одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

– Что-то еще имеете мне сообщить? – Будущий министр юстиции и эмигрант откинулся на спинку кресла и забарабанил пальцами по столешнице.

– Имею вам предложить. Вы пока не вступили в новую должность, оказываете мне содействие в том, чтобы господин Керенский не препятствовал, что я буду подгребать под себя отделения милиции, а после вступления в должность – будете мне в этом активно помогать. И тогда, когда наступят критические дни…– в душе я улыбнулся, вспомнив, уже далекую, рекламу: – ориентировочно в июле, то у вас лично будет вооруженная сила, примерно две с половиной тысячи штыков, которую уже не удастся легко разогнать, как городовых и жандармов в феврале этого года.

– Господин Котов, объясните, зачем мне все это надо? Я прокурор столицы, чиновник, надзирающий за законностью. Зачем мне вооруженная сила?

– Господин прокурор, я не могу вам сказать всего, так как не могу расшифровывать источники моей информации, но планы международных сил, желающих вычеркнуть Россию из числа великих держав, предполагает следующую последовательность действия – миссии союзников давят на ваших коллег из временного правительства о необходимости всеобщего наступления силами Русской армии, а временное правительство не имеет сил этому сопротивляется. Через несколько дней произойдет отставка правительства, и главой нового кабинета станет господин Керенский. Я знаю, что он готовится к этому, уверен, что и с вами был предварительный разговор, о том, готовы ли вы занять новую должность.

Судя по отсутствию реакции со стороны прокурора на мою реплику, что-то подобное в воздухе витало.

– И когда в июне наступление сорвется, кредит доверия со стороны общества будет исчерпан. И начнется новый кризис, возможно, новое вооруженное выступление. Вы уверены, что вам не потребуется вооруженная сила. Готовая к городским боям.

– Вы говорите ужасные вещи, господин Котов. – прокурор смотрел на меня с жалостью, как на безнадежно больного: – К каким городским боям? Почему наступление сорвется?

– Армия не поднимется из окопов. Все хотят жить, дисциплина в войсках еле держится, позволяя сохранять внешние признаки единой силы. Но, на этом все. Соответственно, при отсутствии побед на фронтах, общество будет очень разочаровано, скорее всего, господина Керенского попытаются сместить, причем крайне левые, типа самых оголтелых эсеров или большевиков, а нынешний министра юстиции не для того рвется в правители России, чтобы через два месяца вернутся к частной юридической практике. У нас вопрос власти решается исключительно в столице. Остальная часть державы, с ворчанием, но, в основном, подчинится тем, кто будет править в Санкт-Петербурге. Значит неизбежны городские бои, к которым я и готовлю милиционеров. Кстати, вы можете, при желании, как будущий наш куратор, посетить занятия милиции, только предварительно телефонируйте.

– Да с кем воевать то вы в городе собираетесь?

– Господин Переверзев, Павел Николаевич, вы рассуждаете, словно слепой и глухой дятел. На всех заводах и фабриках созданы отряды рабочих. Они называются по-разному, где-то милицией, а где-то самообороной, но суть у них одна – вооруженные отряды левых партий, которые регулярно проходят боевую подготовку. Инструктора – солдаты или моряки, вооружение – винтовки и пистолеты. И если в феврале солдаты смели сопротивление властей за пару дней, то, если ничего не делать, после неудачного наступления, Временное правительство сметут еще быстрее, ведь ничего не изменилось, все стало только хуже.

– И что означает – «если ничего не делать»? – умный прокурор мгновенно вычленил из моих агитационных посылок словечко – приманку.

– Я могу сказать, исключительно мое личное мнение, что надо сделать.

– Хорошо! – глаза городского прокурора под стеклами очков заблестели: – Подскажите, нам, дуракам, что надо делать? Дайте рецепт!

– Надо выпихнуть из столицы на фронт все запасные полки, для обороны города и поддержания порядка хватит всех этих военных училищ и школ. Надо выпихнуть моряков из Кронштадта, всех, всех в бой. О том, что надо разоружить рабочих я не говорю, этим я сам займусь.

– И как вы предлагаете все это сделать? Тем более, что это все, кроме разоружения рабочих, военные дела, от на, практически никак не зависит.

– Надо, чтобы солдаты запасных полков сами пожелали идти на фронт. Я сейчас в газете «Речь» раскручиваю тему о необходимости получения от Центральных держав репараций после победы. В ближайшее время, буду развивать эту мысль, о необходимости выплатить все эти деньги солдатам и офицерам, принимавшим участие в боевых действиях, и только им. Надо раскачивать эту тему, указывать хорошие суммы, например, что рядовой ратник, просидевший в окопах не менее года, получит от Германии не менее тысячи рублей, кто два года в окопах сидел – две тысячи рублей. Если ты жопу грел в тылу, хотя и в армии числился – ничего не получишь. И суммы должны быть вкусные, весомые, чтобы запасники уже завтра требовали от начальства отправить их на фронт. И с моряками тоже самое – вышел корабль в боевой поход, пошлел отсчет боевых. Стоит на базе, не отходил год в походах – весь экипаж после победы мимо кассы проходит, им ничего не положено.

– Господин Котов, вы понимаете…

– Да, господин прокурор, я понимаю. Все выплаты от Германии уже учтены на балансах будущих периодов у крупных заводчиков и банкиров, но им придется подтянуть пояса и умерить аппетит. Они на войне, итак, заработали баснословные суммы, не обеднеют, а вот солдат нужно мотивировать, чтобы они хотя бы год окопах просидели. И семьи павших воинов тоже должны получать полноценные пенсионные выплаты. И за уничтожение врага необходимо выплаты ввести, а не так, как сейчас – сунул офицер солдатику рублишко и все хорошо…

– Стоп! – прокурор хлопнул ладонью по столу, и я замолчал: – Извините, господин Котов, но вы итак наговорили тут… Прошу прощения, но мне надо подумать над вашими словами…

– Хорошо, Павел Николаевич. – я встал и изобразил поклон: – Надеюсь, что через неделю я попаду к вам на прием? И, кстати, смените пожалуйста свой костюм-тройку на френч.

– Зачем? – будущий министр юстиции охренел: – Зачем мне френч? Я никогда не носил френчей!

– Поверьте, в своем костюмчике вы выглядите как обычный присяжный поверенный, а в полувоенном френче вы будете выглядеть минимум, как министр, а может быть и как спаситель России.

Неделей позже.

Перед великокняжеским дворцом, упершись в металлические шипы инженерных ограждений, защищающих наши владения по периметру, шумит разномастно одетая толпа.

Часовые у калитки проверяют документы, ненавязчиво проводят поверхностный осмотр на предмет наличия оружия и пятерками пропускают во дворец, где в холле, напротив дежурной части, выставлены пять столиков, где проходит первичное собеседование с желающими поступить на службу.

Мой личный состав, те, кто был набран в начале марта, практически в полном составе переведен в другие отделы милиции, где явочным порядком, на основании решений местных комитетов, которые, по моему совету, были избраны в каждом отделении, сменились командиры.

Старые начальники милиции, которые согласились нести службу после переобучения, сейчас выезжают вместе с следственно-оперативными группами на сообщения о самых резонансных преступлениях, учась составлять протоколы осмотра, снимать и фиксировать отпечатки пальцев и слепки следов ног, фотографирование и прочие криминалистические премудрости. Мастерские работали в полную смену, клепая кирасы и пистолеты-пулеметы для, резко увеличившегося количества, моих подчиненных, запуск работы во вторую смену сдерживало исключительно скудное финансирование – рота «Коммерческая стража» была расширена до батальона, «старички» срочно натаскивали пополнение, так как количество желающих заключить с нами договор коммерческой охраны пока превышал наши способности.

Я стоял у окна своего кабинета, выходящего на задний двор дворца, посреди которого фыркал холодным мотором на холостом ходу наше чудо-юдо – нечто среднее между бронированными автобусом для вип-персон, инкассаторской машиной и бронетранспортером.

Изначально это был американский бескапотный грузовик «Нэш-Гуад», подвергнутый сплошному бронированию, который сейчас подвергался всесторонним испытаниям. Еще четыре его собрата дожидались на дворе мастерских. Машины были с небольшим пробегом, куплены по случаю у некого иностранца, имевшего документы на подготовку размещения в России миссии Американского «Красного креста, которая ожидалась через пять месяцев. Уж не знаю, как списывал потерянные грузовики этот проныра, чисто говорящий на южнорусском суржике, но официально мы приобрели сломанные грузовики, в состоянии 'не подлежащие восстановлению», чьи неизлечимые поломки произошли вследствие движения по Русским дорогам.

Сейчас же в наш «бронетранспортер» грузились несколько человек с вещами, среди которых выделялась стройная, девичья фигурка

Сегодня было почти по-летнему тепло, поэтому моя жена, была одета в легкий костюм из зеленого букле, длинная юбка до щиколоток, из-под которой виднелись туфельки-лодочки на небольшом каблучке, приталенный жакет, небольшая шляпка, под которую убраны светлые волосы и ее любимый пистолет-пулемет, с которым она в последние дни практически не расставалась. Я, пользуясь правами начальника милиции выписал ей разрешение на ношение автоматического пистолета, а кожаный чехол для оружия она выкроила и сшила сама в мастерских дворца.

Увидев меня в окне, Аня улыбнулась и помахала рукой. Эта группа уезжала в сторону Таврического сада, где в тире Преображенского полка на улице Парадной, было запланировано первое показательное занятие Российского клуба гражданской самообороны. Мероприятие освещалось в прессе и спонсировалось крупнейшими оружейными магазинами столицы, а лицом проекта была молодая и красивая Анна Ефремовна Котова-Пыжиковая, стройная барышня, за короткий период времени набившая руку в меткой стрельбе из автомата и различных браунингов. Зачем мне это было нужно?

Для поддержания правопорядка, естественно. Я хотел, чтобы в момент, когда в столице начнется схватка за власть, требующая полного напряжения моих наличных сил, «приличные» кварталы не стали безропотной жертвой волны преступности и насилия, которой сопровождалась любая замятня в городе. Практически в каждой квартире города хранился пистолет или охотничье ружье, но вот людей, способных правильно распорядится имеющимся оружием было мало. И теперь часть моих сотрудников, которых я, не мудрствуя лукаво, обозвал участковыми уполномоченными, инициируют собрания жильцов, сбивают из них группы самообороны, составляю реестр оружия и схемы оповещения, и вот, направляют на занятия в арендованный на выходные дни тир Преображенского полка. Безусловно, никто не планирует, что университетский преподаватель, предприниматель или лицо свободной профессии остановят толпу солдат или матросов, что куролесили по городу в феврале, но отпугнуть шайку уголовников несколько организованных и решительно настроенных человек вполне способны.

– Продолжайте, Николай Карпович, я вас внимательно слушаю.

Я повернулся к сидящему у моего стола мужчине и поощрительно улыбнулся.

Николай Карпович Промыслов, штабс-ротмистр, числившейся при Варшавском охранном отделении, в конце 1916 года по причине тяжелого ранения в ногу, был отправлен в отставку. В столицу прибыл в феврале, чтобы выхлопотать повышение начисленного пенсионного содержания. Документы свои спрятал до лучших времен, от знакомых, у которых остановился, съехал, чтобы не подставить под удар.

Ко мне попал с документами почетного гражданина города Москвы, помыкавшись по бурлящей столице и поняв, что возвращаться в прифронтовой Двинск, куда он попал после падения Варшавы, смысла нет. После краткого собеседования я убедился, что почетный гражданин обладает, необычно полными, знаниями в искусстве тайной войны, тем более, что советские и постсоветские секретные индукции писались по имперским первоисточникам.

Мое предложение возглавить службу разведки и контрразведки, Николай Карпович сходу отверг, грустно указав на массивную палку, на которую он был вынужден опираться при ходьбе.

В ответ я предложил ему проехаться со мной, показав по ходу маршрута коляски мои посты наблюдения, состоящие в основном из безногих инвалидов, их связных, тоже в основном калечных воинов.

– У меня других нет, господин Промыслов. Ваши коллеги разбежались, кто куда, во всяком случае, ни один у меня не появился, а я разорваться не могу. Поэтому предлагаю остаться. В конце концов ваша хромота будет являться отличной маскировкой, да и бегать по крышам или следить за фигурантами вам не придется.

– Как знать, как знать…– задумчиво пробормотал Николай Карпович и согласился.

У меня он появлялся редко, обычно в темноте и через черный вход, предварительно посетив соседний госпиталь. Основное время господин штабс-ротмистр проводил в не в нашем дворце, а в трёхэтажном флигеле, приткнувшему во дворе огромного доходного дома по улице Жуковского. Мне пришлось разорится на аренду этого здания, с каретным сараем на первом этаже. На стену повесили плакат, вещающий, что это странно-приимный дом Яблочинского мужского монастыря, открытого иждивением промышленника Хлебникова Ивана Сидоровича. Посторонних

странноприимный дом не допускал, ссылаясь на тесноту и скудность содержания. Сам монастырь, с пятнадцатого века располагавшийся южнее Брест-Литовского, оставался под немецкой оккупацией, а место было примечательно тем, что замкнутый двор доходного дома имел входы на четыре стороны. Единственной проблемой кроме денежных затрат, было то, что продукты в тихую обитель приходилось доставлять в закрытых коробах, как и вывозить мусор – кормить боевиков и филеров исключительно постной пищей было решительно невозможно, поэтому мясные отруба и банки с мясными консервами поставлялись в флигель тайно.

Сейчас, кроме обычных проверочных мероприятий, связанных с уголовными бандами, объектом нашей разработки являлась Анастасия Михайловна Воронова, вдова титулярного советника Воронова Ильи Никитича, коллеги Николая Карповича, убитого случайным солдатским патрулем в подворотне, возле своего дома. В наследство от покойного мне достался израненный доберман Треф, короткая интрижка с его вдовой, и стойкая убежденность что господин Воронов работал на немцев.

Из чувства сочувствия к вдове, имеющей на руках маленького сына, я несколько раз отправил на квартиру Анастасии Михайловне продуктовые передачи, достаточные, чтобы жить вдвоем с ребенком, но третью посылку у моего посыльного принять отказались, причем, в весьма грубой форме. При этом, моего бойца не допустила в квартиру не сама хозяйка, а горничная, это было установлено точно.

Я очень заинтересовался внезапным благополучием одинокой женщины, и… интересуюсь до сих пор.

Проверка установила, что в квартире мадам регулярно собирается «музыкально-поэтический» салон, где, кроме дам «полусвета», бывают многочисленные офицеры. Причем, гостями салона, в основном, бывают молодые офицеры тыловых структур столицы и Кронштадта. Обвешанных орденами офицеров– «окопников», здесь не привечали. И если состав военных периодически менялся, то постоянно посещали салон три иностранца – датский коммивояжер, представитель фирмы по поставке рыбы с Фарерских островов, а также какой-то британец и швед.

Причем иностранцы вели себя как матерые агенты спецслужб, постоянно меняя маршруты движения, проверяясь и подстраховывая друг друга, так, что мы даже не пытались следить за ними.

Приношу извинения, настиг жесткий грипп, с трудом, за два дня с трудом написал это главу. Когда будут продолжения этой и других книг ответить сейчас не могу.

Глава 6

Глава шестая.

Апрель одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

Доходный дом по Набережной реки Мойка.

Страну мутило послереволюционным похмельем. Повылазившие, как опята из трухлявого пня, Совет рабочих, солдатских и прочих депутатов, пытались, как руководитель следственного комитете, влезть во все вопросы жизни огромной страны, Временное правительство пыталось штопать новые и новые прорехи в разваливающейся системе управления государством, старательно игнорируя Советы и их запросы, а армия…

В апреле, нарушившая присягу, армия Империи громогласно дискутировала, стоит ли присягать Временному правительству по царским текстам присяги, ждать ли организации Учредительного собрания и присягать ему, или же, присягать Временному правительству, но, по какой присяге – царской, с литературными отступлениями, или требовать от министров срочного принятия новой редакции присяги?

Левые газеты публиковали протоколы следственной комиссии в отношении черносотенцев, так называемого союза русского народа. Но, к моему великому удивлению, за период с одна тысяча девятьсот седьмого года, было предъявлено всего три убийства политических противников – Иоллос, Герценштейн и Караваева, причем о доказательствах с юридической точки зрения речь не шла, все обвинения строились на принципе – «Cui bono» (кому выгодно). И где эти многочисленные лавочники в окровавленных фартуках, с железными ломами и металлическими гирьками на кожаных шнурах, с их еженедельными погромами? Не знаю, почему так быстро исчезло такое массовое движение патриотических сил, у которого было почти четыре тысячи первичных организаций по всей территории страны, но сейчас их не пинал только ленивый.

Я отложил в сторону газету «Речь» с очередным опусом моего любимого корреспондента – господина Неистового, который в последнее время стал яркой звездой на политическом небосклоне столицы.

Сейчас Глеб старательно раздувал пламя конфликта между министром иностранных дел господином Милюковым Павлом Николаевичем и министром юстиции товарищем Керенским Александром Федоровичем. В свойственной ему в последнее время, развязно-американизированной манере, наша звезда печати язвительно интересовалась, с какой целью господин министр юстиции, в «хозяйстве» которого явные успехи отсутствовали, настойчиво лезет в епархии других министров. Сочными мазками изложив примеры уголовного беспредела, царящего в стране от столицы до окраин, отсутствие работающей прокуратуры и судов всех уровней, на ходу «лизнув» меня, коротко указав, но успехи некоторых отделов милиции, где начальником или членом Советов является некий Петр Котов, автор статьи обрушился с жесточайшей критикой на Александра Федоровича с его идеей «революционного оборончества».

Вспомнив миллионы раненых и убитых, сотни тысяч беженцев, Глеб Неистовый интересовался – на какие деньги революционный министр, предлагающий воевать с Центральными державами до победы, но мир заключать без аннексий и контрибуций, собирается компенсировать миллионом граждан новой России их убытки, содержать семьи погибших и увечных воинов, или он считает достаточным установленные царем пенсии в несколько рублей, потому что никаких больших сумм бюджет страны не потянет. Встав в защиту позиции Милюкова, выступающего за отторжение у Османской империи Стамбула с проливами, господин Неистовый напоминал о двенадцати войнах с турками, о расстрелянных немецкими рейдерами «Гебен» и «Бреслау» мирных южно-русских городах –курортах, задавая резонный вопрос – может быть товарищу министру стоит заткнуть свою революционную риторику и не препятствовать России построить на входе в Черное море неприступную крепость, что ознаменует ослабление военной угрозы для всего Причерноморья и сэкономят молодой Республике огромные средства. Заодно напомнил подаренную Временному правительству Польше свободу, как будущему военному союзнику, что пока вылилось в подвластное Германии Польское королевство, чьи легионы бьются с Русской армией на стороне врага.

Взращенный мной Глеб Неистовый в полном мере отвечал поговорке «Мал клоп, да вонюч». Извлекаемые из закутков моей памяти и сообщений прислуги сильных мира сего, что делилась кусочками информации с моими сотрудниками за долю малую, позволили вылепить из «бутербродного» газетчика лицо, обладающего доступом к важной инсайдерской информации. Теперь у Глеба появились и собственные источники, из лиц, желающих получить свою выгоду из политических, светских или криминальных скандалов, что умело раздувал молодой репортер. Одно успокаивало – Глеб помнил, как многим он мне обязан, тем более, что негласную охрану ему я оставил, поэтому не зарывался, до публикации передавая мне самостоятельно полученную информацию для перепроверки и принятия решения о необходимости ее обнародования. Ведь не только мы были такими умными. Пару раз Глебу сообщали информацию, не соответствующую действительности, но могущую причинить невосполнимый вред репутации газетчика, если бы он ее опубликовал.

Я сделал глоток из чашки, содержимое которой, по нынешним временам, относилось исключительно к предметам роскоши – кроме колониальных товаров – кофе и тростникового сахара, в ней были жирные сливки, что еще продолжали продавать чухонские молочницы. Не знаю, как там дальше будет с продовольственным снабжением в России, но кофе я по случаю купил мешок, весом в восемь килограмм.

Через, чуть приоткрытую раму окна, выходящего на набережную мойки, донесся звук шагов множества людей.

Серафима Карповна, тетка моей жены, с любопытством выглянула на улицу, после чего с воплем «Какое непотребство», стала закрывать деревянную раму, бросив на меня уничижительный взгляд.

Я закрылся газетой, не желая вступать в бесплодные дискуссии с пожилой свойственницей.

Наверное, это был мой косяк – я подписал приказ, включавший проведение утренних пробежек личным составом народной милиции в форме номер два, и сейчас больше сотни молодых людей, сменившие в великокняжеском дворце моих ветеранов, разбросанных по новым отделам, бежали по улицам просыпающейся столицы в сапогах, галифе и с голым торсом, фраппируя случайную публику.

– Бесстыдство невообразимое! – пробубнила тетка, плюхнувшись на стул: – Срам какой!

При этом она почему-то смотрела на Аню, маленькими кусочками поедающую пирожок с луком и яйцом, которыми с утра потчевала нас кухарка.

– Вы, о чем, Серафима Карповна, ругаетесь? Пьяных солдат с красным флагом увидели? – я решил не отмалчиваться.

– Да, Господь с вами, Петр Степанович! – тетка, видно вспомнив события февраля-марта, испуганно перекрестилась: – Только солдатики ваши нагишом по улицам бегут…

– Пожалуй, пора вас, уважаемая Серафима Карповна, в «холодную» отправлять…

– Это за что меня в «холодную» то? –изумилась свойственница.

– Дабы не нарушали законы Божии и человеческие! – я стукнул ребром ладони по столу: – Сын Божий что говорил? «Не давай ложного свидетельства на другого». А статья пятьсот тридцатая Уголовного уложения гласит, что виновного в опозорении надлежит или арестовывать, либо штраф накладывать в пятьсот рублей…

– Пятьсот рублей⁈ – ахнула тетка.

– Никак не меньше.

– Я то тут причем? Кого я опозорила?

– Вы уважаемая тетушка, публично, при свидетелях…– я махнул рукой в сторону замершей в дверях кухарки: – только что обвинили сотрудников народной милиции, что они совершают противоправные деяния, бегая по улицам нагишом.

– Ну как-же? – я смотрел на обескураженную правовыми последствиями тетку, еле сдерживая смех: – Нагишом – это значит полностью голым, а сотрудники занимаются гимнастическими упражнениями в форме номер два. И в дальнейшем попрошу вас эти разговоры прекратить, то дело военное, не баб… дамского ума касаемо. В виду исключения, на первый раз, налагаю на вас замечание, но в следующий раз….

Я погрозил притихшей в глубоком раздумий тетке пальцем, поблагодарил Акулину за завтрак, и намерился было собираться на службу, когда кухарка робко заступила мне дорогу

– Барин…– женщина робко теребила фартук: – Я спросить хотела…

Я оглянулся на две пары любопытных глаз и указал прислуге в сторону комнаты, исполняющей в квартире роль моего кабинета:

– В мою комнату идем, там поговорим…

К моему облегчению, просьба, с которой обратилась ко мне Акулина, возникла по поводу печальному, но меня касалась в малой мере. У женщины, которая после того, как овдовела, перебралась в столицу, под городом Ямбургом до недавнего времени жили родители. Вчера Акулина получила весточку с малой Родины, что родители в одночасье умерли, и вдовая сирота хотела поехать к родительскому дому, отдать последний долг, да и, что скрывать, разобраться с наследственным имуществом.

– Так в чем дело, Акулина Митрофановна? – я не понимал сути проблемы: – Вас Серафима Карповна не отпускает?

Оказалось, что с женской частью моего семейства все уже оговорено, но женщина просит меня отпустить с ней в краткосрочный отпуск моего милиционера – старшего патрульного Клюквина Ивана Никифоровича, с которым у нее, как мне объяснили, «симпатия волнение чувств».

– Десяти суток вам хватит? – я записал в записную книжку данные избранника Акулины и кивнул головой: – Хорошо, можешь на завтра планировать отъезд.

Не слушая благодарности кухарки, стал быстро собираться – время очень сильно поджимало, и хотя идти до присутственного места было всего ничего, хотелось прийти пораньше – ночью, во сне, меня осенила интересная идея, которую хотелось побыстрее начать претворять в жизнь.

Помещение Московско-Заставского райкома партии большевиков по Забалканскому проспекту.

– Товарища, а кто здесь будет Федоров Михаил Николаевич? – столпившихся у стола председателя райкома партии партийных активистов бесцеремонно отодвинул со своего пути невысокий, почти квадратный, моряк.

– Допустим, что я буду Михаилом Николаевичем…– партийный лидер поднял на посетителя покрасневшие от недосыпу глаза: – У вас до меня дело, товарищ?

– Направлен к вам по поручению Совета народных и солдатских депутатов…– военмор достал из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги и протянул руководителю райкома: – На должность боевого инструктора…

– Это хорошо, товарищ… – обрадовался Михаил Николаевич: – А то у ваших товарищей, кто до вас у нас были…

– Да слышал я, что эти балтийские тюлени обгадились, офицерика кончить не смоги втроем. – моряк аккуратно ссадил со стоящего у стола стула молодого парня, что приоткрыв рот, прислушивался к разговору старших товарищей, и стал деловито сворачивать самокрутку.

– Вы, простите, сами откуда, товарищ? – слова о балтийских тюленях столичных жителей покоробил.

– Я, товарищи, прибыл к вам со славного Черноморского флота, известного своими давними революционными традициями… – моряк указал крепким пальцем на золотистые буквы на бескозырке: – Эскадренный миноносец «Стремительный», это понимать надо! Каждый день в боях и походах, то турку, то германца гоняем, уже все море очистили от империалистических агрессоров.

Говоря о революционных традициях, посетитель забыл упомянуть, что именно эскадренный миноносец «Стремительный» в далеком девятьсот пятом году, мотался по Черному морю с экипажем, сформированным из офицеров, в поисках несчастного броненосца «Потемкин», но по большому счеты это было неважно, по какую сторону революционных баррикад ходил тот или иной корабль.

Между тем моряк, пуская густые клубы ароматного дыма, продолжал повествовать о своих боевых подвигах.

– Табак у вас больно духмяный! – втянул носом воздух товарищ председателя райкома.

– Трофейный, турецкий…– моряк, чья фамилия, согласно предъявленного мандата, была Кузнецов, быстро убрал кисет в карман широченных брюк-клеш, после чего перешел к делу.

– Местом жительства, товарищ председатель, я обеспечен, приютил один товарищ, но вот поставить меня на довольствие строго необходимо. И желательно занятия боевому делу начать незамедлительно. Время не ждет, товарищи, скора грядут решительные события.

Надо сказать, что за обязанности инструктора военный моряк, взялся со всей революционной душой. Четыре десятка молодых рабочих, числящихся в заводской дружине, буквально с первого часа начала занятий взвыли, с тоской вспоминая предыдущих инструкторов. Бег, прыжки, преодоления природных препятствий, упражнение с оружием (у кого не было оружия, выдали деревянные оглобли) – занятия шли каждый день, кроме воскресенья, а вместо отдыха шли политзанятия. Вечерами инструктор Кузнецов, прихватив положенный паек, убывал в сторону центра на трамвае, а молодые дружинники, еле волоча ноги от усталости, разбредались по домам.

Доходный дом в Апраксином переулке.

Губернский секретарь Новожилов Владимир Михайлович, чиновник двенадцатого класса, служащий в одном из береговых учреждений при Адмиралтействе, подошел к воротам доходного дома, в котором его почтенный родитель снимал великовозрастному чаду скромную трехкомнатную квартиру, около двух часов ночи, довольно улыбаясь и негромко мурлыкая в, недавно отпущенные, усы:

– Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта….

В душе бушевала весна, в бумажнике ласково шелестели купюры честного карточного выигрыша, а на губах еще сохранялся вкус поцелуев молоденькой актриски одного из Императорских театров, в связи с революционными волнениями, оказавшейся в сложной жизненной ситуации. К удивлению морского чиновника, ворота во двор были приоткрыты, а дворника поблизости не наблюдалось. Владимир Михайлович опустил в карман брюк монетку, которой он собирался одарить стража ворот, шагнул в темноту двора, когда из темноты подворотни к нему приблизилась невысокая человеческая фигура.