Текст книги "Звери. История группы"

Автор книги: Рома Зверь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Потом появилась мысль сделать биографию из трех частей: Витя бы написал про Таганрог, Саша изложил бы свою историю нашего знакомства, а я рассказал бы об одном и о другом. Но вскоре стало ясно, что это тоже неправильный ход – будет еще запутаннее. Тогда мы решили разделить на жизнь до Москвы и на жизнь в Москве, а рассказывать обо всем должен только я. Иначе у всех будет свое мнение, и получатся совершенно разные книги. Вот так сложно прийти к такой простой идее – самому рассказать о себе.

Мы определились, но идея зависла из-за нехватки времени. Возник вопрос: если мне писать книгу, то как я ее буду писать? Сидеть и печатать? Наговаривать на диктофон? Если немного попрактиковаться, я уверенно буду печатать. Но когда ты начинаешь печатать, мысли твои теряются. Мысль‐то гораздо быстрее пальцев. Наговаривать на диктофон, а потом опять же самому сидеть и расшифровывать? Нанять для этого занятия мы никого не могли, мы никому не доверяем. Разве была у нас уверенность, что эти записи не «уплывут» куда‐нибудь в прессу? Мы уперлись в проблему. Нам нужен был человек, которому мы доверяем, который никуда эту информацию не отдаст.

От этой книги требовались внятность, точность, содержательность, она не предполагала какой‐то образности, поэтичности. Да и себя я знаю лучше всех. Поэтому я писал автобиографию сам. Но мне нужен был человек, который бы задавал вопросы. Для меня проще кому‐то рассказывать, чем самому себе. Это вообще какая‐то глупость – сидеть и себе самому о себе вещать. Так и с ума можно сойти. И вот мы встречались, говорили в разных местах, иногда выпивали. Пытались вспомнить, восстановить какие‐то моменты жизни. Где‐то у нас не получалось, были какие‐то нескладушки. Мы потихонечку память мою тормошили, фотографии рассматривали, даже по моей одежде можно было вспомнить какие‐то моменты.

С текстом я ознакомился, когда все было написано, перед самой версткой, чтобы утвердить, все ли в порядке, можно ли печатать. Эту пачку листов формата А4 я прочел дома дня за два. И мне все понравилось, даже немного неожиданным показалось, что я смог так откровенничать. И как будто совесть немножко дернулась – а надо ли было? Стыд, стеснение. В книге таких моментов много, но и читатель на них реагирует точно так же. Здесь все сходится и не может не сходиться. Это трогало при прочтении меня, а впоследствии трогало и людей. И серьезные моменты, и не очень. Например, эпизод с рыбалкой многим запомнился, он же такой кинематографичный: бери и снимай короткий метр минут на десять. Про Свету линия любовная многим нравится, потому что почти у всех было в жизни такое предательство.

Я немного знаю о реакции на книгу ее героев. Со Светой я больше так и не встретился. Да и незачем. Это сродни встрече с одноклассниками. А из знакомых таганрожских я мало с кем виделся. Но, судя по всему, никто особо не обломался, нормальная реакция была у всех друзей и знакомых: «Молодец, все, конечно, круто ты описал, но как ты мог забыть рассказать про тот случай?!» У каждого же свое представление о тех событиях. Но обид ни у кого не было. Даже наш товарищ с «Жигулями», которого я в книге называю по его кликухе Бараном, и тот не обиделся (его, кстати, тоже Ромой зовут), даже он был рад, что о нем написали. Обижаться‐то не на что, нет ни к кому претензий, никакой злобы.

Это было еще и как некое очищение. Ты что‐то эмоционально рассказываешь, снова как бы переживаешь те события, параллельно вспоминаешь что‐то сопутствующее этому сюжету, какие‐то детали. И становится легче. Тебя как бы отпускает. Вспомнил, проанализировал, улыбнулся или поплакал, и все хорошо, до свидания. От болезненных воспоминаний о Свете я избавился. Так ты внутри это держишь, перевариваешь в пятисотый раз, а тут рассказал – и свободен. Это как приходят люди к священнику на исповедь. Так и здесь ты рассказываешь человеку, он слушает. Я тоже кое-что утаил. Иначе любой психолог мог бы взять эту книгу и изучить меня: вот, господа студенты, мы видим перед нами такую‐то личность, давайте-ка разберемся до конца, что повлияло на изменения психические в ней… Что‐то я, конечно, оставил за кадром. А потом взялся за вторую часть книги. Вот она.

Москва

Май 2000 года. Выгребся я из автобуса. Суета, солнце светит, люди свои сумки вытаскивают – все приехали на рынок в «Лужниках», он был прямо на стадионе. Мы договорились встретиться с двоюродной сестрой Наташей на станции метро «Спортивная». Наташа пообещала: «Я тебя встречу возле метро у входа». Смотрю, все идут в одну сторону – к метро, наверное? Я за ними. Действительно, вышел к метро. А сестры нет.

Жду-жду, решил позвонить. Через карточку в автомате, откуда у меня мобильник в те времена? Пока разобрался, где карточку купить, пока пришел в себя от толпы и поездки, прошло немало времени. И вот звоню.

– Рома, ты приехал?!

– Да, стою у «Спортивной».

– Но я тебя не вижу! Ты у какого выхода?

И тут до меня вдруг доходит, что у метро бывает два выхода. Откуда я знал, что такое возможно? Ладно, пошел искать другой, там мы и встретились и поехали до «Щукинской», где Наташа жила в съемной квартире. Как дела, ля-ля тополя. Разговор шел больше про ее дела, о себе мне говорить не хотелось.

От метро до дома добрались пешком, зашли в квартиру. Наташа говорит:

– Бросай сумку, проходи на кухню. Есть будешь? А чаю?

И вдруг выходит здоровенный мужик. Здоро`во, типа. И каким‐то грустным этот мужик мне сразу показался.

– Давай выпьем за приезд?

– Ну давай!

Так я познакомился с Сергеем, Наташиным гражданским мужем.

– Ну и чё, что будешь делать?

– Поживу у вас месяц, может, два, пока работу не найду.

Нормальный Сергей мужик, не возражал. Он работал в автосервисе, ремонтировал машины. А Наташа была официанткой в сети ресторанов быстрого питания «Елки-палки».

Я расселился, мне все объяснили, дали карту города. На следующий день они ушли на работу, а я остался дома один. На полу в комнате валялась книга «Вся Москва», толстый телефонный справочник. И я в нем принялся искать какие‐нибудь продюсерские центры, что‐нибудь связанное с искусством: «Отдых», «Концерты», «Кафе», «Рестораны»… Я набирал номер, и когда абонент отвечал, говорил: «Здравствуйте, я вот пишу песни, пою, хотел бы вам показать свои работы». Мне вежливо отвечали: «Перезвоните через неделю, сейчас никого нет».

Так прошло дня два-три. У меня был телефон Валеры Полиенко, который мне дал в Таганроге Витя Бондарев, мой соавтор песен. И я решил позвонить Валере.

– Алло, Валера, привет, это Рома из Таганрога. Помнишь?

– Конечно, помню.

– Я в Москве.

– В гости приехал?

– Да нет, я насовсем.

– Здо́рово! Надо встретиться, давай через недельку созвонимся.

Я повесил трубку, а сам такой думаю: почему через недельку‐то? Неужели столько дел у Валеры? У нас в Таганроге принято так: если встретимся, значит, вечером. Ладно, я подожду. Продолжил обзвон по справочнику, съездил в город погулять.

Метро меня, конечно, поразило – куда же они все летят? Все эти переходы… Сначала очень тяжело было понять, запомнить, как оно устроено. Что такое «первый вагон», «последний вагон»? Это потом я уже разобрался, когда, назначая встречу, мне говорили: «Встречаемся у первого вагона в центр».

Собачке на «Площади революции» нос не тер, но видел, как многие это делали. Ох уж эта городская мифология! Конечно, я поехал на Красную площадь, зашел в «Охотный ряд». Вспомнил Свету… Мы же тогда, кроме «Охотного ряда» и Красной площади, ничего здесь не успели посмотреть. Не возникло у меня каких‐то прям эмоций, вспомнилось и вспомнилось: вот я опять здесь. Здорово! Без негатива, голова‐то уже совсем другим забита. Вокруг что‐то происходит, и от этого кайфово – люди, Москва, Кремль… То, как люди везде носятся, мне, конечно, бросалось в глаза. Я стоял, а все куда‐то бежали мимо. Интересно…

Опять же, карточку куда вставлять в этом турникете? Для начала ее нужно купить. Я видел, как люди подходят к кассе и говорят: «На десять». Что это значит? Оказалось, на десять поездок. Метро стоило пять рублей. Денег у меня c собой из Таганрога было немного, всего рублей семьсот. Я думал, вот куплю сейчас карточку на десять поездок – и нет пятидесяти рублей.

По городу идешь, лето, жарко, хочется пить. Воды или пива. Сигареты опять же. После Красной площади я поехал на Чистые пруды, видел их по телевизору: бульвар, решетка кованая, как будто набережная. Мне казалось, там будут большие пруды, и у меня был шок, когда я увидел просто лужу! Реально. Правда? Вот это оно и есть? Я очень сильно удивился, немного огорчился. Так и не понял, почему это место называют прудами.

Прошло несколько дней. Вскоре меня стала останавливать милиция – по моему лицу было видно, что я приезжий. «Здравствуйте, ваши документы». Я показывал. «А где регистрация?» Так было несколько раз, а потом мне сделали регистрацию. Наташа сразу сказала: «Заплатим деньги, и у тебя будет бумажка на три месяца». После этого проблем уже не возникало, конфликтов с милицией не было. А до этого пару раз забирали, сидел в отделении. Но мне было не привыкать.

В Москве у меня появилась первая татуировка. У Наташиного гражданского мужа был друг Вова. Он делал татуировки. У него имелся детский альбом с листочками А4, и там были разные эскизы – например, корабли-парусники. И я что‐то зацепился за этот его блокнотик, стал рассматривать рисунки. Вова рассказал, что все они означают. Менты, допустим, не любят кошачьих – типа ненавижу ментов, я тигр, лев. Если попадешься им с такой татуировкой, а она к тому же еще и с оскалом, тебе несдобровать. Вова знает, незадолго до того откинулся. Колоритная персона – весь в татуировках, в перстнях, в змеях вокруг рук, ноги тоже все наколоты. Про свое тюремное приключение в Таганроге я им не рассказывал. Вова говорит:

– Что, хочешь татуировку?

– Думаю, да, наверное.

– Давай сделаю!

Они такие парни веселые.

– Давай мы во всю спину тебе купола щас набьем, – шутят так.

– А если больно?

– Да нормально!

Я полистал альбомчик, нашел аиста небольшого и какой‐то тоненький браслетик.

– Мне вот это нравится.

– Ты чё?! Эта бабская маленькая татуировочка?! Давай тебе вот эту сделаем! – и тычет пальцем в здоровенный такой обод.

– Черт с вами, давайте.

Он сел, срисовал картинку из альбома на тетрадный листочек. Сейчас, говорит, мылом к тебе приклеим. Намылили чуть-чуть с водичкой, чтобы эта бумажка к руке прилипла. И стал Вова поверх бумажки бить мне по контуру самодельной машинкой. В ней была заточенная гитарная струна вместо иглы. Для дезинфекции водкой все протер. Больно, но не так чтобы очень.

Получился контур, и Вова начал заполнять его чернилами, зарисовывать. Вышло прикольно. Татуировка поболела какое‐то время, я за ней ухаживал, Вова дал мне мазь. Он оставил у Серёги свою машинку, и я потом стал тренироваться бить сам. Решил попробовать на ноге. Нарисовал какой‐то узор, сначала несколько штрихов, потом ручкой дорисовывал гелевой. А дальше сидел и бил. Потом у Вовы спрашивал: «Ну как, нормально?» – «Нормально. А тут светловато, нужно затемнить». Мне просто было интересно, как рисует эта машинка, как она действует, трудно ли ею управлять. Место тут на ноге чувствительное, но другого‐то нет, чтоб удобно было. Тем более не видно под штаниной. Волосы пришлось сбрить.

А потом я познакомился с настоящей московской поэтессой. Витя Бондарев дал мне ее номер телефона. Звали ее Светлана, он учился с ней на заочном отделении Литинститута имени Горького. Сказал: «Если будет время, встретишься, она интересный человек, поболтаешь, передашь от меня привет». Думаю, дай-ка ей позвоню! Ну скучно же.

Мы договорились с ней встретиться где‐то на улице возле какого‐то памятника. Я увидел очень худенькую девушку. Длинные курчавые волосы по жопу. Тонкие черты лица. Московская поэтесса! «А как там Витя?.. А ты друг его?.. А что ты тут делаешь?.. Ой, да ты песни поешь!.. А я вот тоже стихи пишу…» И пригласила меня в гости на дачу.

Свете было лет двадцать. Очень общительная. Ее родители работали в префектуре Ярославского района. Ее папа был там начальником какого‐то детского клуба – кружки, бальные танцы, эстрада. Ну и мама в той же области. Интеллигентные люди. Была еще у Светы младшая сестра лет пятнадцати-шестнадцати. Дача у них за городом в сторону Балашихи по Горьковскому шоссе. Я поехал к ним в гости. Познакомился со всеми и подумал: наверное, это и есть такая нормальная московская семья, прикольно.

– Вот, это Роман.

– О, здравствуйте! А вы откуда?

– Я из Таганрога.

– Это же родина Чехова! Что вы делаете в Москве?

– Я приехал строить жизнь, петь песни.

– О!..

Папа Светы играл на гитаре бардовские песни и еще сам писал юморные. Я стал часто к ним в гости ездить. Мне же больше не с кем было общаться. Сначала у нас со Светой были только дружеские отношения. Но потом однажды это случилось. Внезапно. Просто ей было одиноко, не было молодого человека. Я тоже ничем никому не был обязан, никого не любил. Почему бы и нет? Это же приятно. Потребность была у нас, наверное. После этого мы общались точно так же, как если бы ничего не произошло. Без вопросов.

Мы все время шутили, когда я приезжал к ней на дачу. Она жила там вместе с сестрой. Иногда я оставался ночевать. И вот они сидят на одной кровати, хохочут, а я на другой. Вечером пожарили шашлык, я пел Свете свои песни. Ну как она их могла оценить? Она же такая… воздушная поэтесса. «Ах, как все это интересно…» Света читала мне свои стихи, тоже играла на гитаре, пела со своей сестричкой дуэтом веселые полубардовские песенки, немного дворовые. С этими девчонками было весело…

Еще до знакомства со Светой я начал искать работу – деньги кончились через две недели после приезда в Москву. Я звонил во всеразличные строительные конторы по объявлениям «Требуются штукатуры, плиточники». Мне отвечали: «Берите паспорт, трудовую книжку, диплом и приезжайте на собеседование».

Однажды я приехал в какое‐то место за Павелецким вокзалом, пришел по указанному адресу. Подворотня, железная дверь без звонка. Я стал барабанить. Мне открыли: что надо? Говорю, по объявлению. Зашел. Там в небольшое помещение набилось много взрослых мужиков. За столом сидит тетка и спрашивает меня:

– Ты кто?

– Я по объявлению.

– Профессия?

– Отделочник, техник-технолог. Могу прорабом работать.

– Регистрация есть? Жить на площадке. Зарплата такая‐то, но от работы все зависит. Трудовая не нужна. Диплом не нужен.

Сразу было понятно, что это какой‐то развод. Я все дипломы привез с собой из Таганрога, предполагая, что сразу с музыкой у меня не получится, поэтому можно пока и в строительстве поработать. Месяц я не мог найти никакой работы. Я ходил по этим конторам, 230 долларов – самая большая зарплата, которую они предлагали. Наташкин Серёга объяснил, что на работу устраиваться надо только через знакомых, потому что везде обман: месяц проработаешь, а тебе не заплатят. Ты уйдешь и будешь в другой такой же шарашке работать, и когда придет время расчета, опять останешься без денег. Так они и живут, а люди бесплатно на них вкалывают. Развод!

Приехал я как‐то в очередной раз на дачу к Свете, и она мне рассказала, как опаздывала на работу и поймала машину. За рулем оказался интеллигентный мужичок, сказал, работает в строительстве.

– И тут я вспоминаю, что ты ищешь работу! – восклицает Света. – И я ему говорю, что у меня есть молодой человек, закончил недавно строительный колледж и никак не может в приличное место устроиться. Он сказал, пусть приходит, может, возьмем, – и протягивает бумажку с его телефоном.

Я позвонил этому человеку, оказалось, он начальник какой‐то стройки. Приезжай, говорит, Пречистенка, 19. Я приехал, пообщался с прорабом:

– Умеешь работать?

– Вот диплом.

– Мне твои дипломы не нужны. Умеешь плитку класть? А красить? Тогда приступай. Зарплата 250 долларов. Приезжаешь в восемь, уезжаешь в семь. Перерыв на обед. Вот здесь раздевалка.

Это была не стройка, а реставрация Музея искусств Зураба Церетели на Пречистенке. Там внутри помещение восстанавливали, красили, белили, заделывали трещины. Во дворе были какие‐то подсобные помещения, которые объединили, накрыли стеклянной крышей, устроили зимний сад.

Меня определили в бригаду отделочников. Пришел я в первый день на работу. Раздевалка была оборудована в подвальном помещении, потолки со сводами. Стояли нары в несколько ярусов. Там жили приезжие рабочие из Чувашии. В основном отделкой занимались женщины, но у них, конечно, была своя раздевалка. Кроме чувашей там работали люди из Подмосковья, которые приезжали утром, а вечером возвращались домой. Помню, один чувак на электричке из города Чехова приезжал. Был еще один парень из Москвы, немного больной, инвалид детства, кто‐то пристроил его туда работать. Но он был добрый, хороший пацан, просто с отставанием в умственном развитии.

Приняли меня нормально – я ведь достаточно замкнутый человек, не зашел к ним в раздевалку «О, привет, чуваки! Я буду тут работать. С вами будет круто!» и анекдоты не стал травить. Я не такой. Я молчал. Работа – работа. Когда наступал обеденный перерыв, инициатива исходила от них: «Садись к нам!» Я благодарил и все. Подмосковные приезжают со своей едой – термосы, картошечка-котлетки. А местные готовят прямо там. У них стояла плитка электрическая, были кипятильники, кастрюли. Они закупали картошку, лук: хранилось это здесь же, в раздевалке.

Сам Церетели часто приезжал на площадку. Взрослый полный седой мужик, говорил с акцентом. Он ходил с прорабами, архитекторами и смотрел, что и как движется, поправлял, если что‐то не так. За ним интересно было наблюдать. Тот самый художник Церетели! Обычный интерес поглазеть.

Все это время я жил у сестры, спал на диване. Квартира у них была однокомнатная. Но я еще постоянно тусил у Светы на даче, поэтому не очень сильно Наташу с Серёгой напрягал. К тому же она видела, что я устроился на работу. На фоне Вовы, который был в тюремных наколках и слушал блатную музыку, я выглядел целеустремленным человеком. Тем более я играл на гитаре. Бывало, вечерком Серёга скажет: «Ромчик, а спой-ка мне „Снова утки летят“ Розенбаума». Он очень любил, когда я пел песни.

Я долго не мог встретиться с Полиенко. Я ему звонил: сначала у него телефон не работал, потом он говорил, что не может, все у него дела какие‐то были. И так месяца два. Наконец мы встретились на Чистых прудах, возле памятника этому… кто там стоит? Грибоедов? Стою у памятника, жду. Вижу лысого человека в очках с бутылкой вина и девушкой – чуть ли не Бонни и Клайд.

– Здоро`во!

– Здоро`во, Валера!

– Ну чё, давай выпьем? Реально приехал сюда насовсем? А чем будешь заниматься?

– Я пока устроился на стройку, а потом группу здесь соберу, буду петь, может, по клубам каким‐нибудь выступать.

– Прикольно. Щас в гости к кому‐нибудь поедем.

Мы куда‐то съездили, попили вина. Через неделю встретились снова, но уже вдвоем, и Валера говорит:

– А поехали в гости к одному чуваку интересному?

Мы сели в такси и поехали к «интересному чуваку». Приехали в незнакомый мне московский район, подошли к какому‐то дому. Зашли с черного входа, по лесенке спустились вниз, постучались. Дверь открыл плотный человек в очках с пирсингом на нижней губе. Широкие штаны, вязаная кофта, а на голове квадратная этническая шапочка, на ногах ботинки на толстенной подошве, с рогами. Это был Саша Войтинский, и это была его студия. У Валеры стиль общения очень импульсивный, он меня так представил: «Это!.. мой товарищ!.. из провинции!.. приехал петь песни, блин! Покорять Москву на хрен!» Они что‐то на свою тему затерли, наверное, которая с «Тату» была связана. Саша как продюсер, а Валера для них писал тексты. Сидят, беседуют. Войтинский возмущается: «Да нафиг мне это надо! Надо чем‐то другим заниматься, интересным». Я сидел, молча слушая их терки, и мне казалось – вот люди! Они занимаются настоящим шоу-бизнесом, что‐то придумывают, какие‐то планы строят…

А еще я тогда впервые увидел музыкальную студию. Это была небольшая комнатка с отгороженной аппаратной с окошком и плюс еще закуток, где стоят столик, чайничек, печеничко. Стены все обклеены против шума панелями в дырочках. Я увидел там гитары. На подставке стояла акустика, рядом электрическая. А на стенах висело много других инструментов. Дудочки мексиканские, на которых индейцы играют, какие‐то погремушки, гонги, колокольчики, домры, бубенцы, трубы – вся эта этническая ерунда. Ну и компьютер, пульт, клавиши. До этого я только на картинках или в кино такие студии видел. И тут Саша меня спрашивает:

– Ты правда песни пишешь?

– Ну да.

– Можешь сейчас спеть?

– А зачем?

– Просто интересно.

– Могу.

– Вот тебе гитара, вот микрофон, пой.

Вообще‐то, я привез с собой видеозапись концерта и аудиокассету с тремя или четырьмя песнями. Мы записали на концерте, хорошо получилось. Это демо я отдал Полиенко при первой же встрече. Конечно, он его где‐то сразу же похерил. Мне не было обидно.

Я сел перед микрофоном и спел несколько песен, которые пел в Таганроге. Одну за другой: «Америки нет», «Снегурочка, кури весну» и «Бриллиантовый волос на морозе искрится» про буржуев в потертых джинсах. Во мне какая‐то неловкость была – как сумел, так и спел. Потом оказалось, что Саша все это записал. Я смотрю, они там о чем‐то за стеклом разговаривают. Обо мне, наверное, думаю… Было уже поздно, я стал собираться домой, Саша спрашивает:

– У тебя деньги есть?

Я как‐то замялся. Он протягивает мне сто пятьдесят рублей:

– Ты где живешь?

– На «Щукинской».

– Поймаешь машину, этого хватит.

Я попрощался с ними и ушел, но на «Щукинскую» не поехал. Был конец лета, август, и я решил махнуть на дачу к Свете. Студия была на Окружном проезде, а я знал, что он выходит на шоссе Энтузиастов, а там и до Горьковского рукой подать. Я подумал: дойду быстренько пешочком налегке, а сто пятьдесят рублей – нормальные деньги, я лучше на них пивка куплю. Переночую на даче у Светы, а утром на работу поеду…

Вскоре начался сильный дождь. А я все шел и шел. Пиздец как долго шел, несколько часов, наверное. Я полностью промок. Но так и не дошел. Я был уже где‐то на МКАД, когда остановилась какая‐то «Нива». Мужик спросил: «Ты куда?» Я назвал адрес. Он посмотрел на меня как на идиота, предложил подвезти. «Да я мокрый весь! Я вам весь салон испачкаю!» – «Садись!» И он довез меня по трассе прямо до поворота к Светиной даче.

Я мокрый, замерзший, с размокшими сигаретами в карманах, пришел и стучусь. Долго не открывали. Потом Света открыла: «Ты чего в три часа ночи?!» – «Да вот, так получилось…» В общем, сэкономил я эти деньги, мать их! Откуда я мог знать, что так далеко идти! Мне‐то казалось, что все рядом. Я же привык, что в Таганроге максимум минут за сорок можно куда хочешь дойти… Кошмар!

Фантазёры

Прошло довольно много времени с тех пор, как мы съездили к Войтинскому. Как‐то звонит мне Валера:

– Слушай, надо встретиться. Приедешь к Саше? Дорогу помнишь?

Мы встретились: Саша, Валера и я. Валера говорит:

– У нас тут родилась идея: делать музыкальный проект с тобой. Я буду тексты писать, Саша – музыку, а ты будешь петь.

Меня совсем не покоробило, что я буду петь не свои песни. Мне просто очень хотелось что‐то делать. Мне было приятно, что нашлась компания людей, с которыми это возможно. Я же прекрасно понимал, что никто из них не продюсер. Но я видел гитары, барабаны нормальные, микшерский пульт. Круто же песню записать, пусть и не мою! Здорово! Полиенко говорит:

– Надо недели две, чтобы я текст написал. А потом мы тебя поселим в отдельную квартиру.

Я сказал сестре, что скоро съеду. Я так ждал, чтобы прошли поскорее эти недели! Я очень хотел переехать куда‐то, чтобы жить одному и заниматься музыкой. И вот наконец‐то это свершилось. Мы поехали с Сашей снимать мне квартиру. У него была красная BMW, на которой он страшно гонял. Когда я в первый раз сел к нему в машину, я очень испугался. «Да ты не переживай, все нормально, никто пока не погиб!» – он так шутил.

Мы приехали снимать квартиру на Хабаровской улице. Это там, где заканчивается Щёлковское шоссе, рядом с поворотом на МКАД. Район называется Гольяново. Однокомнатная квартира стоила 170 долларов в месяц. Дверь открыли хозяин с женой, стали задавать вопросы: а кто здесь будет жить? Москвич ли? Саша говорит:

– Я – москвич. Я ручаюсь за парня, который будет жить. Он музыкант и будет жить один.

– О, музыкант…

Нам показали квартиру: комнату, кухню, ванную с туалетом. Все было такое раздолбанное! Но мне это было абсолютно не важно. Я радовался, что у меня будет свой дом. «Да-да, подходит, подходит!» – я согласился, не особо рассматривая. Они извинились, что в люстре не было лампочек, предложили еще раз взглянуть при свете дня, но я не настаивал: «Нет, все отлично!» Мне лишь бы только съехать от сестры побыстрее и одному жить. Подписали договор, заплатили деньги. Саша заплатил. Я перебрался туда на следующий же день.

Утром, когда я, радостный, приехал туда с вещами, открыл уже своими ключами дверь, увидел комнату и, конечно, чуть-чуть разочаровался. Обои были жуткие: половина от стены отошла, затертые, грязные, особенно возле дивана. У выключателя вообще все было черное, видимо, перегорало неоднократно. Старый черно-белый телевизор, диван полуразвалившийся – за гранью. Все было настолько раздолбанным… Но это было не важно.

Пришел электрик, починил свет. Я весь день наводил порядок: окна вымыл, отдраил ванную, туалет, кухню. Убрался в комнате, расставил свои какие‐то книжечки (я несколько с собой привез из Таганрога, одна из них Ремарка, кажется, была). Еще фотографии повесил, CD-диски на веревочках, несколько картинок и пару рамок, которые я склеил из обрезков плинтусов с работы. Надо же как‐то украшать свое жилище! А еще мне выделили магнитофон – бумбокс, в который сверху вставляется диск. Потом я отправился на улицу и прочесал местность, изучал, где какие магазины, где еду можно покупать, сигареты.

Наступил вечер, надо было ложиться спать. Какое‐то постельное белье у меня было – сестра Наташа дала. Я постелил, выключил свет и лег. А через какое‐то время услышал странный хруст в комнате. Что‐то трещало, шуршало, двигалось. Думаю, что за хрень?! Я включил свет… И увидел, как под эти самые обои, отходящие от стены, стали залезать тараканы. Их было столько! За батареями, за плинтусами, в шкафах… Я, конечно, видел днем несколько штук на кухне, но не мог предположить, что их столько в комнате! Все же знают, как мужчины полы моют: посередине протер, а что там под диваном творится – нафиг отодвигать? На следующий день Саша привез всевозможные баллоны с жидкостью против тараканов, какие‐то химикаты, мелки. И я сдуру стал брызгать этим на все вокруг, уничтожать врагов. И только потом понял, что наделал: спать я там не мог – этими химикатами воняло нечеловечески. Вся квартира в ядах! Сколько я ни проветривал, раскрыв окна и двери, все без толку.

Саша вообще был очень такой… Не то что заботливый, а переживающий за все. Меня очень удивляло, как он ко всему относился чересчур эмоционально. Даже с тараканами этими – привез целую гору всяких средств. Или, допустим, если нет у меня кастрюли или чайника, он привозит гору кастрюль и чайников. Он всегда все делал максимально. Поначалу, когда мы с ним только познакомились, он, конечно, мне не очень понравился. Он шутил. Была эта московская неискренность. Немножечко цинизма. Он постоянно задавал вопросы, будто не знает чего‐то. Меня это сильно раздражало. Чего он до меня докапывается? И еще эти его очки, интеллигент какой‐то, а сам с этими косичками, ботинками. Персонаж, короче. А потом, когда мы уже разговорились, все встало на свои места. Встретились московская размеренность и зрелость с таганрожской безудержностью и молодостью.

Постепенно я обжился. Даже начал рисовать. Купил себе в соседнем канцелярском магазине гуашь, акварель, кисточки, бумагу. Притащил все это домой: буду творить! Рисовал ахинею всякую. Узорчики абстрактные, разводы, разноцветную рябь. Потом нарисовал картину «Ледоколы». Ледоколы исчезают, океаны остаются… побеждают. Побеждают сильные люди и сильные чувства. А капитаны, которые рвутся куда‐то, пытаются покорять, они исчезнут все. Рисую я не очень, но кораблик нарисовать смогу. Всего картин я нарисовал штук десять. Тут еще что важно: ты хочешь нарисовать дорогу какую‐нибудь, машину, девушку или застолье, а навыков нет. Поэтому рисуешь какие‐то абстрактные вещи. Вся квартира была в этих красках. Рисунки я приклеивал прямо к стенам.

Какое‐то время я еще работал на стройке, а потом наступил момент, когда появились тексты, музыка и надо было уже записывать песни. И вот Саша говорит:

– Надо тебе заканчивать работать на стройке. Мы взяли в долг у одного товарища под этот музыкальный проект, и у нас есть деньги на твое содержание.

Было десять тысяч долларов под наш проект. На меня – примерно долларов 300 в месяц: 170 на оплату квартиры и 130 на жизнь. На еду приходилось рублей по 60 в день. На моей улице Хабаровской был рыбный магазин «Океан», а вдоль него тянулся рынок, не такой цивилизованный, не крытый, а просто лотки. Там, конечно, стояли бабушки с капустой, огурчиками. Азербайджанцы продавали фрукты. Окорочками замороженными торговали с машин. Вот там я и покупал все продукты, потому что на рынке было дешевле, чем в магазине или супермаркете. Я выдумывал, что буду сегодня есть. Так рассчитывал, чтобы хватило денег на еду на месяц. И мне хватало. Иногда я варил борщ и растягивал его дня на три. Но чаще всего я покупал рыбные консервы в этом «Океане»: я очень любил морскую капусту, покупал ее в банках и ел. Мне не хотелось тратить время на приготовление пищи, а хотелось ездить в студию и все время работать.

Один я в город выезжал очень редко. По дороге на студию или обратно я любил гулять в парке Сокольники, наблюдать за людьми – кто с кем как общается. Кто‐то на аттракционах катается, кто‐то сахарную вату ест. В «Трамвае» она присутствует. Я хотел, чтобы ко мне кто‐нибудь подошел, пообщался, заговорил. Мне хотелось с кем‐нибудь познакомиться, потому что, кроме Саши, Полиенко и еще человек трех, я никого тогда не видел. Мне не хватало общения, хотелось побыть в обществе. А вдруг какое‐то знакомство? И я приезжал в Сокольники. Они мне были известны с детства: я читал книжку про то, как Ленин приехал к каким‐то детям в Сокольники. У меня слово «Сокольники» связано почему‐то с иголками. Да еще и рассказ тот назывался «Дети и елка». Так что была и какая‐то праздничная ассоциация.

Я все время проезжал мимо на трамвае – хромом, потому что трамваи, когда едут, качаются, неровно идут, как бы прихрамывая. Иногда я выезжал из дома часа за три, чтобы погулять в Сокольниках. Там стояли агрегаты, которые делали сахарную вату. Я своими глазами видел, как «тает и течет сахарная вата». А еще там был прокат, где было можно взять самокат. «Сладкий лимонад» – это просто газировка обычная, ее пролили, вот и «липнут самокаты». Такие моменты бывают, когда на миг все пространство замирает, как в «Матрице»… Трамвай, который тебя везет до Сокольников от Подбельского. Одиночество жуткое. Нет уж, я не буду старым. Не буду!