Текст книги "Тайны Палм-Бич"
Автор книги: Роксана Пулитцер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Глава 15
Эштон откусила кусок тоста, который дал ей Хэнк, и почувствовала, как крохотные икринки аппетитно лопаются у нее во рту. Хэнк поднес бокал шампанского к ее губам, и она сделала несколько глотков.
– Я буду сам обслуживать тебя, – сказал он, когда несколькими часами раньше они пришли в спальню. И Хэнк это делал.
Это был изумительный день – иногда неистовый, иногда игривый. Когда Эштон и Хэнк пришли сюда в первый раз после бассейна, они занимались любовью медленно и размеренно, после чего, утомленные и удовлетворенные, немного поспали.
Проснувшись, Хэнк позвонил вниз, и через минуту послышался стук в дверь. Он подошел к двери и вернулся к кровати с громадным серебряным подносом. Там были небольшая хрустальная чаша с икрой, которая располагалась внутри большой чаши со льдом, тарелка тостов и серебряное ведерко с вином. Эштон с облегчением взглянула на поднос, поскольку, когда Хэнк позвонил вниз, она боялась, что принесут яйца, лук и прочую еду, которую настоящий гурман не станет есть. Она все еще помнила, кем Хэнк был прежде. Она устыдилась своих подозрений, однако справиться с ними было непросто.
Должно быть, Хэнк знал, о чем думает Эштон, потому что улыбнулся и спросил, выдержал ли он экзамен. Прежде чем она успела ответить, Хэнк взял маленькую серебряную ложку и зачерпнул икры.
– Есть, пожалуй, лишь одна вещь, которая способна улучшить вкус, – сказал он и размазал ложку икры у нее на груди. Икра холодила грудь. Эштон ахнула и засмеялась, а затем почувствовала, что он слизывает икру языком. И она снова ахнула, но теперь уже больше не смеялась, потому что это была серьезная, самая серьезная вещь в ее жизни.
Они снова поспали, а когда Эштон проснулась, она не имела понятия, который час. Ее часы, драгоценности, одежда, так же как и одежда Хэнка, были свалены у двери. Эштон обвела взглядом комнату. Тени стали длиннее, небо за окнами – темнее, а бриз, овевавший их обнаженные тела, – прохладнее.
Должно быть, Хэнк снова прочитал ее мысли, потому что сел в постели и спросил:
– Ты и в самом деле хочешь уйти?
Она невольно засмеялась, потому что вид у него был очень грустный и еще потому, что ей нисколько не хотелось уходить. Раньше она никогда не пропустила бы этот прием, но сегодня пропустит. Она отрицательно покачала головой.
– В таком случае я не разрешу тебе уйти.
Они уже пропустили коктейль перед обедом, а также предобеденный танец. Однако Эштон не могла отделаться от ощущения, что в общем-то они ничего не упустили.
Хэнк позвонил вниз, чтобы принесли еще шампанского и икры, и они снова окунулись в какой-то волшебный мир, мир восхитительно-сладостных ощущений.
Где-то перед зарей Эштон проснулась и увидела, что Хэнк, опершись на локоть, смотрит на нее, как смотрел тогда, в первую ночь их любви. Эштон дотронулась до его щеки, он повернулся и поцеловал ей ладонь.
– Помнишь, что я сказал раньше? – пробормотал он.
– Ты много чего говорил, – сонным голосом ответила она.
– О том, что не разрешу тебе уйти. Я на полном серьезе это сказал. Ты не можешь и дальше жить с ним. После всего того, что было между нами. – Он обвел рукой спальню, которая словно была свидетельницей их любви. – Ты должна с ним разойтись. Должна выйти замуж за меня.
Эштон не удивилась. Она знала, что дело к тому идет. В каком-то смысле она этого хотела. Но в то же время Эштон не могла принять окончательное решение о разрыве с мужем. Не только потому, что знала: Алессандро никогда не даст ей развода. Даже если она захочет откупиться от него. Она знала, что Хэнк не станет колебаться ни минуты, если она позволит ему это сделать. Нет, возникнут и другие препятствия. Эштон вспомнила разговор с Алессандро и его покойным отцом во время долгих переговоров по брачному контракту. Когда целая армия адвокатов трудилась в поте лица в одной из пятидесяти комнат, словно окутанных паутиной времени, Эштон и двое других мужчин, которых можно было бы принять за близнецов, если бы не седина на висках одного из них, расположились в соседней гостиной на бесценной мебели в стиле Людовика XVI и пили чай из чашек севрского фарфора под одобрительными взглядами персонажей, смотревших с картин Микеланджело и Боттичелли. Каким гармоничным нашла она тогда мир Алессандро, прошедший испытания временем и отшлифованный веками, и как она хотела стать его частью!
– Вы понимаете, – сказал тогда ее будущий свекор, – что это исключительно серьезное дело. Мы не такие, как американцы. Мы не меняем своих решений. Мы не можем разлюбить, хотя я всегда считал это слово бессмысленным.
– Мой отец хочет сказать, Эштон, что мы, Монтеверди, не приемлем развода.
– Нет, Алессандро, я не говорю, что мы, Монтеверди, не приемлем развода. Я хотел сказать, что мы не допускаем развода.
Она до сих пор слышит голос своего покойного свекра на фоне голоса Хэнка. Это было похоже на некий лишенный гармонии дуэт. «Ты должна развестись с ним», – сказал Хэнк. «Мы не допускаем развода», – предупреждал ее покойный свекор.
Эштон села в постели и оперлась спиной об инкрустированную спинку.
– Он никогда не даст мне развода, – негромко сказала она.
– Что ты имеешь в виду, когда говоришь «не даст мне развода»? Мы живем в Америке. Он не должен давать тебе разрешения: Ты просто получишь развод. Видит Бог, он дал тебе немало поводов для этого.
– Все не так просто.
– И не так сложно. Люди делают это каждый день.
– Ты не понимаешь…
Хэнк некоторое время молча смотрел на Эштон, затем поднялся с кровати, пересек спальню и вышел на балкон с видом на море. Эштон видела, что он стоит обнаженный, в последних слабых лучах луны, могучий как бог. Повернувшись, он снова вошел в комнату и остановился у кровати перед Эштон.
– Возможно, и понимаю. Дело не в том, что он не даст тебе развода. Может, ты сама не захочешь разводиться с ним? И кто тебя за это осудит? – сказал Хэнк, и она уловила нотки раздражения в его голосе, которых не слышала раньше. – Кто осудит тебя за то, что ты не хочешь терять титул графини, графини Монтеверди, и стать миссис, всего лишь миссис Хэнк Шоу?
– Это неправда. – Эштон протянула руку и дотронулась до него. Хэнк отодвинулся.
– Черта с два неправда! Не имеет значения, что этот блистательный граф – сукин сын, который тебя не любит, обманывает, унижает и эксплуатирует! Или то, что Хэнк Шоу по-настоящему любит тебя, любит так, как никогда… – Голос его пресекся, он продолжал стоять молча и смотреть на нее.
Эштон посмотрела на небо, которое начинало светлеть.
– Я должна идти, – сказала она.
На сей раз Хэнк не стал возражать.
Алессандро сидел на террасе, ощущая прохладу утреннего воздуха и наблюдая за тем, как небо из темного превращалось в серое, затем в светлое. Его элегантный обеденный пиджак от Армани был измят, галстук съехал набок, на скулах темнела щетина. Он был человеком аккуратным и привередливым, и его внешность и одежда в данный момент свидетельствовали о его душевном состоянии. Он был взбешен. Еще никогда в жизни он не испытывал подобного гнева.
Алессандро снова и снова перебирал в памяти события прошедшей ночи и всякий раз, когда доходил до определенного момента, сжимал руками стул, а лицо его искажалось от ярости.
Такого никогда с ним не случалось. С другими мужчинами, возможно, и бывало, но только не с ним, графом Монтеверди. Это было немыслимо. Это было унизительно.
Он покинул вечер вскоре после того, как Мег ушла со Спенсером. Именно воспоминание о том, как эта пара удаляется в ночь, заставляло его вновь и вновь яростно хвататься за стул, хотя это и не было самой худшей частью вечера. Далеко не так.
После этого Алессандро направился к Тиффани, беспечно улыбаясь, словно собрался сделать ей очередной комплимент или бросить дежурную фразу о погоде. Наклонившись к ее уху, он шепотом сказал, что собирался сделать ей немедленно, потому что они уходят сейчас, сию минуту и направляются к ней домой. Тиффани ухмыльнулась глуповатой, самодовольной улыбкой, давая знать, что понимает его, и они, ни с кем не попрощавшись, ушли с вечера.
У Тиффани был огромный вульгарный белый лимузин, в каких любят ездить рок-звезды или наркодельцы, она же считала его верхом элегантности. За рулем сидел телохранитель. Как только они оказались в машине, Алессандро немедленно нажал кнопку, поднял дымчатое стекло, отгородившее переднюю часть салона от задней, и начал тискать огромные груди Тиффани. Через минуту она уже стонала от удовольствия и требовала новых, еще более горячих ласк. Тиффани расстегнула ему ширинку, но забраться в брюки не успела – Алессандро схватил ее за запястья и отвел руки. Тиффани подумала, что это игра, стала вырываться и кусать ему губы, однако он отнюдь не играл – он пытался спасти себя от позора, поскольку почувствовал: с ним происходит неладное, нечто весьма серьезное. Сидя рядом с извивающейся, жаждущей, полураздетой женщиной, Алессандро понял, что не испытывает никакого возбуждения. Его пенис оставался вялым и безжизненным. Такого никогда раньше не случалось.
Как только они оказались в фойе ее дома, Тиффани стала срывать с него одежду. Она любила секс в разных проявлениях и в разной обстановке. В этом отношении их вкусы также совпадали, однако в тот момент идея заняться сексом на мраморном полу фойе или на столе в бильярдной комнате возбудила его не больше, чем попытки Тиффани в лимузине. Даже блеснувшая было идея связать ее оставила Алессандро равнодушным.
Ему удалось затащить Тиффани наверх, и там она выпуталась из своей одежды.
– Что происходит? – проворковала она, беря в руки его безжизненный пенис.
– Ничего страшного, tesoro. Просто я хочу продлить тебе удовольствие.
На какое-то время Тиффани этому поверила, но ненадолго. Она попробовала поработать губами, но это не помогло. Они попробовали взбодриться кокаином, однако результат был тот же.
– У меня есть кое-что еще, – сказала Тиффани и выдвинула ящик украшенного позолотой столика возле кровати. В ее руках оказался шприц. Алессандро пришел в ярость. Он слышал о мужчинах, которые не могут достичь эрекции без инъекции в пенис, однако никогда не думал, что может оказаться одним из них.
– Я в этом не нуждаюсь! – рявкнул он.
– Я только пыталась помочь, – с глуповатой улыбкой проговорила Тиффани.
Это длилось часы, по крайней мере так показалось Алессандро. Тиффани была, как он и раньше считал, при более счастливых обстоятельствах, неутомимой.
Надо отдать ей должное – она не винила и не высмеивала его и даже не показывала, что разочарована.
– Такие вещи иногда случаются, – сказала Тиффани назидательным тоном доктора. – Особенно если много выпил, или устал, или в определенном возрасте.
У Алессандро появилось желание отшлепать ее за эти слова. Вместо этого он лишь возразил, что с ним подобных вещей не случалось.
– Ну а теперь случилось, Алессандро, – бодро заявила она. – Так что сейчас ты можешь поспать, – похлопала она рукой по подушке, – а утром мы снова попробуем.
Это решило дело. Алессандро не собирался сносить ее снисходительность. Он не позволит, чтобы к нему относились как к беспомощному ребенку. Не говоря ни слова, он встал и быстро оделся. Он клокотал от гнева и мог взорваться, однако ему удалось совладать со своей яростью. Он не хотел, чтобы Тиффани видела его бессильную ярость, испуг и беспомощность. Он не доставит ей подобной радости. И вообще подобной радости он не доставит ни одной женщине.
Алессандро вернулся к кровати, где лежала голая, розовая и вполне удовлетворенная Тиффани, поскольку, как он знал, она сумела за это время испытать несколько колоссальных, жгучих оргазмов. Он наклонился, поцеловал ее в губы, затем выпрямился и посмотрел на Тиффани с печальной улыбкой:
– Это не твоя вина, tesoro. Ты не должна даже мысли допускать о том, что мне нежеланна.
Он заметил, что сказанное дошло до нее, поскольку на ее лице промелькнула тень. И он подумал с удовлетворением, единственным удовлетворением, которое испытал в этот вечер, что Тиффани теперь никогда не сможет полностью отрешиться от этой мысли.
Алессандро отправился по бульвару пешком. До дома было около мили, но ему следовало подышать воздухом. Нужно было привести мысли в порядок, обдумать то, что произошло с ним в эту кошмарную ночь.
Прогулка и в самом деле взбодрила его. Он добрался до дома перед зарей и сразу направился в комнату Эштон. Ее дома не оказалось, и по девственному состоянию постели Алессандро понял, что жены не было всю ночь. Он почувствовал, как в нем снова закипает гнев.
Алессандро спустился вниз и налил себе солидную дозу бренди. Джордж, должно быть, услышал шаги графа и вышел из помещения для слуг, неся в руках один из халатов хозяина. Он спросил, не нужно ли чего Алессандро. По крайней мере хоть кто-то проявляет о нем заботу, подумал Алессандро. Он хотел было сказать «нет», но неожиданно изменил решение. Он должен выбраться отсюда. Нет, не в постель к другой женщине, а уехать из Палм-Бич, уехать как можно дальше. От Мег, которая третирует его, от Эштон, которая его дурачит, от Тиффани, у которой есть возможность его унизить. Идея осенила Алессандро внезапно. Он удивился, что эта мысль не приходила ему в голову раньше. Тиффани наверняка разболтает о том, что с ним случилось. Алессандро даже представил, как она нашептывает что-то другим женщинам. Он представил, как слух будет распространяться по клубам, ресторанам, гостиным и спальням Палм-Бич. Женщины станут фыркать и хихикать, мужчины хмыкать и похохатывать, и он превратится во всеобщее посмешище. Он, Алессандро, граф Монтеверди!
– Начинай паковать вещи, Джордж. Немедленно. Я отправлюсь в Монако.
– Хорошо, сэр, – ответил Джордж и пошел паковать вещи.
Алессандро допил бренди и вышел на лоджию. Он все еще сидел здесь, наблюдая за бледной полоской зари, когда увидел Эштон, идущую по газону. Его первой мыслью было: он не желает ее видеть. Он не желает видеть ни одну из них. Но затем у него родилась другая мысль: он не только увидит ее, но и заставит отправиться с ним. Он увезет ее от любовника, невзирая на то, кто ее любовник, и тем самым продемонстрирует, кто контролирует ситуацию. Алессандро неожиданно почувствовал себя сильным. Он ей покажет! Он им всем покажет! Суки…
Утро было прохладным, Эштон шла, обхватив себя руками, однако дрожи унять не могла, Хэнк был прав. Она не решалась признаться ему в этом. Она не хотела признаться в этом самой себе. Однако она понимала, что сказанное Хэнком – правда.
Эштон думала о прошедших двенадцати часах. Все было чудесно, когда они были наедине, но они не могли всю жизнь проводить лишь вдвоем. Не могли провести всю оставшуюся жизнь в постели. А когда они встанут с постели, выйдут в свет, она больше не будет графиней Монтеверди. Она будет миссис Хэнк Шоу. Он даже не называл себя Хенри, хотя это мало меняет дело. Эштон вспомнила президентов-демократов – Джимми Картера и Билла Клинтона.
Идя по зеленому газону к дому, она попыталась представить свою жизнь в качестве миссис Хэнк Шоу. Не здесь, а где-нибудь в Ньюпорте, Нью-Йорке или в Европе. О Господи, в Европе будет в десять раз хуже! Эштон знала, как европейцы относятся к американцам, даже если у тех имеются деньги, а точнее – особенно если деньги имеются у американцев. Она больше не будет аристократкой, занесенной в книгу пэров. Она будет относиться к категории тривиальных американских нуворишей. Когда она будет заходить в отель, ресторан или магазин, перед ней больше не будут расшаркиваться – будут лишь заламывать цены. А что касается посещения некоторых мест… Тошно подумать о том, что ей будет закрыт доступ в какие-то престижные клубы и заведения. Хэнку удалось стать членом «Морского клуба» и клуба «Эверглейдс» благодаря бывшему тестю, однако существуют такие (один-два здесь, несколько за границей), куда вход им будет закрыт.
– Доброе утро, tesoro. – Эштон была настолько погружена в свои мысли, что не заметила Алессандро, сидевшего на террасе.
– Ты рано поднялась, – сказал он любезным тоном, гораздо более любезным, чем всю последнюю неделю. – Или ты еще не ложилась в постель? Я хотел сказать – не ложилась спать?
Эштон подумала было рассказать ему кое о чем, но не в это утро. Сейчас ей совсем не хотелось реагировать на его выпады и колкости, однако она понимала, что это разозлит его еще больше.
Эштон поднялась на террасу и внимательно посмотрела на мужа. При сером свете утра на лице Алессандро можно было разглядеть следы его многолетней далеко не праведной жизни. Хотя он по-прежнему оставался красивым, наметились признаки увядания. Ей вспомнилась картина одного старого мастера, принадлежащая семейству Монтеверди. При свете дня видно было разрушительное воздействие времени на этот шедевр.
– Я могу задать тебе тот же вопрос, – сказала Эштон.
– Мне? – изобразил удивление Алессандро. – Я сижу здесь и ожидаю тебя. Ожидаю свою жену. Чертовски беспокоюсь о ней.
Эштон захотелось стукнуть Алессандро за этот насмешливый тон. Однако вместо этого она явно в тон ему ответила:
– Как видишь, нет причин для беспокойства. Я жива и здорова.
– Странно, что я не слышал машины. На чем бы он ни ездил, мотор у него работает прямо-таки без – звучно. Или он доставил тебя на велосипеде? – Алессандро улыбнулся недоброй улыбкой. – Я знаю, что ты питаешь слабость к молодым мужчинам, но тебе не кажется, что это зашло слишком далеко?
Внезапно Эштон почувствовала, что у нее больше нет сил выносить его болтовню.
– Знаешь, Алессандро, я устала. Ты можешь оставаться здесь и делать, что тебе угодно, а я пойду спать.
Эштон ожидала, что он уцепится за ее слова, начнет допытываться, почему она устала, где была, что и с кем делала, однако жесткая улыбка сбежала с его лица, и, когда он заговорил, голос его звучал если не по-доброму, то, во всяком случае, гораздо теплее, чем раньше.
– Совершенно правильно, Эштон. Я прождал здесь тебя полночи вовсе не для того, чтобы спорить с то6oй. Я ждал тебя, потому что у меня появилась идея. Я уезжаю в Монако, Сегодня же. И хочу, чтобы ты поехала со мной.
Предложение вызвало у Эштон не только удивление, но и подозрение.
– Но я никогда не езжу с тобой на гонки. По крайней мере последние несколько лет. Ты сам не хотел этого.
– Только потому, что боялся, что тебе будет скучно и утомительно, tesoro. Но именно по этой причине я как раз и хочу поехать туда сейчас. До гонок больше недели. У нас достаточно времени, и мы сможем провести его вместе. Мы можем остановиться в Париже, сделать там покупки, затем полететь в Монако. – Он посмотрел на нее из-под черных ресниц. – Я в самом деле хочу, чтобы ты полетела со мной, Эштон.
На нее вдруг накатила волна усталости, и она села в кресло рядом с ним. А почему бы и нет? Она вовсе не бежит от Хэнка. Она просто дает себе время на размышление. Если расходишься после десяти лет замужества, надо все тщательно обдумать. Особенно тот факт, что ты из графини Монтеверди превращаешься в миссис Хэнк Шоу.
Алессандро потянулся и накрыл её руку своими ладонями.
– Есть еще одна вещь, tesoro, и если ты думаешь, что я попытаюсь склонить тебя к поездке со мной, то ты права. Я понял, что вел себя неразумно. Поэтому я решил пройти обследование, о котором говорил доктор. Сразу же после возвращения из Монако.
Эштон недоверчиво посмотрела на него:
– Ты это серьезно, Алессандро?
Продолжая держать руку Эштон, он провел большим пальцем по ее ладони.
– Я не стал бы врать, когда речь идет о столь важном деле. Я не меньше твоего хочу ребенка. А может, и больше. Я должен иметь наследника. Поэтому, как только мы вернемся, я договорюсь с доктором о встрече.
Эштон попыталась что-то сказать, но он перебил ее:
– Даю тебе слово, tesoro.
Как могла она после этого отказаться ехать с ним?
Меррит снял телефонную трубку и набрал номер Эштон, а затем, едва раздался звонок, положил трубку на место. Первой его реакцией был гнев. Как могла она быть такой экстравагантной? Такой безответственной? Он не раз и не два говорил ей, что она должна жить по средствам. Видит Бог, денежное содержание у нее достаточно большое. И вот на тебе – она выкидывает такой номер.
Меррит снова посмотрел на письменный стол. «Меррит, дорогой, – гласила записка, – боюсь, мне нужен, крохотный аванс. Алессандро слишком расщедрился на мой день рождения. С любовью, Эштон».
Меррит перевел взгляд на приложенный к записке чек. Шестьдесят пять тысяч долларов. Немалая сумма за ожерелье, хотя вряд ли оно способно притупить боль бедняжки Эштон, когда ей пришлось самой покупать себе подарок.
Меррит снова снял трубку, но на этот раз набрал другой номер. Когда-то он поклялся, что больше не сделает этого. Он поклялся, что с этим покончено. Это было слишком неприятно. И слишком опасно. Однако, глядя на записку Эштон, он понял, что не может позволить себе покончить с прошлым.
