Текст книги "Край вечных туманов"
Автор книги: Роксана Гедеон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Я готова была снова и снова расспрашивать Маргариту и о принцессе Даниэль, и о многодетной неведомой герцогине де Сен-Мегрен, которая приходилась мне родной теткой, но громкий топот прервал ход моих мыслей. Кто-то напролом мчался через лесную чащу, прорываясь сквозь заросли и не обращая внимания на колючие хлесткие ветки. Раздался громкий звук рога, протяжный и резкий.
– Победа! – звучно заорал всадник по-бретонски, и нескрываемая радость слышалась в его голосе. – Победа! Синие отброшены от горы Пелерины, мы взяли две сотни пленных!
Он остановил лошадь, неведомо откуда тут взявшуюся – мятежники обычно ходили пешком, – снял шляпу и, мгновенно утратив веселость, фанатически-страстно перекрестился.
– Помолимся, братья мои, за жизнь господина нашего его светлость маркиза де Лескюра. Он храбро сражался за Бога, веру и короля.
– Что?
В наступившей почтительной тишине – все крестьяне принялись послушно молиться, преклонив колени, – мой возглас прозвучал очень громко. Дрожа, замирая от недоброго предчувствия, я поднялась с травы. Почему он говорит о Лескюре в прошедшем времени?
– Что случилось с его светлостью?
Еще не услышав ответ, я сердцем поняла, что случилось самое худшее. То, что я и ожидала… То, что предчувствовала.
– Его светлость маркиз храбро сражался. Он привел нас к победе, – серьезно продолжал бретонец на своем наречии. – Теперь он ранен.
– Ранен?
– Три пули пробили ему легкое.
Слишком потрясенная, чтобы сразу ощутить жгучую боль от этого известия, я беспомощно оглянулась и увидела Тюрпена. Лекарь-самоучка виновато развел руками.
– Такова Божья воля, мадам. И при ранении одной пулей воздух попадает в плевру, и легкое опадает. А уж о трех пулях и говорить нечего…
– Он жив? – воскликнула я.
– Да. Он жив. Он приказал нам двигаться в сторону Лаваля.
Маргарита своевременно подошла, чтобы поддержать меня под локоть. Я попыталась быстро справиться с головокружением. Известие было слишком ошеломляющим, чтобы я успела ощутить жгучую боль в душе. Лескюр смертельно ранен… Наверное, мне следовало бы кричать от отчаяния и заливаться слезами. Вместо этого я высвободилась из рук Маргариты и молча пошла за обозом.
– Тюрпен, вы уверены, что ничего нельзя сделать?
– Увы, мадам, я не Бог…
Я шла вперед, глядя перед собой невидящим взглядом. Лицо было бледно, как мел, губы плотно сжаты, а в черных глазах не было слез. Когда я в последний раз плакала? Кажется, тогда, когда Лескюр освободил меня от графа де Шаретта. А теперь, когда Луи Мари умирал, я не способна была проливать слезы.
У меня внутри будто все замерло, заледенело. Кровь невыносимо стучала в висках, выстукивая единственную мысль: «Я снова осталась одна». Снова нет человека, на которого я могла бы опереться. Уже не будет теплых искренних разговоров, нежных слов, руки маркиза, перебиравшей мои волосы. Уже ничего не будет… И я должна смириться с этим?
– Мадам, мадам, все ли с вами в порядке? – встревоженно спросила Маргарита, заглядывая мне в лицо.
– Что?
Я смотрела на нее непонимающим взглядом.
– Может, вам лучше сесть в повозку?
– Я думаю, – воскликнула я с внезапным гневом, – что все вы можете оставить меня в покое!
Я не желала никого видеть, не хотела ни с кем разговаривать. Какая разница, все ли со мной в порядке! Если бы я умерла, это было бы для меня самым лучшим выходом. О, теперь я понимала Марию Антуанетту, которая говорила то же самое четыре года назад.
Через полчаса я нашла маркиза. Его несли на носилках двое бретонцев. Он лежал с закрытыми глазами, в лице не было ни кровинки. Оно даже приобрело тот восковой оттенок, какой бывает у мертвых. В отчаянии я бросилась к нему. Бретонцы, наверняка зная о наших отношениях, мне не препятствовали. Я взяла его за руку, она была такая горячая, что почти обожгла меня.
Он открыл глаза и, увидев меня, подался вперед. В его глазах, пылающих от лихорадки, я не прочла ни радости, ни удивления. Только гнев.
– Вы?
– Да, я, – произнесла я, сдерживая рыдания.
Теперь, когда я увидела его, весь лед в моей душе растаял. Слезы были готовы сорваться с ресниц.
– Что вы тут делаете? – крикнул он разъяренно. – Уходите!
Я пораженно смотрела на него, ничего не понимая. Он дышал тяжело, с хрипом, а от громких слов страшно закашлялся, откашливая ярко-красную вспененную кровь. Внутри у меня все похолодело от страха. Я оглянулась, взглядом разыскивая Тюрпена.
– Мне не нужен врач, – с трудом прохрипел маркиз. – И вы тоже… Уходите! Я не позволю вам видеть, как я умираю.
– Луи Мари, – попыталась объяснить я, – поймите, что мой долг – это…
– Ваш долг – избавить себя от лишних страданий. Уходите!
– Но я…
– Уходите, не то я прикажу вас увести!
Он был способен это сделать. Его намерение было слишком решительно. Он не хочет, чтобы я видела его в таком состоянии… И все же мне было очень больно от того, что он прогоняет меня.
Тогда его пальцы слегка шевельнулись, и он с трудом протянул мне руку. Я порывисто подала свою. Его пальцы на мгновение сплелись с моими и сразу же их выпустили. Лескюр упал на спину, струя крови потекла у него по подбородку.
– Вам скажут, когда я умру. Ступайте! Я люблю вас…
Задыхаясь от боли и отчаяния, я побежала прочь, в конец обоза. Мне скажут, когда он умрет… Боже, как жестока жизнь! Как жестока! Как безжалостно она расправляется со всеми, кто любит меня! А он… он даже не позволил мне быть рядом с ним.
Сидя на телегах, бретонки все так же вязали шарфы, баюкали детей и напевали какие-то странные бретонские баллады. Поскрипывая, мерно вертелись колеса, перемалывая сентябрьскую грязь. За телегами гнали пленных республиканцев, босых и связанных.
4
На рассвете 21 сентября 1793 года Лаваль открыл свои ворота мятежникам.
Было тихое утро; лучи солнца, словно даря последние приветы лета, пронизывали золотую листву. Город утопал в подрумяненных осенью кронах деревьев, в меди буков и пурпуре каштанов. И жители Лаваля, казалось, даже не задумывались, какое страшное преступление совершили: вопреки декрету Конвента предоставили убежище бретонским мятежникам. Наказанием за это было бы полное исчезновение города с лица земли.
Среди бретонцев поднялся необыкновенно сильный ропот по поводу пленных. Силы белых слишком малы, чтобы гнать и стеречь две сотни республиканцев; кроме того, их еще надо кормить, а хлеба едва хватает самим бретонцам. Все другие командиры, например Шаретт и Стоффле, без всякой жалости расправляются с пленными, и правильно делают: нечего щадить эту синюю сволочь! Надо отомстить за королеву, томящуюся в тюрьме, за маленького ребенка-короля, заключенного в Тампль. А мученическая смерть Людовика XVI – она разве не требует отмщения? И, наконец, сам господин маркиз де Лескюр погибает от пуль синих! Последнее обстоятельство усиливало всеобщую ярость. Мятежники были растеряны потерей командира, растеряны и взбешены: подобное преступление требовало наказания… Они роптали, уже дошло до того, что все были готовы прикончить пленных, и притом зверски. Например, насыпать пороха им в рот и взорвать…
Каким-то чудом Лескюр, еще живой, пришел в сознание, словно почувствовал, что его отряд намеревается запятнать себя бесчестьем. Нечеловеческим усилием воли приподнявшись на носилках, он хрипло заговорил, и звук его голоса мгновенно заставил крестьян благоговейно умолкнуть.
– Кто здесь готовит казни? Ты, Налей-Жбан? Или ты, Крадись-по-Земле? – пылающие глаза Лескюра остановились то на одном, то на другом помощнике. – Может быть, вы решили стать палачами? Наше дело – не месть, а война. Бог на небе отомстит за наши жертвы, нашу королеву и нашего короля. Не берите на себя роль судей, будьте только воинами. Синие в Париже поставили гильотину – они варвары, у них нет веры. Но ведь у нас есть наша религия, и мы не станем дикарями…
Бретонцы сурово молчали. Они были до мозга костей преданы маркизу, кроме того, они были суеверны и считали, что голосом умирающего вождя говорит сам Господь. Задыхающийся, с трудом произносящий слова, хрипящий от ран Лескюр с кровью на губах был в их глазах мучеником за веру и короля.
Маркиз не удовольствовался этим. Чтобы быть до конца уверенным, что и после его смерти пленных не расстреляют, он заставил бретонцев стать на колени и на святом распятии поклясться в этом. Словно какая-то нечеловеческая сила поддерживала жизнь в этом человеке: Тюрпен был уверен, что Лескюр умрет еще вчера, а он до сих пор жил. Когда клятва была произнесена, маркиз упал на носилки, сжимая зубы от боли. Его унесли в дом. За носилками шествовал аббат Коффен, призванный для исповеди и последнего причастия.
Фанатичные грубые бретонцы откровенно плакали. Никто не понимал, что теперь надо делать. Командир погибал, все были разобщены.
Плас-Нетт, помощник маркиза, позаботился о том, чтобы мы и в Лавале хорошо устроились. Нас поселили в доме какого-то республиканца, недавно повешенного; семья его делась неизвестно куда. Здесь было несколько комнат, довольно хорошо обставленных. Я уложила измученных детей спать. Было немного не по себе от того, что приходится пользоваться чужим имуществом, да еще и имуществом врага. Мы, конечно, ничего не возьмем, но все-таки…
Я думала, что не смогу уснуть, зная, как Лескюр страдает, но мало-помалу усталость взяла свое. Я забылась в тяжелом сне на несколько часов. В конце концов, я еще не совсем оправилась от раны и нуждалась в отдыхе.
Когда я проснулась, был уже вечер. Дети сидели за столом и ели рисовую похлебку, наспех сваренную Маргаритой. Я слышала голос Мьетты, сердитый и раздраженный:
– Почему мы сидим в этом городе? Эти бретонцы теперь без маркиза ничего не смыслят. Лаваль никем не охраняется. И они еще называют это убежищем! Они даже не знают, что творится в округе. А я слышала, что целая армия Клебера движется сюда… То-то мы попляшем, если синие нападут!
Я вынуждена была признать, что она говорит правду. Никакого командования в отряде больше не существовало, каждый делал, что хотел. Пожалуй, лучше было бы спрятаться в лесу, а не в Лавале. Но Лескюр, кажется, полагал, что Клебер разбит у Туфу.
Дверь распахнулась, и на пороге показался Брике. Его лицо сейчас было такое же, как и его малиновая куртка.
– Что произошло? – спросила я.
– Все кончено, ваше сиятельство. Он умер, умер!
– Лескюр умер?
– Да. Он передал вам вот это…
Брике явно стал честным малым, раз не присвоил то, что было передано мне. Я осторожно взяла у него вещь, отданную Лескюром. Это было кольцо тонкой работы с великолепным огромным сапфиром. Он передал мне его на память…
Я долго сидела за столом, уставившись в одну точку и перебирая в руках кольцо. Все было кончено, Луи Мари прожил больше, чем это возможно при таком ранении, но это была лишь отсрочка неизбежного. Судьба не стала ко мне милосерднее. Напротив, она поступила еще безжалостней и коварней: она подарила мне надежду, а потом вдребезги разбила ее.
– Да полно вам, голубушка! – воскликнула встревоженная Маргарита. – Вы меня не на шутку пугаете. Эдак и с ума сойти можно! Не сидите вы молча. Выпейте-ка чаю…
Я порывисто поднялась и, задыхаясь от горя, бросилась в смежную комнату, крепко захлопнув за собой дверь. Мне надо побыть одной. Надо все осмыслить…
Я плакала целую ночь – плакала, как ребенок, с детским отчаянием. Плакала от того, что Лескюр погиб и что я осталась одна. Я не знала, что теперь буду делать. Отряд распался, да и у меня не было сил бродить по Бретани. Надо что-то придумать. О Боже… что?
5
Синие ворвались в Лаваль неожиданно, одним стремительным ударом кавалерии опрокинув малочисленные защитные ряды белых.
– Бей и руби роялистских ублюдков!
– Покажем им санкюлотскую руку!
Это была опытная армия, вероятно, состоявшая из солдат Революции, переброшенных с восточного фронта. У них была сильная артиллерия, которую можно было бы использовать и против более укрепленного города, чем Лаваль.
Были прохладные сентябрьские сумерки. Я выбежала на крыльцо, встревоженная непрекращающейся стрельбой на улицах. И увидела Брике, перелезающего через забор; он мчался ко мне, отчаянно размахивая руками.
– Что случилось? – крикнула я.
– Синие, мадам! Скорее собирайтесь, надо уносить ноги!
– А где же отряд?
– Не знаю. Там такая неразбериха… Каждый бежит куда глаза глядят.
Я опрометью вернулась в дом.
– Маргарита, собирай вещи! Аврора, одевайся побыстрее! Ты уже взрослая, нечего ждать помощи! И ты, Шарло, тоже.
Я бросилась к Жанно – он был самый маленький, лихорадочно натянула на него крестьянскую парусиновую куртку, завязала шлейку на штанах. Боже, какая бедность…
– Обувайся в сабо, Жанно! Мы убегаем отсюда.
Маргарита быстро собрала в платок горшок с недоеденным вчера рисом и овощами, поставила флягу с сидром и завязала все это в узел. Я машинально проверила, на месте ли зашитое в кожаный мешочек кольцо. Я хотела сохранить эту память о Луи Мари, но мне по опыту было известно, что, когда бродишь по революционной Франции и скрываешься, драгоценность рано или поздно у тебя отбирают. А так, зашитое в мешочек, кольцо сойдет за ладанку или святые мощи.
– Я готова, мадам, – сообщила Маргарита.
– Быстро, быстро выходите!
Я полагала, что мы спустимся через садовую калитку к тихой лавальской улице, а там пойдем спокойным шагом, как обыкновенные беженцы. Сейчас их было полно в Бретани. Ведь у меня на лице не написано, что я аристократка и была в отряде Лескюра. В своем крестьянском платье я легко сойду за простую бретонку. О Маргарите можно сказать, что она моя мать, а Мьетта – сестра. Правда, у нас нет никаких документов…
Я не успела обдумать эту мысль. Дети, стуча тяжелыми деревянными башмаками, побежали вслед за Брике, он должен был провести их к калитке. Поддерживая под руку Маргариту и помогая ей нести узел, я тоже вышла из дома.
– Но где же Мьетта?
Оглядываясь, я остановилась, полагая, что она поспешит за нами. Ничего подобного… Ее вообще не было видно. Куда она пропала? Я решила вернуться в дом, проклиная эту уроженку Вандеи на чем свет стоит.
– Куда вы? – воскликнула Маргарита. Я повелительным жестом приказала ей идти вперед.
– Ступай туда, к детям! Вы подождете меня на улице. Я разыщу эту дурочку и вернусь к вам…
Чертыхаясь, я вбежала в дом, громко выкрикивая имя Мьетты. Никто не отзывался. Я проверила все комнаты, но никого не обнаружила. Может быть, она решила оставить нас? Это было бы к лучшему.
Я услышала какой-то грохот на чердаке. Ну понятно – она там! Снова что-то разыскивает. Это надо же, какая беспечность в такую минуту! С лихорадочной поспешностью, рискуя сорваться вниз, я принялась взбираться по лестнице на чердак.
В носу у меня защекотало от пыли. Я увидела Мьетту, перебиравшую какие-то вещи. Она явно взломала старый сундук и теперь искала, чем бы поживиться.
– Ты что, не слышала, что происходит? – крикнула я в бешенстве.
Она блеснула серыми глазами и, засунув в мешок то, что ей приглянулось, поднялась.
– Слышала! А что, прикажете уйти отсюда без ничего?
– Это не твое добро, ты не смеешь его трогать!
– Расскажите это своей маме! Если оно не мое, то и ничье. Зачем ему даром-то пропадать?
– Ты намерена уходить? – спросила я в крайней ярости. Следом за мной она спустилась по лестнице. Я направилась к выходу, в мыслях дав себе слово как можно скорее расстаться с этой девицей. Будь она неладна! И вообще, какого дьявола я за ней возвращалась?
Шум раздался на крыльце, и дверь распахнулась. Солдаты с окровавленными саблями ворвались в дом. Я узнала синих, и мороз пробежал у меня по коже. Как давно я не видела их вот так, в двух шагах от себя…
Разгоряченный бойней, солдат замахнулся на меня саблей. Это была своего рода инерция, невозможность остановиться. Я отпрянула в сторону и схватила его за рукав.
– Мы же женщины! Неужели вы убиваете женщин?!
Он непонимающе уставился на меня. Мало-помалу взор его прояснился. Я знала, что с этими людьми можно говорить. Это солдаты, а не санкюлоты, у них есть какой-то кодекс солдатской чести. Хотя, может быть, это только иллюзии…
– Опусти саблю, Морис! – вмешался другой синий. – Это бабы, с ними надо иначе разбираться. Что вы тут делаете?
– Мы тут живем, – сказала я первое, что пришло в голову.
Один из синих ступил вперед. Он был потный, грязный, небритый, весь заляпанный кровью, и смотрел на меня с ненавистью.
– Эге, живете! Врешь ты все. Я здешний, я жил в Лавале. Это дом гражданина Дену, честного патриота. Куда вы его дели?
– Ясно! – заявил Морис. – Это обыкновенные мародерки.
– Вовсе нет, – запротестовала я, – мы…
– Ла Жасент, лампу сюда! Мы их обыщем!
Приказание было исполнено в одну секунду. Грязные руки ощупали – причем довольствуясь не только обыском – меня с ног до головы, так, что я почувствовала себя выставленной на продажу рабыней. У меня ничего не нашли, зато, когда очередь дошла до Мьетты, из ее мешка так и посыпались всякие безделушки: какая-то старая табакерка, позолоченный амур, показавшийся, видимо, ей чем-то ценным, саше и коробка пудры… А потом связка дешевых медных колец.
– Мародерка, сволочь!
Добавив к этому непечатную брань, Морис не долго думая отвесил Мьетте оплеуху.
– Что здесь происходит?
В дом вошел военный в форме капитана, и солдаты отдали ему честь.
– Мы задержали мародерок, гражданин капитан.
– Нет, – возразила я яростно, – вы задержали только ее, а не меня! У меня вы ничего не нашли.
– Так-то оно так, – сказал Морис, почесав затылок. – Она говорит правду, гражданин капитан, у нее все чисто, ничего краденого.
И тут вмешалась Мьетта. Вне себя от страха, она затараторила быстро и бессвязно:
– Не верьте ей, не верьте, гражданин капитан! Раз она со мной была, стало быть, она моя сообщница. Это она меня подговорила украсть чужое… В этом я хоть на святом распятии присягну. Я девушка добрая, по глупости согласилась. Это она во всем виновата, а теперь отпирается!
– Молчать! – грубо приказал капитан. – Вы обе достаточно подозрительны. Нет у меня времени с вами разбираться. Ла Жасент!
– Я здесь, мой капитан!
– Отведи этих девок и запри в сарае. Позже, когда дел поубавится, мы с ними разберемся. Может, они шпионки. Это еще надо проверить.
Я была готова выцарапать Мьетте глаза, вцепиться в волосы, убить ее на месте. Никогда еще у меня не появлялось столь непреодолимого кровожадного чувства, желания зарезать, задушить, застрелить. Бросив на Мьетту взгляд, не предвещавший ей ничего хорошего, я пошла вперед, решив быть послушной, чтобы меня не связали. В конце концов, правда останется правдой: у меня не нашли ничего краденого. Доказательств, что я шпионила, также нет. Они не могут задержать меня надолго…
Во дворе к капитану бросилась, заливаясь слезами, Маргарита.
– Отпустите ее, гражданин, Христом Богом вас прошу! Ну, какая из нее преступница? Вы только взгляните на нее! Это же просто ангел. Она в жизни никому зла не делала… Заберите только эту стерву, Мьетту, она во всем виновата…
– Уберите эту старую ведьму! – приказал капитан. – Я смотрю, тут у них целое гнездо! Все эти вопли мне страх как надоели…
Ла Жасент с ружьем наперевес провел нас по улице к казармам. Мы пересекли широкий двор, миновали конюшни и кордегардию. Солдат втолкнул нас в сарай и запер дверь.
6
Дрожа от бешенства, я села на связку прелой соломы. Надо успокоиться, надо поскорее успокоиться, твердила я себе, иначе я наделаю глупостей. Но рядом сидела Мьетта, и это изрядно мешало трезвому размышлению.
– Какая же ты дрянь и сволочь, – сказала я, не скрывая ярости, клокотавшей в голосе. – Сукина дочь! Воровка ты дерьмовая, тебя мало повесить за то, что ты сделала!
Меня душила злость. Из-за этой стервы я вернулась в дом – вернулась, чтобы быть арестованной. А она еще и оговорила меня перед капитаном!
– Вы меня своей бранью не донимайте, – огрызнулась она. – Вы что, думали, я одна захочу тут сидеть? В компании оно веселее.
Внутри у меня все похолодело. Она ввязала меня в это дело, чтобы ей было веселее! А у меня там дети. Что они будут делать одни в этом захваченном синими городе? Господи, да ведь им даже переночевать негде.
На миг мне показалось, что я не смогу дальше жить, если не убью эту девку. Существование нас двоих в этом сарае совершенно невозможно. И такая холодная, тяжелая ярость завладела мной, что, не в силах больше сдерживаться, я рывком поднялась с соломы, разъяренно бросилась к Мьетте и, прежде чем она успела опомниться, кулаком ударила ее по лицу.
Вскрикнув, она попыталась увернуться, но я, с какой-то дикой интуитивной мстительностью угадав ее движение, бросилась за ней и снова ударила по лицу. В меня словно дьявол вселился, я не способна была контролировать себя. Я видела, как у нее из носа побежала кровь – по щеке, по шее, прямо на лиф, но ярость моя не уменьшилась. В эту минуту я действительно готова была убить эту дрянь.
– Ну что, мерзавка, теперь тебе весело? Подожди, сейчас будет еще веселее, – яростным шепотом пообещала я, чувствуя, как мною все сильнее овладевает бешенство. Я находилась в состоянии какого-то невероятного аффекта.
Угадав, что я вне себя, и, видимо, испугавшись выражения моего лица, Мьетта вырвалась и, не переставая вопить, отбежала к двери.
– Что я такое вам сделала, не пойму! – прокричала она мне. – Если уж на то пошло, то обижаться я должна! Да, я! Где, интересно, то изумрудное колье, что вы мне пообещали за мои услуги?! Где оно?
– Что?
Я не верила своим ушам. Она еще и обвиняет меня после того, что натворила! Лицо у меня стало совсем белым. Прикусив губу, я медленно пошла к ней.
– Ну, погоди, дрянь, сейчас я тебе покажу изумрудное колье. И колье, и еще кое-что…
В ответ Мьетта истошно завизжала, прижимаясь к двери.
– Не подходите ко мне! Не подходите, а не то я позову солдат и расскажу им, кто вы такая на самом деле!
– Попробуй только. Отправишься на гильотину вместе со мной, ты, невинный голубок!
Не слушая меня, Мьетта визжала не переставая, как свинья на бойне:
– Эй, сюда! Сюда! Скорее, на помощь!
– Замолчишь ты или нет?! – Я схватила ее за платье и попыталась оттянуть от двери. Ткань треснула и поползла с плеча.
– Ой, убивают! – раздался новый вопль Мьетты.
Солдаты во дворе, разумеется, ее услышали. Задребезжал открываемый замок, и дверь распахнулась. Поток лучей заходящего солнца хлынул в темные внутренности сарая.
– Ба, да наши суки, кажется, сцепились!
Этими словами нас приветствовал один из четверых, заглянувших в сарай. Их вид не предвещал ни мне, ни Мьетте ничего хорошего, но она этого словно не понимала.
– Граждане! Спасите меня! – кричала она так же громко, как торговка на базаре. – Эта сумасшедшая убьет меня.
– Заткнись, шлюха! – не слишком любезно оборвал ее один из солдат. Мьетта послушно умолкла. – Ну, что здесь происходит?
– Да и так ясно, Жосслен, что тут спрашивать, – самоуверенно и хрипло ответил полупьяный синий, стоявший ближе ко мне. Его мундир был расстегнут, и сквозь дыру в грязной рубашке проглядывала грудь, поросшая черными волосами. – Подрались бабы.
– Поглядите-ка на эту красотку! – добавил усатый солдат, пальцем указывая на Мьетту.
Она действительно выглядела весьма жалко: под глазом синяк, лицо в крови, платье на плече изодрано и тоже испачкано кровью.
– Из-за чего драка вышла, девки? – спросил тот, кого называли Жоссленом.
– Да уж не знаю, гражданин, – вновь затараторила Мьетта, воспользовавшись тем, что ей позволено было открыть рот. – Я ее не трогала, сидела себе тихо-мирно. Может, ей в голову что-то стукнуло, а может, она просто больная, сумасшедшая от рождения. Если бы вы не пришли, она бы меня убила.
– А ты что скажешь? – обратился Жосслен ко мне.
От него несло потом и перегаром, и я брезгливо отвернулась.
– О, да это еще штучка с характером!
Грязными пальцами он схватил меня за подбородок и насильно повернул мое лицо в свою сторону:
– Не смей отворачиваться, белая дрянь, когда с тобой разговаривает солдат революционной армии!
Глазами, полными ненависти и отвращения, я смотрела на этого грязного потного субъекта, именующего себя солдатом революционной армии, и ничего не отвечала. Самым унизительным для меня сейчас было бы разговаривать с этим сбродом.
– Молчишь? Ну молчи. После ужина мы навестим тебя, научим быть поразговорчивее.
Он с силой оттолкнул меня и направился к выходу.
– Пошли, ребята! Придем после ужина, развлечемся.
– До вечера, бабы, – бросил блондин и последовал за Жоссленом.
– А я, как же я? – закричала Мьетта.
Жосслен обернулся и грубо приказал:
– Возьмите эту стерву, ребята. Заприте в соседнем сарае.
7
…Темнело. Сквозь щели в двери уже не пробивался солнечный свет. Воздух становился прохладнее – как-никак, шел уже сентябрь… Забившись в самый угол, сидя на охапке прелой соломы, я наблюдала, как угасает день. Влажный сумеречный воздух казался голубым, со двора ветер доносил запахи подгоревшей каши.
Внутренне я вся была напряжена. Усталость и страх давно бы сломили меня, если бы не этот странный внутренний стержень, заставлявший меня высоко держать голову. Я не могла ни уснуть, ни забыться. Я слишком хорошо помнила слова того негодяя, его обещание вернуться после ужина, и слишком хорошо знала, что грязная солдатня вернее всего исполняет именно эти обещания.
Когда они приходили, они уже были пьяны. Можно представить, до какой кондиции они довели себя сейчас. Я уже раскаивалась, что так неистово набросилась на Мьетту, довела ее до ужаса. Она, конечно, большая мерзавка, но лучше бы она молчала и не поднимала крик. Тогда солдаты, может быть, оставили бы нас в покое.
Силы у меня были на пределе. Больше всего на свете мне хотелось уткнуться лицом в колени и расплакаться – громко, отчаянно, чтобы ощутить облегчение. Разве можно все время подавлять и скрывать тревогу и ужас, терзающие меня? От этого можно сойти с ума, помешаться!
Шум раздался возле двери, скрипнул замок. Словно какая-то пружина подбросила меня – так быстро я вскочила на ноги, лихорадочным взглядом следя за дверью.
– Вижу, ты дожидалась нас, шлюха!
На пороге стояли Жосслен и двое солдат, которые раньше явились на крики Мьетты. Не было только четвертого, совсем молодого юноши, – уж не знаю, почему; может быть, ему было стыдно. Вид у всех троих был отвратительный: мундиры нараспашку, рубашки грязные, ремни полураспущены… И этот противный запах пота, дешевого вина и давно не мытого тела!
– Что вам надо? – процедила я сквозь зубы, не скрывая своего отвращения.
– Чтобы ты стала чуть-чуть полюбезнее, стерва!
В несколько шагов Жосслен преодолел разделявшее нас пространство и, схватив горячими руками меня за плечи, рванул к себе так неистово, что у меня на мгновение потемнело в глазах. Невыносимо противные губы прилипли к моему рту, отвратительные грязные руки шарили по телу. Дурнота прихлынула к моему горлу, меня вот-вот должно было стошнить. Нет ничего на свете, что было бы хуже этого, ничего… От ужаса, гнева и брезгливости у меня помутился рассудок, а этот кошмар все не кончался, и тяжелые запахи пота и табака душили меня. Изо всех сил я вцепилась ногтями в эту мерзкую физиономию, прижимавшуюся ко мне все сильнее. Я слышала смех солдат и почти физически ощущала, как мои ногти оставляют на коже этого негодяя кровавые борозды. Он резко оттолкнул меня, лицо его было перекошено от бешенства.
– Мерзкий индюк, мужик, деревенщина! – закричала я так пронзительно, что у меня самой зазвенело в ушах.
– Ах, вот ты как, сука?!
Мне было ясно, что мне придется поплатиться за то, что я – посмела сделать. Я оказалась еще и виновата. Ко мне приставали, и теперь я сука только потому, что защищалась!
– Мы тебе сейчас устроим!
Он осыпал меня такими грязными нецензурными ругательствами, каких я даже раньше не слыхивала.
– Похоже, тебя только трое и могут урезонить! Эй, Поль, Жан Луи! Давайте сюда, будем действовать по очереди!
Я забилась в самый угол, но за мной никто не пошел, никто не попытался удержать, на меня попросту не обращали внимания. Все трое прекрасно понимали, что я убежать не могу, что я всегда буду под рукой.
– Ну, идите же! Поможете мне. Эта дрянь способна кому угодно глаза выцарапать.
Поль и Жан Луи, потоптавшись, поспешили на его зов. Меня словно окатила ледяная волна. Я прекрасно понимала, что со мной будет; ненависть, отвращение и ужас охватили меня.
Все это было как в кошмарном сне. Страх так парализовал меня, что я даже не способна была сопротивляться. Железные пальцы обхватили мои запястья, опрокинули на солому, прижали к земле; потом те же руки обхватили мои лодыжки и, как я ни старалась держать колени вместе, легко разомкнули мои ноги. Я оказалась в положении распятого, пригвожденного к земле грязными руками солдатни. Я не слышала уже ни хохота, ни сальных насмешек, я чувствовала только, как эти мерзавцы, путаясь в застежках, срывают с меня одежду, добираясь до нижнего белья. От ужаса спазмы сжали мне горло; меня стошнило, и я на миг потеряла сознание.
Увесистая пощечина привела меня в чувство. Я видела, как Жосслен, склонившись надо мной, самым бесстыдным жестом расстегивает свои кюлоты. Его мерзкая морда рыжего кабана показалась мне в это мгновение воплощением всего безобразия самого Сатаны.
– Что здесь происходит, черт бы вас побрал?!
Как в тумане, я увидела вошедшего в сарай незнакомого мне синего. Это был здоровенный парень, косая сажень в плечах, и кулаки у него были такие, что, казалось, ими он может оглушить быка.
– На карауле никого нет, в кордегардии тоже! Вы что, все продались белым? Я пошлю вас на гауптвахту, ублюдки!
Руки, державшие меня, разжались. Потрясенная, я лишь машинально оправила платье, не веря, что еще живу. Этот здоровяк, вероятно, был унтер-офицером и командовал мерзавцами, которые хотели меня изнасиловать. О, наверное, есть Бог на свете, если он пришел сюда.
– Валяйте, сержант, ругайте нас, – хрипло ответил Жосслен, подымаясь. – Да только вы прервали чудесную забаву. Желаете присоединиться? У этой девчонки все на месте, и кожа прямо как лепесток.
– Проваливай отсюда на пост! – обрушился на него сержант. – Убирайтесь все, иначе я напишу на вас рапорт капитану!
Солдаты побрели к выходу. Было видно, что ничего, кроме ненависти, они сейчас к сержанту не испытывают. Обернувшись, Жосслен хрипло и едко произнес:
– Когда закончите, сержант, уж потрудитесь нас позвать!
– Ты договоришься когда-нибудь до трибунала, идиот! Ко мне вернулись чувства и способность соображать.
Этот сержант так неистово орал на своих подчиненных, называл их ублюдками и осыпал такой бранью, что каждое его ругательство действовало на меня словно бальзам. У меня самой на языке вертелось столько ругательств, что я насилу сдерживалась, – не потому что боялась обидеть своих мучителей, а потому что горло мне до сих пор сжимали спазмы. Адский кошмар закончился; нужно было время, чтобы в это поверить.
