Текст книги "Край вечных туманов"
Автор книги: Роксана Гедеон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Я промолчала, досадуя, что она догадалась о наших отношениях. С тех пор как в Шато-Гонтье вернулся отец, Лескюр уехал и больше не появлялся. Я не видела его тринадцать дней. А у этой графини, очевидно, очень наметанный глаз, раз она поняла то, о чем даже отец не подозревает.
Наступило вынужденное молчание. Сумерки сгущались, и выстрелы затихали. Слышно было, как противники начинают обмениваться обычными для такой ситуации любезностями.
– Эй, вы, белые сволочи, сдавайтесь! Это говорю я, революционный комиссар, Вестерман!
– Ты Сатана, а не комиссар, и мы изжарим тебя живьем, если поймаем!
Мне стало не по себе от пристального взгляда графини.
– Какие у вас глаза? – неожиданно спросила она. – Черные?
– Да, – сказала я изумленно.
– А, я так и знала!
Все эти замечания заставляли меня недоумевать.
– Откуда же вы это знали? – спросила я почти враждебно. – У меня необычный цвет глаз, блондинки обычно синеглазые.
– Не обращайте внимания. Я иногда сама не знаю, что говорю.
Я насторожилась еще больше. Как она сказала это: «А, я так и знала!» Кажется, это вырвалось у нее невольно, она даже пожалела о своей несдержанности. Может быть, она что-то подозревает? Или видела меня когда-нибудь с Клавьером?
Если это так, то пусть успокоится. Между мной и Клавьером все кончено, я никогда не прощу ему этой двойной игры, стрельбы на два фронта. Эта Флора де Кризанж может забирать его себе и любить его, сколько заблагорассудится.
– Смотрите-ка, – проговорила графиня, – это, кажется, ваше?
Она протянула мне на ладони крошечную серебряную булавку с жемчужной головкой. Я взглянула повнимательнее.
– Да, это моя булавка, – сказала я удивленно, – я закалывала ею шейную косынку… Но где вы нашли ее?
– У окна в галерее, – кротко отвечала графиня.
Я взяла булавку, машинально поместила ее туда, где она должна быть… И тут внутри у меня все похолодело. Я ясно вспомнила, что булавка эта пропала у меня как раз после того, как я перерывала бумаги в комнате графини. Да, именно тогда я обнаружила ее отсутствие. Но не знала, куда она делась… Стало быть, я обронила ее у графини?
Я бросила на Флору безумный взгляд. Она лжет! Она нашла булавку у себя в комнате, в шкафу или возле камина, но не признается, что ей известно о моем посещении! А я, как последняя дура, призналась, что булавка принадлежит мне.
Щеки у меня запылали от стыда и гнева. Я кусала губы, сожалея, что не могу убежать от графини в самый далекий угол Шато-Гонтье. Она смеется надо мной и вправе презирать меня! Ах, не говорил ли мне голос совести удержаться от того низкого обыска?!
– Видите, как хорошо, что я вам ее вернула, – так же любезно продолжала Флора. – Сейчас, во время войны, все эти шпильки и булавки стали ужасной редкостью. В Париже их уже выпиливают из дерева.
– Благодарю вас, – прошептала я одними губами.
Интуиция глухо говорила мне, что, хотя голос графини звучит мягко, на самом деле она следит за мной очень пристально и враждебно, с насмешкой и яростью, словно пытаясь до конца что-то выяснить.
Сама война пришла мне на помощь. Мощный грохот потряс башню, казалось, задрожали даже стены, много раз иссеченные ядрами – каменными в четырнадцатом и чугунными в восемнадцатом столетии. От страха я вжалась в кресло, зажав уши пальцами и не понимая, что происходит.
Проснулись Жанно и Аврора. Я бросилась к ним, обняла, уговаривая их не плакать и уверяя, что ничего страшного не случилось. По правде говоря, я сама не знала, что это был за взрыв. Испуганный Шарло прижался лицом к моему плечу, и я тоже привлекла его к себе, пытаясь успокоить.
– Мы все умрем, как мой папа во время войны? – пролепетал Жанно.
– Ты говоришь глупости. Мы не умрем. Видишь, грохот уже утих?
– И твой дедушка о нас позаботится, – трезво рассудила Аврора. Ей было уже одиннадцать, и она считала своим долгом помогать мне, утешая малышей. – Не хнычь, трусишка! Ты же сам говорил, что ты солдат.
– Хорошо бы узнать, что случилось, – проворчала Маргарита.
Я с горечью думала, какое ужасное получается детство у этих детей. Когда мне было шесть лет, я жила в нищете, но все же вокруг меня не свистели ядра и не гремели выстрелы. А эти малыши чуть ли не с пеленок приучаются к войне.
Дверь со скрипом распахнулась, и на пороге выросла мощная фигура Большого Пьера с факелом в руках. Мрачно и глухо прозвучал его голос:
– Синим удалось подвести мину под башню. Взрыв проломил стену нижнего этажа, и теперь нам придется оставить замок, чтобы собраться для защиты башни.
7
Все три этажа были превращены в поле предполагаемого боя. Восемьдесят три человека, составлявшие отряд моего отца, пользуясь передышкой, которую принесла темнота, занимались укреплением и подготовкой башни к сражению. Мы молча сидели в углу на соломе, наблюдая, как носятся по каменным залам фигуры мятежных крестьян, освещенные вспышками дымных факелов. От копоти и жары было трудно дышать.
Всеми работами руководил сам принц.
Быстро забаррикадировали два нижних этажа, обезопасили входы, устроили в нишах бойницы, заложили двери брусьями, вбив их в пол деревянным молотком. Лишь подходы к винтовым лестницам, соединяющим все ярусы башни, пришлось оставить свободными для удобства передвижения.
– Мадам, – сказала Мьетта, наклоняясь надо мной, – принц зовет вас к себе. Поторопитесь, пока еще библиотека свободна.
Я встала, ощущая, как от недоброго предчувствия у меня сжимается сердце.
– Его сиятельство просит, чтобы вы привели с собой сына. Я молча взяла за руку Жанно и направилась к выходу. На пороге библиотеки я остановилась в нерешительности.
Жанно, сонный и слегка испуганный, прижался щекой к моей руке.
– Мама, зачем нас позвал дед? – прошептал он, глядя на меня огромными синими глазами, которые в полумраке казались почти темными.
Отец, тяжело опираясь на трость, жег в камине бумаги. Услышав голос Жанно, он обернулся, и я поразилась – настолько мрачным и серьезным было его лицо.
– Сюзанна, посмотрите сюда.
Тяжело хромая – раненое колено никак не хотело заживать, – он подошел к книжным полкам.
– Смотрите внимательно.
Под его руками одна из полок повернулась вокруг своей оси, открывая моему взгляду железную дверцу какого-то шкафа, плотно пригнанную к стене.
– Что это?
Отец открыл дверцу, показал мне тяжелую кованую шкатулку, в которой было полно бумаг.
– Здесь документы и грамота, дающие право Жанно носить имя де ла Тремуйлей и признающие его законным наследником. Что бы ни случилось, как бы ни повернулись события, вы вернетесь сюда когда-нибудь и отдадите Жану то, что ему принадлежит. Сюзанна, вы обещаете?
– О да, конечно!
Я невольно почувствовала облегчение.
– Значит, – спросила я с надеждой, – вы позвали меня только затем, чтобы показать тайник?
– Нет.
Меня снова бросило в дрожь. Я почему-то была уверена, что этот разговор причинит мне боль. Инстинктивно пытаясь защититься от этой боли, я бы предпочла ни о чем не говорить.
– Дорогая моя, пришло время, когда нам надо расстаться.
Его голос прозвучал как-то странно – мягко, почти ласково. Я знала отца тринадцать лет, но он ни разу не говорил со мной таким тоном.
– Расстаться? – переспросила я, пытаясь скрыть невольный ужас, чтобы не испугать Жанно.
– Да. Полагаю, уже через час вас не будет в Шато-Гонтье. Я позвал вас, чтобы поговорить в последний раз.
– В последний раз?!
Глазами, полными страха, я смотрела на отца, и в моем взгляде были десятки вопросов. Почему я уйду из Шато-Гонтье? Как? Куда? Почему через час? И почему, наконец, этот разговор – последний?
Отец говорил медленно и тихо, четко произнося каждое слово, но ничего не подчеркивая, как и подобает аристократу:
– Я не хочу вас пугать, дорогая моя, но и не могу скрывать от вас правду. Вы всегда проявляли мужество, и вы сможете правильно понять меня. Сюзанна, я долго и честно сражался за Бога и короля. Пришло время умереть за них.
– Но почему? – прошептала я пересохшими губами.
– Мина проделала брешь в стене. Но даже не это главная причина. Шато-Гонтье с самого начала осады был обречен, мина только ускорила эту кончину.
– Кончину Шато-Гонтье. Но вы?! Вы можете уйти. Совершенно необязательно оставаться здесь, если все потеряно…
– Я не брошу этот замок. Я не отдам ни одной пяди этой крепости даром. И все мои люди последуют моему примеру.
– Я не понимаю вас. Выйдя из окружения, вы сможете снова собрать тысячи крестьян и снова продолжать борьбу…
– Нет. Это возможно лишь в том случае, если мы отстоим Шато-Гонтье. Но такого быть не может. Стало быть, если говорить честно, то, по всей видимости, выхода отсюда нет.
У меня больше не было слов. Когда голос отца звучал так спокойно и вместе с тем непреклонно, можно было не утруждать себя уговорами. Ничто не заставит его изменить решение. Иногда он становился человеком, сделанным из железа.
– Неужели вы будете так безрассудны? – прошептала я. Это единственное, что я смогла сказать.
– Послушайте меня, Сюзанна.
Он тяжело опустился в кресло. Раненое плечо и поврежденное колено доставляли ему немало страданий. Когда-то белокурые волосы стали совершенно серебряными, на потемневшем от пороха и дыма лице четче выступили морщины. Но одежда отца была почти безупречна. Помнится, в таком же наряде он сидел в своем кабинете в Париже и просматривал военные депеши…
Сердце у меня сжалось так, что больно стало дышать. Пожалуй, от страха и боли я была на грани истерики. Мне хотелось закричать от ужаса. Как он может говорить так просто о своей гибели?! Это просто кошмар!
– Вашей служанке я уже отдал те платья, которые вы наденете. Вы переоденетесь крестьянками – так легче будет уйти. Пойдете в Онский лес, и Большой Пьер проводит вас. Там, в подземном поселке Рю-де-Бо вы будете ждать Лескюра.
– Лескюра? – переспросила я почти тупо.
– Да. Он не попал в кружение, у него отряд из девяти тысяч человек. И он сумеет позаботиться о вас вместо меня.
Меня словно хлестнули кнутом. Вцепившись в руку отца, я почти закричала, захлебываясь от волнения:
– Но почему, почему вы так упрямы и безжалостны?! Я ваша дочь. Ради Бога, не отталкивайте меня, не бросайте одну! Живите хотя бы для своего внука, если я вам безразлична… Ради чего вы хотите умереть – ради химеры, дела, давно проигранного?
– Ради Марии Антуанетты, которая томится в тюрьме и подвергается издевательствам со стороны взбесившихся палачей; ради Франции, чьи традиции и культура втаптываются в грязь; ради нашего сословия, которое имеет понятие о чести и благородстве, наконец, ради вас самой и ваших детей.
Чуть помолчав, он закончил более тихо и спокойно:
– Вы мне не безразличны. Я люблю вас. И именно поэтому я должен бороться до конца.
– Вы уверены, что поступаете правильно?
– Исполнять свой долг – это всегда правильно, Сюзанна. Давайте хорошо осознаем то, что каждый из нас должен сделать, и смиримся с этим.
– Вы осознали то, что должны погибнуть. А я?
Слезы дрожали на ресницах, я насилу сдерживала рыдания, подступавшие к горлу.
– Да что же я должна осознать?
Не пытаясь меня утешить и зная, что это вряд ли возможно, отец мягко взял меня за руку.
– Дорогая моя, вы – единственная опора для вашего ребенка, а он – единственный наследник де Тальмонов. Ваша задача – любить его и воспитать как настоящего аристократа, так, чтобы мне не было за него стыдно.
– О! – только и смогла прошептать я сквозь слезы.
В моей голове не укладывалось, как можно в такую минуту думать о каких-то наследниках и родах. Это безумие! Я могла жить только нынешней, реальной минутой…
– Я. люблю Жанно больше жизни, вы знаете, отец. Не стоит даже говорить об этом…
– Стало быть, мы оба достойно выполним свою задачу.
Он с трудом поднялся, давая понять, что на разговор со мной у него больше нет времени, и подошел к Жанно.
– Жан, мне угодно поговорить с вами.
Спазмы не давали мне говорить, и я лишь молча, созерцала и слушала весь этот разговор. Жанно встал, обеспокоенно поглядывая то на меня, то на принца.
– Мы с мамой должны будем уйти, да, сударь?
– Да. Хорошо, что вы это поняли, Жан. Вам только шесть лет, но мне кажется, вы запомните то, что я скажу вам.
– Да, сударь, – с готовностью произнес Жанно, слушая все это не по-детски серьезно.
– Жан, знаете ли вы о том, что вы – принц?
– Да. Мама всегда говорит мне об этом.
– Слушайтесь ее, Жан. Ваша мать – настоящая аристократка, она подаст вам хороший пример. И все же она женщина, а женщинам обычно прощается многое из того, за что мужчина навек был бы покрыт позором. На вас, когда вы вырастете, будет лежать куда большая ответственность, чем на вашей матери. Женщинам позволяются слабости, мужчинам – никогда, а принцам в особенности. Знаете ли вы, что такое быть принцем?
– Ну, это воевать… воевать за короля. Как вы, сударь.
– Правильно. Помните, что сам титул принца еще не добавляет вам достоинства. Вы не заслужили его, а получили по наследству. И свою истинную ценность этот титул приобретет лишь тогда, когда вы его оправдаете и докажете свое право на него. Доказательством могут быть ваша смелость и мужество, Жан. Для вас должен быть только один государь – король и только один закон – аристократическая честь. Длинная вереница предков будет следить за вами… Я уверен, что вы оправдаете их ожидания.
– Я стану солдатом, сударь, – сказал Жанно.
– Хорошо. Вы поняли мои слова верно. Значит, мне больше нечего сказать вам.
Он расстегнул рубашку на груди, снял крест на золотой цепочке и повесил его на шею Жанно.
– Эта реликвия – ваша по праву, Жан. Я полагал, что она уйдет в могилу вместе со мной, ибо не мог передать ее вашей матери. Знаете, у женщин бывают разные платья, и Сюзанна не стала бы носить ее постоянно. А вы, я полагаю, станете.
– Отец, отец, зачем вы это делаете? Вы еще живы, этот крест пока принадлежит вам! – воскликнула я сквозь слезы.
– Потрудитесь проследить, чтобы он никогда не снимал его, – отвечал отец, сурово глядя на меня. – Эту реликвию носили все мужчины нашего рода, начиная с Жоржа де ла Тремуйля.
Он поцеловал Жанно в лоб, сдержанно, почти сухо обнял меня. О, я знала, что у отца, как и у меня, внутри все кипит от отчаяния. Но он не хотел, чтобы Жанно это видел.
– Моя дорогая, мы вряд ли еще увидимся, – тихо произнес отец. – Патронов у нас мало, а когда закончится порох, начнется рукопашная, поэтому у нас нет шансов выйти отсюда победителями. Таким образом, я стою на пороге смерти. Простите мне, если я когда-либо причинил вам зло.
– О Боже! – вскричала я, чувствуя, как истерические рыдания подступают к горлу.
– Ну, ступайте. Вам нужно торопиться, а я уже сказал все, что хотел.
Он легко подтолкнул нас к выходу.
Держа за руку Жанно, я вышла в полутемный коридор, освещенный факелами, и в это мгновение почти физически ощутила, как рвется последняя нить, связывавшая меня с прошлым.
– Мы увидим еще когда-нибудь деда, мама? – спросил Жанно.
Я взглянула на малыша полными слез глазами.
– Конечно, мой ангел. Как же может быть иначе?
И мальчик поверил моим словам, как верил всегда.
8
Почти бегом мы спустились по лестнице, очутившись, таким образом, на первом этаже башни. Я отпустила руку Жанно и, шагнув вперед, попыталась на ощупь вставить ключ в замок. Железная дверь была толстая, пятнадцатидюймовая.
– Да посвети же мне, Мьетта, не стой как колода!
Мне некогда было думать о церемониях, я говорила почти грубо. Девушка медленно, явно не торопясь, подошла поближе и нехотя поднесла свечу к замку. Я быстро вставила ключ; дверь поддалась легче, чем можно было ожидать. Обернувшись, я позвала остальных, и уже было ступила на каменную лестницу, как Большой Пьер вежливо, но непреклонно оттеснил меня.
– Простите, ваше сиятельство, первым пойду я.
Он взял у Мьетты свечку и спустился вниз. Я видела только колеблющееся пламя свечи где-то внизу. Испугавшись за детей, я крикнула:
– Остановитесь, Пьер, надо подождать остальных!
Огонек свечи послушно замер.
– Давайте я помогу вам, Жанно, будьте хорошим мальчиком, дайте мне руку, – услышала я ласковый голос Флоры де Кризанж.
Мой сын сердито вырвался.
– Я и сам могу спуститься, пустите меня!
– Но ведь ты еще совсем малыш, вдруг ты оступишься и упадешь? – уговаривала его графиня.
– Я вовсе не малыш, и дед всегда говорил, что я уже взрослый мальчик. А он ведь знает больше, чем вы!
Я почувствовала в голосе сына возмущение и гнев. Разговор прервался, и я услышала торопливые шаги.
– Жанно! – крикнула я.
– Я здесь, мама.
Голос сына звучал совсем близко, я уже отчетливо видела его белую рубашку. Он почти бежал.
– Осторожнее, Жанно! – крикнула я, чувствуя одновременно страх и гордость.
Теплые руки сына обхватили меня за шею, я крепко обняла его, облегченно вздыхая.
Флора де Кризанж любезно пояснила:
– Я говорила ему, чтобы он дал мне руку. Он у вас очень упрямый мальчик!
– Да, он может позаботиться о себе, – ответила я сдержанно. – Благодарю вас, мадам.
Высоко надо мной раздался звонкий голос Брике:
– Все, ваше сиятельство! Можно идти, я закрыл дверь.
– А где Маргарита, дети? Они вошли?
– Вошли, – проворчала горничная. – Шарло и Аврора со мной.
– И я тоже здесь, хоть вы про меня и не спрашиваете, – недовольно заметила Мьетта.
Я пошла вперед, не обращая внимания на ее недовольство. Жанно, еще недавно отвергнувший помощь графини де Кризанж, теперь послушно взялся рукой за пояс моего платья. Я была одета как бретонка: белый лиф, бумазейная юбка, суконный черный корсаж, на ногах – грубые кожаные башмаки.
Подземный ход из замка, скрывавшийся за железной дверью, выводил в естественную глубокую расщелину, которая одним концом упиралась в овраг, а другим – в опушку леса. Потайной выход даже не надо было замаскировывать, расщелина заросла такой непроницаемо густой зеленью и колючим кустарником, что незаметно проскользнуть в лес не составляло никакого труда.
Свежий воздух ошеломил нас. Мы так долго были в душной дымной атмосфере, пропахшей смолой и порохом, что глоток лесного воздуха заставил нас на мгновение остановиться. Было новолуние. Узкий серп луны неярким светом освещал лесную опушку. За деревьями замка не было видно, но частые приглушенные звуки выстрелов доносились и сюда. Шато-Гонтье сражался…
Я тряхнула головой, пытаясь прогнать тягостное чувство, вызванное воспоминанием о разговоре с отцом.
– Мне страшно, – прошептала Аврора.
Я привлекла ее к себе, погладила волосы.
– Успокойся. Мы уже в безопасности.
– Они нас не догонят?
– Нет.
– Но этот лес – он такой ужасный. Я никогда не бывала ночью в лесу.
– Бывала, – заверила я ее, вспомнив ее прошлое. – И, кроме того, с нами Пьер. Ну, скажи на милость, кто может напасть на нас, если с нами такой охранник?
Брике, как призрак, возник из темноты.
– Идемте, ваше сиятельство. Остальные уже далеко.
Я оглянулась, не отстал ли Шарло. Он смирно шел рядом с Маргаритой. Вот поистине ребенок, от которого никогда не бывает неприятностей… Он никогда не жалуется и не шалит, он даже разговаривает мало. Всегда о чем-то размышляет. Наверняка он станет ученым или аббатом.
– Хоть бы спели что-нибудь! – в сердцах сказала Маргарита.
– В ушах звенит от тишины.
– Петь нельзя, нас могут услышать.
– Э-э, какие еще дураки, кроме нас, бродят ночью по зарослям!
Аврора, словно чтобы преодолеть страх, едва слышно запела древнюю песню на бретонском наречии:
От пены влажный берег мой морской,
И синевы озер с их гладью тихой,
Очаг мой дымный, дом родимый мой,
И поле с медоносною гречихой…
Жанно, не зная слов, попытался присоединиться, и тогда Пьер грозно прикрикнул:
– Молчите, если не хотите попасть в руки синих!
Сам он шел молча, угрюмый и вооруженный до зубов.
– Почему вы так преданы принцу и так ненавидите синих? – спросила графиня де Кризанж.
Он ответил, по своему обыкновению, мрачно и глухо:
– Синие пришли на нашу землю, чтобы жечь посевы и отбирать скот. Они убили наших священников, они заставили женщин и детей босиком убегать в лес, когда еще пела зимняя малиновка. В Динане республика гильотинировала моих отца и мать и мою сестру Марту, а было ей всего шестнадцать лет. Наша война – это честная война; мы должны защищаться.
Пока мы пробирались через кустарник, я до крови поцарапала руки о колючки и изодрала крестьянскую юбку.
Целую ночь мы шли и шли через Пертрский лес, то пробираясь сквозь заросли, то освещенные серебристым светом луны, лившимся на опушки. Из Шато-Гонтье мы захватили только корзину с провизией – хлеб, вино и сыр. Да еще немного вареного риса. У Флоры де Кризанж был пистолет, а у меня в потайном кармане – тысяча ливров бумажными ассигнациями.
На рассвете, когда небо стало немного светлеть, дети совершенно выбились из сил. Тогда Большой Пьер указал в ту сторону, где лес был не такой густой и деревья росли как будто реже.
– Там – конец Пертра. До утра мы еще успеем пройти деревню и войти в Онский лес.
Онский лес! Эти слова словно прибавили всем сил. Этот лес был конечным пунктом нашего путешествия. Там, в поселке мятежников Рю-де-Бо, рано или поздно должен появиться Лескюр и взять нас с собой, чтобы увезти в безопасное место, – например, за Луару, где синие нас не достанут.
Деревня, вернее, хутор Сент-Уэн-Туа был в нынешнее утро ничейным. Позавчера тут были республиканцы, сожгли два дома и гильотинировали нескольких жителей – так получилось, что через хутор провозили гильотину. Зачитав приказ комиссара Конвента Ребеля об объявлении некоторых мятежников вне закона, синий отряд двинулся дальше, вероятно, к Витре, где были сосредоточены значительные силы белых.
Все это я узнала от пожилой крестьянки, продавшей мне немного молока для детей. Хотя в целом настроение жителей здесь было вполне роялистским, мы опасались оставаться тут дольше, чем на несколько минут. Наш странный отряд, предводительствуемый Большим Пьером, в котором любой бы угадал вандейца, привлекал внимание. Мы двинулись дальше не задерживаясь.
Только к полудню, когда солнце стояло в зените, и жара даже в лесу стала невыносимой, мы добрели до Рю-де-Бо. Это была обыкновенная опушка, заросшая по краям можжевельником и кустами малины. Но Большой Пьер с серьезным видом подошел к подножию старого мощного дуба, сильно потянул торчавшую из земли корягу, и, к нашему удивлению, коряга потянула за собой целую плиту, замаскированную слоем дерна. Никто бы не смог догадаться, что под корягой – нора. Я знала об этих вандейских штучках, но на деле все было придумано так ловко, что оставалось лишь изумляться.
– Они очень сообразительны, эти крестьяне! – заметила графиня де Кризанж с улыбкой.
Даже сейчас, в простом крестьянском платье, она не потеряла привлекательности, а грубая ткань, казалось, лишь подчеркивала достоинства ее сложения. За все время пути она не жаловалась и мало разговаривала. Было похоже, что она сосредоточенно думает над чем-то важным и неприятным, иногда в ее взгляде на меня очень отчетливо мелькала враждебность, и тогда мне становилось почти страшно. Я бы хотела поскорее расстаться с этой женщиной.
– За Бога и короля! – прокричал Большой Пьер, наклоняясь над норой.
В темной дыре показалась настороженная физиономия крестьянина, коротконосого и курчавого.
– Белые? – спросил он на бретонском наречии.
– Да. Мы пришли с миром. Примите нас.
– Вы от нашего сеньора Шато-Гонтье?
– Конечно, – сказала я. – Я его дочь.
– Честь имею кланяться вам, ваше сиятельство.
Первым нырнул в дыру Большой Пьер, чтобы убедиться, что там все в порядке и нет никакого подвоха. Из темноты донесся его голос, сообщающий, что все спокойно, и тогда одного за другим мы спустили туда детей. За ними скользнула Мьетта, потом я и графиня де Кризанж. Маргарите спуск доставил больше всего неудобств. Последним вошел Брике, крайне заинтересованный подобным убежищем, но явно не желающий провести под землей слишком много времени.
Рю-де-Бо, почему-то носивший громкое название поселка, был обыкновенной землянкой, огромной и прохладной. Узкий прорытый в земляной толще коридор уводил неведомо куда – наверное, это было придумано на случай бегства. В закрытом пространстве не было никакой мебели, и люди спали на грубых тюфяках, набитых соломой и положенных прямо на неровный пол. Воздух проникал сюда сквозь невидимые отверстия, но свечи зажигались лишь для того, чтобы не заблудиться впотьмах. Здесь было довольно просторно, хотя, кроме нас, тут пребывало еще человек двадцать. Это были крестьяне, бежавшие из деревень: тринадцать мужчин и несколько женщин. Некоторые из них кормили грудью младенцев. Вид у всех был изможденный, но мужчины держались уверенно. У них было много оружия и пороха; они поджидали в засаде малочисленные синие отряды и безжалостно расправлялись с ними. На счету их побед была перехваченная телега с гильотиной, которую везли в Доль, и четверо ее охранников, несколько республиканских курьеров, перевозивших депеши, и семь человек синих солдат, оставшихся в живых после боя с вандейским начальником Куртилье Батардом и намеревавшихся соединиться с гарнизоном Шатонефа.
Старуха-крестьянка с растрепанными седыми волосами, небрежно прикрытыми грязным чепцом, помогла мне уложить детей на тюфяки. Мальчики, выбившиеся из сил, сразу уснули, а любопытная Аврора продолжала оглядываться по сторонам. Полагая, что мы должны поделиться с людьми, приютившими нас, своими съестными запасами, я рядом с их провизией поставила и нашу корзину. Из еды тут была только ключевая вода, много лука и хлеба, который приходилось рубить на куски топором.
– Через два часа господин маркиз де Лескюр должен быть здесь, – сообщил Большой Пьер.
Уставшая, я прилегла на тюфяк, чувствуя, что мне немного не по себе от присутствия Флоры де Кризанж. Она все время наблюдала за мной, словно хотела что-то выяснить. Мне это совсем не нравилось. Я закрыла глаза и повернулась к ней спиной.
Сон сам пришел ко мне, хотя я и была порядком встревожена. Голова Шарло лежала на плече Авроры, голова Авроры на плече Жанно, а уж Жанно мирно спал на моем плече. Осторожно и нежно гладя его волосы, я подумала о том, что отдала бы все на свете, лишь бы этот ребенок оказался в безопасности. С этой мыслью и с надеждой, что Лескюр скоро появится, я и уснула.
Наступила ночь, а маркиза все не было. В землянке было прохладно и неуютно, а на поверхности тоскливо выли волки – их вой был слышен даже здесь. Это показалось мне недобрым знаком.
– Когда же мы выберемся из этого ада, Господи, царица небесная! – шептала Маргарита, то и дело крестясь.
– Такая ночевка не для моего ревматизма…
Когда забрезжил рассвет, предвещая жаркий и душный августовский день, я стала тревожиться. Оставаться здесь, в землянке, слишком долго было опасно. Край мог быть наводнен синими, и в этом случае нам очень трудно будет продвигаться на юг, к Луаре. Да еще без поддержки Лескюра… Если он так долго не появляется, вероятно, с ним что-то случилось. Что-то его задержало. Иначе бы он уже был здесь; ведь я знала, что он любит меня.
– Хочу есть! – заявила Аврора.
– И я, – подхватил Шарло.
– И я, – сказал Жанно.
Я велела Мьетте накормить детей. Самой мне есть не хотелось. Кроме того, в Рю-де-Бо мы провели почти сутки, и этот подземный мрак ужасно надоел мне. Это нездоровое место, нельзя находиться подолгу в такой темноте и сырости…
– Известно ли вам, где сейчас Лескюр? – спросила я, не выдержав.
Большой Пьер степенно ответил:
– Да уж совсем рядом, наверное, не дальше Эрэзри. Это в двух лье отсюда, а если идти по тайным тропкам, то и ближе.
– Почему же он задерживается?
– Всякие вещи бывают на войне. Я слыхал, в Эрэзри послали гарнизон Лонг-Фэ, так, может быть, эти синие сволочи напали на господина маркиза. Но из этого ничего плохого выйти не может – он разобьет их в два счета.
Большой Пьер говорил по-французски, а не на своем наречии, и я все легко понимала.
– Послушайте, – воскликнула я, охваченная внезапным желанием, – почему бы нам не отправиться в лес Эрэзри и не разыскать Лескюра? Пароль вам известен, место тоже. Мы могли бы оставить детей здесь, в Рю-де-Бо.
– Принц этого не приказывал, – отвечал вандеец.
– Обстоятельства изменились. Принц полагал, что Лескюр появится через два часа после нашего прихода. Мы должны сами искать его. Нам нельзя сидеть здесь, не зная даже, что происходит у нас над головой. Там, на поверхности, может быть, уже все изменилось!
– Я согласна с вами, – вмешалась Флора де Кризанж. – Большой Пьер, вы должны повиноваться дочери вашего сеньора.
Похоже было, что к ее мнению вандеец прислушался охотнее: возможно, потому, что она была старше меня, он считал ее более умной и опытной, чем я. Он неохотно поднялся с земляного пола.
– Мы пойдем с вами, – поспешно сказала графиня, тоже поднимаясь.
Я сама не понимала, как она все это так обернула, чтобы увязаться вместе с нами. Теперь уж не было никакой возможности убедить ее остаться. Кроме того, хотя мне не хотелось находиться рядом с графиней, я еще больше не хотела оставлять ее со своими детьми.
– Идите за мной и не разговаривайте, – приказал вандеец.
Мы выбрались из подземного ада на землю, почти ослепленные алым огнем рассвета. Несмотря на соседство Флоры, я ощущала необыкновенный прилив сил и была готова в поисках Лескюра пройти двадцать лье без передышки.
9
Оглушительно стрекотали сойки, изредка раздавалась гнусавая, но звонкая трель горихвостки. Хотя было около десяти часов утра, воздух становился даже здесь, в лесу, невыносимо душен. Лето 1793 года выдалось как никогда сухим и жарким. Обычно влажные, бретонские леса готовы были вспыхнуть пожарами, болота и озера наполовину пересохли.
Деревья становились все реже, уже была видна просека, залитая слепящим солнечным светом. От ходьбы по лесным зарослям юбка на мне была вся изорвана и запылена. По моим представлениям, мы были уже совсем близко к цели.
– Т-с-с! – вдруг прошипел Большой Пьер, со странным видом прижимая палец к губам.
Я видела, как он вытянул из-за пояса пистолет.
Слух у бретонца всегда тоньше, чем у парижанина. Большой Пьер заподозрил что-то тогда, когда мы еще ни о чем не догадывались. Он сделал повелительный знак рукой, и мы спрятались за его широкую спину. Потом стали продвигаться вперед осторожно, гуськом, один за другим. Бретонец ступал бесшумно, под его ногами не треснула ни одна ветка. Наготове он держал пистолет.
– Вероятно, это синие стоят лагерем, – проговорил он с ненавистью.
Его взгляд был устремлен далеко за просеку, туда, откуда донесся едва слышный шорох. Я только теперь поняла, что вызвало его подозрение. Птицы! Раньше они пели, а теперь умолкли, как бывало всегда, когда поблизости располагался большой отряд людей. А еще, вероятно, Пьер ощутил запах дыма от костра. Или просто, как оборотень, на расстоянии чуял человеческий запах.
