Текст книги "Миры Роджера Желязны. Том 7"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Смуглолицый повернулся и побежал в противоположную от нас сторону. Мерзкая тварь последовала за ним, выворачивая с корнями деревья, сдвигая огромные валуны. Квик бросился вслед за ним, я услышал выстрелы: пули со звоном отскакивали от чешуи.

Смуглый человек повернулся к чудовищу, выставив вперед свое копье. Зверь налетел на него, и раздался громкий скрежет. Вся сцена на мгновение застыла в лунном свете, точно какая-то уродливая статуя: чудовище остановилось, копье вошло в тело врага где-то под головой, а смуглый человек пытался удержать его.

Но вот голова дернулась, и рог вошел в тело человека, отбросив его в сторону. В этот момент чудовище взвыло еще раз – Квик ударил его по голове громадным камнем, – опустилось на землю и застыло. Мы никогда не узнаем – Квик прикончил его, или удар копья оказался смертельным.

Я бросился к смуглому человеку, а несколько мгновений спустя ко мне присоединился задыхающийся Квик. Наш спутник был без сознания, но еще дышал. Его бок был очень влажным.

– О Господи! – воскликнул Квик и, сорвав с себя рубашку, свернул ее и приложил к ране. – Так я и думал! Поблизости нет ни одной больницы…

– Оставьте его. Уходите. Возвращайтесь к своему вертолету. И никому не рассказывайте про это, – услышал я голос, который мне не сразу удалось узнать.

Повернувшись, я увидел спускающуюся по склону Лидию.

– Ты сделал свою работу, – сказала она. – Отвези мальчика домой, Квик.

– Лидия, – воскликнул Квик, – мы не можем вот так взять и уйти!

– Вам больше нечего здесь делать. Уходите!

Я заглянул в сознание смуглого человека – он был жив, но ему оставалось совсем немного.

– Лидия…

– Немедленно!

Она показала рукой на склон, и какая-то сила вынудила нас повиноваться.

– Идем, парень, – вздохнул Квик. – Не надо ничего говорить.

Я пошел за ним. Он был прав: мне нечего было сказать. Я хотел оглянуться, но не смог.

Через некоторое время, когда мы поднялись вверх по склону и проходили сквозь заросли кустарника, мимо деревьев, до нас донеслось далекое пение. Я не различал слов, да и вряд ли понял бы их, поэтому я стал слушать при помощи своего сознания.

– …Деревья и горы, реки и долины, как такое могло случиться? – казалось, услышал я. – Рвите на себе одежду, спрячьтесь, пролейте слезы, рыдайте…

Я… я споткнулся. Мне показалось, что я лежу на земле, положив голову ей на колени, а из моего тела продолжает вытекать кровь.

А потом песня исчезла где-то за деревьями.

Мы быстро шли вперед, сквозь светлеющую ночь.

Глаз Кота

Посвящается Джо Липхорну, Джимми Чи и Тони Хиллерману

ЧАСТЬ I

 
У двери Дома Тьмы
лежит пара рыжих койотов
с перевернутыми головами.
Найенесгани раздвигает их темным посохом
и входит в поисках меня.
С молнией позади,
с молнией впереди,
входит в поисках меня.
С горным хрусталем и говорящим кетаном.
 
 
За порогом, по углам
Дома Тьмы
лежат две рыжие сойки
с перевернутыми головами.
С молнией позади,
с молнией впереди,
он раздвигает их темным посохом
и входит в поисках меня.
 
 
Дальше у очага Дома Тьмы
лежат две ухающие совы
с перевернутыми головами.
Он раздвигает их темным посохом
и входит в поисках меня
с горным хрусталем и кетаном на устах.
 
 
Посреди Дома Тьмы,
где лежат две ушастые совы
с перевернутыми головами.
Найенесгани откидывает их в сторону,
входя в поисках меня,
молния позади,
молния впереди.
Неся горный хрусталь и с говорящим кетаном,
он приходит за мной.
Из сердцевины земли он приходит.
 
 
Дальше…
 

Молитва Преследования Зла

Ночью, близ восточной границы обнесенных стенами рощиц и отлогих лужаек усадьбы, внутри этих стен, вероятно, в четверти мили от самого дома, у небольшой группы деревьев под безлунным небом стоит он, прислушиваясь, совершенно безмолвный.

Влажна почва под его сапогами. Холодный ветер говорит ему, что зима нехотя уступает место весне на севере штата Нью-Йорк. Он протягивает руку и нежно касается темной линии изящной ветки справа от себя. Ощущает зелень почек молодого года, мечтающих о лете под его широкой темной ладонью.

На нем голубая вельветовая рубаха навыпуск, широкий ремень с пряжкой в виде раковины поддерживает на талии джинсы. Тяжелое ожерелье из цветов тыквы – очень старое – висит у него на груди. На шее – изящная нитка бирюзового хейче, на левом запястье – серебряный браслет, усеянный кусочками коралла и бирюзы. Пуговицы на рубашке сделаны из расплющенных десятицентовых монет начала двадцатого века. Длинные волосы повязаны красным лоскутом.

Высокий, несовременный и неуместный, он прислушивается к тому, что можно или нельзя услышать: признакам странной схватки в темном доме. Неважно, как сложится встреча, он, Уильям Черный Конь Сингер, то бишь Певец, проиграет. Но все это ему придется вынести самому – из-за силы, которую он давным-давно привел в движение – чинди, который ходил за ним по пятам в течение многих лет.

Слышен непродолжительный шум со стороны дома, за которым тут же следует громкий грохот. Однако этим дело не кончается. Звуки продолжают раздаваться. Откуда-то из-за стен воет койот.

Он чуть не рассмеялся. Несомненно, собака. Хотя звук больше напоминает другое существо, к которому он снова привык. Конечно же, рядом нет никого из них.

Уильям Черный Конь Сингер. У него есть другие имена, но запоминающим машинам он известен под этим. По этому имени его вызвали.

Звуки внезапно стихают, хотя через короткое время возобновляются. По его оценкам, в этой части мира сейчас около полуночи. Он смотрит на небеса, но Христова кровь не струится по тверди. Лишь птица грома Ини среди юго-западных звезд подготавливает перуны, тучи и дождь, вытягивает хохолок, чтобы пощекотать нос медведя Саса, говоря ему, что время принести на землю новую жизнь – там, рядом с Млечным Путем.

Безмолвие. Внезапно протяжное биение начинает наполнять мир. Все кончилось? Действительно ли все кончилось?

Вновь за резким лаем следует вой.

Некогда он знал многое, да и по-прежнему кое-что знает. Все теперь для него завершилось, кроме ожидания.

Нет. Есть еще одна вещь для заполнения.

Тихо, но с нарастающей силой, он заводит песню.

Первочеловек точно не прыгал от радости по темной преисподней, в которой был сотворен. Он делил ее еще с восемью людьми, и с муравьями, и жуками, а позднее с саранчой и Койотом-Первым Сердитым, Тем-кто-образовался-в-воде, Костлявым Бродягой. Все размножались. Позднее к ним присоединились народы стрекоз, ос и летучих мышей, Паук и Паучиха. Пространство переполнялось и кишело клопами. Последовала борьба.

– Давайте отсюда выбираться, – предложило большинство.

Первочеловек, который был мудрым и могущественным, достал свои сокровища – Белую Раковину, Бирюзу, Мидию, Гагат и Красно-Белый Камень.

Он положил Белую Раковину на востоке и дунул на нее; оттуда поднялось белое башнеподобное облако. Он поместил Бирюзу на юге и дунул на нее; поднялось голубое облако-башня. На западе положил Мидию, и, когда дунул на нее, там поднялось желтое облако-башня. На севере поместил Гагат, и, затронутый его дуновением, он выдал черное башнеподобное облако. Белое и желтое разрастались, встретились наверху и пересеклись. То же сделали голубое и черное. Они стали Ночью и Днем.

Потом он положил Красно-Белый Камень посередине и дунул на него; поднялась многоцветная башня.

Башня на востоке была названа Всеобъемлющим Рассветом, на юге – Всеобъемлющим Голубым Небом, на западе – Всеобъемлющими Сумерками, на севере – Всеобъемлющей Тьмой. Койот посетил их одну за другой, меняя свой цвет, чтобы соответствовать их цвету. По этой причине он известен как Дитя Рассвета, Дитя Голубого Неба, Дитя Сумерек и Дитя Тьмы наряду со всеми остальными именами. В каждом из этих мест возрастала его сила.

В то время как башни четырех стран света были святы и рождали молитвенные обряды, центр являлся источником страданий, зла и болезней. И именно вверх, на эту башню, повели людей Первочеловек и Койот, во второй мир. И конечно же, вместе с ними все зло.

Они сходили на разведку и повстречались с другими. И Первочеловек дрался со многими, побил их всех и забрал их песни силы.

Но здесь также было полно страданий и невзгод – это обнаружил Койот, когда ходил по миру взад-вперед, вверх и вниз. И к Первочеловеку он обратил свою просьбу о том, что им надо отсюда уходить.

Первочеловек создал белый дым и выдул на восток, затем вновь его проглотил. И то же самое сделал во всех направлениях. Это удалило из мира все зло и принесло его обратно людям – туда, откуда оно и пришло. Потом он послал Молнию, как зигзагообразную, так и прямую, на восток, и Радугу, и Солнечный Свет – но ничего не произошло. Он перенес их на юг, запад и север… Мир содрогался, однако не производил силы, чтобы поднять их вверх. Тогда Первочеловек сделал палочку из Гагата, Бирюзы, Мидии и Белой Раковины, а на верхушку поместил Красно-Белый Камень. Она поднялась и вынесла их наверх, в следующий мир.

Здесь они встретили множество змей, Соленых Мужчину и Женщину и Бога Огня. Не надо забывать и о Паучьем Муравье. И свет с тьмой изошли из башен четырех цветов, как и в других мирах.

Но Первочеловек поместил желтую полосу, а потом еще и красно-желтую полосу на востоке, и они приостановили продвижение белого света.

А люди испугались. Соленый Мужчина посоветовал им отправиться на восток, но полосы отодвигались по мере их приближения. Потом они услышали глас, зовущий на юг. Там нашли старика Донтсо по прозвищу Муха-Вестница, и тот поведал им, что сделал Первочеловек. Он сказал, что желтая полоса символизирует появление Людей, а другая – растительность и пыльцу, где красная составляющая указывает на все болезни.

Затем пришли Сова, Лисенок, Волк и Дикий Кот, а с ними Рогатая Гремучая Змея, предложившая Первочеловеку раковину, которую она несла на голове, и обещания подарков в будущем – Белой Раковины, Бирюзы, Мидии и Гагата. Первочеловек принял раковину и ее магию, а затем убрал с неба полосы.

Тогда люди осознали, что Первочеловек зол. Койот подслушал их разговоры и донес Первочеловеку, что они прознали о том, что он остановил свет на востоке, чтобы добыть некое сокровище.

Когда позднее они поставили перед ним этот вопрос, Первочеловек ответил:

– Да. Верно, внуки. Очень верно. Я зол. Однако я употребляю свое зло вам на пользу. Ибо эти подношения помогут всем нам. И я знаю, когда попридержать зло в отношении окружающих меня тварей.

И он продолжил это доказывать, построив знахарский хоган, где поделился с ними своим знанием о добре и зле.

Он вспомнил вечеринку, происшедшую перед тем, как нашел койота.

Облаченный во взятое напрокат великолепие мерцающего, угловатого и жесткого черного вечернего костюма из синтетического волокна от «Плиссе и Гофре», он перенесся в особняк в Арлингтоне. Былые и современные знаменитости заполняли искрящиеся комнаты с высокими потолками. Он решительно являлся былым, но все равно явился, чтобы повидаться с несколькими старыми друзьями, вновь прикоснуться к другой жизни.

Его приветствовала с профессиональным очарованием некая пожилая женщина. Она подошла к нему, обняла и с полминуты говорила с ним вдохновенным голосом диктора новостей, пока какой-то вновь прибывший у него за спиной не вынудил ее сжать его руку, направляя в сторону.

Он с благодарностью отошел и взял с подноса бокал; глядя на лица, кивая некоторым, останавливался, чтобы обменяться парой слов, а между тем пробирался к маленькой комнатке, которую вспомнил по предыдущим визитам.

Войдя в нее, он вздохнул. Ему нравились дерево и железо, камень и грубая штукатурка, книги и спокойные картины, единственное окно с беспрепятственным видом на реку, тихо горящий камин.

– Я знал, что ты найдешь меня здесь, – сказала она, сидя в кресле у очага.

Он улыбнулся:

– Я тоже… единственная комната, построенная во время провала в безвкусице.

Он взял стул, сел рядом с ней, но повернувшись, скорее, к камину. Ее печальное морщинистое лицо с ярко-голубыми глазами, седые волосы, приземистая коренастая фигура не изменились за последнее время. В некоторых отношениях она стала старше, в других – нет. Ему вспомнились столетние Фонтанель и мадам Гримо, почти такие же старые, как и он сам. Однако здесь имела место пропасть иного рода.

– Ты вскоре опять отправишься собирать? – спросила она.

– У них есть все звери, которые им пока нужны. Я уволен.

– Тебе это нравится?

– Как и все остальное.

Она слегка наморщила лоб.

– Никогда не могу разобрать, это у тебя врожденный фатализм, пресыщенность жизнью или поза.

– Я уже тоже не могу.

– Вероятно, ты мучаешься от праздности.

– Она в эти дни такое же исключение, как и дождь. Я существую в некой уединенной культуре.

– В самом деле. Пожалуй, не столь же скверно, как все остальное, – сказала она.

– Скверно? Добро и зло вечно перемешиваются. Это обеспечивает порядок.

– Ничего иного?

– Легко любить присутствующее и желать отсутствующего.

Она протянула руку и сжала его ладонь.

– Сумасшедший индеец. Существуешь ли ты, когда меня здесь нет?

– Не уверен, – ответил он. – Я был привилегированным путешественником. Возможно, я умер, а ни у кого не хватает духа сказать мне об этом. Как дела, Маргарет?

Через некоторое время она ответила:

– Полагаю, я по-прежнему живу в век робости. И идей.

Он поднял бокал и сделал большой глоток.

– …Прокисший, выдохшийся и бесполезный, – сказала она.

Он поднял бокал выше и уставился сквозь него на свет.

– Не так уж плох. Они достали вермут в такое время.

Она хихикнула.

– Философия не меняет людей, верно?

– Не думаю.

– Чем теперь ты намерен заняться?

– Пойти поговорить с остальными. Выпить еще пару стаканов. Возможно, немного потанцевать.

– В смысле, не сегодня вечером.

– Понятно. Думаю, ничем особенным. Мне это не нужно.

– Мужчина вроде тебя долженчем-то заниматься.

– Чем?

– Это ты обязан сказать. Когда боги безмолвствуют, кто-то должен выбирать.

– Боги безмолвствуют, – произнес он, наконец взглянув в ее светлые старые глаза, – а все мои выборы израсходованы.

– Неправда.

Он вновь отвел взгляд.

– Пусть будет так, – сказал он, – как ты поступала прежде.

– Не надо.

– Извини.

Она сняла руку с его ладони. Он допил вино.

– Твой нрав – твоя судьба, – сказала она наконец, – и ты – создание перемен.

– Я живу стратегически.

– Может быть, чересчур.

– Пусть будет так, сударыня. Это не входит в список моих забот. Я достаточно изменился, и я устал.

– Даже это будет продолжаться?

– Похоже на каверзный вопрос. У тебя был свой шанс. Если у меня назначено свидание с глупостью, я на него приду. Не пытайся лечить мои раны, пока не удостоверишься, что они есть.

– Уверена. Тебе придется что-то найти.

– Я не обращаюсь с просьбами.

– …И надеюсь, это скоро произойдет.

– Мне нужно немного прогуляться, – сказал он. – Я еще вернусь.

Она кивнула, и он быстро ушел. Вскоре она тоже вышла.

Позднее в тот вечер его взгляд внезапно стал двигаться вдоль красной полоски на ковре, и, следуя по ней, он оказался рядом с кабиной переноса.

– Какого черта! – воскликнул он.

Он нашел хозяйку, поблагодарил ее и вернулся к транспортному устройству. Ввел координаты и, входя, споткнулся.

Застывший кадр падающего человека.

 
Было время, когда дневной свет
являлся ночным светом.
Черный Бог сидел на моем правом плече.
Время крутилось вокруг меня
лентой Мебиуса, когда я несся
вверх по Горе Тьмы в небе.
И на зверей, на зверей я охотился.
Когда я их звал, они приходили ко мне
из Горы Тьмы.
 

Прошлой ночью шел сухой мелкий снег, но день оказался не по сезону теплым, и большая часть снега растаяла. Небо по-прежнему оставалось чистым, когда солнце зашло за темный гребень горы, и уже холод возвращался в мир верхом на ветре, вздыхавшем среди сосен. Серебристые нити солнечного света выделяли сухожилия столовой горы далеко справа, а ее подошва кружилась в первых серых водоворотах вечера. Он знал, что, по крайней мере, сегодня ночью снегопада не будет и, прежде чем закрыть глаза, можно наблюдать звезды.

Когда он разбил лагерь, следом, прихрамывая, пришел койот; его левая передняя лапа по-прежнему была перевязана. Сегодня ночью, к тому же, нужно позаботиться и об этом.

Он развел костер и приготовил еду; дым от сосны щекотал ноздри. К тому времени когда ужин был готов, день умер, и столовая гора с кряжем стали лишь кусками еще более густой темноты на фоне ночи.

– Твоя последняя бесплатная еда, – сказал он, кидая пайку зверю, лежащему у его ног.

Пока они ели, он вспоминал другие ночи и другие лагеря: длинную цепочку, протянувшуюся через столетие. Только на сей раз не на кого было охотиться, и это некоторым образом его радовало.

Попивая кофе, он размышлял о ста семидесяти годах своего существования: как оно началось здесь, о сказочных странах и адах, через которые он его пронес, и о том, как он вернулся. Слово «дом» при определенных обстоятельствах стало бы больше, нежели иронией. Он отхлебывал обжигающую жидкость из металлической кружки, населяя ночь демонами, большинство из которых теперь проживало в Сан-Диего.

Позднее он охотничьим ножом снял повязку с лапы зверя. Койот тем временем, оставаясь совершенно неподвижным, наблюдал. Когда он срезал затвердевшее вещество, то вспомнил день – несколько недель тому назад, – когда наткнулся на этого несчастного койота, пойманного капканом, со сломанной лапой. Бывали времена, когда он поступил бы по-иному. Но тут освободил бедолагу, принес к себе домой и стал лечить. И даже это – длинный переход в горы Каррисо – было совершено с целью выпустить его на волю на достаточном расстоянии от дома с ночью впереди, чтобы искушать койота возвратиться в собственный мир, а не продолжать эту противоестественную связь.

Он похлопал его по боку.

– Вперед! Беги!

Тот поднялся, его движения все еще выказывали оцепенение; лапу койот неуклюже держал под странным углом. Лишь постепенно он опустил конечность и двинулся вокруг стоянки. Через какое-то время он вошел в круг, освещенный костром, и вышел из него. Койот становился невидимым в течение все более длительных промежутков.

Когда он раскладывал постель, то вздрогнул от какого-то жужжания. Одновременно замигала красная лампочка на небольшой пластмассовой коробочке, висящей на ремне. Он выключил зуммер, но лампочка продолжала мигать. Он пожал плечами и отложил коробочку в сторону, крышкой вниз. Сигнал указывал на поступивший в его далекий дом вызов. У него вошло в привычку носить это устройство поблизости от дома, и он забыл его снять. Однако он никогда не носил более сложную модель и поэтому не был в состоянии ответить на звонок отсюда. Да и зачем, казалось бы. Прошло несколько лет с тех пор, как он получил нечто, что можно считать важным вызовом.

Все же звонок его тревожил, когда он лежал, разглядывая звезды. Прошло долгое время с тех пор, как он вообще получал вызов. Теперь он предпочел бы либо носить дополнительное устройство, либо не брать ничего. Но он был уволен, заслуживающие интереса известия давно не поступали. Это не могло быть по-настоящему важным…

…Он пересекал оранжевую равнину под желтым небом, в котором палило крупное белое солнце. Приближалось оранжевое пирамидальное строение, покрытое паутиной крохотных трещин. Он подошел и поспешно установил метатель. Потом начал ждать, изредка передвигаясь, чтобы обслужить еще один аппарат, который производил непрерывную запись, тогда как щели увеличивались. Время значило для него очень мало. Солнце медленно плыло по небосводу.

Внезапно одна из зигзагообразных линий расширилась, и строение раскрылось. Широкоплечая фигура, покрытая розовой щетиной, вдруг, покачиваясь, поднялась оттуда; неровное отверстие с шерстью по краям находилось в луковицеобразном выступе на верхушке под ослепительно красным поясом из напоминающих самоцветы шишечек.

Он включил метатель, и на существо полетела блестящая сеть. Оно барахталось в ней, но не могло высвободиться. Его движения пришли в соответствие со слабым барабанящим звуком, который мог оказаться сердцебиением. Тут весь мир рухнул и распался, а он бежал, бежал на восток – молодое «я» его «я» – под голубым небом, мимо лебеды и полыни, кустиков жесткой травы и чамисы; овцы едва заметили его перемещение, кроме одной, которая внезапно, покачиваясь, поднялась, вбирая в себя все краски рассвета… А потом все уплыло на темных потоках в те места, где пребывают сновидения, когда ими не пользуются…

Крики птиц и предрассветная тишь: его выбросило на мелководье сна, в некий мир, где время висит на кромке света. Оцепеневшее. Возникающее осознание медленно двигалось над ландшафтами мысли, которые он давным-давно оставил. Или это было вчера?

Он проснулся, понимая, что вызов был важным, занялся утренними делами и убрал все признаки стоянки до того, как солнце полностью взошло. Койота нигде не было видно.

Он зашагал. Прошло много времени, чересчур много для него, чтобы вникнуть глубже в это знамение.

Чувства, однако, совсем другое дело. Он иногда их исследовал, но редко изучал вплотную.

Совершая переход через утро, он рассматривал свой мир. Тот вновь был небольшим, как в начале, хотя относительно, – относительно всех миров, по которым он путешествовал. Он двигался теперь у подножия гор Каррисо в Денете, земле навахо – свыше двадцати пяти тысяч квадратных миль, большая часть по-прежнему пастбище, больше полутора миллионов акров по-прежнему пустыня, – ограниченной четырьмя священными горами: Дебентса на севере, Маунт-Тейлор на юге, Сан-Францисские пики на западе и пик Бланко на востоке; у каждой свои сказания и священные значения. В отличие от множества знакомых вещей, Денета изменялась медленно и все еще была узнаваема в этом, двадцать втором веке в качестве такого места, каким оно было в его детстве. Возвращение сюда после стольких лет напоминало путешествие назад во времени.

Однако существовали различия между этим днем и тем. В данном отношении его клан всегда был небольшим, а теперь он обнаружил, что является последним выжившим его членом. Хотя верно, что человек рождается членом материнского клана, в определенном смысле рождается он также и для отцовского клана. Его отец был из племени таосеньо. Высокий жилистый мужчина, необычайно одаренный следопыт с приличным количеством крови Равнин, пришел жить в Денету, как положено, ходя за стадами своей жены и выращивая ее маис до того дня, когда им овладела некая неугомонность.

Даже при этом его жизнь изменил не недостаток связи с кланом. Любой навахо обладает огромным потенциалом для личных контактов посредством сложной сети племенных взаимоотношений, так что, даже хотя все люди, которых он знал в юности, по всей вероятности, умерли, он мог бы по-прежнему найти повсюду радушный прием. Но он вернулся с англоязычной женой и не сделал этого. Он ощутил мимолетные угрызения совести при этой мысли, хотя после смерти Доры прошло больше трех лет.

Более того. Как говорится, навахо-одиночка, предоставленный самому себе, вдали от своего Народа, уже не навахо. И он некоторым образом ощущал, что это верно, хотя мать, бабка и прабабка были похоронены где-то недалеко от того места, где он сейчас жил. Он понимал, что изменился, существенно изменился за все эти годы. Но изменился и Народ. В то время как край менялся мало, люди утеряли множество мелочей, которые жили в памяти, – мелочей, складывающихся в нечто крупное. Парадоксально, но он, с одной стороны, принадлежал более древней эпохе, чем его современники, а с другой…

Он шагал под чужими солнцами. Он выслеживал диковинных зверей, достойных самого Истребителя Чудовищ. Он узнал пути бледнолицых «воинственных псов» и не чувствовал себя неуютно среди них. После его имени стояли степени – некоторые из них вполне заслуженные. В его голове находилась целая библиотека, твердо удерживаемая в натренированной памяти того, кто изучал песнопения йаталии. Ему хотелось быть одному, кем бы он ни был.

Он перешел на легкий бег, говоря себе, что цель – выгнать из костей холод. Он бежал мимо стен и выступов гранита и песчаника, склонов холмов, с растущими на них соснами и можжевельником. Мертвые юкки с листьями, тронутыми ледком, лежали вдоль тропы, словно выжженные звезды, пригвожденные к земле. Снег сверкал на пиках далеких гор под совершенно ясным небом.

Даже после того как холод оставил его, он не замедлял шаг, извлекая своего рода радость из напряжения сил.

День тянулся медленно. Однако он не прекращал идти до середины утра, а затем остановился для короткого завтрака на склоне холма, с которого открывался вид на узкий длинный каньон, где на сухой траве паслись овцы. Вдалеке поднимался дымок от конусообразного, обмазанного глиной хогана; дверь, там, на востоке, была обращена к нему.

Старик с палкой вышел из-за груды камней, где, наверно, отдыхал, приглядывая за овцами Прихрамывая, он направился по окольной тропе, которая в конце концов свела их.

– Йа ат-ээ, – сказал старик, смотря мимо него.

– Йа ат-ээ.

Он попросил человека разделить с ним трапезу, и они какое-то время ели молча.

Потом он спросил, из какого тот клана – было невежливо спрашивать его имя, – и узнал, что старик из Кроличьего Красноводного Народа. Ему всегда казалось, что легче беседовать со стариками, чем с молодежью, с живущими в глухомани, чем с поселившимися рядом с большими городами.

В конце концов старик спросил о его клане. Когда он ответил, тот замолчал. Нехорошо говорить о мертвых.

– Я – последний, – сказал он наконец, желая, чтобы другой понял – Я долгое время был вдали отсюда.

– Знаю Я знаю историю про Звездного Следопыта. – Налетел порыв ветра, и старик нахлобучил поглубже широкополую черную шляпу, глядя вдоль тропы на север – Что-то преследует тебя.

По-прежнему улыбаясь тому, как старик называл его, не именуя, он повернул голову и взглянул в том направлении Большой шар перекати-поле подпрыгивал и катился вдоль подножия холма.

– Поташник.

– Нет. Нечто более опасное.

Несмотря на солидный возраст, из глубин юности на мгновение в нем поднялся страх чинди. Он вздрогнул от прикосновения ветра.

– Я еще ничего не вижу.

– Ты отсутствовал долгие годы. Ты прошел Путь Врага?

– Нет.

– Вероятно, ты должен пройти.

– Вероятно, пройду. Ты знаешь какого-нибудь хорошего певца Пути Врага?

– Я – певец.

– Наверное, я вскоре снова увижусь с тобой по этому поводу.

– Я слыхал, что Звездный Следопыт был певцом. Давным-давно.

– Да.

– Когда ты придешь снова, мы поговорим об этом подробнее.

– Да.

Старик еще раз взглянул на тропу.

– Между тем, – сказал он, – следуй извилистой тропе.

– Хорошо.

Позднее, когда он шел вдоль слоистого голубого сланца и замерзшей малиновой глины в русле высохшей реки, мимо обнаженных тополей, стоявших по берегам, словно линии переломов на фоне холодного голубого неба, он думал о словах старика и о том, о чем они ему напомнили – о небесных тварях и водяных тварях, о существах облака, тумана, дождя, пыльцы и маиса, которые столь выпукло представлялись его детскому воображению – здесь, во время года, когда змеи и гром еще спали.

Прошло много лет с тех пор, как он рассматривал свои проблемы по старинке. Чинди… Реальный или плод фантазии – какая разница? Нечто злобное гонится за ним по пятам. Да, другой способ смотреть на вещи…

День медленно дополз до полудня и миновал его, прежде чем показался пригорок рядом с домом – высоко стоящая, изваянная ветром скульптура, напоминающая что-то виденное им некогда в одной окруженной водорослями долине под водами чужого океана.

Он опять остановился и доел остатки продуктов. На юго-западе у природы устойчивый нрав, размышлял он, глядя в том направлении. Хотя было верно, что этот край мало изменился, существовали некоторые различия между «тогда» и «сейчас». Вот несколько голубых елей у основания монолита – деревья, которых он не видел в этом районе полтора века назад. Но, значит, за этот промежуток времени климат тоже как-то изменился: зимы становились чуть мягче, наступали позднее, а заканчивались немного раньше, чем когда-то.

Он набил трубку и раскурил ее. Тени, похожие на множество пальцев, медленно вытягивались на западе. Бежать всю дорогу, потом сесть и отдохнуть, когда конец пути уже виден, – похоже, это то, что нужно. Интересно, испугался ли он. Испугался чертова вызова? Возможно. Или ему была нужна последняя, медленно движущаяся картина этого куска жизни до того, как что-то ее изменит? Была одна песня… Не вспоминается.

Когда он почувствовал, что пришло время, он поднялся и зашагал сквозь прохладу и сумерки к большому шестиугольному зданию с дверью на восток – к хогану, который не являлся настоящим хоганом.

К тому времени, когда он достиг окрестностей своего жилища, небо потемнело, а деревья загораживали весь свет, создавая будто бы вечер без звезд над возвышающимся строением из отштукатуренных снаружи бревен. Он побродил вокруг него несколько минут, прежде чем подойти с востока и взобраться на неотесанный настил, который окружал дом. Затем вошел и включил свет. У него было собственное энергоснабжение – на крыше и под землей.

Подойдя к очагу в центре, он настругал несколько лучин и развел огонь. Потом разделся, швырнув джинсы и красно-белую фланелевую рубаху в корзину вместе с остальной одеждой. Пройдя в высокий, но узкий закуток установил таймер на трехминутный СВЧ-душ. Вода в здешних местах не являлась тем, что можно с легкостью тратить. Выйдя из душевой, он натянул рубаху из оленьей кожи, штаны цвета хаки и пару мягких мокасин.

Включив записывающее известия устройство с дисплеем и настроив его на свои основные интересы, он прошел на небольшую, открытую кухню справа и приготовил ужин среди висящих связок чеснока, перца и лука.

Ел он, сидя в низком, обитом мехом кресле, а стены вокруг были увешаны коврами с Двух Серых Холмов и Ганадо вперемешку с фотографиями инопланетных пейзажей в рамках. На дальней стене висела полка с оружием; металлическая платформа метр на метр, огороженная блестящими вертикальными прутьями различной высоты, стояла рядом, а справа – большая консоль с дисплеем. Лампочка, извещающая о послании, по-прежнему мигала.

Закончив трапезу, он повертел в руках устройство на ремне и отложил его в сторону, прошел на кухню и достал пиво.