Текст книги "Фата-Моргана 9 (Фантастические рассказы и повести)"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Андрэ Нортон,Ричард Мэтисон (Матесон),Урсула Кребер Ле Гуин,Пол Уильям Андерсон,Генри Каттнер,Артур Чарльз Кларк,Фредерик Браун,Фриц Ройтер Лейбер,Джек Уильямсон,Кордвейнер Смит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

Она не оборачивалась и не оглядывалась. Не обернулась даже тогда, когда он два раза подряд наступил на страшно скрипящие половицы. Теперь Лоренс не сомневался – она идет во сне.

Распахнулась входная дверь, и Джанин вышла на улицу. Он за ней. От дождя и ветра Лоренс сразу же продрог, но идущая впереди Джанин, похоже, ничего не чувствовала. Ее волосы развевались, прозрачная ночная рубашка трепетала на ветру.

Лоренс вспомнил о заросших бурьяном котлованах и торчащих из земли камнях фундамента на месте конюшен и построек для слуг. Она направлялась как раз туда. Пусть даже он ее испугает, но остановить необходимо.

– Джанин! – окликнул он, силясь перекричать завывания ветра. – Джанин, остановись!

Она услышала, замерла на секунду и уже, должно быть, различила в ночи его приближающуюся фигуру, но в следующее же мгновение ускользнула, и он успел только увидеть мелькнувшую белую рубашку.

– Стой! Подожди! – приказал Лоренс.

– Ты отстал, Родерик, – торжествующе засмеялась она, поймай меня, попробуй. – С быстрого шага Джанин перешла на бег. – Беги! Беги! Беги! – Ему вспомнились слова из ее сна.

Лоренс побежал. Но она бежала быстрее, с удивительной ловкостью и уверенностью огибая опасные ямы. Все дальше и дальше, и все ближе к ручью.

Лоренс понял. И вот уже она перебежала через мостик, очевидно, вспомнив, что текущую воду духи и привидения пересекать не могут.

Ступив на противоположный берег, Джанин ликовала. Теперь уже ничто не может помешать ей, если она захочет спрятаться в лесу, и тогда ищи ее хоть всю ночь. Лоренс промок до последней нитки, наверняка и на ней нет сухого местечка. Можно же запросто схватить воспаление легких.

– Джанин! Подожди меня! – отчаянно крикнул он.

– Отстал, отстал, отстал, – хохотала она. Снова блеснула молния. В ее ослепительном свете Лоренсу показалось, что в глазах у Джанин мелькнуло что-то похожее на узнавание. Рот раскрылся, мокрые волосы прильнули ко лбу, насквозь сырая рубашка плотно облегала тело.

В три прыжка он очутился по ту сторону ручья. Успеть схватить ее во что бы то ни стало, он должен… Лоренс протянул к ней руки, но в этот момент как будто чья-то злая рука поймала его за щиколотку, приподняла и бросила. Падая вперед, он успел взглядом выхватить из темноты полузаросший высокой травой белый угол мраморного надгробия и в свете молнии различил даже буквы, с которых сам же содрал мох:

«ДЖЕМИ…»

Лоб его с налета, со всей силой ударился о мрамор. Когда следующим утром нанятая Лоренсом девушка по имени Триза пришла прибираться, то она застала Джанин сидящей на полу в гостиной во все еще мокрой ночной рубашке. Склонившись над Лоренсом, тело которого она каким-то образом ухитрилась дотащить до дома, Джанин гладила лежащую на коленях окровавленную голову мужа. В потухшем камине валялась полуобгоревшая шахматная доска, а рядом на полу были разбросаны осколки разбитого стакана. Джанин медленно подняла взор на вошедшую в комнату Тризу.

– Он не любил меня. – Голос ее настолько охрип, что Триза едва разобрала слова. – Ему не было до меня никакого дела. Он никогда не любил ни единую женщину, а хотел только одного – убивать и убивать!

Это было последнее связное предложение, которое от нее слышали.

_{Перевод с англ. Н. Савиных}

Ричард Мэтисон

КНИЖНЫЙ ЧЕРВЬ

Проснувшись в то утро, он заговорил по-французски. Никакого предупреждения не было. В четверть седьмого, как и обычно, прозвонил будильник и они с женой заворочались. Высунув из-под одеяла онемевшую во сне руку, Фред нажал на кнопку, и в комнате на некоторое время воцарилась тишина.

Затем Ева отбросила одеяло на середину кровати со своей стороны, он – со своей, и его тощие жилистые ноги свесились на пол.

– Bon matin,[2]2
  Доброе утро (фр.).


[Закрыть] – сказал он.

Последовала короткая пауза.

– Что? – спросила она.

– Je dis bon matin.[3]3
  Я сказал «доброе утро» (фр).


[Закрыть]

Жена зашуршала ночной рубашкой и, повернув голову, посмотрела на Фреда.

– Что-что?

– Я всего лишь сказал «с добрым ут…»

Фред Элдерман непонимающе уставился на супругу.

– А что я сказал на самом деле? – он перешел на шепот.

– «Бонматен» или что-то в этом роде.

– Je dis bon matin. C’est un bon matin, n’est pas?[4]4
  Я сказал «доброе утро». Утро и впрямь доброе, не правда ли? (фр.).


[Закрыть]

Co звуком попадающего в бейсбольную перчатку быстро летящего мяча Фред Элдерман шлепнул ладонью по собственному рту, зажал его и поверх кляпа из пяти пальцев вытаращил на миссис Элдерман округлившиеся глаза.

– Фред, что это такое!

Он медленно убрал руку и разжал губы.

– Ева, я не знаю. – Его вдруг охватил ужас. Фред машинально поднес руку к голове, указательный палец почесал обрамленную волосами лысину. – Смахивает на… на какую-то заграничную болтовню.

– Но ты же не знаешь ни одного иностранного языка, Фред!

– В том-то и дело.

Они растерянно разглядывали друг друга. Наконец Фред посмотрел на часы.

– Пора одеваться.

Он прошел в ванную, и Ева с недоумением вслушивалась в доносившуюся оттуда незнакомую песенку: «Elle fit un fromage, du lait de ses moutons, rori, ron, du lait de ses moutons»,[5]5
  «Она взбивает сыр из молока своих овец, дон-дон, из молока своих овец» (фр.).


[Закрыть] однако мешать мужу, когда он бреется, не решилась.

Беря кофе за завтраком, Фред что-то пробормотал.

– Что? – непроизвольно вырвалось у Евы прежде, чем она смогла себя остановить.

– Je die que veut dire ceci?[6]6
  Я говорю, что это может значить? (фр.).


[Закрыть]

Он услышал, как она поперхнулась.

– Я хочу сказать, – Фред не верил своим ушам, – что это может значить?

– Вот-вот, что с тобой происходит? Никогда в жизни ты не говорил по-иностранному.

– Знаю, – поднесенный ко рту поджаренный хлеб застыл в воздухе, – а что… что это за язык, на котором…

– Мне к-кажется, ф-французский.

– Французский? Но я не знаю французского.

Ева судорожно отхлебнула из чашки.

– А теперь вот знаешь, – произнесла она еле слышно.

Фред сверлил глазами скатерть.

– Le diable s’en mele,[7]7
  Сам черт вмешался в это (фр.).


[Закрыть] – буркнул он себе под нос.

Ева сорвалась на крик:

– Фред! Что ты сказал?!

– Я говорю, без дьявола тут не обошлось. – Он боялся взглянуть на жену.

– Но Фред, ты же… – Она резко поднялась со стула и набрала в грудь воздуха. – Хватит. Богохульствовать не будем. Должна быть какая-то причина, не так ли? – Фред молчал. – Что ты думаешь? Есть причина или нет?

– Ну да, Ева. Ну, конечно. Но…

– Никаких но. – Она, казалось, не успокоится, пока не доберется до истины. – Итак, рассудим здраво – может ли на свете существовать какая-либо причина, по которой тебе приспичило защебетать на французском языке? Просто так вот, запросто, раз и все! – Ева прищелкнула пальцами.

Фред неопределенно помотал головой.

– А раз так, тоща… – она с трудом подбирала слова, не зная, как продолжить, – тогда давай посмотрим. – Супруги снова молча разглядывали друг друга. – А ну-ка, скажи что-нибудь, например… – Ева мучительно подыскивала фразу, – например, хотя бы вот это… э-э…

Голос ее постепенно затих.

– Сказать что-нибудь?

– Да-да. Валяй, не стесняйся.

– Un gemissement se fit entendre. Les dogues se mettent(a) aboyer. Ces gants me vont bien. II va sur quinze ans…[8]8
  Раздался стон. Мастифы начали лаять. Эти перчатки мне подходят. Скоро ему исполнится пятнадцать… (фр.).


[Закрыть]

– Ф-ф-фред?!

– Il fit fabriquer une exacte representation dumonstre.[9]9
  Он изготовил точную копию чудовища (фр.).


[Закрыть]

– Фред!! Прекрати! – Ева испуганно закричала.

Он осекся и, моргая, глядел на жену.

– Что… что ты сказал на этот раз, Фред?

– Я сказал: «Раздался стон. Мастифы начали лаять. Эти перчатки мне впору» и еще: «Скоро ему будет пятнадцать лет». А потом…

– Что потом?

– «Он изготовил мне точную копию чудовища». Sans meme 1’entamer.[10]10
  Даже не поцарапали (фр.).


[Закрыть]

– Фред, опять?!

Но Фред как будто заболел.

– «И даже не поцарапали», – закончил он.

Стояло раннее утро, и жизнь в студенческом городке еще не началась. Единственными занятиями, проходившими в это время, были две лекции по экономике с семи тридцати, да и то они проходили в Белом Кампусе. Здесь же, в Красном, все было тихо. Через час дорожки наполнятся молодым шумным говором, смехом и бесцельно слоняющимися стайками будущих ньютонов и фарадеев, а пока же повсюду царили тишь и благодать.

Состояние покоя, однако, не распространялось на бредущего вдоль восточной стороны кампуса и направляющегося к зданию администрации Фреда Элдермана. Оставив Еву в растерянных чувствах, он всю дорогу до работы ломал себе голову над тем, что же это может быть.

И впрямь, что это? Когда это началось? «C’est une heure»,[11]11
  Один час (фр.).


[Закрыть] – пронеслось в мозгу.

Фред сердито тряхнул головой. Ужасно. Невероятно. Он попробовал мысленно найти хоть какое-то объяснение случившемуся, но не смог. В том, что произошло, не было абсолютно никакого смысла. В свои пятьдесят девять, так и не получив образования, он влачил тихое спокойное существование университетского уборщика и смотрителя. И вдруг однажды утром проснулся свободно говорящим по-французски.

Почему именно по-французски?

Не обращая внимания на холодный октябрьский ветер, Фред остановился и задрал голову к куполу Джереми-холла. Вчера вечером он там прибирался. Может быть, это как-то связано…

Нет, но это же просто-напросто смешно. Он зашагал дальше, в то время как его губы сами шептали: «Je suis, tu es, il est, elle est, nous somines, vous etes…»[12]12
  Я есть, ты есть, он есть, она есть, мы есть, вы есть… (фр.).


[Закрыть]

В половине девятого он вошел в офис исторического факультета, где необходимо было починить раковину, проработал там один час и семь минут, после чего, сложив инструменты в сумку, направился к себе.

– Доброе утро, – поздоровался он с сидящим за столом профессором.

– Доброе, – отозвался тот.

Выходя с факультета в коридор, Фред Элдерман подумал, как это замечательно, что доходы Людовика Шестнадцатого при тех же поборах и налогах превысили доходы предыдущего Людовика на целых сто тридцать миллионов ливров и что экспорт в период с 1720-го по 1746-й увеличился со ста шести миллионов до ста девяноста двух. А кроме того…

Он остановился как вкопанный прямо посреди холла с застывшей маской изумления на худом лице.

В то утро Фред Элдерман прибирался и кое-что чинил еще на факультете физики, потом – химии, потом – на факультете английского языка и в конце дня – в Отделении изящных Искусств.

Маленькая таверна неподалеку от Мэйн-стрит носила название «Уиндмилл», а иначе – «Мельница». По понедельникам, средам и пятницам, вечером, Фред заглядывал туда, чтобы уговорить кружечку—другую пивка, а заодно и обсудить последние новости с двумя своими приятелями – Гарри Баллардом, менеджером кегельбана, принадлежащего Хогану, и Лу Пикоком, почтовым служащим, увлекающимся на досуге садовым делом.

В тот вечер Фред, едва только он появился в дверях полуосвещенного салуна – кстати, это слышал выходящий на улицу хозяин заведения, – сказал:

– Je connais tous ces braves gens.[13]13
  Все эти бравые молодцы мне знакомы (фр.).


[Закрыть] – Затем, виновато скривив губы, поправился: – То есть я хотел сказать… – оглядел собравшихся и так и не договорил.

Гарри Баллард заметил его сначала в зеркале.

– Подваливай к нам, старина! Виски сегодня идет отлично. – Он неуклюже повернул в сторону Фреда толстую шею и, не глядя на бармена выкрикнул: – Еще стаканчик для старины Фреда!

Фред подошел к стойке и улыбнулся, впервые за весь день. Пикок и Баллард по-дружески хлопнули его по плечу, бармен придвинул высокую кружку с пивом.

– Что новенького, дружище? – спросил Гарри.

Фред прижал двумя пальцами усы и сделал сквозь пену первый глоток.

– Да, в общем, ничего. – Он так и не решил еще, стоит это обсуждать или нет. Ужин с Евой стал для него настоящим испытанием, во время которого он поглощал не только пищу, но и переваривал умопомрачительное количество всевозможных подробностей и деталей, относящихся к временам Тридцатилетней Войны и Великой Хартии вольностей, а также уйму будуарных сведений из жизни Екатерины Великой. Встать из-за стола в семь тридцать было для него подлинным облегчением, омраченным, однако, непокорно прорвавшимся «Bon nuit, ma chere».[14]14
  Спокойной, ночи, дорогая (фр.).


[Закрыть]

– А что у тебя нового? – поинтересовался он в свою очередь у Гарри.

– Как сказать, – протянул тот, – красим дорожки. Обновление интерьера.

– Красить – это неплохо, – произнес Фред. – Когда рисовать разноцветным воском стало неудобно, древнегреческие и римские художники научились использовать темперу, то есть краски, замешанные на древесной или гипсовой основе, причем в качестве наполнителя в станковой живописи…

Он замолчал, но было уже поздно. Все, разинув рты, смотрели только на него.

– А-а… э-э… чего ты?.. – начал вопрос Гарри Баллард.

– Да так, ничего, – Фред судорожно проглотил слюну, – я всего лишь хотел… – Конец предложения утонул в светло-коричневой пивной глубине.

Баллард перевел взгляд на Пикока, Пикок пожал плечами.

– А как идут дела у тебя в оранжерее, Лу? – он поспешил сменить тему.

– Нормально, – невысокий Пикок кивнул, – в оранжерее все нормально.

– Я так и думал, – тоже кивнул Фред. – Vi sono pui di cinquante bastimenti in porto.[15]15
  В гавани находится более пятидесяти кораблей (итал.).


[Закрыть] – Произнеся это, он заскрежетал зубами и закрыл глаза.

– Что за чушь ты несешь? – Лу потеребил себя за ухо.

Фред закашлялся и торопливо окунул усы в кружку.

– Ничего, ничего.

– Как это? Но ты же только что что-то сказал? – По играющей на широком лице Гарри улыбке можно было видеть, что он приготовился услышать хороший соленый анекдот.

– Я… я сказал, что в гавани стоят более пятидесяти кораблей. – Фред понуро смотрел перед собой.

Улыбка сошла с лица Гарри и больше не появлялась.

– В какой гавани?

– Ну… ну это такая шутка. Сегодня рассказали. Только вот начало я запамятовал.

– А-а, – Гарри пригубил из стакана, – па-анятно.

С минуту они молчали, затем заговорил Лу:

– На сегодня закончил?

– Нет, к сожалению. Осталось прибраться в классах математики.

– Это плохо.

Фред вытер с усов пену.

– Послушайте. Ответьте-ка мне на один вопрос, – хранить все в себе он больше уже не мог, – что бы вы подумали, если бы, проснувшись однажды утром, вы вдруг ни с того ни с сего начали лепетать на французском?

– А кто это таким проснулся? – скосил глаза Гарри.

– Да нет, никто. Я просто… предположил. Ну предположим, что человек… э-э… как бы это выразиться, вдруг понимает, что знает то, чего никогда не учил. Непонятно? Ну вот просто раз – и он это знает. Как будто знания эти всегда были у него в голове, но до него это дошло только сейчас.

– Что еще за знания? – спросил Лу.

– Ну-у… история, к примеру. Языки всякие… иностранные… а еще книги, живопись… атомы и молекулы, химические соединения, – Фред неловко поежился, – и прочие другие сведения.

– Темнишь, приятель. Или я тупой, или… – Последние надежды Гарри похохотать над новым анекдотом рассеялись.

– Ты хочешь сказать, он знает то, о чем никогда даже и не читал? – перебил его Лу. – Я правильно понял?

По речи, по интонации обоих своих друзей Фред почувствовал, что они чего-то не договаривают, в чем-то как будто сомневаются, но боятся признаться. Как будто что-то подозревают, но молчат.

– Ладно, забудем об этом. Я сдуру предположил, а вы и уши развесили.

В тот вечер, ограничившись одной-единственной кружкой, он ушел рано под тем предлогом, что нужно успеть прибраться у математиков, и всю оставшуюся часть дня – и когда подметал, и когда мыл, и вытирал пыль – Фред размышлял только об одном: что с ним происходит?

Дома ждала Ева, несмотря на то что было далеко за полночь.

– Кофе будешь?

– Буду. – Она встала, чтобы налить, но тут же села обратно, услышав: «S’accomadi, la prego».[16]16
  Сядь, умоляю (итал.).


[Закрыть]

Глядя на осунувшееся, мрачное лицо жены, Фред перевел:

– Я сказал, сядь, Ева, сам достану.

Пока пили кофе, Фред Элдерман поведал супруге о том, что пережил за последние несколько часов.

– Понимаешь, Ева, у меня это просто не укладывается в голове. Мне… мне даже страшно становится. Я столько знаю того, чего не знал раньше, и при этом понятия не имею, откуда что взялось… ну ни малейшего представления. Но я знаю! Зна-ю, понимаешь меня?

– То есть… ты имеешь в виду, что знаешь не один только французский?

– Какой там французский! – Фред ухватился руками за голову. – Ты только послушай. – Он отставил в сторону чашку: Основной прогресс в получении быстрых частиц был достигнут путем использования относительно невысоких напряжений и многоступенчатого ускорения, причем в большинстве используемых приборов и установок заряженные частицы запускались по круговой или спиральной орбите, для чего применялся… Ева, ты слушаешь?

– Слушаю, – у нее задрожали руки.

– …мощный электромагнит. Ускорение может применяться различными способами. Например, в так называемом бетатроне Керста и Сербера…

– Что это значит, Фред?

– Не знаю. Просто… просто это само взялось откуда-то у меня в мозгу. И еще… когда я говорю что-нибудь по-иностранному, я все понимаю. Но языки ладно, а как…

Чтобы успокоить дрожь, Ева сложила руки на груди и встала.

– Что-то здесь не так, Фред.

Он нахмурился и долго на нее смотрел.

– Что именно, как ты думаешь?

– А черт его знает! – Ева немного пришла в себя и медленно покачивала головой. – Мне это совершенно непонятно.

Проснувшись посреди ночи, она услышала у себя под боком сонное бормотанье Фреда:

– «Натуральные логарифмы целых чисел от десяти до двухсот. Номер первый – ноль – две целых, три тысячи двадцать шесть десятитысячных. Единица – две целых, три тысячи девятьсот семьдесят девять. Двойка – две целых…»

– Фред, ну давай же спать!

– «…четыре тысячи восемьсот сорок девять».

– Фред!! – Она толкнула его локтем. – Спи!

– «Три – две целых…»

– Фред!!!

– А? Что? – спросил он спросонья, облизнул губы и перевернулся на другой бок.

В тишине спальни Ева слышала, как он поправил подушку и подоткнул одеяло.

– Фред, – позвала она как можно мягче.

Фред глухо кашлянул.

– Что, дорогая?

– Мне кажется, завтра утром тебе следует показаться доктору Буну.

Ответом ей был длинный, глубокий вдох и такой же длинный, полный выдох.

– Мне тоже так кажется. Давай спать.

В пятницу утром Фред Элдерман вошел в приемную доктора Уильяма Буна, и залетевший в открывавшуюся дверь сквозняк сдул на пол бумаги со столика медсестры.

– О, простите. Le chieggo scuse. Non ne val la pena.[17]17
  Прошу прощения. Не стоит затруднений (итал.).


[Закрыть]

Сидящая у доктора Буна в приемной и принимающая вызовы мисс Агнесса Маккартй работала с ним уже на протяжении семи лет и никогда прежде слышать иностранную речь из уст Фреда Элдермана ей не доводилось.

Поэтому она слегка приподняла брови и, не скрывая изумления, спросила:

– Что вы сейчас сказали?

Фред попробовал улыбнуться, но получилось вымученно и неестественно.

– Ничего, – ответил он и после небольшой паузы добавил: мисс.

Одарив его дежурной улыбкой, девушка предложила сесть.

– Доктор просил извинить, мистер Элдерман, но вчера он никак не мог вас принять.

– Ничего страшного.

– Он освободится через десять минут.

Четверть часа спустя Фред сидел перед доктором Буном и беспомощно смотрел на внушительных размеров грузную фигуру откинувшегося в кресле представителя медицинской науки.

– Что, Фред, нездоровится?

Он объяснил ситуацию.

Радушная улыбка доктора по мере рассказа прошла через несколько стадий: от откровенно удивленной вначале она становилась постепенно застывшей и вежливой, затем неестественно напряженной и наконец исчезла совсем.

– И это действительно правда?

Фред мрачно опустил голову.

– Je me laisse conseiller.[18]18
  Я ищу совета (фр.).


[Закрыть]

Густые брови мистера Буна взлетели вверх.

– И в самом деле французский. Что вы мне сказали?

Фред проглотил подступивший к горлу комок.

– Я сказал, мне нужен совет.

– Фу-ты, ну-ты, палки гнуты, – нараспев проговорил доктор и закусил нижнюю губу, – фу-ты, ну-ты, чудеса… – Он встал и принялся ощупывать пальцами голову Фреда. – Никаких ударов, травм в последнее время не было?

– Нет.

– Хм-м, интересно. – Руки доктора Буна оставили голову пациента в покое. – Ни шишек, ни трещин, на первый взгляд, не наблюдается. – Он нажал кнопку, вошла мисс Маккарти. Направьте на рентген.

Рентген, однако, ничего не дал.

Вскоре они снова сидели за тем же столом, друг напротив друга.

– Невероятно, но факт, – подвел итог доктор, на что Фред только сокрушенно вздохнул. – Советую не принимать это слишком близко к сердцу. Право же, не вижу особого повода для беспокойства, Фред. Ты у нас теперь – чудо-ребенок, но что из этого?

Дрожащие пальцы Фреда теребили усы.

– Но почему? Зачем? Какой в этом смысл? Признаюсь, меня это пугает.

– Ерунда, Фред. Нонсенс. Ты в отличном состоянии, и я гарантирую…

– Но что будет… – Фред запнулся, – что станет с моим мозгом?

По-прежнему закусив губу, доктор Бун попытался утешить сидящего перед ним человека. Он усмехнулся, пригладил волосы, стукнул ладонью по столу и сказал:

– Об этом бы я тоже не беспокоился. Знаешь что, Фред, дай я подумаю, хорошо? Посоветуюсь с коллегами, мы проанализируем… А потом я дам тебе знать, договорились?

Провожая пациента до дверей, он добавил:

– А пока мы этим занимаемся, постарайся отвлечься. Повторяю: повода для беспокойства нет.

Тем не менее, когда доктор Бун, вернувшись к столу, снял трубку и начал набирать номер, лицо его было довольно встревоженным.

– Фетлок, это ты? У меня для тебя задачка.

Ноги принесли Фреда в бар «Уиндмилл», скорее, по привычке, чем из необходимости забыться и что-нибудь выпить. Ева упорно настаивала на том, чтобы он остался дома, полагая, что причиной всему переутомление на работе, Фред же, в сотый раз повторяя, что со здоровьем у него все в порядке, воспротивился и, бросив с порога: «Au revoir»,[19]19
  До свидания (фр.).


[Закрыть] поспешно свалил от семейного очага.

В привычной компании Гарри Балларда и Лу Пикока он проглотил первую пинту, не проронив ни слова, рассеянно внимая пространным рассуждениям Гарри о том, почему им не следует голосовать за кандидата в законодатели Милфорда Карпентера.

– Он, напрямую связан с Москвой, говорю я вам, – твердил Гарри, – еще парочка таких типов в высшем эшелоне власти, и нам крышка. Вспомянете мое слово. Что скажешь, старина? хлопнул он по плечу рассматривавшего пивные узоры Фреда.

На этот раз Фред рассказал все как есть. Признался, как если бы подцепил какую-нибудь заразу.

Лу Пикок недоверчиво вылупился.

– Так, значит, вон оно в чем дело. А уж я тогда грешным делом подумал…

Фред несколько раз утвердительно кивнул головой.

– И ты нас не разыгрываешь? – спросил Гарри. – Ты теперь все-все знаешь?

– Почти.

Глаза у Гарри хитро заблестели.

– А что, если я задам вопрос и ты не ответишь?

– Буду только рад, – голос у Фреда был усталый и невыразительный.

Гарри воссиял.

– О’кей, дружище! Я не буду из тебя вытягивать, что ты знаешь об атомах, и тем более о всяких сложных веществах, а просто попрошу рассказать о местности, где я родился. Ну-ка, давай, что там между городками О’Сабле и Тарвой? – Весьма довольный собой, он стукнул кулаком по стойке.

Засветившаяся было на лице Фреда Элдермана надежда сменилась унылым разочарованием. Он начал, как добросовестно вызубривший домашнее задание школьник:

– Если ехать от О’Сабле в направлении Тарвы, то путь ваш пройдет до типичным равнинным землям, пересеченным оврагами, которые некогда покрывали девственные сосновые леса. В те времена на дорогах часто можно было встретить знаки, предупреждающие о появлении дикого оленя, теперь же сохранился лишь негустой подлесок, состоящий из дубков, сосен и тополей. С тех пор как заготовки леса резко снизились, одним из основных занятий местного населения стал сбор черники.

У Гарри отвисла челюсть.

– А зная о том, что ягоды в изобилии появляются после лесных пожаров, – продолжал Фред, – местные жители устраивали пожары специально, и в результате местности был внесен немалый ущерб.

– Враки! – Гарри не выдержал и угрожающе приподнялся со стула. – Грязное, вонючее вранье!

Фред замолчал.

– И ты еще смеешь шляться по барам и всем такое рассказывать? И ты называешь это знанием местности, где я родился? Да это же гнусные выдумки.

– Уймись, Гарри. Не кипятись, – осадил приятеля Лу.

– Хорошо, я сяду. Но пусть он скажет, где он такого нахватался?

– Я никому ничего не говорил, – попробовал оправдываться Фред, – ничего нигде не рассказывал. Это как будто… как будто я это где-то прочитал и запомнил.

– А-а, то-то же… – Гарри нервно вертел в руке стакан.

– Неужели ты и вправду все-все знаешь? – отчасти от страха, а отчасти для того, чтобы разрядить обстановку, спросил Лу.

Фред посмотрел в пол.

– Боюсь, что так.

– И это никакая не… никакой не фокус?

– Хорош фокус, – печально усмехнулся Фред, – разве я способен на фокусы?

Коротышка Пикок что-то быстро соображал.

– А не ответишь ли ты мне, – вкрадчиво осведомился он, чем отличаются от остальных оранжевые розы?

И снова с выражением унылого разочарования Фред Элдерман забубнил:

– Оранжевый у роз не является коренным цветом, а представляет из себя смесь красного и розового различной яркости с желтым. До появления штамма «Пернация» оранжевых роз было очень и очень мало; все оранжевые, абрикосовые, коралловые розы, а также цвет «серна» переходят со временем в более или менее выраженный розовый, а некоторые приобретают совершенно чудный оттенок, известный под названием «бедро испуганной нимфы».

Лу Пикок сидел словно пораженный молнией.

– Нет, вы только послушайте!

– А что тебе известно про Карпентера? – задиристо надул щеки Гарри Баллард.

– Милфорд Карпентер, родился в Чикаго, в 1898 году, штат Илли…

– Ну хватит, хватит. Ты думаешь, я сильно им интересуюсь? Да он же красный, комми – и этим все сказано.

Но Фреда словно прорвало.

– В политической кампании успех зависит от целого ряда аспектов, как то: личность кандидата, выдвигаемая программа, отношение к нему прессы, экономические группировки, традиции конкретного региона, опросы общественного мнения…

– А я говорю он – красный! Карпентер – комми, – драчливо наступал Гарри.

Его опять остановил Лу.

– Но ты же сам за него голосовал на прошлых выборах, если мне память не…

– Я не голосовал! Ты понял?! – Гарри покраснел, лицо у него покрылось потом.

Фред Элдерман словно того и ждал.

– Запоминание определенных вещей в искаженном виде, извращение фактов есть свойство человеческой памяти, известное под определениями «патологическая склонность ко лжи» или «мифомания».

– Ты хочешь сказать, что я – лжец? Отвечай, Фред!

– Это явление отличается от обычной лжи тем, что говорящий и сам начинает верить в то, что он себе вообразил и…

Уже поздно ночью, когда они с Евой сидели вдвоем на кухне, она спросила:

– Откуда у тебя этот синяк под глазом? Ты дрался? И это в твои-то годы?

Но Фред посмотрел на жену так, что она сразу кинулась к холодильнику, достала лед и, усадив мужа к свету, приложила кусок к больному месту, а он, пока Ева это делала, рассказал, что произошло.

– Чего ты с ним связался? – ругалась она. – Ему бы только кулаки почесать, забияка чертов!

– Перестань, Ева. Он не виноват вовсе. Это я его оскорбил, потому что я уже не знаю, что говорю. У меня все… я окончательно запутался, Ева.

Посмотрев на сгорбившуюся фигуру мужа, она тяжело вздохнула.

– Когда же наконец этот доктор Бун хоть что-нибудь сделает?!

– Не знаю.

Час спустя, вопреки протестам супруги, Фред Элдерман отправился убираться в библиотеке; но как только он переступил порог огромного абонементного зала, дыхание у него перехватило и, сжимая виски руками, Фред опустился на одно колено и тяжело простонал:

– О Боже! Моя голова! Моя го-ло-ва!

Боль отпустила не скоро, да и то лишь после того, как он посидел довольно долго внизу под лестницей, тупо разглядывая кафельные плитки пола; голова кружилась, раскалывалась, и ощущение у Фреда Элдермана было такое, будто он этим вечером противостоял на ринге чемпиону мира по боксу в тяжелом весе среди профессионалов и выдержал по крайней мере раундов тридцать.

Утром пришел Фетлок. Артур Б. Фетлок, сорока двух лет, невысокий и крепко сбитый, возглавлял факультет психологии и, появившись в тот день у Элдерманов, был одет в просторный клетчатый плащ, а на голове у него красовалась шляпа с круглой плоской тульей и загнутыми кверху краями. Движения его дышали необыкновенной энергией, Фетлок не шел, а летел. Он вспрыгнул на крыльцо, перескочил через прогнившую доску и ударил пальцем по звонку.

Дверь открыла Ева.

– С кем имею честь?

Объяснив вкратце цель визита и не заметив даже, как испугалась хозяйка дома, услышав в чем он специализируется, Фетлок поспешил заверить, что пришел исключительно по настоянию доктора Буна, после чего Ева провела его к мужу, объясняя на ходу состояние Фреда:

– Приступ случился вчера ночью. Сегодня он еще не вставал.

– О-о? – удивился Артур Фетлок.

Когда Ева его представила и оставила с больным наедине, профессор Фетлок задал Фреду Элдерману целую серию быстрых вопросов. Фред отвечал, откинувшись на подушки; отвечал, как мог, конечно.

– Этот приступ, или удар, как именно он произошел?

– Не знаю, профессор. Я вошел в библиотеку и… как будто по голове меня стукнула бетонная глыба. Впрочем, постойте, точнее будет сказать не по голове, а в голову, в мозг.

– Поразительно. А эти знания, которые вы, по вашим словам, приобрели за последнее время… они увеличились, возросли? Я имею в виду с момента этого злосчастного визита в библиотеку?

– О, конечно, профессор. Я знаю больше, чем когда-либо.

Артур Фетлок мягко постукивал растопыренными пальцами рук друг о друга.

– Хорошо, проверим. Труд по лингвистике, автор Пей, стеллаж 9-Б, регистрационный номер 429-2. Процитируйте что-нибудь, пожалуйста.

В первое мгновение Фред отрешенно уставился перед собой, но уже в следующую секунду слова полились из него сами:

– Вначале Лейбниц выдвинул теорию, и он был в этом первым, согласно которой все языки произошли не от какого-то исторически известного источника, а появились как следствие прото-речи. В некотором смысле Лейбниц стал предшественником…

– Достаточно. Очень хорошо, – прервал его Фетлок, – очевидно здесь мы имеем случай проявления спонтанной телепатии и ассоциированного ясновидения.

– Что это значит?

– Телепатия, мой дорогой Элдерман. Телепатия! Похоже на то, что вы начисто считываете содержание любой книги, которая попадается вам на пути. И не только книги, но и… Вы работали в отделении французского языка и заговорили по-французски; прибравшись у математиков – начали цитировать логарифмические таблицы, и так было с каждым факультетом, с каждой кафедрой, с каждым предметом и… с каждой ученой личностью. – Профессор задумчиво поджал губы. – Но к чему все это?

– Causa qua re,[20]20
  По какой причине (лат.).


[Закрыть] – только и смог пробормотать Фред.

– Да-да, хотел бы я это знать. Однако… – Артур Фетлок склонился вперед и прищелкнул языком. – О чем это я говорил?

– Как вышло, что я столько всего выучил? Вернее…

– Ну, видите ли, мой дорогой, это не так трудно, как кажется. Ни один человек еще не смог полностью использовать запоминающую способность собственного мозга. Мозг обладает ог-громным потенциалом. Так что возможно – именно это с вами и происходит. Ваш потенциал проявился и…

– Но каким образом?

– Спонтанно приобретенная телепатия и ясновидение плюс бесконечная удерживающая способность и неограниченный потенциал. – Профессор присвистнул. – Поразительно. Просто пор-разительно. А сейчас извините, я вынужден откланяться.