Текст книги "Фата-Моргана 9 (Фантастические рассказы и повести)"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Андрэ Нортон,Ричард Мэтисон (Матесон),Урсула Кребер Ле Гуин,Пол Уильям Андерсон,Генри Каттнер,Артур Чарльз Кларк,Фредерик Браун,Фриц Ройтер Лейбер,Джек Уильямсон,Кордвейнер Смит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

Удача засады, объяснил мистер Джеймс, во многом зависит от того, насколько хитро она устроена. Скажем, когда охотятся на уток, то делают шалаш из кустов и травы, то есть из того, что утки видят каждый день и не боятся. Но для этой собаки такое не подходит.

Скорее, подойдет автомобиль. Ретривер постоянно видит, наши припаркованные на улице автомобили и, скорее всего, не обращает на них внимания. Нужно, чтоб люди сидели в автомобилях, в аллеях или там, где обычно их паркуют, и тогда кто-то обязательно увидит собаку и застрелит ее. И пусть потом полиция что хочет, то и говорит. Он тут же составил расписание дежурств. План выглядел несложным и вполне осуществимым.

Мое первое дежурство пришлось на 5.30 вечера. Я сменил соседа Джеймса, который сидел в машине с трех часов. Я поставил свою машину прямо рядом с ним.

Он обругал меня за опоздание, передал мне ружье – прекрасный маленький «реминггон-22» с автоматической перезарядкой – и сказал, что не видел ничего, кроме дюжины коз и нескольких знакомых собак, а кроме того пронаблюдал, как миссис Бетти, та самая, что угощала пивом ловца собак, прогуливалась по веранде в шортах и бикини. После этого он заявил, что эти собачьи вахты – несусветная глупость, взял с меня клятву, что я не буду стрелять, пока не буду точно знать, во что я стреляю, объявил, что теперь он с удовольствием пойдет и выпьет, проклял черного ретривера и, добавил, что с него одного раза вполне достаточно, и больше он не собирается терять на это время.

Я устроился поудобнее в своей машине, положил на колени «ремингтон» и принялся за сборник стихов Дилана Томаса. Был прекрасный вечер. Играли дети, пели птички и т. д. Стихи валлийского барда тоже пели, но сегодня они что-то плохо доходили до меня, Я отложил книгу и, думая, чем бы еще заняться, посмотрел в зеркальце заднего вида.

По какой-то странной случайности зеркальце показывало все как бы под увеличением. Все в нем виделось ярко и отчетливо, словно на экране кино. Самым интересным зрелищем оказалась миссис Бетти в шортах и бикини. Она развешивала белье, и, глядя на нее, я с сочувствием подумал о том, что ждало в ее доме бедного ловца собак вместе с банкой холодного пива. Она была жгучей брюнеткой. И тут же почему-то мне пришло в голову, что мы совершенно зря считаем черного ретривера кобелем, с таким же успехом он может оказаться и сукой. Никто не видел животное достаточно близко, чтобы утверждать с уверенностью. Вот забавно, подумал я, если бы оказалось, что это не настоящая собака, а наша миссис Бетти, которая в урочный час превращается в животное и вытворяет все эти штуки. Я снова посмотрел в зеркальце и заметил, как она поправляет свой купальник. И, как мне показалось, в ее движении определенно было что-то животное. «Ну и ну, – сказал я себе, – чего только не придет в голову!» И все же я не выпускал ее из поля зрения. Сейчас она была по ту сторону веревки и развешивала полотенца, так что я мог видеть только ее ноги. Так казалось, что на ней вообще ничего не надето. Потом она повесила простыню, и теперь из-под нее ноги были видны только ниже колен. Затем она шагнула в сторону, и я вообще потерял ее из виду.

Я покрутил зеркало, чтоб продолжить свои наблюдения, но тут в нем появилось черное пятно. Оно было довольно далеко, ниже по аллее, и оно двигалось. Я завертелся, стараясь удержать в поле зрения и пятно, и миссис Бетти, но в результате потерял все. Теперь я видел в зеркало только собственную физиономию. И ее выражение мне совсем не понравилось.

Затем надо мной раздался странный скрежет, и я понял, что кто-то запрыгнул на крышу машины и скребет когтями, стараясь удержаться на ногах. Аллея была пуста. Миссис Бетти исчезла. Я был совсем один и сидел в машине с томиком стихов и автоматической винтовкой 22 калибра. И еще что-то копошащееся и скребущее на крыше.

На ветровое стекло упала капля слюны или пены. Похоже, эта тварь на крыше пускала слюни, и капли падали из ее пасти.

Потом что-то черное и тяжелое свалилось на капот машины и завозилось снова, скребя когтями. Наконец оно поднялось на ноги и уставилось на меня через ветровое стекло жуткими горящими желтыми глазами. Я не мог стрелять сквозь стекло. И я был слишком напуган, чтоб выйти из машины и стрелять в упор. И я понимал, что через секунду тварь обнаружит открытые окна и доберется до меня. Я знал, что совсем рядом, в соседних дворах сидят люди. И мне надо только придумать, как подать сигнал тревоги. Я нажал на клаксон, и раздался пронзительный резкий звук…

Я как будто очнулся. Не было никакого зверя на капоте, не было никакого темного пятна в аллее. И даже миссис Бетти, вышедшая поглядеть, что за шум, была уже не в бикини, а модном халате, и выглядела по обыкновению домашней и очень приличной.

Похоже, я просто задремал над стихами, и все остальное мне привиделось. Не зря говорят, что вредно спать на закате солнца – будут сниться кошмары.

Мы еще несколько дней продолжали наши дежурства. Никто ничего не видел. Все чувствовали себя довольно глупо. Случалось и еще кое-кому задремать на вахте, и я заметил, что они потом расспрашивали других, не снились ли им кошмары.

Большинство над этим посмеивалось, но чувствовалось, что смех какой-то ненатуральный, натянутый. Я даже позволил себе спросить одного из них, не снилась ли ему миссис Бетти. Он долго и странно смотрел на меня и наконец ответил отрицательно. И другой сновидец, которому я задал тот же вопрос, удостоил меня долгим внимательным взглядом.

А потом ретривер попался – по крайней мере, какой-то ретривер. Это оказалась крупная черная сука, ощенившаяся в дренажной канаве. Кто-то из соседских ребятишек видел, как она пробежала с голубем в пасти и нырнула в канаву. Они тут же рассказали взрослым, и мы позвонили на живодерню. На этот раз приехал Другой ловец. И он без труда подстрелил бросившуюся на него суку и забрал выводок.

Мы дружно порешили, что собака забегала к нам за добычей, чтобы кормить щенков, а убитых зверьков бросала, потому что мы ее спугивали. Что ж, такое объяснение удовлетворило почти всех.

Но то, что случилось потом, заставляет меня с гораздо меньшим доверием отнестись к такому простому объяснению. Я недавно взялся помыть машину и обнаружил на крыше царапины и следы. Это были отпечатки лап огромной СОБАКИ.

_{Перевод с англ. Т. Завьяловой}

Уильям Эллиот
ВОЛКИ НЕ ПЛАЧУТ

В клетке возле решетки крепко спал голый человек. В клетке рядом сонный медведь потягивался и грустно поглядывал на только что взошедшее солнце.

В следующей клетке беспокойно метался шакал, будто пытался убежать от собственной тени.

Над большой костью, лежавшей около головы человека, начали собираться мухи. Оставшиеся на ней кусочки разлагающегося мяса привлекали все новых насекомых и наконец их настырное жужжание заставило человека пошевелиться. Привыкшие мгновенно пробуждаться глаза сверкнули, и одновременно взметнулась правая рука и прихлопнула особенно обнаглевших мух.

Мухи черным роем взлетели к потолку, но голый человек уже забыл про них. Он словно застыл на месте, недоуменно разглядывая свою ладонь.

Таким и увидел его подошедший служитель зоопарка. Служитель тащил в одной руке ведро с водой, а в другой еду.

– Ну, Лобо, пора подниматься и завтракать, – сказал он. Скоро придут посетители.

И тут он заглянул внутрь клетки и тоже замер.

А голый человек по-прежнему сидел на полу и думал. Что такое случилось с его лапой? Где его роскошная серая шерсть? И черные, стальной крепости когти?

И что это за пять странных штуковин выросли из его лапы? Он попробовал подвигать ими. К его удивлению, они его слушались. Настоящими своими когтями он двигать не мог, а эти странные отростки почему-то послушно шевелились. Это поразило его даже больше, чем все остальные странности сегодняшнего более чем странного утра.

– Пьянчуга проклятый! – заорал служитель. – Мало мне неприятностей с посетителями, так еще ты на мою голову! Почему ты дрыхнешь в моей клетке? Где Лобо? Что ты с ним сделал?

Голое существо в клетке очень хотело бы, чтоб двуногий перестал орать. И без этого злобного захлебывающегося лая двуногого нелегко было разобраться в том, что случилось. Но двуногих собиралось у клетки все больше, и они подняли такой крик, что совсем сбили его с толку.

Он торопливо на четвереньках отбежал в глубь клетки, к своему логову.

– Не трогайте его! – сказал двуногий, оравший громче всех. – Пусть-ка он попробует сунуться в логово Лобо! Выскочит, как миленький.

Он шагал взад и вперед внутри закрытой конуры, так похожей на дом, где он жил до того, как его поймали, и при каждом шаге с неудовольствием отмечал, как неудобны его новые лапы. Теперь они не цеплялись за землю, как раньше, а скользили, и кроме того каждый камешек норовил уколоть нежные подушечки.

Двуногие были рассержены. Он прекрасно воспринимал их эмоции, но, удивительное дело, как он ни принюхивался, запахи он воспринимал как-то стерто, расплывчато, совсем не так остро, как раньше. Растерявшийся и напуганный, он задрал голову и завыл. Но и это не получилось. Не было красивого низкого звука, от которого не по себе всем его соседям. С ужасом он обнаружил, что теперь может только скулить, как слабый щенок.

Что с ним стряслось?

Острый камень рассек мягкую подушечку на лапе, и он машинально принялся зализывать кровь. И замер с почти остановившимся сердцем. У крови был другой вкус. Не волчий.

Потом в клетку ввалились двуногие, и началась свалка, которая раньше немало бы его развлекла. Но сейчас ему было не до того. Его переполнял страх, ужас, рожденный вкусом собственной крови. Такого страха он еще в жизни не испытал, даже когда угодил в ловушку, его посадили в какой-то ящик на колесах и куда-то повезли, и везде ему забивал ноздри тяжелый отвратительный запах двуногих. Но сейчас было еще хуже.

А двуногие уже поняли, что он в логове один, и заорали еще громче. «Что ты сделал с Лобо?! – кричали они. – Где он? Ты его выпустил?» А он не мог понять, о чем это они, и только морщился от крика.

Солнце уже успело высоко вскарабкаться в летнем небе, когда его завязали в какую-то пахнущую грязью тряпку, погрузили на четырехколесную штуку и увезли от клетки.

Раньше ему и в голову не приходило, что сможет скучать по этому ненастоящему дому, который ему дали люди, но сейчас, когда повозка выехала на городскую улицу, его охватила такая тоска, что он чуть снова не завыл. Он вспомнил свою подругу в соседней клетке. Что она подумает, увидев, что он исчез? Ведь ей скоро щениться… Он знал, что многие самцы не бес– покоятся о своем потомстве, но волки бывают разные. Бывает и так, что самка бросает выводок, а есть самцы, которые не прочь съесть собственных щенков. Да, волки бывают разные.

Сам он был другим, и сейчас тревога за самку и еще не родившихся щенков мучила его не меньше, чем то, что он был связан и его везли неизвестно куда. Потом в ноздри ударил самый отвратительный запах из всех, какие он когда-нибудь чуял, и повозка покатила по длинному белому коридору, пропитанному зловонием смерти.

Обычно он видел мир серым, черным и белым, а сейчас он даже назвать не мог то, что мельтешило перед ним, вызывая острую резь в глазах. У него не было слов для обозначения красного, зеленого, желтого, розового, оранжевого и всех других красок многоцветного мира, о которых он раньше и представления не имел. Он застонал. Запахи, боль, ужас быть связанным – все это было ничто по сравнению с непреходящей болью в глазах.

Лежа на плоской жесткой штуке, он быстро понял, что лучше всего смотреть прямо вверх. По крайней мере, ровное покрытие в десяти футах над ним было просто белым и не раздражало.

Около него негромко лаяли двуногие, но он почти не замечал этого. Какая-то девушка настойчиво повторяла:

– Кто ты? Ты меня понимаешь? Ты знаешь, где ты находишься? Какой сегодня день?

Потом лай прекратился, его развязали, а потом замотали снова в длинный влажный кусок ткани, так что он стал похож на кокон. И тут он почувствовал, что глаза у него закрываются. Для него всего этого оказалось слишком много. Он спал.

Следующее пробуждение было еще мучительнее, чем первое. Сначала ему бросились в глаза решетки, и он подумал, что он снова в зоопарке, в своей клетке. Вздохнув с огромным облегчением, он удивленно подумал, как это ему, взрослому волку, мог присниться такой глупый сон. Он помнил, что когда-то еще щенком он видел иногда во сне какую-то другую, совсем не похожую на настоящую, жизнь. И сейчас, наблюдая порой, как взвизгивают во сне его дети, как дергаются у них лапы и настораживаются уши, он вспоминал свои детские сны. Знакомые решетки успокоили его – кошмар кончился. Только почему он лежит, так странно вытянувшись? Он завозился, пытаясь свернуться в клубок, и тут же почувствовал, что ему что-то мешает, а потом упал на пол. Да, несмотря на решетки, это была явно не его клетка.

Кошмар продолжался. Свалившись с койки, он поднялся на четвереньки и принялся вышагивать по узкой длинной камере, где он теперь обитал. Но тут же обнаружил, что его успели переодеть во что-то длинное с развевающимися полами, которые неудобно путались в ногах и волочились по полу.

Еще хуже стало, когда двуногие заметили, что он поднялся. Они тут же примчались в его камеру, буквально втиснули его в какую-то одежду, которая, как оковы, стянула его задние ноги, и заставили его сесть на кончик позвоночника, что причинило ему противную боль. Потом в его правую лапу вложили какую-то металлическую штуку, зажали ее новыми отростками и приказали черпать ей жидкость из круглой миски, поставленной перед ним на столе. Все это было достаточно неприятно, но когда эти помои влили ему в рот, стало еще хуже. Разве это еда? Где его обычные кости? Разве об это можно поточить клыки? Они что, хотят, чтоб он все зубы потерял?

Он давился и выплевывал эту болтушку. Но ему не позволили. Двуногие быстро подхватили миску и принялись насильно запихивать это ему в рот. В отчаянии он смирился и доел все сам.

Теперь они решили научить его ходить на задних лапах. Он частенько видел, как проделывал эту штуку сидевший в соседней клетке медведь. Большой, толстый и неуклюжий, он очень развлекал двуногих, пытаясь, подражать их походке. Теперь ему пришлось на себе убедиться, что это не так легко, как кажется. Но в конце концов после того, как двуногие повозились, с ним подольше, он убедился, что вполне может стоять прямо. Только нельзя сказать, чтоб это ему нравилось.

Теперь его нос оказался на таком расстоянии от земли, что он ничего не мог почуять. Он не учуял бы сейчас даже кролика. Даже если бы кролик пробежал совсем рядом, подумал он с неожиданной жалостью к самому себе, я бы просто не смог его почуять, а если бы даже и почуял, то не смог бы догнать. Теперь от меня запросто удерет даже самый жирный и неуклюжий кролик, ведь не может же волк бежать за ним на задних ногах?

Они проделывали с ним еще много разных штук в этом новом большом зоопарке. И скоро он убедился, что, как бы ни были ему противны эти штучки, лучше их выполнять, все равно у двуногих есть масса методов, чтобы заставить его подчиняться. Правда, он так и не понял, зачем им нужно, чтоб он обтягивал ноги мешающей одеждой, или ходил на задних лапах, или проделывал другие глупости, которые они для него придумывали. Но раз они так хотят, что ж, он будет валять дурака. Со временем он даже научился немного лаять по-ихнему. Он мог пролаять: «Привет!», «Я голоден» и даже, после месяца стараний: «Почему я не могу вернуться в зоопарк?»

И получил обескураживающий ответ: «Потому что ты человек».

Да, во многом ему пришлось усомниться с того кошмарного утра, но в одном он не сомневался никогда – он был волком.

И некоторые люди тоже признавали это.

Он убедился в этом, когда в его камере появились посторонние. Он сидел тогда, преодолевая боль, на конце своего позвоночника, на том хлипком и неудобном сооружении, которое люди называли стулом. И тут его чуткий нос уловил сладкий запах духов, которым поливают себя человеческие самки. Но и через этот душный аромат пробивался настоящий запах, запах самки. Ноздри его дрогнули, он подбежал к дверям и с загоревшимися глазами принялся их разглядывать. Не так привлекательны, как его подруга, но хоть, по крайней мере, покрыты мехом, а не хрустящей белой штукой, как работавшие здесь женщины.

Одна из них захихикала и сказала:

– Погляди только на этого волка!

Значит, и сами двуногие понимали, что прав он, а не тот, кто держал его в этом странном зоопарке, он не человек, он волк.

Набрав побольше воздуха, он запрокинул голову и завыл. Там, в лесу, услышав этот зов, все волчицы на милю кругом нервно вздрагивали и щурились, предвкушая наслаждение. Но вместо леденящего кровь, сжимающего желудок воя из горла у него вырвались какие-то короткие лающие звуки. Ему стало так стыдно, что в пору поджать хвост и заползти куда-нибудь подальше. Но теперь и хвоста у него не было.

Когда ему первый раз позволили посмотреть на себя в такую гладкую штуковину, которую они называют зеркало, он завизжал, как щенок. Куда девались его длинная морда, пышные бакенбарды, гладкий лоб, настороженные уши? Кто это уставился на него вытаращенными глазами? Бледное лицо, почти безволосое, только черные ниточки бровей косыми линиями прочертили крутой высокий лоб, со слабыми челюстями, а уж зубы… У него сердце сжалось, когда он подумал, что с такими зубами его не побоится вызвать на поединок даже самый дряхлый волк. И не только вызовет, но и победит, потому что сможет ли он что-нибудь сделать с такими зубами и с такими хилыми, мягкими безволосыми лапами?

А еще его, как и любого волка, раздражало, что они без конца гоняли его с места на место. Едва он успел привыкнуть к своей новой клетке и прозвать ее домом, как они перевели его в новую, на этот раз без решеток.

Если бы он мог прочитать медицинские карты, он бы узнал, что его считают близким к выздоровлению и признают почти «излечившимся».

Логово без решеток предназначалось для пациентов, пользующихся относительной свободой. Им уже разрешалось покидать больницу и погружаться в настоящую жизнь. Считалось, что так они лучше адаптируются к тому, чтобы в будущем жить самостоятельно. Он с нетерпением дожидался своего первого выхода, надеясь там, на воле, благополучно забыть все, чем ему забивали голову последние месяцы.

Но первый же день свободы почти разочаровал его, и он чуть ли не скучал по своему привычному логову. С нетерпением поглядывал он на медлительное солнце и не мог дождаться, когда же оно, наконец, сядет. Ему нужна была ночь!

Оставив за собой кишащие народом улицы, он вышел в предместье, взбудораженный теплым весенним воздухом и запахом оттаявшей земли. Он осторожно огляделся, опустился на четвереньки и побрел У бархатную темноту ночи. Но все эти месяцы хождения на задних ногах сделали его таким неуклюжим, что ему хотелось выть. Мешала одежда, мешали кожаные штуки на задних лапах, а снять их он не решался, потому что кожа на лапах была тонкой и нежной и он боялся пораниться.

Пришлось подняться на задние лапы, и он побрел вдоль неправдоподобно гладкой дороги.

Около него остановилась четырехколесная повозка, которая раньше так пугала его. Но сейчас даже его ослабевший нюх сквозь острый запах машины и сладкий аромат духов уловил настоящий запах – запах самки. И потому, когда она открыла дверцу и сказала «Садись, подвезу», – он не убежал, а присоединился к ней.

Сначала она пролаяла что-то приветливое, но потом, когда он начал делать с ней то, чего она хотела, чего требовал ее запах, лай превратился в визг. Конечно, это его не остановило, и он выполнил то, что всегда положено делать весной.

Она еще продолжала вопить, когда он вылез из машины и попытался бежать на задних ногах. Его покачивало, и скорость была немногим большей, чем у пешехода, но все-таки воздух приятно касался разгоряченного лица, легкие захлебывались, он действительно бежал.

Жаль, конечно, что он не сможет приносить ей пищу и быть с ней, когда придет время щениться, как положено нормальному волку. Но, по, крайней мере, он твердо знал, что запах ее он запомнил навсегда, и, если им суждено когда-то еще встретиться, он ее узнает.

Но сейчас даже весенний бег не вызывал обычного восторга. Он сам чувствовал, как недостает ему сейчас привычной гибкости и легкости, как часто он спотыкается и как тяжело дышит.

Кроме того, он чувствовал запахи множества двуногих, толпящихся вокруг него, и вонь, исходящую от них, не мог заглушить даже резкий запах их машин.

Он остановился, присел на корточки и в первый раз за все это время усомнился. По его безобразным, безволосым щекам стекала соленая влага, сочащаяся из уголков глаз.

Волки не плачут. Но если он не волк, то кто же он? Откуда же тогда все его воспоминания о прошлой нормальной жизни?

Ладно, слезы или не слезы, но он твердо знал, что он волк. И он хочет быть настоящим волком, избавиться наконец от этой тошнотворно гладкой безволосой шкуры, противной, даже если он касается ее такой же безволосой и мягкой лапой.

Это была его заветная мечта. Вернуться в единственно настоящую реальность, где он был волком, со своей волчьей жизнью и волчьей любовью.

Все это произошло в первый день и ночь его новой свободы. В следующий раз он был не так занят собой, внимательнее смотрел вокруг и вернулся в свое логово гораздо быстрее. Ничто в его волчьей жизни не подготовило его к тому, что увидел он на улицах большого города. Здесь он понял, что грубы и жестоки бывают не только самцы, от которых самки вынуждены охранять свое потомство. И никакое животное, хоть ему и приходилось порой слышать, как они стонут, не могло бы стонать и плакать так жалобно, как люди. «Не надо, прошу! Так больно!» И полупридушенный крик, и потом – растерзанные тела. Приходилось ему порой слышать и звуки хлыста. До сих пор ему и в голову не приходило, что люди могут использовать хлыст против себе подобных.

В свой третий выход он решил последовать за двуногими и попал в огромный зал, где по экрану скользили черные и белые тени, а свет придавал им некоторую реальность. На цветные фильмы он старался не попадать. А вот черно-белые оказались более чем подходящими для его волчьих глаз.

И случилось так, что во время одного из этих сеансов он понял, что не одинок. Потрясение смотрел он, как мужчина на: экране опустился на четвереньки, запрокинул голову, завыл и тут же превратился в волка.

Вервольф, так называли в фильме этого человека. И если это существо могло превращаться из человека в волка, думал он, замерев на стуле в толпе двуногих, значит, могло случиться и так, что волк превратился в человека. Правда, в человеческом языке и слова нет, чтоб назвать подобное существо.

На экране мелодрама шла к предрешенному кровавому концу, и вервольф умирал, застреленный серебряной пулей… Он смотрел, как исчезает его мех и лапы превращаются в человеческие руки.

Он вышел из кинозала, и голова его кружилась от новых мыслей. Так вот что ему надо сделать: превратиться опять в волка и при этом не погибнуть. Тогда сбудутся все его мечты… И так он уже привык в каждый свой выход обязательно заходить в зоопарк. Служители привыкли к нему и уже приспособили его помогать, они не возражали, если он кидал своим щенкам лишний кусок мяса. Сначала его подруга рычала и скалилась, когда он подходил к клетке, но скоро и она смирилась и, хоть и настораживалась, но позволяла ему подходить к самой решетке.

Щенки уже подросли, стали почти взрослыми. Иногда ему было жаль, что они проводят юность за решеткой и никогда не узнают радости весеннего бега, но тут же ему думалось, что зато они всегда сыты, всегда в безопасности, и у них есть логово, которое они могут назвать своим.

Щенки подросли настолько, что готовы были начать самостоятельную жизнь, когда он нашел место, где двуногие собирали книги. Место это называлось «библиотека». Привела его сюда женщина, которая в больнице учила его и других больных говорить, читать и писать.

Он помнил фильм о вервольфе, и потому сначала заказал все, что там было о ликантропах. Как он понял, во все времена, во всех странах были двуногие, которые умели превращаться в четвероногих – в волков, в тигров, в пантер… Но ни разу ему не встретилось упоминаний о четвероногих, превращавшихся в двуногих.

Разбитая писания, он выделил главные приемы, посредством которых двуногие совершали превращения. Почти все они казались чересчур сложными и бессмысленными. Например, рекомендовалось использовать пояс из человеческой кожи, украшенный подвешенными к нему амулетами. Надо было перебирать их в определенной последовательности, произнося при этом нескладное и запутанное заклинание.

Одна из старинных книг предписывала двуногим, желающим превратиться в четвероногих, выйти в полнолуние на перекресток дорог, подпоясаться поясом из человеческой кожи, опорожнить мочевой пузырь и пропеть определенные заклинания.

И после этого, как говорила книга, должно произойти превращение.

Он дочитал последний том и почувствовал, как тяжело и гулко бухает сердце. Если двуногие могут превращаться в четвероногих, значит… После долгих тревожных раздумий он решил, что пояс из человеческой кожи в его случае вряд ли подходит. Ему пришлось долго объясняться со служащим мехового магазина, пока он получил наконец длинный и узкий кусок волчьего меха, достаточный, чтоб сделать из него пояс..

Наконец пояс был готов, пряжку, такую, как описано в книге, он смог сделать сам. Ему везет, думал он, стоя в ночном пустынном зоопарке, что нужный перекресток оказался совсем рядом с его клеткой.

Встав точно на скрещение дорог, он разделся догола, застегнул на талии пояс, машинально поглаживая пальцами густой пушистый мех, и начал распевать заклинания. Он произносил бессмысленные слова, отмечая в то же время, что стоять голышом становится холодно, и не пора ли, как написано в той книге, опорожнить мочевой пузырь.

Вот все закончено. Он сделал все, что было в его силах.

Сначала ничего не произошло. Он стоял один под бледной луной, и в душе боролись злость и страх, что он попадется в таком виде на глаза кому-нибудь из двуногих и его опять отправят в тот странный зоопарк, который вовсе не был зоопарком, хоть там и были решетки на окнах.

Но тут у него сильно заболела спина, и он вынужден был опуститься на четвереньки. Боль нарастала, выворачивая суставы, растягивая мышцы, и длилась, длилась, длилась… Наконец он смог открыть глаза.

Однако и с закрытыми глазами он понял, что все случилось, как он хотел. Ночной ветерок доносил знакомые запахи, и он понял, что к нему вернулось его чутье. Поднявшись на четыре сильные крепкие лапы, он обошел сброшенную одежду, от которой тянуло сильной вонью двуногих, и пустился бежать. Отросшие когти неприятно скребли цемент, он свернул на газон и с радостью ощутил под ногами живую землю. Он запрокинул голову, и из самой глубины его существа вырвался гимн волчьему божеству – луне.

Животные в клетках, мимо которых он пробегал, почуяли его, забеспокоились, и это его радовало, словно новое доказательство его реальности. Бежать сквозь ночь, просто так, без всякой цели, бежать и чувствовать под лапами прохладу живой земли было так приятно. Тут за всеми ночными звуками, за шумом, поднятым проснувшимися животными, он услышал голос своей подруги и тут же забыл и о новой свободе, и о ночном ветре, и о холодной белой луне и помчался к ней.

Утром служители зоопарка были немало удивлены, обнаружив около той клетки, где когда-то нашли голого человека, спящего волка. Служитель тут же узнал его и впустил в клетку. Такой радости, как сейчас, при встрече с подругой, он не испытывал никогда в жизни.

Очень скоро он снова стал нормальным волком и почти забыл о своей жизни без клетки. Только во сне порой возвращалась к нему память о двуногом существовании, и тогда он вздрагивал и тихонько скулил. Но подруга прижималась к нему покрепче, успокаивающе облизывала, и кошмары проходили.

И только один раз, когда он уже провел в клетке почти полгода, ему вспомнилось все. Это случилось, когда мимо его клетки прошла женщина, катя перед собой маленькую коляску.

Он узнал ее запах, как и лежащего в коляске маленького существа, хоть он его и не видел. Уткнувшись в решетку клетки, он глубоко и долго втягивал этот запах. И женщина, катившая коляску со своим нежданным ребенком, пристально посмотрела на него, заглянула в глубину горящих желтых глаз и, похоже, поняла, кем он был.

И с ужасом он подумал, что этот несчастный ребенок, беспомощно спящий в коляске, однажды лунной ночью почувствует желание встать на четыре лапы, обрасти пушистым мехом и красться сквозь тьму… И так никогда и не узнает, чего же он ищет и что толкает его на эти поиски.

_{Перевод с англ. Т. Завьяловой}