Текст книги "Покойся с миром"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Перемену обстановки, романтическое приключение, зарядку для ума… кто знает? – сказал я, играя с бокалом с вином. – Может быть, мне придется немного здесь задержаться. Возможно, мне не придется лететь в Бразилию.

– О?

Он поднял бокал, сделал небольшой глоток.

– Значит, ты скоро вернешься в Нью-Йорк?

– Возможно, – сказал я. – Это зависит от многих обстоятельств. Пока не знаю точно.

– Но это может произойти в течение ближайших нескольких недель? – настаивал он.

– Честное слово, не знаю.

– Проклятье! – воскликнул он. – Ты остался таким же скрытным, как и в старые времена!

На этот раз, прежде чем пожать плечами, я улыбнулся.

– Ты меня неправильно понял. Я просто не могу сказать тебе то, чего сам не знаю.

– Я спрашиваю лишь потому, что хочу попросить тебя об одолжении. Если бы ты собирался вернуться домой скоро, мне бы хотелось узнать, не интересуют ли тебя непроданные работы Глэддена, не можешь ли ты выставить их на комиссионной основе на определенное время.

Я, потягивая вино, обдумал предложение.

– А что случилось с твоим филиалом?

Он покачал головой:

– Это вопрос времени и пространства. Мы забиты под завязку, все выставки расписаны. Только через год мы сможем выставить его работы так, как они того заслуживают.

– Ну и что? Возможно, через год они будут стоить еще дороже.

Бруно нахмурился.

– Ты сам прекрасно знаешь, что в этом бизнесе не все решает коммерческий интерес, – сказал он. – Пол Глэдден вполне заслуживает нормальной выставки в Нью-Йорке. Он художник, а не товар. Я хочу, чтобы он добился вполне заслуженного признания. За последние несколько лет ты завоевал солидную репутацию. Я не могу обеспечить ему надлежащую рекламу, поэтому выбор пал на тебя. Что скажешь?

– Какие условия ты можешь предложить?

– Для себя? Никаких. Меня интересует исключительно содействие карьере мистера Глэддена. Мне нравятся его работы, мне нравится он лично. Я уверен, что когда-нибудь его признают великим художником. – Он улыбнулся. – Может быть, тогда он вспомнит, что я ему немного помог.

– Другими словами, я буду заниматься его работами строго на процентной основе, без каких-либо условий?

– Так будет справедливо. В конце концов, тебе предстоит сделать всю работу.

– Весьма благородно с твоей стороны, – заметил я. – Интересно, что скажет сам мистер Глэдден.

– Он пришел в восторг, когда вчера вечером я сообщил ему, что появилась такая возможность, – сказал он. – Я хотел вас познакомить, но ты уже ушел. Тем не менее я могу организовать вашу встречу, прежде чем ты покинешь город. Что скажешь?

– Хорошо. Буду рад познакомиться с ним.

– И организуешь выставку в «Тельце»?

– Да, как только вернусь домой. Мой график по напряженности не сравнить с твоим.

– Великолепно! Если бы ты сказал «нет», – заявил он, наполняя бокалы, – я ушел бы с тяжелым сердцем, потому что не в первый раз мне пришлось бы отвернуться от талантливого художника, чтобы заняться более известными мастерами. Печально, конечно, но таковы суровые реалии бизнеса. Нельзя объять необъятное.

– Время и пространство, – согласился я. – В данный момент эта проблема относится скорее к тебе, чем ко мне. Должен сознаться, я не прочь сам оказаться в подобном затруднительном положении.

– Кстати, – продолжил он, словно не услышав моих слов, – есть один юноша в Греции, ему всего семнадцать, но он работает в гротескной манере так, что его можно сравнить с самим Гойей. Я продал несколько его работ, но политика… – Он поморщился. – Есть еще одна женщина. Аледа – так она подписывает свои работы – работает учительницей в Белграде. Примитивистка. Очень сильная. И две француженки, которые начали писать в весьма зрелом возрасте. Какие у них получаются женские тела! – Он чмокнул кончики пальцев и улыбнулся. – Лесбиянки, конечно. Но это совсем не плохо. В том смысле, что они занимаются любимым делом. Есть еще старик датчанин, дом которого буквально забит жутковатыми скульптурами… Превосходными! Кто знает, как поступят с его работами родственники, когда он умрет. Он эксцентричен, возможно, безумен. И ведь никому до него нет дела, кроме горстки избранных, таких, как мы!

– Жаль.

– Кто-нибудь другой на моем месте сказал бы: «Если я не могу им помочь, пусть будет так, как есть». Или: «А вдруг у меня из-за них возникнут трудности?» Я не такой человек. Я подумал…

Он замолчал и сделал глоток вина.

– Тебе интересно? – спросил он. – У тебя могло сложиться впечатление, что я, забрав лучшее, предлагаю тебе остатки. Да, это так. Но эти «остатки» имеют значительную ценность, некоторые, по существу, гораздо более высокую, чем большая часть работ, которыми я вынужден заниматься. Тем не менее я люблю искусство достаточно сильно, чтобы способствовать признанию этих недооцененных людей.

– Бруно, что ты хочешь за эту информацию? Не забывай, мы – конкуренты.

– Не совсем так, – сказал он. – Я же не касаюсь тех произведений, которыми занимаешься ты, ты поступаешь аналогично по отношению ко мне. И конкуренция не мешает нам надлежащим образом оценивать достоинства этих произведений. Я всегда готов передать информацию о таких произведениях дружественному конкуренту, то есть человеку, которому я доверяю, которого знаю много лет…

– Но что ты хочешь взамен? – перебил я его. – Я не занимаюсь, повторяю, не занимаюсь тем, чем занимался раньше. У меня чистое досье в моей стране. Если хочешь предложить мне нечто из прежней жизни, зря потеряешь время.

Он вздохнул и улыбнулся.

– Я выглядел бы полным лицемером, если бы стал изображать обиду, – сказал он. – Поверь, мне даже в голову не приходило ничего подобного. Просто мне хотелось, чтобы эти художники стали широко известны, потому что они этого заслуживают. Если я в состоянии предложить кому-нибудь выгодное дело, то пусть уж это будет мой друг, а не кто-то со стороны. Кстати, я не буду возражать, если ты когда-нибудь окажешь мне аналогичную услугу.

Он улыбнулся и допил вино.

– Прими мои извинения, – сказал я. – Конечно, мне интересно.

– Кстати, я захватил с собой фотографии некоторых работ, – сказал он, все еще улыбаясь. – А также имена и адреса художников.

Он достал толстый конверт из внутреннего кармана пиджака и начал раскладывать на столе фотографии.

И тут я понял, почему он улыбался. Даже если судить по фотографиям, все работы были действительно великолепны.

Через несколько долгих минут я поднял голову и сказал:

– Ты прав, конечно. Они заслуживают того, чтобы их увидели.

– Значит, ты будешь ими заниматься?

– Да, – сказал я. – Конечно.

Он разлил остатки вина. Мы выпили, и он оплатил счет.

День клонился к вечеру. Здания и руины озарились светом удачно расположенных фонарей подсветки. Высоко в небе сияла столь любимая лунатиками и поэтами полная луна. Надежда поужинать в кафе при свете свечей. Скрипки и цветы. И все такое прочее.

Настроение у меня поднялось настолько, что я почти перестал злиться на Мартинсона, когда такси остановилось у ворот его виллы. Он сам открыл дверь на мой звонок, и я вошел в уютное логово холостяка, о существовании которого трудно было подозревать, глядя на глухую кирпичную стену, отгораживающую его от внешнего мира.

О своем намерении вести себя с Мартинсоном вежливо, но холодно я забыл буквально через пару секунд. Он оказался приветливым парнем лет сорока пяти, коренастым, с седыми, как и остатки волос, бровями и выправкой бывшего военного. На нем был темно-зеленый халат поверх рубашки, слаксы и открытые туфли. Мы пожали друг другу руки и перешли в гостиную, где я согласился что-нибудь выпить.

Он, перекинув ногу через подлокотник кресла, сделал солидный глоток, улыбнулся и сказал:

– О'кей, рассказывайте.

– Наш разговор записывается? – спросил я из чистого любопытства.

– Да, – ответил он. – Так значительно проще, чем возиться с блокнотом. Микрофон установлен под столом. Если вас это беспокоит, могу отключить. Но клянусь, я делаю запись исключительно для личного пользования и сотру ее сразу, как только закончу работу.

Я пожал плечами и рассказал ему о людях, с которыми мне удалось встретиться, и о том, что они мне сообщили.

Сначала он лишь изредка прерывал меня, задавая уточняющие вопросы. Потом раздался телефонный звонок, он снял трубку и ответил: «Извините, вы ошиблись номером». Когда я приступил к рассказу Марии, выражение его лица изменилось, он подался вперед и не произнес ни слова, пока я не закончил.

– Проклятье! – воскликнул он, ударив кулаком по ладони. – Почему вы не сообщили об этом раньше?

Я не смог достаточно быстро придумать правдоподобную ложь, поэтому сказал правду.

Глаза его сверкнули, лицо побагровело, на скулах заиграли желваки. Затем он продемонстрировал, что, несмотря на долгие годы канцелярской работы, все еще помнит казарменную лексику.

Но и у меня, хоть я и пребывал все утро в благодушном настроении, топлива внутри скопилось достаточно, и оно полыхнуло от возникшей искры. Я терпеть не могу, когда мной помыкают, особенно по непонятным мне причинам.

И все же я решил подождать. Я собрал волю, закурил и решил дождаться, когда иссякнет его словесный фонтан.

Наконец он иссяк, и я тихо произнес:

– Увольте меня или удержите часть зарплаты.

Он уставился на меня так, словно увидел перед собой другого, какого-то незнакомого ему человека, но тут же взял себя в руки и сменил тон.

– Ничего не понимаю… – произнес он то ли вопросительно, то ли утвердительно.

– Почему бы тебе не рассказать мне все начистоту? – спросил я. – Это могло бы мне помочь.

Он отрицательно покачал головой:

– Сам знаешь почему.

– Все тот же старый добрый принцип «необходимой информации»?

– Именно. Поверь, мне самому хотелось бы сообщить тебе больше. Но, проклятье, даже у меня нет информации в полном объеме.

Я пожал плечами, затянулся и сделал еще один глоток превосходного бурбона.

– Хорошо, – сказал я. – Если рассказ Марии окажется правдой, а я в этом нисколько не сомневаюсь, мне остается только сойти со сцены, верно? Вы хотели, чтобы я нашел священника. О'кей, я его нашел. Миссия выполнена и все такое прочее. Я прав?

Мне показалось, что он пытается выиграть время, потому что решил выпить и закурить маленькую, безобразного вида сигару.

– Возможно, ты прав, – сказал он наконец. – Но у меня пока нет никаких инструкций. Вероятно, я получу их, когда передам то, что ты мне сообщил. Включу в свой доклад твой вопрос.

– Сколько времени на это понадобится?

– День. Может быть, два, – ответил он, выдохнув клуб сине-белого дыма, который тотчас начал подбираться ко мне. – Не знаю, учтут ли они мою точку зрения, но я порекомендую похлопать тебя ласково по макушке и отослать домой. Понятия не имею, чего они ждут от тебя. Ты единственный человек, с которым девушка могла поговорить как со старым другом, в свое время не особенно чтившим закон. И вот она с тобой поговорила. Лично мне кажется, что большего от тебя не требуется. А пока, – продолжил он, – я хочу, чтобы ты за ней присматривал. Проводи с ней как можно больше времени, попытайся выяснить еще что-нибудь об отце Бретане. О его друзьях, врагах, симпатиях, антипатиях. Обо всем, что могло бы помочь нам…

– …вернуть деньги, – закончил я, когда его прервал звонок в дверь.

– Вот именно, – сказал он, вставая. – Оставлю тебя на минуту. – Он вышел в прихожую.

Я услышал, как он поворачивает ручку входной двери. Потом он спросил:

– Кто там?

– Курьер из посольства, – ответил приглушенный голос.

– Хорошо.

Скрипнула дверь, потом раздался глухой хлопок, подобный тому, что я последний раз слышал лет сто назад. Возможно, я не узнал бы его, если бы вслед за ним не послышался резкий хрип, совсем не похожий на звук, издаваемый человеком, решившим прочистить горло. Потом кто-то застонал, из прихожей донесся шум, как будто этот кто-то упал или его повалили на пол.

Я вскочил на ноги, поняв, что в доме находится человек, у которого есть при себе пистолет с глушителем. Впрочем, убийца уже был в комнате и направлял пистолет на меня.

Он попытался что-то сказать, а я попытался броситься на него, но успех не сопутствовал нам обоим. На этот раз глухого хлопка я не услышал, зато раздался оглушительный грохот обычного выстрела, буквально за мгновение до того, как я рухнул у ног мужчины.

Через несколько мгновений я понял, что он промахнулся.

Меня спасло сумасшедшее везение, точнее, мой неловкий прыжок. Помогла и его торопливость, помешавшая нормально прицелиться. Так или иначе, но он промахнулся.

Я попытался подняться на ноги, но тут же получил чувствительный удар в правое плечо, удар рукояткой пистолета, который он использовал в качестве дубинки.

Я успел прикрыть голову руками буквально за секунду до того, как он попытался нанести боковой удар чуть ниже макушки.

Удар пришелся по левому локтю, я упал на бок и попытался перекатиться…

…а когда поднял голову и посмотрел на него сквозь заполненную танцующими искорками разделявшую нас реальность, то увидел направленный на себя ствол и улыбающееся лицо.

Вместо выстрела прозвучал щелчок.

И вот тут он совершил ошибку. Ему следовало треснуть меня по голове еще раз, а он попытался передернуть затвор.

Он выругался, когда я ударил его головой в пах и сбил с ног. Пистолет вылетел из его руки и упал на пол рядом со мной.

Я схватил оружие, намереваясь использовать его так же, как мой противник, в качестве дубинки. Он между тем перекатился и встал на четвереньки ко мне лицом, вытянув правую руку.

Я навел на него пистолет и машинально нажал на спусковой крючок.

На этот раз пистолет не заклинило.

Он ткнулся лицом в пол, и на ковре появились похожие на рога красные подтеки.

Пуля вошла ему в лоб и вышла чуть позади правого уха…

Быстрые шаги в прихожей заставили меня снова поднять оружие. В дверном проеме появился еще один гость – я успел заметить недоуменное выражение его лица – с пистолетом в руке. К счастью, он целился слишком высоко, видимо, не ожидал, что жертва будет стоять на коленях. В следующий момент я выстрелил и попал ему в плечо.

Уронив пистолет, он обратился в бегство. Я выстрелил еще раз, попал в стену и услышал свист рикошета.

Я вскочил на ноги и выбежал в прихожую. Внизу хлопнула дверь машины. Значит, он припарковался прямо у ворот виллы и не стал глушить двигатель. Услышав визг шин, я прислонился к дверному косяку, положил правую руку на левое предплечье и выпустил оставшиеся в обойме патроны в удалявшуюся машину.

Вторым выстрелом я разбил заднее стекло. Куда попала последняя пуля, я не понял.

Машина удалялась, набирая скорость, а я бессильно опустился на пол. Спустя четыре показавшиеся бесконечными секунды машина вдруг вильнула, перепрыгнула через бордюр, пересекла тротуар и врезалась в стену углового дома, выбив из нее несколько кирпичей. Еще через несколько секунд она загорелась.

Я знал: улице недолго оставаться безлюдной, поэтому меня уже не должно здесь быть.

VI

Я вошел в дом и запер за собой дверь. Машинально вытер пистолет полой пиджака, прежде чем бросил его на пол. Взглянул на беднягу Мартинсона, наклонился и проверил пульс. Пульса, конечно, не было.

Попытался выпрямиться, почувствовал головокружение и опустился на четвереньки. Правая рука подогнулась, плечо взорвалось болью. На лбу выступил пот, я вытер его и увидел на ладони кровь. Попытался восстановить дыхание, мне это удалось, и я пополз вперед.

Внимательно рассмотрел напавшего на меня мужчину. Несмотря на глубокие морщины между бровями и на щеках, ему было не больше двадцати пяти лет. Смуглая кожа, черные волосы, широкие ноздри. В карманах дешевого темного пиджака пусто.

С трудом поднявшись на ноги, я пересек комнату и снял трубку телефона. Услышал доносившиеся издалека звуки рок-н-ролла, приглушенные голоса. Позвонивший Мартинсону не повесил трубку, надежно заблокировав телефонную линию. Я повесил трубку и направился в заднюю часть дома.

Обнаружил кухню и дверь, которая выходила в небольшой, обнесенный стеной сад с калиткой в дальнем углу. За калиткой просматривался какой-то узкий переулок.

Я остановился, прежде чем открыть ее.

Было маловероятно, чтобы кто-нибудь еще поджидал меня в переулке. Нет, для двух ничего не подозревающих жертв теоретически должно было вполне хватить вооруженного водителя и основного стрелка.

И все-таки мне было не по себе. Хотелось убраться отсюда как можно быстрее и как можно дальше, исчезнуть из этого мира и вернуться когда-нибудь позднее, ясным солнечным днем. Через калитку, похоже, я мог двинуться в нужном направлении.

Сделав несколько глубоких вдохов, я распахнул ее. Вжал голову в плечи, стиснул зубы, выскочил в переулок, упал на землю, перекатился…

Никого. Я был один.

Несколько секунд я лежал на земле, затем поднялся на ноги. Отряхнул одежду, вытер лицо и руки носовым платком, попытался провести расческой по волосам и чуть не вскрикнул. Движения мои были машинальными, но дало о себе знать ушибленное плечо – руку было не поднять, пришлось просто зачесать волосы пятерней левой руки.

Повернув направо, чтобы поскорее отойти от угла, на котором произошла авария, я думал уже о другом.

Да, я довольно скоро почувствовал, что снова могу ясно мыслить и что спинномозговые нервы медленно восстанавливают контроль над передним мозгом.

Три трупа, два от моей руки, еще священник, четвертый, который коченел в Лиссабоне, и Карл, пятый, из-за которого, собственно, я и влип в эту историю…

Так, подумаем, что происходит.

Кто-то пытался меня убить. Я совершенно не понимал за что. Я не помнил за собой ничего такого, что могло бы угрожать кому-то настолько, чтобы возникла необходимость меня убрать. Совпадение я исключил. Я отказывался верить в то, что мой визит к Мартинсону просто совпал по времени с моментом, в который кто-то решил вычеркнуть его из списка живых. Нет, я тихо сидел в гостиной, когда в нее вошел человек с пистолетом, который, несомненно, знал, что я должен там находиться.

Но если охотились за мной, почему не выбрали другое время, когда рядом никого не было? То же самое касалось Мартинсона, если мишенью был только он. Убить двоих всегда рискованнее, чем одного.

Значит, охотились за нами обоими, и единственным объяснением такой комбинации было предположение, что я должен был сообщить ему нечто важное и ради этого пришел к нему в дом. Значит, кому-то потребовалось немедленно уничтожить информацию.

Информация. Она была необходима мне, чтобы остаться в живых. Кто-то уже вычеркнул мое имя из списка живых, воткнул булавку в мою куклу, вбил гвоздь в крышку моего гроба.

Я шел прямо минут двадцать, прежде чем решил свернуть в сторону оживленной улицы. К этому времени звук полицейских сирен остался в прошлом.

Я пересек улицу и направился на юг. Через некоторое время поймал такси, но в отель решил не возвращаться, назвал водителю адрес в нескольких кварталах от дома Марии и закрыл глаза.

Как-то раз мне пришлось провести целый день с детьми сестры. Я принес им подарки, чтобы чем-то их занять, а сам решил почитать книгу. Но я совершил ошибку, подарив племяннику Тимми игрушечный барабан. Через пару часов я подарил ему свой перочинный нож, сказав, что барабаны обычно набивают конфетами. Это на некоторое – весьма непродолжительное – время решило проблему, и я до сих пор помню, как сказал ему, сочувственно покачав головой: «Тебе достался барабан без конфет».

Моя голова была сейчас похожа на игрушечный барабан без конфет.

Я несколько раз прошел мимо дома Марии, периодически прячась в темных дверных проемах. Так я развлекался никак не меньше получаса. Проходя мимо окна, у которого она провела так много времени прошлым вечером, я увидел, что в квартире горит свет. Не заметил никого, кто следил бы за ее домом.

Наконец я вошел в дом, надеясь, что она протрезвела и не напилась снова. Мне нужно было ее быстрое и трезвое взаимодействие в том, что могло, по моему мнению, сохранить жизнь нам обоим.

Никого внизу, никого на лестнице, никого на площадке…

Я остановился у двери и прислушался. По радио передавали какую-то незнакомую мне оперу. Никаких других звуков.

Минут через пять-шесть я услышал ее шаги за дверью. Потом до меня донесся шум воды и звон посуды и столовых приборов.

Я тихо постучал.

Открыв дверь и увидев меня, она улыбнулась, но улыбка тут же исчезла с ее лица.

– Ты ранен! – воскликнула она, напомнив мне слова Юджина О'Нила о том, что в моменты страданий и проявления чувств почти всегда произносятся избитые фразы.

– Порезался, когда брился, – сказал я, входя в квартиру.

Она проводила меня до дивана, на который я устало опустился.

– Кофе? – спросила она. – Недавно приготовила.

– Да. Если не трудно.

Она ушла, а я сменил позу и заложил руку за голову, чтобы не испачкать кровью спинку дивана.

Я окинул ее взглядом. На ней были коричневые слаксы, белая блузка и темный передник с изображением идиллической сцены жатвы. Блестящие волосы аккуратно причесаны, лицо чистое и спокойное.

Смотреть на Марию сегодня было гораздо приятней, чем вчера, но в выражении ее лица угадывалась жесткая решимость, которая делала ее похожей на фурию. Было приятно видеть ее в нормальном состоянии, и ее оскорбленные чувства не расстраивали меня, потому что могли оказаться полезными.

Она принесла кофе.

– Судя по всему, мы поменялись ролями, – сказала она. – Что случилось?

Я не ответил на ее вопрос и спросил:

– Кто-нибудь заходил к тебе или звонил после моего ухода?

– Нет, – ответила она. – Никто.

– А ты сама? Выходила из дома или звонила кому-нибудь?

– Только в галерею, чтобы сказать, что не смогу сегодня быть на работе.

Я закурил и склонился над чашкой кофе.

– Твоя голова! – воскликнула она. – Тебе нужно к врачу!

– Возможно, – сказал я. – Но не сейчас.

Она расставила большой и указательный пальцы дюйма на три.

– Вот такая рана, и, кажется, глубокая. Скорее всего, нужно наложить швы. Я не думала…

– Не обращай внимания, – сказал я, сделав глоток кофе. – На это у нас нет времени. Я в опасности. Меня только что пытались убить. Единственной причиной я считаю расспросы о Клоде. Скорее всего, тебе тоже угрожает опасность, потому что ты – мой почти единственный источник информации по этому вопросу. Понятия не имею, кто они и каким образом узнали обо мне так быстро. Я намереваюсь исчезнуть и думаю, что будет лучше, если ты уедешь со мной.

– Ничего не понимаю. – Она посмотрела на мою голову. – Но верю тебе. Ты считаешь опасность серьезной?

Я кивнул.

– Она грозит нам каждую минуту, пока мы находимся в этом доме, в этом городе. В этой стране, если на то пошло. Я прошу тебя немедленно собрать вещи в два чемодана и быть готовой уйти со мной буквально через пятнадцать минут.

– Невозможно, – сказала она, потом посмотрела мне в глаза и кивнула. – Но я согласна. – Выглядишь ты слишком подозрительно, – добавила она.

– Попытаюсь привести себя в порядок, пока ты собираешься.

– Кровь на пиджаке и рубашке. Брюки порваны и в грязи.

– Не могу вернуться в отель, чтобы переодеться. Меня могут там ждать.

– Клод оставил здесь свой серый пиджак… примерно твоего размера.

– Он предпочитал ходить в гражданской одежде?

– Когда мы были вместе.

– А больше он ничего не оставил?

– Несколько носовых платков, носки, белье для стирки. Пару туфель, которые не поместились в сумку.

– Понятно. Принеси мне пиджак и пару булавок для брюк, чтобы я привел себя в порядок.

Я выпрямился. Отхлебнул еще кофе, сделал пару глубоких затяжек и попытался претворить действие этих тонизирующих средств в какие-то разумные мысли.

В карманах у меня было полно дорожных чеков, а также небольшая сумма в итальянской валюте, несколько кредитных карточек разных банков и тысяча долларов США в поясе для хранения денег, который я всегда надевал, отправляясь в поездку. Таким образом, какое-то время нужды в деньгах я испытывать не буду. Паспорт, к счастью, лежал в кармане. И в этом смысле никаких проблем. Я был готов быстро покинуть эту страну.

Мария, порывшись в шкафу, наконец принесла темный ворсистый пиджак. Я примерил его, а она спросила:

– Куда мы поедем?

– В Бразилию, – ответил я. – Сидит неплохо.

– В Бразилию? К брату Клода?

– Скорее всего. Вероятно, ответы на все вопросы находятся там же, где деньги. Кстати, у тебя есть его адрес?

– Нет, но есть номер телефона. Клод записал его в мой телефонный справочник.

– В Сан-Паулу?

– Да.

– Отлично. Найди его, принеси булавки и собирайся.

Она не сдвинулась с места.

– Овидий, я тебе доверяю, иначе ни за что не поехала бы с тобой. Но хочу понять, что происходит и как это связано с тобой. Почему убили Клода? Из-за денег, которые он взял?

– Я не знаю, почему убили Клода, – сказал я. – Хотя не сомневаюсь, что это как-то связано с деньгами. Это тоже нам предстоит выяснить.

– О каких деньгах идет речь, Овидий? Сколько он взял?

– Три миллиона долларов плюс-минус несколько центов.

Она отшатнулась от меня, потом села и уставилась на пол.

– Я тебе не верю. Счета постоянно проверяются. Существует много способов проверки. Такой человек попался бы очень быстро.

– Вот он и попался. Поэтому и сбежал. Кроме того, он был очень умным и пользовался почти неограниченным доверием. Поэтому попался не сразу.

– Такая большая сумма, – сказала она. – Фантастика.

– Да.

– А почему об этом не писали в газетах? Не говорили по телевидению?

– Церковь предпочла не сообщать о случившемся. Это могло повредить репутации…

– А твоя роль во всем этом?

– Долго рассказывать, – покачал я головой. – В другой раз.

Она улыбнулась.

– Приятно узнать, что он был лучшим.

В пятнадцать минут мы, конечно, не уложились. Потребовалось вдвое больше времени. Большую его часть я был занят тем, что смачивал, вытирал губкой и промывал волосы. Несколько раз кровотечение возобновлялось. Остановить его мне удалось комком туалетной бумаги, который я прижимал к ране до самого последнего момента. Пожалев об отсутствии шляпы, я зачесал волосы назад, чтобы прикрыть рану. Я стянул булавками дыру на брюках, счистил с них, насколько это было возможно, грязь. Попытался водой с мылом застирать рубашку, но пятна крови всегда остаются пятнами крови. Придется не расстегивать пиджак.

По телефону мы забронировали два места на утренний рейс. Вызвали такси, вышли из квартиры и заперли дверь. Бумажку с номером телефона Эмиля Бретана я положил в карман, взял оба чемодана – тот, что легче, в правую руку – и первым стал спускаться по лестнице. Мы прошли первый пролет, миновали площадку, прошли половину второго, когда услышали телефонные звонки.

– Мой, – сказала она, обернувшись. – Я точно знаю. Ответить?

– Давай. Ты все еще больна, меня не видела и не планируешь никаких путешествий.

Она кивнула и побежала вверх по лестнице. Я спустился до следующей площадки, поставил чемоданы на пол, чтобы руки отдохнули, и стал ждать. В конце следующего лестничного пролета я никого не увидел.

Я как раз думал, не закурить ли мне, когда услышат, как наверху хлопнула дверь, а потом – шаги вниз по лестнице.

– Не знаю, кто звонил, – сказала она. – Сняла трубку и ничего не услышала.

– Был гудок или щелчок?

– Нет. Просто тишина.

– Звук дыхания, шарканье ног, какой-нибудь шум?

– Не знаю. Я сама запыхалась. Может быть.

– Пошли. – Я схватил чемоданы. – Есть другой выход из дома?

– Да, в конце подвала, – ответила она. – Что-нибудь не так?

– Потом, – сказал я, ускоряя шаг.

Я почувствовал покалывание в ступнях, в ладонях, в затылке. Когда спустился на первый этаж и направился к двери в конце вестибюля, на которую указала Мария, почувствовал сухость во рту. Я читал где-то, что это очень древний рефлекс, предназначенный для уничтожения запаха во время бегства от хищников. Весьма поучительно узнать, насколько твое тело не смогли изменить несколько тысячелетий цивилизации.

У двери я замедлил шаг, чтобы Мария смогла ее открыть, найти выключатель и пойти вперед на появившийся тусклый огонек. Ступени были шаткими и крутыми. Единственная лампочка, похожая на грязный плод, висела над заваленным инструментами столом. Мы шли мимо разбитой мебели, сломанных бытовых приборов, грязных коробок, перетянутых пыльными веревками, бюста Муссолини, пачек заплесневелых газет и журналов, покрытых паутиной.

Наконец мы подошли к двери, и Мария не без труда отперла ее. Я первым поднялся по осыпающимся кирпичным ступеням и оказался в широком переулке, озаренном светом из задних окон дома.

– Куда? – спросил я. – Мне не хотелось бы облегчать им жизнь.

– Направо, – сказала она. – Почему тебя так встревожил этот звонок?

– Вечер начался с такого же, потом погибли трое.

– Ты?..

– Да. Двоих.

Она провела меня по переулку до угла, не сказав больше ни слова.

Сделав еще несколько поворотов, я уже не понимал, в каком направлении мы идем. Я замерз, боль в плече пульсировала при каждом шаге. Впрочем, от этой боли меня отчасти отвлекала головная.

Несколько крыс, увидев нас, поспешили спастись бегством. Шума уличного движения почти не было слышно. Я отсчитал еще двести шагов и остановился.

– Подожди.

Опустил чемоданы на землю, потер плечо, попытался восстановить дыхание. Подмышки были мокрыми от пота, истертые ступни противно ныли.

Вдруг я почувствовал прикосновение ее руки. Ее ладонь была прохладной.

– Тебя трясет, – сказала она. – Ты ранен и устал. Я понесу чемоданы.

– Просто дай мне отдышаться.

Но она взяла чемоданы, и я не стал возражать. Я не знал, сколько еще времени смог бы их нести.

– Далеко до главной улицы? – спросил я, плетясь за ней.

– Нет, уже близко, – ответила она.

Она солгала. Мне показалось, что мы шли безумно долго, прежде чем оказались на освещенной улице и увидели прохожих и машины.

– В следующем квартале есть кафе, – сказала она, поворачивая налево.

– Отлично.

Мы вошли в бар, в котором почти никого не было. Заняли столик в углу, рядом с дверью, и поставили чемоданы за стулья.

– Быстро найди телефон, позвони в полицию, назовись, сообщи свой адрес и скажи, что тебе кажется, что кто-то пытается проникнуть в твою квартиру. И повесь трубку. Потом вызови такси.

– Хорошо, – сказала она и ушла.

Я заказал два бренди, выпил свой бокал, потом осушил и ее. Пока она звонила, заказал еще два бренди и закурил.

– Все в порядке, – сообщила она, усаживаясь напротив. – Сделала все, как ты сказал.

– Отлично.

– Что происходит? – шепотом спросила она. – Овидий, ты никогда не ввязывался в подобные дела. Миллионные кражи… убийства…

– Поверь, у меня нет ни малейшего желания сейчас этим заниматься. Я совершил нечто такое, что напугало кого-то, помимо меня самого. Судя по всему, ты тоже в опасности. Из-за Клода, из-за меня. Тебе ничего не угрожало, пока не появился я, значит, катализатором стал именно я. Понятия не имею почему и собираюсь это выяснить. Я попытался вспомнить все, что сделал, приехав в Рим, но так и не смог найти ответ. Может быть, я чересчур ленив или не замечаю очевидных вещей. Мы обязаны все выяснить, чтобы остановить их, прежде чем они нас достанут. А это означает, что в данный момент мы должны спастись бегством, держать их на расстоянии и подготовиться к ответному удару.