Текст книги "Корона Героев"

Автор книги: Робин Мак-Кинли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Кроме того, гордость не позволяла Аэрин говорить о том, что тренировки пошли ей на пользу: они требовали постоянно контролировать и направлять собственное тело, и упорные занятия в конце концов выгнали вместе с потом и остатки сарки из ее тела. С памятной встречи с Галанной в королевском саду к тому времени прошло два года.

Тор с Аэрин встречались на краю самой дальней из учебных площадок. Там они могли быть вместе, как были всегда, и напряжение, возникшее между ними в последнее время, не мешало им, не создавало неловкости и не заставляло запинаться.

Аэрин понимала, что Тор старается наносить удары не в полную силу, когда теснит ее. Но по мере того, как она набиралась опыта, ему приходилось двигаться все быстрее, чтобы отражать ее атаки. А сила, надеялась она, придет.

Аэрин росла как сорняк. Семнадцатилетие наступило и прошло с утомительной пышностью (все-таки день рождения королевской дочери!) и вымученной любезностью (все-таки королевская дочь-то неправильная). И вдруг оказалось, что расти дальше уже некуда. Ей нравилось возвышаться над Галанной. Нравилось смотреть сверху вниз – с высоты безупречный профиль Галанны казался чуть приплюснутым возле бровей, а глаза узковатыми. Кроме того, Аэрин питала надежду, что перерастет строптивую Кишу и ей подарят настоящую лошадь.

Настоящую лошадь. Аэрин очень старалась не упоминать о конях при Торе, но ей уже приходилось прикусывать язык, чтобы не нарушить собственный зарок. Именно в лошади сила всадника – или всадницы. Но если попросить Тора научить ее сражаться верхом, ему придется признать, что он с самого начала понял, как много значат для нее их занятия, что это непросто веселая секретная игра. А ведь ему и без того не по себе из-за их уроков. Он ни разу не спросил, зачем ей это нужно, и его молчание о многом сказало Аэрин. А Тор, как и раньше, читал ее мысли не хуже, чем она его.

6

Талат окреп и залоснился. Он все еще напрягал правую заднюю, когда она садилась верхом, но ему требовалось все меньше времени, чтобы расходиться. Аэрин неделями ездила на нем без всего, а седло и упряжь тем временем щедро умасливали ее гардероб и все его содержимое, ибо она обнаружила, что в глубине души не хочет седлать коня – как будто это что-то испортит и сбруя превратит их совместные прогулки в тягостную обязанность.

– Наверное, даже приятнейшее из выздоровлений должно однажды подойти к концу, – сказала она Талату однажды вечером и на следующий день принесла на пастбище всю его сбрую и свой детский меч.

Он обнюхал их – медленно, потом с воодушевлением – и приплясывал от нетерпения, пока она взнуздывала его. Пришлось стукнуть его кулаком по плечу и гаркнуть, чтоб вел себя нормально.

Он гордо отодвинулся, но после стал мгновенно повиноваться каждой команде. И все же Аэрин обнаружила, что позвякивание всяких деталей и пряжек раздражает, а поводья занимают руки и вдобавок отвлекают.

– Как люди управляются с мечом и этими треклятыми вожжами одновременно?! – восклицала она, обращаясь к маленьким белым ушам. – Должен же быть способ подвесить эту дрянь так, чтоб она не била по ногам. Если я возьму вожжи в зубы, то непременно случайно себя задушу ими, и к тому же с полным ртом сбруи я не смогу испускать леденящие кровь боевые кличи «Победа!» и «За Дамар!», дабы сеять ужас в сердцах врагов.

Пока они стояли, она вытащила меч из ножен и взмахнула им на пробу – ровно в тот момент, когда Талат повернул голову, чтобы сцапать муху у плеча. Клинок запутался в поводьях, и хотя Талат сумел все-таки снова выпрямить шею, голова его осталась чуть повернутой, темный глаз укоризненно смотрел на всадницу, а к щеке прильнуло затупленное лезвие.

– Черт. – Она выдернула меч.

Одна вожжа распалась. Талат замер, то ли ожидая указаний, то ли боясь шевельнуться. Короткий конец обрезанного повода свисал на несколько дюймов ниже его подбородка, он наклонил голову, ухватил его и принялся задумчиво жевать.

– Нам и без этого хорошо.

Аэрин сердито спешилась, сорвала узду и швырнула на землю, держа непослушный меч в другой руке, словно мародерствующий разбойник. Затем снова оседлала коня и стиснула его бока ногами – сильнее, чем намеревалась, ибо ей мешала попона. Талат в восторге пустился в свой первый со дня ранения галоп. И Аэрин обнаружила, что от их прогулок гораздо больше толку, чем ей казалось, ибо теперь у него хватало силы и стойкости проскакать изрядное расстояние.

Он несся по пастбищу, а Аэрин не могла собрать в кучу ни мысли, ни желудок, который, похоже, остался лежать на земле вместе с поводьями. А затем она обнаружила, что из-за седла она не может сдавить коня коленями с точно рассчитанной силой, как раньше. Кроме того, теперь, сколько бы она ни отклонялась назад, веля Талату остановиться, под твердым седлом он этого просто не замечает. Впереди замаячил забор.

– О нет… – простонала всадница, роняя меч и хватаясь обеими руками за гриву.

Они взмыли и преодолели преграду. Взлетели они не очень ровно, но приземление вышло мягким, и Аэрин обнаружила, что если ее бывший пациент по-прежнему не желает останавливаться, то хотя бы готов снова слушаться ее ног. И вскоре круги стали меньше, галоп превратился в рысь, и наконец, когда она откинулась назад, конь послушно перешел на шаг.

Но голова и хвост были по-прежнему высоко подняты, и внезапно Талат встал на дыбы, а Аэрин лихорадочно обхватила его за шею. Он заржал и выбросил вперед передние копыта. Аэрин видела, как он делает это, много лет назад, когда на нем ездил ее отец, ибо боевых коней обучали не только нести всадников в битву, но и сражаться. Она видела его и других на учебной площадке и отборочных испытаниях.

Но когда это проделывает одна лошадь, совсем другое дело.

– Ш-ш-ш, – выдохнула она. – Если кто-то нас заметит, будут неприятности.

Талат гарцанул на прямых ногах раз-другой, но повиновался.

– И как предлагаешь переправить тебя обратно на пастбище, дурачок?

Конь шевельнул ушами, прислушиваясь к ее словам.

– Ворота на глазах у всей конюшни, а в ней всегда кто-то есть.

Он снова прянул ушами.

– Нет, мы не станем прыгать обратно.

Аэрин вся дрожала, ноги безвольно колотились о бока Талата.

Она повернула его обратно к дальней стороне пастбища, мечтая только о том, чтоб их не увидели, и они проделали обратный путь к тому месту, где Талат совершил прыжок. Аэрин спешилась.

– Стой прямо здесь, а то я тебе остальные три ноги отрублю, – сказала она ему.

Конь замер, наблюдая за ней, а она осторожно взобралась по низкой каменной стене и деревянным брусьям над ней. Поозиралась пару минут, отыскала свой брошенный меч, вернулась обратно к забору и начала колотить рукоятью по концу верхнего бруса, пока тот не выскользнул неохотно из паза и не грянулся наземь. За первым последовал второй. Аэрин мрачно оглядела пузыри на ладонях и утерла пот с лица. Талат по-прежнему пристально наблюдал за ней, не трогаясь с места. Внезапно Аэрин улыбнулась:

– Твоя школа боевого коня – не шутка, а? Только лучший достоин нести короля.

Он сморщил нос в безмолвном фырканье.

– Или даже третьесортную первую сол время от времени.

Она отошла от забора.

– Давай. Иди сюда. – Она поманила его, словно одну из королевских борзых.

Он подобрался и перемахнул через низкие камни, только стремена по бокам звякнули. Аэрин вбила брусья обратно в пазы, подобрала меч и вместе со следующим за ней по пятам Талатом – на сегодня с нее верховой езды хватило – направилась к пруду и сажальному камню, где лежали узда и ножны.

На следующий день Талат сильно хромал, и Аэрин водила его в поводу, чтобы заставить идти рысью и выгнать болезненность, прежде чем снова садиться на него. Она вернулась к езде без седла или поводьев, но меч стала брать с собой и рубила нависающие ветки и паутину. Порой особенно блестящий удар лишал ее равновесия, и она падала. А порой Талат вставал на дыбы, и задача была в том, чтобы научиться держаться за него ногами. Они снова и снова рысили налево, чтобы укрепить слабую ногу, хотя в иные дни конь ни в какую не желал этого делать, и Аэрин приходилось орать и колотить его по бокам и плечам.

Однажды она как бы между прочим спросила Тора, какие команды для прыжков и бросков знают боевые кони. Тор не знал про Талата и испугался, не затеяла ли она чего-нибудь эдакого, однако все же рассказал ей. Конь едва не сбросил Аэрин, когда она впервые попросила его проделать эти вещи, и несколько дней не мог успокоиться, надеясь вновь услышать команду делать то, что любил больше всего, пускаясь в курбеты, когда она всего лишь просила его идти рысью.

Уздечка не вернулась в платяной шкаф, а перекочевала под кровать с глаз долой. (Тека, перебирая гардероб, дабы выделить пространство седельному маслу, удивилась, но одобрила такое решение – под кроватью придворных платьев не держат). Аэрин сняла с седла стремена, повыдергала прошивку из нижней части, вытащила большую часть набивки и снова сшила. Получившееся нечто она водрузила Талату на спину, уселась верхом, выругалась, сняла конструкцию, разобрала на кусочки полностью и начала старательно перекраивать, точно следуя контурам Талатовой спины и собственных ног. Несколько недель она только и делала, что водружала на коня очередное рукоделие, примерялась и слезала по полдюжины раз на дню, что начало уже раздражать Талата. Ей также пришлось одолжить кожевенный инструмент у Хорнмара. У нее были заготовлены ответы на вопросы, которые Хорнмар никогда ей не задавал, но все же мог однажды задать. Но он молча и охотно давал ей инструмент.

Наконец она закончила седло. Петли для нагрудника остались, и Талат мог по-прежнему носить королевскую эмблему. А когда она надела на него седло и нагрудник, то удивилась, как красиво все выглядит.

– На сей раз у меня неплохо вышло, – сказала Аэрин, глядя на творение своих рук, и покраснела, хотя никто, кроме Талата, ее не видел.

Тем временем долгожданная свадьба Галанны и Перлита наконец состоялась. Тор исполнял роль первого дружки Перлита с пустым и торжественным лицом, а Галанна едва не вознеслась от удовлетворенного тщеславия, ибо взгляды всей страны были направлены на нее. Она была прекрасна, как летняя заря, в розовом и бирюзовом с золотом, ее черные волосы убрали исключительно цветами, розовыми, белыми и бледно-голубыми. Но это необычное самоограничение она компенсировала, надев по кольцу на каждый палец, а на большие по два, и при каждом церемониальном жесте ее руки словно огнем вспыхивали, когда на драгоценные камни попадало солнце.

Вот тогда-то, на свадьбе, и зародился тревожный слух о королевской дочери. На сей раз Галанне с ее завистью и уязвленной гордостью не пришлось ничего делать, множество глаз видело то же, что и она, множество гостей сделали те же выводы.

Королевская дочь, Аэрин-сол, как полагается, стояла по левую руку от отца. Она надела длинное зеленое платье с юбками почти такими же пышными, как у Галанны, но только ради того, чтобы выказать должное уважение кузине. Скромное кружево на лифе, колец всего два – одно королевского дома и одно, подаренное ей отцом на двенадцатилетие. Волосы чопорно собраны в узел на затылке, а в руках лишь небольшой букетик из желтых и белых вьющихся цветов. Аэрин не желала затмевать Галанну, даже если бы могла, и препиралась с Текой из-за каждого стежка на платье и каждой пряди в прическе и пыталась вообще отбрыкаться от букета.

Король с дочерью стояли справа от новобрачных, а первые дружки – напротив них. И всем, кто присутствовал на свадьбе, было очевидно, что взгляд первого дружки Перлита прикован вовсе не к невесте. А к королевской дочери. Ирония заключалась в том, что не стой он на месте первого дружки, оказался бы по правую руку от короля, где при всем желании не мог бы смотреть на Аэрин-сол, и его тайна сохранилась бы чуточку дольше.

И уже на свадебном пиру люди стали судачить, что первый сола влюблен в королевскую дочь и что ведьмино отродье окрутит будущего короля Дамара, как ее мать окрутила нынешнего. Они принесли этот слух в свои дома, и легкое дыхание страха, усыпленное было много лет назад без-Дарностью Аэрин, вновь пробудилось и понеслось вслед за слухом.

Когда Галанна заметила, куда направлен взгляд первого дружки ее новоиспеченного супруга, это едва не испортило ее звездный час напрочь. Она-то надеялась заставить Тора в конце концов хоть немного пожалеть о том, что он на ней не женился. Но Галанна прикусила язык, решив оставить свой гнев при себе. И это того стоило.

Спустя несколько дней одна из ее самых глупых и притом благонамеренных фрейлин обеспокоенно упомянула, будто ей кто-то говорил, мол, Тор попал под чары ведьминой дочери, а значит, история грозит повториться.

– Я что-то не поняла, к чему это было сказано, – нахмурила лобик фрейлина. – Мать Аэрин-сол была королевой. Из них получилась бы весьма подходящая пара.

Галанна рассмеялась самым беспечным образом.

– Ты так юна, – ласково сказала она. – Когда Арлбет женился на матери Аэрин… О, то был ужасный скандал. Ты разве не знаешь, что мать Аэрин была с Севера?

Фрейлина, выросшая в маленьком городке на юге, не знала, и глаза у нее округлились. Она явно предвкушала, как вплетет в беседу свежую сплетню на ближайших посиделках с подружками.

– Нет, Арлбет, разумеется, на ней женился, – промурлыкала Галанна, – но королевой в точном смысле слова она не стала. – Она произнесла это так, будто поступок Арлбета извиняла лишь бездумная страсть, и, ослепленный этой страстью, он мог бы и вовсе не жениться.

Она осторожно выждала, пока крохотный разум фрейлины усвоит новость, и, увидев проступающее в глазах дамы понимание, нежно и ласково отослала ее, дабы понимание не расплескалось втуне.

Аэрин и на свадебной церемонии, и на пиру была занята лишь тем, что держала себя в руках. Это потребовало всех ее душевных сил, как молчание под пыткой. Она не заметила ни Торовых глаз, ни тем более Галанниной ярости – игнорировать Галанну давно вошло у нее в привычку. Двенадцать колец – это все, что осталось у нее в памяти от невесты, уж больно сложно было их пропустить. И уж подавно Аэрин не заметила, что придворные на сей раз что-то уж слишком натянуто-учтивы с ней.

Относительно Тора судачили разное. Одни считали, что он влюблен без памяти, а потому надо щадить его чувства, другие полагали его жертвой обмана и предлагали раскрыть ему глаза, и лишь немногие утверждали, что он способен сам решить свою судьбу. И только гораздо позже первый сола осознал, как выдал себя.

Аэрин же при первой возможности отбросила парадный наряд и манеры и рванула в конюшни, выкинув из головы всякие церемонии.

Незадолго до свадьбы она переключилась с кожевенных работ на эксперименты с огнеупорной мазью. Большинство составляющих отыскалось легко, ибо в них не было ничего необычного, а образование первой сол включало основы травничества, – Аэрин любила эти уроки, они были для нее глотком свежего воздуха после этикета и истории. Кое-что она выпросила у Хорнмара из его запаса конских снадобий, и старший конюх, полагая, что юная сол хочет испытать какую-то примочку на больной Талатовой ноге, снова не стал задавать вопросов, а просто предоставил ей полный доступ к своей аптечке, как некогда к сундуку с инструментами. Аэрин поразилась его щедрости и на сей раз не удержалась от слегка удивленного взгляда.

Хорнмар улыбнулся в ответ.

– Понимаешь, я тоже люблю Талата, – мягко сказал он. – Если я могу тебе помочь, только скажи.

С Текой и красным корнем было несколько сложнее.

– Тека, что такое красный корень? – спросила Аэрин как-то вечером.

Она как раз пришила кривую заплатку на нелюбимую юбку и теперь сердито смотрела на дело рук своих.

– Проводи ты хоть за шитьем четверть времени, которое потратила на то старое седло, одевалась бы лучше, чем Галанна, – строго отозвалась Тека. – Отпори и пришей снова.

Аэрин вздохнула и начала вынимать неровные стежки.

– Наверное, без толку напоминать, что я не хочу одеваться лучше Галанны. – Она улучила миг тишины и продолжила: – Если на то пошло, Галанна никогда не надевает ничего с заплатками или рваного.

Тека ухмыльнулась:

– Нет, она делает большой разрез и вставляет целый кусок другой ткани – и получается новое платье.

– Я бы сделала из этой штуки новую половую тряпку, – заметила Аэрин.

Тека забрала юбку у своей подопечной и, прищурившись, внимательно осмотрела ее.

– Цвет поблек, – объяснила она, – но ткань вполне ничего. Мы могли бы ее перекрасить.

Аэрин не проявила заметного воодушевления по поводу этого плана.

– В синий, может быть, или в красный, – продолжала няня. – О, только не надо плясать от радости, дитя. Ты всегда хочешь красное, несмотря на свои огненные волосы…

– Рыжие, – пробурчала Аэрин.

– Ты будешь отлично смотреться в этой юбке, если перекрасить ее в алый. И золотую тунику поверх… Аэрин!

– Ее все равно придется латать, – указала строптивая девица.

Тека тяжко вздохнула:

– Ты и Голотат из терпения выведешь. Если ты сделаешь что-нибудь полезное с рваной упряжью, которая провалялась у тебя под кроватью последние две недели, я перекрашу эту несчастную юбку и пришью заплатку так, что даже Галанна не заметит… как будто тебе не все равно.

Аэрин потянулась обнять Теку, та в ответ фыркнула. Аэрин кулем сползла с подоконника, на четвереньках ринулась к кровати и принялась шарить под ней. Обратно она вылезла лишь слегка запыленной, ибо хафор тщательно подметали полы.

Держа уздечку на вытянутой руке, Аэрин с отвращением воззрилась на нее:

– И что мне с ней делать?

– Надень на лошадь, – предложила Тека терпеливо.

Аэрин рассмеялась:

– Тека, я отрабатываю новый способ ездить верхом. Без поводьев.

Тека по-прежнему время от времени тайком приглядывала за Аэрин и ее белым жеребцом, дабы убедиться, что Талат не причинит вреда ее любимой девочке. Услышав такое заявление, няня содрогнулась. На ее счастье, она не видела, как Талат перемахнул через изгородь.

– И слышать об этом не хочу.

– Когда-нибудь, – продолжала Аэрин, величественно помавая свободной рукой, – обо мне станут слагать легенды… – Она осеклась, смущенная, что говорит такие вещи даже Теке.

Тека, поднеся юбку к свету и делая аккуратные невидимые стежки вокруг заплатки, тихо отозвалась:

– Я никогда в этом не сомневалась, дорогая моя.

Аэрин плюхнулась на край кровати с уздечкой на коленях и взглянула на бахрому полога – длинные золотые гривы вышитых конских голов на узкой кайме. Она снова подумала о матери, которая умерла в отчаянии, обнаружив, что родила дочь вместо сына.

– Что такое красный корень? – снова спросила Аэрин.

Тека нахмурилась:

– Красный корень? Это… Эмм… амарант. Красный корень – его старое название… раньше считалось, он помогает от всякого.

– От чего?

Тека взглянула на нее, и Аэрин закусила губу.

– А зачем тебе?

– Я… ну… я много читала старые книги в библиотеке, пока была… нездорова. Там было кое-что по травничеству и упоминался краснокорень.

Тека задумалась, прежде чем ответить, и мысли ее шли примерно тем же путем, что и мысли Тора, когда Аэрин попросилась учиться фехтованию. Тека никогда не ломала голову над тем, что определит судьбу ее подопечной: то, что представляет собой сама Аэрин, или то, как устроен Дамар, или что-нибудь еще. Няне было все равно. Она твердо знала одно: судьба этой девочки не будет похожа ни на чью судьбу. И еще она знала, знала даже лучше, чем любящий двоюродный брат, что Аэрин никогда не бывать придворной дамой. Ни такой, как красивая мегера Галанна, ни такой, как всеми любимая первая жена Арлбета, Татория. Ни одна из традиций Арлбетова двора не поможет королевской дочери понять свое предназначение. Но Тека, в отличие от самой Аэрин, верила, что человек должен сам сотворить свою судьбу. Она поколебалась, но в конце концов решила, что не может быть ничего опасного в краснокорне, который нынче считается совершенно бесполезным.

– Амарант здесь не растет, – сказала Тека, – это низкорослое травянистое растение предпочитает открытые луга. Распространяется, выбрасывая побеги, и где побег касается земли, вниз уходит длинный тонкий корень. Это и есть амарант. – Тека притворилась глубоко сосредоточенной на заплатке. – Я могу взять несколько дней и съездить в луга за Городом и в Горы. Ты напомнила, что мне нужны кое-какие травы, а я предпочитаю собирать их сама. Если хочешь поехать со мной, я покажу тебе амарант.

В той поездке Тека не задавала вопросов, когда Аэрин скатала собственный небольшой сверток с травами и привязала его к Кишиному седлу. Сверток, включавший несколько длинных нитевидных корней амаранта, и если кто-то посторонний и заметил (Тека никогда не покидала дворца без сопровождающих, ибо даже на своем медлительном, сонном, пожилом пони чувствовала себя гораздо безопаснее в окружении людей), то тоже ничего не сказал.

Рецепт мази, как обнаружила Аэрин, точностью не отличался. Она сделала одну смесь, намазала палец и сунула его в огонь свечи… и тут же с криком выдернула. Еще три варианта смеси стоили ей еще трех обожженных пальцев… и ужасной нотации от Теки, которой, разумеется, никто не объяснил, почему Аэрин так настойчиво норовит спалить себе пальцы. После этого юная травница мазала испытываемыми веществами кусочки дерева. Когда они дымились и обугливались, она понимала, что еще не достигла результата.

После первых нескольких попыток Аэрин вздохнула и начала аккуратно записывать, как был сделан каждый образец. Занятие было непривычное, и заполнив несколько листов пергамента крохотными аккуратными циферками – пергамент стоил дорого, даже для королевских дочерей, – она начала терять веру. «Если б эта пакость, – думала Аэрин, – действительно работала, все бы про нее знали. Ею бы пользовались для охоты на драконов, причем пользовались бы всю дорогу, и драконы больше не представляли бы опасности… и ту книгу изучали бы, а не оставили бы собирать пыль. Глупо полагать, будто я могу открыть нечто, что проглядели все другие до меня». Она склонила голову над обожженным сучком, и несколько горячих слезинок пробежали по ее лицу и капнули на страницу с расчетами.