Текст книги "Корона Героев"
Автор книги: Робин Мак-Кинли
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
19
Лестница уходила все выше и выше длинной пологой спиралью, и Аэрин шагала, поворачивая и поворачивая, пока ей не стало казаться, что она лезет вверх по небесному колодцу, чтобы с последней ступени шагнуть прямо на холодную поверхность луны и глянуть вниз, из далекого далека, на зеленую землю. Еще некоторое время она слышала своих друзей, беспокойно ждавших ее у подножия лестницы, однажды даже различила еле уловимое ржание, но и все. Никто не пытался следовать за ней. А потом не осталось ничего, кроме ее собственных негромких шагов и время от времени – бормотания умирающего пламени. Ноги болели от подъема, спина – от напряжения, шея – оттого, что она держала голову чуть запрокинутой, глядя на бесконечную лестницу, а душа болела от мыслей, которые Аэрин тщательно от себя гнала.
Дневной свет давно исчез, ушел вместе с последними отзвуками голосов ее зверей. Только красное марево в глазах. Краем глаза она различала зияющие черные двери; куда они вели – и думать не хотелось, не то что повернуться и заглянуть. Порой негромкий звук ее шагов отдавался странным эхом там, где двери стояли распахнутыми. Тишина давила. Воздух становился все тяжелее с каждым шагом вверх. Она узнала эту тяжесть, хотя никогда прежде не ощущала ее таким образом: зло. Дыхание Маура смердело злом, а слова его оставили следы зла в ее душе. Но с Мауром она сражалась на земле и под открытым небом, а не в бесконечной, темной, лишенной воздуха башне. Аэрин упорно шла вперед, с каждым шагом чувствуя, как сотрясаются от ударов об пол кости ног, как трутся о коленные чашечки сухожилия, как извиваются и сокращаются натруженные бедренные мышцы. Правая лодыжка начала болеть.
Она по-прежнему несла венок из сарки и при мысли о Мауре вспомнила о красном камне, вынутом из его пепла, – он ведь и сейчас при ней. Аэрин обдало ледяным ужасом при мысли, не несет ли она собственную погибель в логово Агсдеда, но она сунула руку за пазуху и вытащила мягкий мешочек, где лежал камень. Когда она вытряхнула его на ладонь из кошелька, камень на ощупь оказался горячим и стал словно бы извиваться у нее в пальцах. Аэрин едва не выронила его, но подумала о пауках и листьях сарки и удержала. Потом стряхнула его обратно в мешочек и стиснула в ладони.
Она продолжала подъем, но уже не чувствовала себя одинокой. Зло сопровождало ее. Красное зло светилось в ее глазах, ехало на плечах, наступало на пятки, поджидало в темных дверных проемах, куда она не смела заглянуть, осыпалось пеплом и поднималось дымом от факелов. Зло было повсюду вокруг и наблюдало за ней, безглазое, следило, когда же она первый раз споткнется. А ступеньки все не кончались, и усталые ноги все несли ее вверх. Аэрин гадала, сколько дней она уже карабкается и разбежалось ли уже ее войско, и беспокоилась о нерасседланном Талате. Следовало снять с него все снаряжение, прежде чем лезть в темную башню.
Красный свет пульсировал в такт биению ее сердца. Аэрин тяжело дышала в ритме, заданном его колебаниями. Глаза заливал жгучий красный пот. Появился и новый повод для беспокойства: там, где она, потянув за шнурок, на котором висел кошелек с драконьим камнем, коснулась нежной кожи шеи липкими от сарки пальцами, возникло жжение. Но эта боль не имела ничего общего с башней. Она пульсировала злобно и самостоятельно, и Аэрин отстранение подумала: «Как это похоже на меня – идя навстречу неведомой и жуткой судьбе, подцепить сыпь». Но давление зла от этого слегка уменьшилось – не очень заметно, просто она продолжила свой тяжкий путь с чуть более легким сердцем. Аэрин машинально потянула край воротника и приложила его к сыпи от сарки, но это совсем не помогло.
Вверх. И вверх. Болело все. Уже стерлось различие между судорогами в ногах и головной болью. Только сыпь от сарки между ключиц сохраняла индивидуальность и все усиливалась. Вверх. Она поднималась вечность и будет подниматься еще вечность. Она станет новым божеством – Богом, Карабкающимся Вверх. А что? Есть же, например, Бог, Которого Нет (более известный как Бог, Который Следует За, или Бог, Который Идет Перед), божество полуденной тени. Сыпь к тому же начала чесаться, и Аэрин пришлось сжать испачканные соком пальцы в кулаки, чтоб не скрести слишком чувствительную кожу на шее и груди. А подъем все продолжался. Жар красного камня теперь обжигал ладонь даже сквозь мешочек, а пересохшие листья сарки кололи пальцы другой руки.
Когда она добралась до вершины, то просто не поверила и остолбенела, тупо глядя в черный коридор перед собой, открывавшийся за таким же черным дверным проемом, как и все другие, которые она миновала во время бесконечного подъема по спирали. Но здесь лестница кончилась, и теперь надо переступить порог или повернуть вспять и отправиться в обратный путь. В коридоре факелов не было. Последний потрескивал на дюжину ступеней ниже. Внезапно отбрасываемые им тени заметались, хотя сквозняка не было, – Аэрин поняла, что на ступенях за спиной что-то есть, и бросилась вперед, во тьму.
Она бежала – откуда только силы взялись? – и Гонтуран больно колотил по лодыжке, хотя ноги онемели от подъема. Коридор оказался очень коротким, чернота впереди обернулась дверьми, чью раму очерчивала тончайшая линия красного света. Аэрин резко остановилась в нескольких шагах от преграды, мышцы дрожали, колени подгибались. Казалось, еще немного – и она рухнет лицом прямо в дверь, и в таком-то виде тварь, которая поднимается по лестнице, ее и сцапает.
Аэрин вжалась спиной в угол между створкой двери и стеной. В горле свистело. «Спасибо Люту, что вылечил меня на совесть», – подумала она, чувствуя, как густой воздух проникает в грудную клетку, выталкивается обратно и сменяется новой порцией. От тяжелого дыхания сыпь на груди вспыхнула с новым воодушевлением, Аэрин невольно задышала мельче и быстрее.
Лют. Аэрин не думала о нем, не произносила его имени в самых потаенных, самых личных уголках души, с тех пор как покинула его. Она обещала вернуться к нему. И теперь, стоило вспомнить о нем, дышать стало легче. Даже злой воздух, казалось, стал не таким противным на вкус. Лют. Она взглянула назад по коридору, но оттуда ничего не надвигалось. Возможно, это Ничто, подумалось ей. Возможно, именно оно следует за ней. Аэрин взглянула на свои руки. Даже если двери можно открыть, просто толкнув или потянув, для этого нужно освободить хотя бы одну руку. Она опустилась на колени, отпихнув ногой острие Гонтурана в сторону. Меч уперся в угол и больно ткнул ее под мышку навершием рукояти. Аэрин положила спрятанный камень и зеленый венок на пол, затем медленно перевернула кожаный мешочек. Горячий красный камень выкатился из него, пылая внутренним огнем, и длинные красные языки этого света зазмеились по полу и стенам коридора. У Аэрин закружилась голова. Она расковыряла венок, сделала небольшое углубление в переплетенных черешках, торопливо подобрала камень, попытавшийся обжечь ей пальцы, и уронила его туда. Камень засвистел и зашипел, но сарка стиснула его, и красный свет сделался не таким ярким. Аэрин прикрыла камень листьями, встряхнула венок, дабы убедиться, что камень не вывалится, и поднялась.
«Клянусь крыльями матери всех лошадей, эта сыпь скоро сведет меня с ума».
Аэрин беспомощно потерла ее тыльной стороной ладони об изнанку рубашки, и сыпь злорадно вспыхнула с удвоенной силой. Но, уронив руку и пытаясь свести плечи так, чтобы рубашка и туника не прикасались к раздраженной коже, Аэрин забыла и думать о том, что могло красться за ней по ступеням. Сутулиться тоже не помогало. Она раздраженно обернулась к двери, прижав свободную руку к груди, и толкнула створки той, в которой держала сарку. Листья с шорохом коснулись внутреннего края дверей, и двери…
…взорвались.
Рев ударил такой, словно все громовые боги спустились со своей горы и одновременно взвыли у нее в ушах. Смерчи бесконечными винтовыми лестницами вились вокруг и задевали ее краями. Перед глазами мелькала рваная краснота, раздираемая чернотой, исполосованная белым и желтым. Казалось, глаза выдавливает из орбит. Аэрин неуверенно шагнула вперед, все еще сжимая венок в вытянутой руке. Они не видела ни пола, ни стен, ни потолка – ничего. Только осколки цвета, словно безумные рваные тряпки, неслись мимо. Вторая ладонь упала на рукоять Гонтурана, хотя и не надеялась успеть вытащить меч в этом вихре бури. Однако ощущение рукояти в стиснутой руке успокаивало.
Ветер на миг оторвал Аэрин от пола и бросил снова. Она споткнулась и едва не упала, ветер опять подхватил ее и бросил в сторону, и она только по чистому везению приземлилась на ноги. «Так не пойдет, – решила Аэрин и взяла себя в руки. – Возможно, я потеряю его…» – и безумным рывком выдернула Гонтуран из ножен.
Синее пламя вспыхнуло и объяло ее вихрем, и ветры и громы отступили. Аэрин на пробу взмахнула Гонтураном, и клинок запел одной пронзительной мрачной нотой. В тот же миг осколки красного и черного и полосы желтого и белого растворились в тенях, превратившись в пол, пять красных стен и потолок над головой, разрисованный всякими тварями – мерзкими красно-черными тварями с белыми клыками и желтыми когтями.
В дальнем конце комнаты стоял одетый в белое человек с красным мечом в притороченных к поясу ножнах. Аэрин сразу же узнала его, ибо достаточно часто видела это лицо в зеркале.
Она открыла рот, но слова не шли. Человек в белом рассмеялся ее собственным смехом, но мощнее, глубже, с ужасным эхом, породившим спутанные гармоники, и эти гармоники находили в ее душе то потаенное и пугающее, о чем она старалась не думать и надеялась, что оно никогда не напомнит о себе. Воздух прокатывался через нее плотными волнами, и синее пламя Гонтурана потускнело и замерцало в дрогнувшей руке.
– Добрая встреча, дочь сестры, – произнес хозяин башни.
Голос его прозвучал негромко, мягко и вежливо. Задумчивый, философский, мудрый и добрый голос. Голос, которому доверился бы любой. Голос, ничуть не похожий на собственный голос Аэрин.
– Нет, не добрая, – наконец произнесла Аэрин натянутым тоном.
Ее собственный голос прорезал уродливые дыры в потоках воздуха между ними, разрушал гармоники, все еще гудевшие у нее в голове. И при его звуках она словно утратила нечто драгоценное и прекрасное, что могло бы вечно принадлежать ей.
– Не добрая. Ты убил мою мать и уничтожил бы мой народ и мою страну.
Агсдед пожал плечами, его белое одеяние пошло волнами и пало длинными изысканными складками, мягко мерцавшими, словно лепестки весенних цветов. Его ореховые глаза ласково смотрели на нее – ее собственные глаза, но больше и сидящие глубже под более высоким лбом.
– И почему тебя это должно волновать, милая? Ты никогда не видела своей матери и не можешь по ней скучать. Может, я услугу тебе оказал – многие дочери с радостью избежали бы нежной опеки их матерей.
И когда это твоя страна заботилась о тебе? – Голос его упал еще ниже, мурлыча, и он улыбнулся собственной улыбкой Аэрин. – Они зовут тебя ведьминой дочерью – ты и есть Ведьмина дочь, и даже больше, ибо твоя мать могла бы получить печать мага, не сбеги она так поспешно, – и тебя чтили бы за это. Но в своей мелкой злобе они предпочли поносить тебя.
Твой отец добр – почему бы ему не быть добрым? Ты никогда не доставляла хлопот – не требовала места, принадлежащего тебе по праву как его дочери и единственному ребенку, а в последнее время даже приносила скромную пользу, убивая драконов, так что ему не приходилось посылать своих ценных людей на столь бесславное дело. Ты держалась в тени, а он позволял тебе оставаться там и не сделал ничего, чтобы заткнуть рты своим людям, когда они шипели «ведьмина дочь».
А Тор? – Он хохотнул. – Честный Тор. Он любит тебя. Ты это знаешь. И все знают. Все говорят, что ты дочь своей матери, – думаю, даже достойный Арлбет порой нет-нет да и задумывается, – а твоя мать была ведьма, не забывай об этом. Тор сам по себе, разумеется, не в том положении, чтобы много об этом думать. А поскольку ты таки дочь своей матери, даже когда забываешь об этом… – Он снова улыбнулся ей ее собственной улыбкой, только гораздо более зубастой.
– Нет, – сказала Аэрин, почти крикнула.
В руке шелохнулся Гонтуран.
– Да. И подумай, кто сопровождал тебя на эту судьбоносную встречу. Ты приехала с лучшими всадниками твоего отца? Или хотя бы с отрядом благонамеренных, пусть и неопытных людей? Нет – ты пришла одна, тебя не сопровождал ни даже последний из дамарских пехотинцев, ни оборванный деревенский сопляк, годный только начищать тебе сапоги. Ты вообще пришла только потому, что сбежала, как из тюрьмы, из Города, которым должна повелевать. Ты явилась замарашкой, в обществе диких горных зверей, верхом на старом хромом коне, которого следовало еще много лет назад прикончить из милосердия. – Казалось, он испытал некоторое затруднение при произнесении слова «милосердие» – словно зубы мешали.
Аэрин отупело трясла головой. Его слова жужжали в ушах, словно готовые ужалить насекомые, а ужасные гармоники его смеха вгрызались глубже с каждым ее движением. Если бы только грудь так не чесалась… Зуд не давал сосредоточиться. Это было даже хуже головной боли. Агсдед говорил про Талата, бедного терпеливого Талата, который ждет ее под седлом, а оно натирает ему спину… У серых лошадей часто бывает чувствительная кожа. Родись Аэрин лошадью, она наверняка оказалась бы серой. На груди, по ощущениям, вовсе не осталось кожи. Возможно, ее сорвали те красно-черные когтистые твари.
Тихий, бормочущий, жужжащий голос продолжал:
– И Лют. – Он примолк на миг. – Когда-то я знал Люта очень хорошо. – Даже сквозь нежную изысканную мелодию колдовской речи Аэрин расслышала злобу, когда он произнес имя Люта.
Она чутко улавливала малейшее зло сейчас, когда оно пыталось прогрызть ей дыру в груди. Более того, его голос ведь был ее собственным, только красивее, и когда он зазвучал грубее, она знала, откуда идет эта грубость.
– Лют, не смеющий более оставить свою гору. Маленький Лют, никогда не входивший в число любимых учеников Гориоло, ибо он всегда был несколько медлителен – хотя порой маскировал это весьма ловко, должен признать, своим уникальным упрямством.
«Думаешь, мне нравится посылать ребенка навстречу судьбе, которой я не могу противостоять сам?» Она словно впервые услышала эти слова, так оглушительно громыхнули они у нее в ушах. Голос Люта не отличался сладкозвучием, как у ее рыжеволосого дядюшки. Его слова жгли и саднили, как пятно у нее на груди.
– Ох уж этот Лют с его детскими играми – ведь на большее он не способен…
– А вот это, – перебила Аэрин ясно и спокойно, – чушь. Если тебя хватает только на дешевые обзывательства, то пророчество тебе явно льстит. Пожалуй, расскажу Люту, что он мог и сам с тобой встретиться.
– Пророчество! – взвыл Агсдед и принялся расти, пока не навис над ней.
Его одеяния развевались, волосы пылали огнем, и Аэрин смутно подумалось: «До того как Маур сжег большую часть моих волос, у меня они были такого же цвета. А теперь я не такая».
Агсдед потянулся за мечом, и Аэрин снова вскинула Гонтурана и потрясла им. Синее пламя побежало вниз по клинку, по ладони и запястью и дальше до самого пола. Там, где оно коснулось плит, появились трещины и разлетелись крохотными лучиками во все стороны.
– Может, ты сказал правду про Тора и моего отца, – продолжала Аэрин будничным тоном. – Возможно, правда и то, что ты сказал про меня саму. Однако насчет Люта ты ошибаешься.
Красный меч вылетел из ножен и метнулся к ней, но Гонтуран сверкнул и остановил его, и там, где сшиблись клинки, капало и расплескивалось еще больше синего огня и по полу побежали новые трещины.
– Дурак, – гремел голос Агсдеда, бархатные обертона в нем исчезли. – Дурак… В пророчестве говорится, что со мной может сразиться лишь тот, в ком течет моя кровь. И вот ты притащилась в такую даль. Но твоя дамарская кровь не выстоит против того, кто носит Корону Героев.
Аэрин вскинула глаза и увидела у него на лбу, где раньше ничего не было, надвинутый почти до бровей тускло-серый обруч – величайшую ценность и сокровище Дамара. Неодолимая дрожь пронзила ее насквозь, ибо Агсдед был прав.
«Лют, – подумала она, – зря ты не пошел со мной, ты послужил бы недамарской половиной».
Красный меч снова рванулся к ней, и снова Гонтуран вовремя дернул ее руку, чтобы отбить атаку. Однако даже теперь, глядя в разверстую алую пасть смерти, подобравшейся совсем близко, Аэрин не могла сосредоточиться ни на чем, кроме отчаянного желания избавиться от зуда в груди. «А вдруг зуд не прекращается даже после смерти?» – подумала Аэрин, и рука ее дернулась снова – Гонтуран парировал очередной выпад. Но красный меч едва не пробил ее защиту, и рука внезапно ослабела. Аэрин не знала, вызвано ли это присутствием Короны на челе врага или только ее знанием об этом, и взгляд ее снова потянуло к его лбу. Но она не могла долго смотреть в это лицо, ее собственное лицо с расширенными безумными зелеными глазами и волосами, красными, как огонь… «У меня теперь волосы другого цвета, – сказала она себе, – и глаза мои – не его глаза, и я – не стоящий передо мной человек. Я не он. Моя мать бежала от него, как я теперь сражаюсь с ним, из-за того, чем является он и чем не являемся мы». И все же хорошо, что некогда заглядывать в это не свое лицо: приходилось следить за мельканием красного меча.
– Кто учил тебя фехтовать? – прогремел Агсдед. – Ни один смертный не в силах одолеть меня.
И вновь устремившийся к ней красный меч показался семью мечами. Однако Гонтуран в ответ тоже стал семью клинками и отбил их все.
«Боюсь, ты теперь не совсем смертная».
«Смертная», – подумала Аэрин.
Она рассмеялась, и красный клинок дрогнул от ее смеха. Возможно, смех дочери его сестры отдавался в ушах Агсдеда так же ужасно, как его собственный в ушах Аэрин. И пока красный клинок колебался, Гонтуран ужалил Агсдеда в плечо. Нечеловеческий вопль рванулся вверх, и Аэрин не разобрала, кто его издал – красный маг или синий меч. А затем красный меч снова атаковал ее, и Аэрин даже уследить не смогла, как два клинка сшиблись и снова разошлись.
– Моя дамарская кровь, дядя, – тяжело дыша, проговорила она, – не такая уж проклятая, как ты думаешь. Ибо я плавала в озере Грез и я… теперь… не… совсем… смертная.
– Это ничего тебе не даст!
Агсдед отпрянул, вскинул руки, и вокруг него плотным кольцом взмыл к потолку огонь. Огонь. Настоящий, красный и оранжевый, с горячим густым дымом, и его ужасные яркие руки потянулись к ней. Аэрин пошатнулась, и не оказалось рядом ни черного кота, ни белого коня, чтобы поддержать ее. Этот огонь не был магической иллюзией. Она чуяла его запах, и жар его бил ей в лицо. И снова синее пламя Гонтурана замерцало и потускнело в ее руке.
Агсдед рассмеялся, стоя в кольце огня, сунул меч обратно за пояс и скрестил руки.
– Ну? Огонь все равно обжигает тех, кто теперь-не-совсем-смертный.
Он снова расхохотался, и Аэрин поморщилась от звука его голоса, так же как от пляшущего пламени. Серая Корона отливала красным в свете огня.
«Когда-нибудь, – устало подумала Аэрин, – мне придется научиться идти вперед по собственной воле. Если бы только этот ужасный зуд дал мне внятно подумать».
Она вскинула Гонтурана, и каскад синего пламени обдал ее лицо прохладой. Аэрин закрыла глаза – «Глупо закрывать глаза…» – и прыгнула в пламя.
Огонь шипел и ревел вокруг, но она пробежала вперед и открыла глаза, и ее дядя всего на долю мгновения опоздал выхватить меч. Гонтуран взлетел, рассекая ему шею, – в прошлый раз она промахнулась. На сей раз клинок ударил в цель четко под прямым углом.
И отскочил с уродливым резким звуком и щербиной на кромке. Отдача была такая, что Гонтуран вывернулся из ладони Аэрин и упал на пылающий пол, и Аэрин упала вместе с ним.
– Я тоже не совсем смертный, – прогремел Агсдед и снова ухмыльнулся.
Глядя снизу вверх на готовый пронзить ее красный меч, Аэрин подумала: «Сдается мне, я окажусь достаточно смертной, когда мне пронзят сердце. Интересно, что за магический фокус его защитил… или это Корона?»
И поскольку больше ей ничего не оставалось, а венок она по-прежнему держала в руке, она швырнула его в Агсдеда.
Враг завизжал. И этот визг пронизал все чувства – и зрение, и осязание, и вкус, и обоняние – так же, как слух. Это был визг острее любого меча и горше ненависти, яростней фолстца на охоте и безжалостней зимы. Аэрин лишь смутно помнила, как венок из сарки коснулся лица Агсдеда, скользнул через голову и охватил кольцом его плечи. Драконий камень сверкал таким же рубиново-красным светом, как прежде меч Агсдеда, а тот теперь приобрел тускло-ржавый оттенок запекшейся крови. Меньшее кольцо пламени, внутри устроенного Агсдедом, поднималось вокруг мага все выше и выше, пока он не пропал из виду, а пламя, брошенное им между собой и Аэрин, опало, потемнело и угасло. А визг все длился. Аэрин с трудом поднялась на ноги и обнаружила, что сжимает Гонтурана обеими руками. Одна ладонь была мокрая от ее собственной крови, поскольку она неосторожно схватила Гонтурана за лезвие. Руки и предплечья у нее светились синим. Когда она нагнулась, волосы упали ей на лицо – оказалось, они тоже отливали кобальтом. Посмотрела вниз – вокруг сапфировых сапог расползалось пятно синевы. Ей вторили тонюсенькие трещины: они расширялись и ветвились прямо на глазах, а в ушах все бился визг Агсдеда.
Потом визг мага и отрывистый резкий треск камня слились в беспорядочный рев, и плиты пола под ногами у Аэрин подались. Падая, она успела заметить, как на нее валятся стены.
«Вот теперь самое время потерять сознание», – подумала она, но не потеряла, а продолжала стискивать Гонтурана, только переместив окровавленную руку на рукоять.
«Приземляясь, я перекувырнусь и разрублю себя пополам собственным мечом, если только падение не убьет меня раньше».
Грохот рушащейся башни-горы сделался таким оглушительным, что в голове не осталось места для мыслей. Чернота неслась мимо нее, и тяжелые фрагменты этой черноты падали вместе с ней, но не задевали ее, и Аэрин уже прикидывала, не предстоит ли ей вечное падение, как прежде подъем, и не станет ли она таким образом Богом, Который Падает или, может, Богом, Который Поднимается и Падает.
Затем последовал удар, только непонятно, по ногам, по черепу или только по разуму. То, по чему пришелся удар, закачалось, Аэрин очнулась и обнаружила, что трясет все-таки головой. Она проморгалась, взглянула вверх и осознала, что смотрит на солнечный свет, просачивающийся сквозь трещины развалин древнего здания. В то же время, пока сбитые с толку зрение и разум привыкали к солнечному свету, пришло понимание, что ноги на что-то опираются, что она не разрубила себя пополам, приземлившись на Гонтурана, и что падение кончилось.
Аэрин неуверенно шагнула, не доверяя пока зрению, и мелкие камушки под ногой захрустели и посыпались. Куча обломков шаталась и грозила снова увлечь ее в бездонную черноту. «Только не рассчитывай, что тебе всегда будет так везти», – строго сказала себе Аэрин, убрала Гонтурана в ножны, машинально потерла грудь и замерла, моргая, пока глаза ее не начали привыкать к простым вещам – солнечному свету и растрескавшимся каменным стенам.