Текст книги "Дворянин великого князя"

Автор книги: Роберт Святополк-Мирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Роберт Святополк-Мирский
Дворянин великого князя

Смерти, дети, не бойтесь,ни войны, ни зверя,дело исполняйте мужское,как вам Бог пошлет.

Поучение Владимира Мономаха.

Посвящается:

светлой памяти моего дорогого отца;

Тамаре – с любовью;

Липе – с благодарностью.

вместо предисловия

„Опасаясь, однако, что новгородцы, могущественныена море и на суше, непомерно разбогатевшие за многиевека, могут поднять против него мятеж, вступил он в Новгород со значительной силой как своего, так и наемного

войска, затаив вначале свой замысел. А вскоре, захватив казну епископа, богатую несметным количеством золота,серебра и драгоценностей, ту, которую несколько столетий новгородские епископы друг другу в наследство передавали и тщательно берегли, триста новгородцев старейших, самых богатых и знатных казнив, все имущество исокровища их в свою казну великокняжескую взял, а затем и весь Новгород, всех жителей его, обобрал в двух частях золотом, серебром и драгоценными камнями, оставив каждому лишь третью часть, которая одна, впрочем, большее богатство составляла, чем десять Венеции вместе взятых. Быть может, не захотят тому поверить потомки, нотриста повозок, груженных одним золотом, серебром,жемчугом и другими ценностями, которые новгородцы визбытке имели, вывез он оттуда в Москву. Шла за ним,кроме того, несчетная вереница повозок с отборнейшими мехами, пурпуром, тканями и разного рода добычей.Столь громадным сокровищем обогащенный, стал он длявсех окружающих народов грозным и опасным…»

Ян Длугош. «Хроники».

_{Фрагмент одной из последних глав многотомного труда, излагающего историю Польши, Литвы и Руси. Известно, что при описании современных ему событий знаменитый летописец и историк Ян Длугош пользовался только достоверными и проверенными сообщениями очевидцев этих событий. Описанное выше взятие Новгорода Иваном III имело место в 1478 году. Ян Длугош умер в 1480 году.}

Пролог

Новгород Великий, февраль, 1478.

Великий Новгород пал.

Пал без борьбы и сопротивления, доверчиво распахнув ворота перед князем московским Иваном Васильевичем, который лицемерно и коварно обманул новгородцев, заявив, что пришел к ним с миром. В то, что случилось, нельзя было поверить, такое могло привидеться лишь в ночном кошмаре, но страшный сон стал явью,и даже самые буйные крикуны, что всегда драли глотки на вече, притихли и в домах затаились, боясь казать нос на улицу, где валялись промерзшие, окостенелые трупы – в городе царил мор, что зимой бывает редко, но тем годом навалилась, и эта беда на несчастных новгородцев – морозы стояли лютые, на целый аршин1 вглубь оледенела земля, да и боялись хоронить покойников: на всех углах жгли костры наезжие московские ратники, пили, пели, смеялись среди мертвецов, грабили потихоньку окрестные дома, останавливали всякого прохожего, требовали присяги на верность Москве, понуждали крест целовать великому князю Ивану – крест примерзал к гу-

1 Аршин, русская мера длины = 0,71 м. (Здесь и далее примеч. авт.)

бам – отрывали с кровавой кожей, кричали, юродствуя: «Вот истинная клятва!» – страшное время, жуткий час – неужто и вправду навсегда, на веки вечные, конец пришел батюшке Великому Новгороду – Господи, спаси и помилуй нас, грешных! Аминь…

• Еще в январе, сразу после Рождества Господня, велели московиты очистить двор Ярославов, якобы для своего великого князя Ивана, хотя он туда так и не явился, – жил в стане военном под стенами города, всего лишь два раза въезжал в Новгород слушать обедню у Св. Софии и тут же, окру– женный сильной охраной, спешил обратно, – говорили, мора боится, а может, были другие причины – кто знает? – да только вскоре за тем самое страшное и случилось: срубили московиты вечевой колокол новгородский в знак того, что отныне весь Новгород и земли его – неотъемлемая часть Великого Московского княжества, а потому не бывать больше обычаям старым да вольностям прежним, и даже пролетела молва, будто хотят тот колокол в Москву увезти.

Услыхав это, некие лихие люди новгородские стали собираться тайком по ночам и заговор затеяли: как бы это спасти да спрятать колокол – уедут, проклятые, снова повесим – не бывать в рабстве вольному городу! И вроде хорошо все задумали, и даже никто их не предал, что было удивительно, ибо много вокруг доброхотов1 московских вертелось, да и среди самих новгородцев хватало думавших, что под Москвой им лучше жить станет; и не в том дело, что стража у колокола стояла – стражу-то пьяную они легко сняли,

1 Доброхот – доброжелатель, также доброволец (шпион, разведчик, агент).

четверых на месте уложив, – да вот примерз громадный колокол и тяжел был неимоверно, а пока разогревали-оттаивали, только на сани грузить стали -г– эх* досада, не повезло! – сани подломились, в общем, не рассчитали, не управились заговорщики – набежали ратные люди московские, всех до единого похватали, да и казнили тут же, без долгого суда; прямо на Волхове-реке рубили их вместе с женами да детьми малыми и в проруби тела кидали, так что лед потом красный до самой весны стоял и торчали из него там и тут вмерзшие тела и отрубленные головы.

Однако сопротивление все еще таилось в душе новгородской, и оставалось несколько дворов, куда даже ратники великого князя входить не решались – не было им на то прямого указа, а сами робели, потому что вооруженные до зубов люди дворы эти охраняли днем и ночью, московитов боялись не очень грубили даже, и вели себя дерзко, а особенно отличались в этом слуги купеческого старосты Марка Панфильева, чей двор стал похож на добрую крепость, готовую к долгой Осаде.

К тому времени владыка новгородский архиепископ Феофил со всеми боярами, детьми боярскими и именитыми людьми уже подписал грамоту о том, что

«… князь великий Иван Васильевич ВСЕЯ РУСИотчину свою) Великий Новгород

ПРИВЕЛ В СВОЮ ВОЛЮИ УЧИНИЛСЯ НА НЕЙ ГОСУДАРЕМ…»,

причем грамота тут же была отправлена в Москву и, казалось, дело благополучно завершилось, но Иван Васильевич, должно быть, так не считал, потому что за несколько дней до возвращения в столицу вдруг повелел: изъять и увезти все договоры,когда-либо заключенные новгородцами е литовскими князьями, главных сторонников Великого Литовского княжества (а, стало быть, московских противников) схватить и в Москву силой доставить, а все имение их отписать на себя, то бишь в великокняжескую казну; Имение, между прочим, было весьма немалое, учитывая, что речь шла о людях знатных и очень богатых, а длинный список из трехсот фамилий возглавляли известная защитница прав и вольностей новгородских боярыня Марфа Борецкая, внук ее Василий Федоров, староста купеческий Марк Панфильев, да еще пять самых состоятельных в городе лиц.

Как обычно, в таких важных случаях волю государя стал немедля приводить в исполнение Иван Юрьевич Патрикеев, князь, боярин, большой наместник, наивысший воевода московский и, к слову сказать, двоюродный брат великого князя Ивана Васильевича.

Князь Иван Юрьевич прибыл в Новгород пятнадцатого января и, круто взявшись за дело, ровно за месяц успел привести его к покорности: сторонников Москвы умеренно пожаловал, противников жестоко казнил, порядок в городе навел, грабежи и злодейства пресек, причем без особых потерь в московской рати, да и то сказать– не от стычек с новгородцами, а от мора и лютых морозов больше погибло, в чем, конечно, виноваты бездарные полковые воеводы, хотя сто раз им го-ворено было: «Оденьте новичков! Они ведь свежего набора с южных степей и донских засек – привыкли к теплу», – так нет же! – пару сот раздетых молокососов зря положили, болваны, недоумки, головы бы всем порубить!..

К вечеру в пятницу донесли, что дело вроде бы слажено, воля великого князя в главном исполнена, хотя и возникли небольшие трудности, которые, впрочем, почти преодолены, ну, короче говоря, так все поименованные в списке враги схвачены, имущество их описано, великокняжеским казначеям передано, а вот что касается купеческого старосты Марка Панфильева, то тут…

Иван. Юрьевич сильно осерчал, велел немедля подавать шубу да сани и поехал сам поглядеть, что там творится, ругая последними словами болвана сотника с какой-то деревянной фамилией, которому еще утром было поручено взять Панфильева и который теперь через гонца просил ни много ни мало, а всего лишь пушку, чтобы, дескать, разом с гнездом вражьим покончить, а то, мол, сопротивление оказывают жестокое и уже дюжина наших полегла… Нет, ну надо же до такого додуматься?! – в городе из пушки по купеческому дому палить, чтоб потом новгородцы веками байки рассказывали о том, как московиты целым войском один двор взять не могли! Да и не подумал, дурак, – а ну, грешным делом, сгорит домишко– кто тогда за добро старосты перед ве– ликим князем ответ держать будет – ведь нынче это уже наше, московское, казенное имение!

Тем временем сотник московского сторожевого полка Иван Дубина потерял уже пятнадцать человек убитыми, в том числе двух десятских, лучших из пяти оставшихся. Сотня и так уже давно не сотня, еще когда в поход двинулись, всего неполных восемь десятков было, да тут после Рождества Христова моровое поветрие дюжины две разом скосило – у других меньше, в иных сотнях вообще потерь нет, а у него вон как вышло. Да и что дивиться – одни новички с южных степей, к зимним походам непривычные – а ведь насильно ему всучили весь этот сброд – никак, нарочно подвели под монастырь, небось избавиться хотят, кому-то, видать, не угодил… Теперь вот еще пятнадцать рядком под забором лежат, вытянулись, закоченели, снежком припорошенные, да раненых полторы дюжины – кому воевать-то? А дом все не взят… Правда, людей панфильевских тоже десятка два побитых во дворе валяются, кой-какие еще шевелятся, стонут, кровь дымится на морозе – ничего, помрут скоро не от ран, так от стужи – помочь-то им некому – уцелевшие в дом отступили, а выйти не могут – ворота порушены и наши через пролом стрелы мечут, благо близко, без промаха. Плохо, однако, что сами шагу во двор ступить не могут, ибо и те недурно пристрелялись, кроме луков у них еще пищали из окон да бойниц палят – и как тут сладишь?! Не сдается староста окаянный, видно, насмерть стоять решил… Не-ет, – пушку сюда надо, только пушку!.. А тут еще раненый во Дворе воет жутко – да пристрелите же его кто-нибудь, чтоб сам не мучился и других не изводил! Матерь Божья, Пресвятая Богородица, помоги нам взять этот проклятый дом!..

Дока сотник Дубина отчаянно метался от пролома в воротах к укрытию за опрокинутыми санями, хрипло матерясь, простужено кашляя и постоянно вытирая рукавом красный отмороженный нос, – а из него непрерывно текло, отчего усы превратились в твердый ледяной нарост, – десятский левого края Василий Медведев спокойно сидел на снегу чуть поодаль, прислонившись к могучей сосне, и размышлял, не обращая внимания на неприятельские, стрелы со двора, которые время от времени с глухим стуком впивались в промерзший ствол дерева за его спиной.

А поразмыслить было над чем.

Уже давно, еще после второй неудачной попытки взятия приступом панфильевекого двора, Медведей понял: здесь что-то не так.

Воины купеческого старосты вовсе не походили на захмелевших от меда и крови удальцов, упрямо решивших стоять до конца и биться насмерть. Не было в них ни бешеной, отчаянной ярости загнанных в тупик смертников, которые ни о чем не думают, ни жуткой холодной отваги безумцев, которые в душе уже простились с этим миром и теперь думают лишь о том, как бы ута– щить за собой на тот свет побольше врагов.

Ничего подобного не было.

Люди во дворе защищались хладнокровно, уверенно и толково. Но ведь они прекрасно понимали, что добровольная сдача – это жизнь. Пусть в ссылке, в бедности, в унижении, но – жизнь. А жизнь – это всегда надежда: вдруг завтра все изменится, все перевернется, ибо давно известно – Колесо Судьбы катится, вертится, гордых унижает, смиренных возносит – сегодня раб, завтра господин… А вот сопротивление с оружием в руках неминуемо вело к гибели в бою либо к жестокой казни оставшихся в живых – всех до единого, и притом вместе с родней, с женами да детьми – на что же они рассчитывают? Помощи ждать неоткуда. Из дома носа не высунешь – убьют на первом шагу; прочную высокую изгородь-частокол окружили плотной цепью московиты: взятие двора лишь вопрос времени – вот подойдет сейчас свежая сотня, и все – ни за что не устоять!.. Но они не суетятся, не делают вылазок, не пытаются прорваться сквозь кольцо окружения – они засели в доме, упорно защищаются и ждут.

Кого?

Или, быть может, чего?

И вдруг Медведев вспомнил – он уже видел такое однажды…

Да-да, это случилось во время осады захваченной татарами маленькой степной крепостишки, да и не крепостишки даже, а просто стоял эдакий крепкий домишко, тоже хорошим частоколом обнесен был – вот так же с рассвета осаждали, до самой ночи мучились, устали, решили – с утра уж точно со свежими силами возьмем, плотным кольцом окружили – мышь не проскочит, – караул выставили, спокойно легли отдыхать, а на зорьке – ку-ку! – пусто во дворе, и нет никого, сгинули татары, пропали, растаяли, как тают болотные призраки вместе с утренним туманом, и только остались в доме изувеченные тела литовских купцов, которые неизвестно как там оказались—в плен их, должно быть, давеча захватили, на выкуп рассчитывая, а уходя, замучили насмерть… Ну, правда, настигли потом тех татар – всех до единого посекли, никого в живых не оставили – очень уж обиделись за купцов тех, ни в чем не повинных, даром, что литвины…

Василий Медведев неторопливо огляделся по сторонам, высмотрел высокую сосну чуть поодаль, затем внезапно вскочил, пригнувшись, пробежал к ней и стал быстро взбираться вверх, стараясь держаться под прикрытием ствола.

Из дома это, конечно, тотчас заметили и начали упражняться в стрельбе из лука, однако, прежде чем они пристрелялись, Василий увидел то, что и ожидал: двор купеческого старосты, располагался почти на самом берегу реки, а на той стороне замерзшего Волхова, хорошо скрытая опушкой густого леса и, очевидно, совершенно невидимая отсюда летом, когда деревья покрыты густой зеленью, стояла маленькая неказистая хибарка с окнами, заколоченными крест-накрест досками – так себе, ничего особенного, ничейная, заброшенная развалюшка,

Две стрелы со звоном впились в ствол под ногами, третья больно царапнула оперением ухо, в сторону дерева стали разворачивать пищаль, а сотник Иван Дубина надорванным, сиплым голосом снова матерился и призывал своих людей идти на приступ.

Медведев спрыгнул с дерева и направился к сотнику, чтобы остановить его – зачем зря кровь проливать – надо взяться за дело совсем иначе, и он точно знал как, только следовало поторопиться, чтобы успеть дотемна…

Скоро, уже совсем скоро кончится этот пасмурный морозный день месяца февраля года 1478-го, день, когда угасла последняя искра сопротивления, день, когда закончилась эпоха свободы, независимости и сказочного богатства Великого Новгорода…

Но так уж устроен наш странный мир, где конец того, что было, порой незримо переходит в начало того, что будет, и очень-очень редко дано смертному человеку постичь этот краткий миг.

А потому, вероятнее всего, – совсем другими ^ мыслями был занят ум смертельно уставшего, простуженного сотника Дубины, и вовсе не об этом напряженно размышлял Василий Медведев, и даже большой боярин Патрикеев и сам великий князь вряд ли думали-гадали, что в эту секунду начинается новая, еще более жестокая и кровавая эпоха, которая изменит жизнь многих людей и целых народов.

Радуйся, Иване Васильичу, радуйся – не зря ты прожил этот день, не пропадут твои труды – сегодня свершилось самое великое деяние твое: ты заложил могучую основу, и всего через каких-то полтора столетия маленькое, бедное и слабое княжество твое станет огромным, богатым и грозным государством, при одном упоминании которого еще много веков будут вздрагивать ближние и дальние соседи…

Господи, спаси и помилуй смиренные души несметного числа рабов твоих грешных, на чьих костях оно стоит!

Особенно приголубь души добрых, слабых и беззащитных – ведь они приходили к Тебе первыми…

Татий лес
Глава первая
« ТЕПЕРЬ НАМ НУЖЕН ЗАПАД…»

Москва, Кремль, 26 марта 1479,года.

Ах, как хорошо, как славно выглядела с верхнего этажа высокого кремлевского терема эта восьмерка лошадей, что тащила широкий настил на двух крепких санях, – снег да грязь из-под скользящих от натуги копыт, пружинят, прогибаясь, толстые доски настила под тяжестью огромного вечевого колокола, свистят и орут охрипшими голосами конюхи, но рады и счастливы, довезли, слава Богу, в целости и сохранности, то-то великий князь порадуется, как увидит, авось еще и пожалует!

Тем временем великий князь Иван Васильевич действительно глядел сверху из окна своей палаты на всю эту суету, однако думал он при этом о делах совершенно иных. Он думал о том, что навязчиво захватило его разум еще год назад, после успешного завершения новгородского похода: следовало хорошенько взвесить бесчисленные возможности политических решений и извлечь из нового положения максимальную выгоду для своего княжества, своего престола, да, наконец, просто для своей семьи – ведь волею и промыслом Господа Всемогущего свершилось наконец то, о чем еще год назад можно было только робко мечтать: никогда еще московская казна не была так полна, как нынче, никогда прежде не открывалось так много заманчивых и разнообразных путей – теперь надо действовать, не теряя времени, но и поспешность опасна – верно ведь в народе говорят – семь раз отмерь… И он отмерял седьмой, семидесятый, семисотый раз – как бы это сделать получше, как не ошибиться, не просчитаться, как употребить все с толком и пользой, а главное – как бы успеть…

Движимая порывом весеннего ветра, скрипнув, прикрылась распахнутая створка окна, и вдруг в ней, слегка подрагивая, установилось, как портрет в раме, размытое в мутном венецианском стекле отражение: худой, высокий, борода с проседью – а ведь еще только сорок в этом году исполнится; плечи вон какие сутулые, – наверно, потому опальные бояре стали прозывать его Горбатый – думают, он не знает – еще как знает, и не только об этом, – лицедеи они все да лицемеры, и притом каждый друг на дружку донести норовит…

Ну да бес с ними, пусть, тешась, шепчутся поуглам, лишь бы заговоров не затевали…

Позади тихонько лязгнул засов и приоткрылась дверь, но Иван Васильевич оборачиваться не стал, хорошо зная, что только один человек имеет право входить сюда в любое время, хотя, прежде чем войти, обычно постучит тихонько раза Два, а сейчас так вошел…

Неужто великая княгиня уже…

–Уже?

- Нет, государь. Еще нет. Но, говорят, уже скоро.

Только теперь великий князь обернулся. Вон как смиренно сложил пухлые ручки на большом животе братец Иван Юрьевич Патрикеев, ас ка-кой знакомой притворной робостью топчется у порога!… .

Никак опять что-то задумал.

Средним пальцем правой руки Иван Васильевич погладил горбинку на длинном носу и уселся в жесткое дубовое кресло, вздрогнув от боли – как обычно, весной снова проклятые болячки повылезали…

Поменьше сидеть надо… Нет, коли просить бычего хотел, не ухмылялся б в усы так нагло.Должно быть, поручение какое исполнил.

– Ну, вижу, вижу, что доволен. Выкладывай, с чем пришел.

– Государь, я отыскал человека, пригодного для дела, о котором мы толковали на прошлой неделе.

Вот это хорошо. Порадовал.

–' Очень кстати. Я как раз думал об этом.

Еще бы некстати! Не был бы он, Патрикеев/самым близким и доверенным лицом государя, если б не умел исполнять поручений вовремя и как следует, да еще момент подходящий знать надо – когда войти, да что сказать, и как вести себя подобающе… Вот и сейчас взял да и поклонился в пояс, насколько живот позволял – ничего, не убудет, а для дела полезно, и размяться иногда не мешает.

– Счастлив служить, государь,

– Ближе к делу, Иван. Кто таков, откуда, как зовут?

– Василий Медведев, государь. Служилый человек с Дона.

Медведев… Медведев… Где-то я уже слышал…Ну, конечно!

— Уж не родич ли новгородского посадника

Ефима Медведева?

Он что, совсем рехнулся, старый дурак, – поручать такое дело родне новгородца?!

– Боже упаси, государь! Как можно? Все доско-нально проверено. Это человек простой, рода незнатного, и новгородскому Медведеву никак не родня.

– Чем же он примечателен?

– Окажи милость, выслушай, государь, – все о нем доложу. Это воин смелый и опытный, хотя годами весьма юн. Родитель его, Иван Медведев, служил в некоем острожке засечной полосы на Дону,мать же умерла от морового поветрия, когда мальцу не было и шести. Ну а что вдовцу-воину оставалось – таскал дитя за своей спиной в седле,стычки же с татарами в тех местах, сам, государь,знаешь – семь раз на неделе, так что малый тамвсякого нагляделся, но и кое-чему научился, ибо,когда внезапно в тринадцать годов круглым сиротой стал, – убили-таки татары в ночном набеге батюшку его, – очень быстро отыскал тех татар и, сказывают, вполне достойно за родителя расквитался. Потом еще пару лет скакал по донским степям с горсткой забияк, пока один не остался, а полтора года назад, когда пополняли мы войско перед новгородским походом, приехал он в Москву и поступил в твою великокняжескую рать. Скоро стал десятским у сотника Дубины в полку боярина Щукина, и вот там-то, в Новгороде, я самолично видел его в деле прошлой зимой. Помнишь,государь, ты велел похватать бояр, что тянули к литовской стороне? Так вот, в доме старосты купеческого Панфильева такой отпор учинили, что сотник Дубина божился, будто без пушки никакзлодеев не осилить, а и вправду дюжины две его людей уже полегло, когда я туда под вечер приехал и застал такую смешную картину: Дубина орет матерным словом, – вперед, мол, сучьи дети, на приступ! – а наши под частоколом лежат и головы поднять не могут – из дома градом стрелы летят, да время от времени пищаль бабахает. И тут гляжу – подходит к сотнику такой нагловатый юнец и говорит что-то вроде того: ты, дядя, лучше глотку да людей побереги, а мне дай полчаса сроку, и я тебе этот дом без всякого боя сам один возьму. Ну, Дубина, понятно, посылает его, куда в таких случаях шлют, и даже слушать не хочет. Тут я и вмешался. Риску, думаю, все одно никакого нет, вижу, и впрямь дом так запросто не возь-. мешь, надо подкрепления ждать, так уж лучше пусть один голову сложит, раз ему так невтерпеж, чем еще дюжину под забор класть. «Давай, говорю, добрый молодец, исполняй, что задумал, да только не осрамись перед нами, а то уж больно ты дерзок, как я погляжу». Он, хотя и поклонился низко, но глянул на меня так, вроде с гордыней, потом снял кольчугу и шлем, взял с собой один лишь меч, подмигнул друзьям и пропал в сумерках. И что. же ты думаешь, государь, – не больше получаса прошло, как вдруг внутри дома поднялся грохот, лязг, вопли, потом все стихло, а еще затем выходит, как ни в чем не бывало, на порог этот самый Медведев и, вкладывая меч в ножны, говорит своим товарищам вроде как: чай, замерзли вы там, на снегу валявшись, – а то заходите, погреетесь, да и попариться можно, я, говорит, тут баньку недурную за домом приглядел.

– В доме купца был потайной ход? – улыбнулся великий князь.

– Как всегда зришь в корень, государь. Болван сотник уложил две дюжины людей, и ни у кого не хватило ума сообразить – отчего это панфильевцы так упорно стоят. А этот не только сообразил,но и выполнил. Сам. Один. Оказалось, на том берегу речки выход был из подземного лаза, что вел прямо в погреб дома. Медведев перешел по льду Волхов – подальше за излучиной, чтоб отсюда не увидели, нашел лаз, проник через него в дом и нежданно напал на противника с тылу. Пятерых уложил на месте, а остальные сдались, в уверенноста, что с ним целый отряд, а подземный ход уже взят московитами. Я похвалил его за храбрость да смекалку и, на всякий случай, запомнил имя, а давеча, когда ты, государь, дал мне то поручение, тут же вспомнил о нем и отыскал.

Если так, то молодец. Похоже, это то, что нужно… А может, врет да приукрашивает, проталкивая какого-нибудь свояка. Да нет. Не посмел бы. Дело слишком важное, и если окажется,что человек негодный, несдобровать братцу – ион это знает.

– Сирота, говоришь?

– Полный, государь. Ни братьев, ни сестер.

– И что, – вот так, вовсе – никакой родни?

– Никакой, государь. Даже из дальних родичей

все давно померли. Самолично проверил. – Патрикёев низко поклонился.

– Ну, что ж… Это хорошо. Прикажи, пусть войдет, желаю с ним потолковать.

– Однако, государь… Я не думал, что сегодня когда великая княгиня… ,

Иван Васильевич прищурил глаз:

– Державные дела, воевода, не должны зависеть от здоровья великой княгини. И потом, Патрикеев, – он погрозил пальцем, – народ не зря дал хитрой лисе отчество по твоей фамилии, я отлично знаю, что парень давно ждет за дверью, ты, конечно, обо всем наперед подумал и лиш-хочешь сделать вид, будто немедля достанешь его из-под земли, буде я того вдруг пожелаю!

– Ничто не укроется от твоей проницательности, государь!

А голос-то, голос какой медовый!

– Ну ладно, вели дьяку тотчас приготовить грамоты. Да, и возьми из казны десяток золотых —надо пожаловать нового холопа чем-нибудь стоящим… Хотя, обожди, – он остановил боярина на пороге. У меня тут завалялся один, и хватит —негоже смолоду баловать деньгами. Пускай сперва дело сладит, а там поглядим…

Патрикеев вышел, улыбаясь в пышную седую бороду, и бояре, заполнившие проходы и толкущиеся под дверями в ожидании каких-нибудь новостей или выгодных поручений, сразу с привычной завистью разгадали, что воевода опять сумел угодить чем-то великому князю – везет же некоторым: тут месяцами ждешь государевой милости, как манны небесной, и никак не дождешься, а то и, не приведи Господь, в опалу угодить можно, а вот кое-кому все легко дается…

Прошло не больше минуты, как Патрикеев вернулся и объявил:

– Василий Медведев, государь.

Спустя много лет великий князь, вспоминая по разным поводам первую встречу с Медведевым, постоянно мучился вопросом: почему она так прочно засела в памяти, что же было особенного в этом даже еще не мужчине – юноше, – то ли его уверенная твердая поступь, когда он приближался к великокняжескому трону, то ли этот поклон – низкий, почтительный – ни к чему не придерешься – и все же совсем не такой, как у московских придворных, или быть может, запомнилась нарушающая этикет какая-то наивная естественная свобода, с которой он оперся левой рукой на рукоять длинного меча, выпрямившись после поклона…

Иван Васильевич принял обычную для официальных приемов величавую позу и посмотрел в глаза Медведева суровым, пристальным взглядом, от которого обычно опускают взор придворные бояре, однако Медведев спокойно выдержал этот взгляд, а великий князь повнимательнее разглядел смуглое, продолговатое лицо, светлые, будто выгоревшие на солнце волосы, а в больших серых зрачках обнаружил почти детское любопытство, толику лукавства, но ни тени страха, волнения или притворного восхищения, которые так часто выражают глаза людей, удостоенных чести впервые предстать перед самим Государем-батюшкой…

– Мне говорили, что ты хорошо показал себя в

Новгороде.

– Я только выполнял приказы, государь.

– И справился один с пятью изменниками в

купеческом доме?

– Да, государь, только пятеро сопротивлялись.

Остальные– сдались.

– «Только пятеро»?

– Бывало, государь, я стоял и против дюжины.

Хвастун. Мальчишка. Но ум живой и быстрый.

Нeробеет, за словом в карман не лезет. Может,как раз такой и нужен? – Ты, верно, небогат?

– Добрый конь да этот меч – все мое состояние, государь.

Великий князь едва сдержал улыбку, разглядывая очень старый меч в потрепанных кожаных ножнах, стянутых почерневшими от времени овальными кольцами из дешевого серебра низкой пробы. Если еще и коню столько же лет…

– Должно быть, твой меч помнит времена моего прадеда, светлой памяти князя Дмитрия, прозванного Донским. Нынче никто уже таких не носит – уж больно тяжел. Не трудно тебе с ним?

– Нисколько, государь. Этот меч мой дед, кузнец, выковал сам. Он изобрел какой-то секрет.Лезвие до сих пор не притупилось. В Куликовской битве дед сразил им две дюжины татар. Умирая,он завещал меч отцу, а отец – мне. С этим мечом,государь, я спокойно выхожу против татарской сабли и турецкого ятагана, равно как против тевтонского меча или фряжской шпаги. .

– Ну что ж, надеюсь, ты с честью сохранишь славу предков и умножишь их подвиги, не затупив столь чудесное лезвие…

Крики со двора отвлекли внимание великого князя, и он выглянул в окно.

Огромная толпа собралась внизу вокруг колокола, уже опутанного толстыми веревками – все возбужденно орали, размахивая руками, и наперебой давали друг другу советы, как лучше снять колокол с саней и поднять на высокую звонницу…

Ох уж эти советчики! – всегда-то они лучшевсех знают, как надо, а лишь до дела дойдет…Нет, нет, не надо слушать ничьих советов, поступать надлежит, как сам решил, и уповатьна милость Всевышнего.., Только так…

Иван Васильевич повернулся к юноше:

– Однако от сего дня ты больше не служишь в моем войске.

Медведев удивленно вскинул брови и тотчас склонил голову, скрывая смущение,

– Чем я заслужил твою немилость, государь?

– Напротив, Василий, милость. И немалую. Ты хорошо показал себя в борьбе с моими новгородскими врагами, а я ценю верных, преданных слуг и забочусь о них. Посему решил я пожаловать тебя и всех потомков твоих дворянским званием, а поскольку ты сирота, беден и неимущ – дам тебе в кормление земли. Иван Юрьевич, принеси, что нужно.

Патрикеев бесшумно вышел, плотно притворив за собой дверь, а великий князь снова направился к окну и, мельком глянув на Медведева, с удовольствием заметил в его глазах сверкнувшую сквозь удивление искру радости, и это было хорошо, это успокаивало…

Он тщеславен, у него есть слабости, а стало быть, ему можно доверять, ибо больше всего насвете следует опасаться людей, которые не проявляют своих слабостей —значит, умеют оченьхорошо скрывать их, а вместе с ними и еще что-нибудь, чего ты не знаешь и о чем не догадываешься, но что в самую неподходящую минуту может оказаться для тебя смертельно опасным.

Колокол уже висел на толстых веревках, слегка раскачиваясь, и сани медленно выезжали из-под него.

–  Поди сюда, – не оборачиваясь, позвал великий князь. – Узнаешь?

–  Это вечевой колокол Новгорода Великого,государь.

–  Верно. Знак безвластия, раздоров и мятежа.Скольким смутам он был свидетель, сколько крови пролилось под его звон!.. Хотели новгородцы сами собой править – и что же? Издревле русский город чуть не отошел под власть литвинов,за Которыми стоит Польша, а издревле православный народ – под власть короля-католика! Я не мог допустить этого. Отныне вся новгородская земля – моя отчина, а Великое Московское княжество выросло вдвое – значит, стало вдвое сильнее! – и теперь вечевой колокол Господина Великого Новгорода будет наравне с другими бить здравицу в мою честь на моей кремлевской звоннице! Да, татары нас сильно ослабили… Потом вражда, усобицы, каждый за себя… Но уже мой прадед с твоим дедом показали на поле Куликовом совместную силу русских княжеств. А нам с тобой, Василий, равно как детям и внукам нашим, дело собирания земли продолжать надо. Надо, сынок, надо… Терпеливо, упорно и постепенно: шаг за шагом, село за селом, город за городом, княжество за княжеством – курочка по зернышку клюет… А уж как соберем поболе… – Великий князь крепко сжал кулак, будто хотел нанести сокрушительный удар невидимому противнику, и, не договорив, застыл на секунду, глядя поверх золотых маковок кремлёвских церквей куда-то в ему одному ведомую даль, потом медленно разжал пальцы, погладил переносицу и, казалось, решил переменить тему: – После покорения Новгорода нам некого опасаться с севера и востока, а благодаря таким людям, как твой покойный отец, мы крепки на юге.